Редактура: mikomijade
Предупреждения: Произведение содержит сцены гомосексуального характера. Рассказ находится в стадии разработки. Ваши комментарии автор приветствует, вне зависимости от их характера. Главные герои имели место быть в реальной жизни.
Аннотация: "В теле холодного города может гореть пламя вечного огня.
Иногда, чтоб найти себя, надо изначально убежать, потеряться. Чтоб можно было почти с нуля создавать себя, познавая шаг за шагом, через призму тех, кто дорог, но в слабость твоей силы – не сможет стать достаточно близким.
Какие-то слова должны быть не сказанными, какие-то жизни – не прожиты. Прямые пересекаются лишь однажды. Чтоб это произошло во второй раз,- одной из них надо переломить себя. Но кому нужны такие переломы, и нужны ли вообще?
Эта история двух лабиринтов. Это геометрия двух линий. Это жизнь тех, кто, уходя за черту стереотипов, ставя всё на один импульс – и учатся жить, а не выживать, приживаться.
Главное помнить, что именно мы ищем, заходя в лабиринт себя , чтоб не потерять там тех, кто мог быть нашей судьбой. " [Читатель]
[Глава 6.]
Он не писал, не чувствовал, не уставал, ничем не интересовался. Он отсутствовал. И это было единственным занятием в последнее время.
Он встречал новый день, просыпаясь утром, болтался в поисках Музы по узким улицам и подворотням без надежды ее найти. Скользил по лицам устало и небрежно. Смотрел новости музыкального канала, безынтересно и по привычке, ложась ровно в десять и засыпая к утру с Мисима на русском, и снова встречая похожий на вчерашний и завтрашний день.
Его безветрие закончилось телефонным звонком. Сколько времени уже прошло... Неделя? Месяц?
- Кирилл...
Сколько ударов сердца? Вздохов Питерского сырого ветра?
- Кирилл? Алло!
Он почти забыл его голос, жадно впитывая теперь.
- Кирилл! Только не бросай трубку... Алло?
- Да, - выдавил Эраити. Голос охрип до беззвучного скрипа. - Да.
- Это Сергей.
- Я понял.
- Прости меня. Я знаю, что ты не делал этого....
- Я смотрю новости.
- Я был в Москве, потому не мог с тобой встретиться. Мне нужно тебя увидеть, очень.
Сергей говорил непривычно быстро.
- Уже не важно. Все нормально, - ровный голос звучал тяжело.
Молчание. Эраити казалось, что слышно, как отчаянно бьет его сердце; сильнее любого ответа.
- … Сегодня?
- Я приду.
Он сидел на гранитном канте Невы. За спиной — ширь реки и заходящее Солнце, в лицо — ветер, треплющий тонкие черные волосы. В угасающей заре — лишь силуэт и профиль его лица. Глаза закрыты, он шумно вбирает в легкие холодный воздух близкого моря.
- Здравствуй.
На секунду повисло молчание. Он стоял слишком близко. Парень, отодвинувшись, протянул ключи.
- Спасибо.
- Нет! Не надо. Я просто хочу извиниться.
- Возьми ключи. Я все равно больше не вернусь туда.
- Кирилл, я не могу.
- Ты не понимаешь? Я не вернусь, - его голос дрогнул, Сергей поймал это.
- Прости.
- Мне не за что тебя прощать. И это всего лишь ключи.
Забрал их. Хотелось провалиться сквозь землю и курить.
- Сергей, все правильно. Я много доставил тебе хлопот и искренне благодарен за все, но это должно было кончиться.
- И что ты собираешься делать?
Эраити пожал плечами.
- Я сбежал в Россию, что бы доказать отцу свою значимость и самостоятельность, и, думаю, пришло время вернуться: я понял что-то более важное.
- Что же?
- Я доказал себе, что могу. Этого мне достаточно. Я приму дела и только этим смогу стать не «Ивановым», а... членом Семьи.
- Дела «Семьи»? В смысле?
- Оно тебе ни к чему. И мне потом спокойнее.
- Ты считаешь, что я гоняюсь за таким дешевым пиаром?
- Нет. Лишь потому, что для меня наши отношения зашли намного дальше того, что успело случиться у озера. И потому что такой конец — это хороший конец и этим отношениям, и моему творчеству.
- Откуда такие мысли?! - Сергей не верил ни слову.
- У меня было время подумать.
- Ты так просто не можешь сдаться. Не может быть, что из-за моих слов все, что было так важно для тебя, перестанет иметь значение.
- Я не говорил этого,... - «но без тебя, действительно, многое теряет значение». - А рисование... я всегда был художником. Я живу рисунком, но чтобы доказать отцу, чего я стою, надо играть на его поле.
- И отказаться от всего, стольким уже пожертвовав, столького добившись! Свернуть на полпути? Ты не думал, что твой отец оценит только твое поражение?
- Мой отец так же не заметит и моих побед... Сергей, это не только для него... Мое «Я» сидит во мне: я не принадлежу твоему миру. Я не принадлежу самому себе... потом же будет хуже. Я не могу... нет: не имею права! подчиняться своим желаниям... да, наверное, и не умею. В последний раз — сам видишь, что вышло.
Эраити развел руками, переводя дух.
- Кому тогда ты принадлежишь? Ты живешь один раз! Ты так часто думаешь о других, все время записывая себя в эгоисты.... тебе нравится самобичевание?… Ты хоть раз сказал себе: «стоп, а теперь я поживу для себя»?
- Сергей, я всегда жил для себя. Как много ты не знаешь.
- Так расскажи!
- Святые отцы! - Эраити потер виски. - Почему и эта встреча превращается в выяснение отношений?... Я рисовал — назло отцу, ради себя. Я в пятнадцать лет практически своими руками убил человека, который любил меня.... Ради кого?
- Что сделал?!
- Я?
- И он...
- Он.... он был моим сенсеем. Учителем, телохранителем, другом..., а потом, он сделал со мной то, чего из-за своего эгоизма и злобы я не смог забыть.
Сергей опешил:
- Это то, о чем я думаю?
Эраити кивнул.
- И я отомстил. Я не знаю, что случилось с ним, но я знаю своего отца...
- Ты рассказал отцу?
- Нет. Есть много способов избавиться от человека, будучи сыном моего отца.
- Я бы убил его собственными руками!
- Вот видишь, я более подлый, чем ты.
- Не говори так!
- Это уж мне судить. Сенсей был единственный, кому я доверял. Единственный, понимаешь? Вообще, во всем мире. Когда я понял, что наделал — было поздно. Он и сейчас во мне... А когда я приехал в Россию? Моя мать была смертельно больна, а я даже не заметил, понимаешь, не заметил! Я был окрылен свободой, и одновременно разочарован... Сам не свой. Сергей, я ездил в Москву, что бы узнать о ней хоть что-нибудь. Целый день листал ее фотографии.... Ты знаешь, она мне письма писала, - ком встал в горле, он задохнулся, охрипнув, - представляешь? Ни одного не отослала, но писала, у нее столько моих фотографий! Она жила только мной! Скольких еще так мучить? А Амая? Мы с пяти лет помолвлены, а я ее не удостоил и словом. Девчонка влюблена. Примет меня как мужа, но могу ли я стать отцом ее детей? А потом знать, что они так же не будут принадлежать себе, как и я? Думать об этом каждый день? - Эраити сам был поражен своей откровенностью, глубоко дыша, ища в глазах Сергея понимания.
- Кирилл, ты не слишком ли глубоко копаешь?...
- Давай не глубоко. Тогда, на озере.... о ком я думал? О рабочих? Отце? О матери или будущей жене? Или о тебе?
- Было бы лестно, конечно.
- Нет, - он мотнул головой, - если бы я думал о тебе, то ушел бы еще в тот день, когда подрался с Виктором.
- Кирилл, мне не нравится, все, что ты говоришь. Ты столько вытерпел, за что теперь еще страдать? В пятнадцать лет ты был ребенком. О матери ты ничего не знал. Свою жену ты не можешь заставить себя любить... или добиться уважения отца, вернувшись с понурой головой, мол, вот он я, папа, ничего у меня не вышло, давай теперь, уважай. Так, что ли?
- Ты просто меня оправдываешь. Я и в десять лет уже не был ребенком.
- Да, с таким отцом вообще трудно быть ребенком, но это не дает права так казнить себя. Отказываться от того, чего хочешь ты. Я даже не пытаюсь узнать, кто ты и что ты. Я просто прошу, сейчас, на этот момент, пока ты еще Кирилл Иванов, поступай по совести, живи за себя. Здесь никого нет: ни обязанностей, ни «дел Семьи». Я оправдываю тебя? Может быть, но лишь для того, чтобы ты освободился, пусть на время, пусть не со мной, если не сможешь простить. Я думал, что это так сложно. Сложно не видеть тебя, не чувствовать рядом, но знать, что ты бросил все... Кир, лучше сделать и пожалеть, чем жалеть о том, чего не сделал. Я просто прошу тебя: подумай.
Эраити замялся, не зная, что ответить. «Лучше сделать и пожалеть?» Ответа и не требовалось. Он наклонил его к себе, осторожно касаясь его губ.
- Я не могу вернуться, но тоже не знаю, как без тебя...
Сергей отвел прядь с его лица. Прижал к груди; такого хрупкого, теплого. Кажется сейчас, в эту самую секунду он был счастлив. Просто так. Ничего не происходило. В вакууме безветрия пыль деревьев безмятежно плыла к земле, на набережной – ни прохожих, ни одной, даже случайной, машины. Шум города где-то там, доноситься слабым голосом, эхом отражается от стен домов и музеев, укрытых рыжим светом фонарей. И, кажется, что нечего больше и желать, когда он, наконец-то, в твоих объятиях.
Удовольствия ночи дали о себе знать, еще до того, как сон отпустил его. Он перевернулся на спину, лучи ударили по глазам. Эраити окончательно проснулся, почти застонав. Он улыбнулся вчерашним воспоминаниям, с трудом поднялся и отправился в ванную, решив, что "встречать вместе рассвет" будет излишним, и постарался уйти до того, как Сергей проснется.
Эта ночь не была решением остаться. Всего лишь толчком для размышлений. Как бы важен не был этот человек для Эраити — он всегда считал рассудок и способность мыслить сильнейшей стороной человека.
***
Колесников звал его, когда хотел его тела, Эраити же черпал в их коротких встречах вдохновение и силы. Они были зависимы и свободны одновременно. Сергея это устраивало.
В его глазах каждую ночь растворялось питерское небо. Город поглощал. В кувшине тряслась вода, кувшин звенел о стаканы – пробегал трамвай. В дверь стучала горничная - «уборка номера» - так часто встающий квартирный вопрос он решил уютной семейной гостиницей. Стук разбудил его в сумраке. Он долго лежал в блуждании мыслей неясных, и размеренных. Небо уже блестело редкими звездами, фонари сеяли тепло. Он встал и вышел в ночь. Поздние прогулки уже сложились в ритуал, способ подумать. Сентябрьское небо накрапывало. Эраити поднял воротник.
Он надолго бросил писать, терзаясь в муках творчества и выжидания, чтобы быть готовым для чего-то большего, чем похвалы Маргариты, хозяйки «ART-soul», псевдобогемного общества художников улиц и редкого, но желанного внимания Выснеславской. Как Сергей когда-то и рассчитывал — она позвонила Эраити, подарив надежду. Ее привлекало многое в японце Иванове. Он был молод, амбициозен и решителен. Он хотел взлететь в художественную высь ярко и высоко. Теперь Эрай писал сутками, самозабвенно и жадно, без малейшего колебания уничтожая то, что имело - по его мнению - хоть малейший изъян. Свет видели немного картин, но они были достойны любой галереи. «Свое дело ты должен делать лучше всех». Он и делал.
Но его работы не были столь популярны, как он смел надеяться и мог предполагать. Часть считала его гением; другая негативно высказывала, что смешение стилей, разнообразие сюжетов и образов картин, которые не позволяли идентифицировать в них одного художника, выдает дешевое желание выделиться; третья же, не найдя в его фамилии ничего известного, проявляла искреннее равнодушие. Цена на его творчество значительно возросла, но замечать Иванова, как выдающегося художника, никто не собирался. Разве что маловесные выставочные залы, которые приседали в глубоком реверансе перед всеми выставляющимися у них.
Этого было мало. Эраити бился; зубами вырывая места на выставках; снимая свои картины с продаж, если за них давали меньше запрошенного. Он был и привлекательным, и отрицательным, когда этого требовали обстоятельства. Но в столь стойком выбивании желаемого, впервые был так схож с отцом в гордости, наглости и жесткости не столько к людям, сколько к себе. До боли, изнеможения.
К тому моменту, когда он поднимал воротник куртки от осенней мороси, о нем уже говорили. И не важно, как о гении или выскочке. Его творчество имело успех, но тот ли, который ожидал сам Эраити?
Это терзает и приносит еще больше мук, когда разбиваешься о скалы полувнимания на границе «это мило» и «как необычно». Кричишь в агонии, изводишь близких и знакомых, сам себя, не спишь ночами. И все равно творишь.
Жизнь начинала устраиваться. И больше всего ему нравилось, что Сергей занимал в ней меньше мыслей и времени, чем они могли бы позволить. Эраити держал его намеренно далеко, сам мучаясь от этого расстояния и нехватки чувств. И радуясь, что Сергей никак не касался его истерик.
Морось усилилась, превратившись в дождь. Через пару кварталов он повернул обратно, но в парадную не вошел, оставшись под козырьком.
Тот их разговор возымел действие, но не только в его отношении к себе. Сергей оказался ближе: понимал то, о чем Эраити молчал, не осуждал то, о чем говорил. Думал вместе с ним. «Смотрел в ту же сторону»? Пожалуй. Их чувства стали честнее и тверже.
Но эта игра чувств была схожа с игрой в тетрис: сколь азартно и изощренно не играешь, результат один — она заканчивается проигрышем. В его случае – необходимостью возврата. Потому, оставаясь лишь гостем в постели объекта, о большем Эраити и не мыслил, коллекционируя воспоминания их ночных встреч и редких дней. Но хотел ли? Возможно, и нет.
«С сегодняшнего дня прошу считать меня недействительным, весьма сомнительным…»1, - заорал мобильный голосом Васильева.
- Ну что, боец невидимого фронта, уже затмил славу Словинского?
- Почти. У меня новая выставка. А ты где?
Сергей теперь чаще бывал в столице.
- Еду.
- В Петербург?
- Нет. За тобой. В надежде, что удостоишь мою скромную персону своим вниманием…
Эраити рассмеялся:
- Я подумаю и сверю расписание.
- Ну, рассказывай, что за выставка? – спросил Сергей уже в машине. Хит-парад «Нашего» выдавал композиции в порядке рейтинга. Уличные фонари играли в его волосах янтарем.
- А? Да, выставка… - он на секунду отвлекся, следя за отсветами, - вот, - достал флайер, - официальное приглашение.
Сергей присвистнул.
- Круто. Да, ты просто Мамай и его набеги! Меня, кстати, уже спрашивали, не ты ли тот самый мой ассистент.
- И?
- Ответил, что уже бывший.
Подмигнул и закурил.
Из динамиков хлынула до оскомины знакомая песня.
- Сделай-ка громче… Голос... другой?
- Что, так заметно? – Сергей на момент приобрел серьезность.
- Нет, не заметно, это у меня хороший слух... Он слова перестал так тянуть.
«Яйца пришили?»
- Это не он. У «ТН» новый солист…. - кивнул, - в бардачке.
Эраити достал из бардачка тонкую папку личного дела.
Мальчик, похожий по голосу, внешности, росту, биографии.
- А где Виктор?
- На вольных хлебах.
- На каких хлебах?
Сергей рассмеялся:
- На вольных! Кирилл, мы разорвали контракт. – Эраити покачал головой, не понимая. – Думаешь, никто не задался вопросом, кто нам такую свинью подложил?
- Столько времени уже прошло.… Так это был он?
- Нет, Карлосон, который курит на крыше. Его … как бы это приличнее сказать... «чрезмерное внимание» не составило труда сделать выводы.
- Мне жаль.
- Ты еще извинись!
- А разве нет?
- Сейчас начнется…. «Я доставил много хлопот», «это я его спровоцировал» и так далее... безусловно, это самое оно, что я хотел услышать, не видя тебя уже неделю!
- Ладно. Не буду.
Эраити обезоруживающе улыбнулся, разводя руками. Сергей выкинул сигарету, останавливаясь у «Schwarz Fogel».
На входе у клуба выкинул и пачку. Бросал в третий раз за год.
Ночью мир снова взрывался яркими красками, купая в сполохах реальности, забрале волос и глубокого лунного света. У их ночей были липкие простыни и сладковатый вкус.
Утром виновник спал, обняв подушку. Его лицо, усыпанное мелкими блондинистыми кудряшками подволоска, казалось детским и почти беззащитным. Исчезали все маски и лютого продюсера, и развязного парня, который кутил ночами и любил горячий секс. Такой Сергей Эраити нравился больше всего.
У них уже завелось, что надо уйти раньше, чем придет «экономка» Галина Афанасьевна. Он встал, собрал вещи, одел джинсы. Но скрыться не успел.
Его поймали за руку, повалив на кровать.
На утренний секс времени уже не осталось.
- Нет-нет-нет. Не сейчас...
Сергей навис над ним, запуская пальцы в тонкие волосы. Но желания в глазах не читалось:
- Останься.
- Что?
- Останься. Насовсем.
И он не смог уйти.
Дом Сергея наполнился жизнью, звуками, картинами и теплом. У Кирилла оказался пресквернейший характер. Он часто замыкался в себе при творческом кризисе, его логика и поступки выходили за рамки русского восприятия. Он ложился рано, и читал до рассвета. Уходил на улицу в ночь, чтобы «подумать». Занимал ванну по полтора часа с утра и предпочитал исключительно японскую кухню. Галина Афанасьевна была очарована этим маленьким господином, потому бегала за ним на цыпочках и кормила его кота, который имел привычку орать, аки недокастрированный, по утрам и точить когти о кожаные диваны вечерами…
И за столько лет сердце Сергея, наконец-таки, билось в полную силу.
***
Их осень стала весной. Не смотря на то, что с Кириллом было безумно тяжело, без него, в конечном счете, становилось вообще не возможно. И когда одиночество и зависимость от их ночей набухли и лопнули — Сергей капитулировал, озвучив это просьбой: «останься». И был уверен, что его капитуляцию примут и отнесутся к его добровольному плену благосклонно.
Сергей буквально боготворил Кирилла. Ловил каждую улыбку, каждый взмах ресниц. За несколько месяцев парень так и не перестал быть для него хрустальным, тонким, нервным, как тихий звон на кончиках пальцев. Потому Сергей еще болезненнее относился и к их размолвкам и своей беспричинной ревности к его творчеству, и всем комплексам, которые давно свили гнезда в голове метиса, а теперь мешали жить им обоим. И, отчасти, именно они продолжая класть Сергея в чужие постели.
Как можно быть с любимым человеком, который не принадлежит тебе до конца, который дергается от твоего прикосновения, терпит их, а не наслаждается? Сергей сходил с ума от невозможности любить его с той силой, с которой действительно любил. Кирилл принадлежал ему, жил с ним, они проводили вместе все свободное время, но он оставался далек, как и в первый день их встречи. Удивительно: он был искренен, но искренность его чувств только порождала новую боль – Сергей ненавидел все, что происходило с Кириллом раньше: ненавидел отца, сенсея, людей, которые были рядом; и то, что его художник чувствовал во всем свою вину. Он извинялся за внезапный ливень, за гаптофобию, за невозможность быть таким, каким его хотел бы видеть Сергей. Он погружался в свое творчество и только тогда становился каленым и жестким. Раньше Сергей считал, что все его рисование не более, чем повод уйти от власти отца и тем, что ему навязывалось, но нет — это действительно было его жизнью. Не он – Сергей – а картины. Потому, наверное, он так бился за каждую из них? Задать себе вопрос - а стал бы так Кирилл биться за него - он боялся, понимая, что, выбирая между творчеством и им, Кирилл без колебания бы оставил все «земное». Он действительно не из его мира, мир самого дорогого на свете человека вообще не граничил с реальностью. И что делал он в ней – Сергей и сам не понимал.
- Алё! Есть кто на связи?
Кирилл склонился над ним, пощелкав пальцами.
- На тебя это не похоже.
- Что? – очнулся Сергей.
- Зависаешь. Это моя прерогатива.
- Ах, да. – он кинул последнюю пару носков в чемодан и захлопнул его.
- Ты такой странный в последнее время…. Это из-за поездки? Ты уверен, что хочешь этого?
Сергей прыснул.
- Я не настолько сентиментальный тип. Просто задумался.
Кирилл сел рядом, зажимая ладони между колен.
- Сколько лет прошло? Семь?
- Да. Семь.
- Семь лет без дома… - эхом повторил Кирилл, на секунду погружаясь в себя. – Ну, что? Поехали?
Он вскочил, перекидывая сумку через плечо.
- Куда я денусь с подводной лодки?
Сергей вздохнул, сам не зная, хочет он побывать на малой Родине или нет, и кому первому вообще в голову пришла бредовая идея отметить Новый Год вдвоем, да еще и в Пскове. Для Сергея этот праздник никогда не был семейным. Возвращение в Псков казалось неестественным. Ладно, он мог такое представить со Степкой – общие корни, соседние дворы, да и родители его еще живут там, но с Кириллом – это было странно и неуместно, у маленького принца было слишком много тайн, а у Сергея теперь не оставалось ничего своего перед ним…
Псков…. Он вздохнул дрожащий воздух предновогоднего утра. Стало страшно. Впервые за столько времени. Вокзал, тот же, с которого он семь лет назад после похорон матери отчалил последний раз. И тогда ему было также страшно. Эраити легко дотронулся до его руки, улыбнулся ясными глазами, такими светлыми сейчас и такими красивыми. Удивительно, как он умел улыбаться только глазами, так что сразу понимаешь – эта улыбка только для тебя. Они поймали такси. Номер не бронировали ни в одном отеле, потому, заблаговременно сдав багаж в камеру хранения, отправились на экскурсию. Таксист что-то рассказывал, приняв их за туристов. Они вышли на Октябрьском проспекте – главном в городе.
- Так похож на Питер…. – Протянул Кирилл, фотографируя старинные здания.
- Псков считается городом-музеем, а теперь и городом воинской славы.
- Я влюблен. Сергей, это… Можно, я все засниму. Я тебя слушаю….
Кирилл действительно снимал каждый метр города. Вот они, японские туристы. Сергей откровенно скучал – приходилось постоянно останавливаться, чтобы сфотографировать или сделать набросок. Исторический центр был тем же для него – ничего не изменилось, разве что к 1100-летию покрасили все фасады и положили нормальный асфальт. Новые вывески, новые дома, в остальном – Псков всегда будет Псковом.
- Надо решать, где остановиться. Насмотришься еще.
- Угу, сейчас, - Кирилл делал быстрый набросок церкви, находящейся рядом с центральным рынком. – Две минуты и я тебя услышу….
- Что ты говорил? – парень бегом нагнал ушедшего вперед Сергея, запихивая планшет в сумку.
- Я говорю, что голодный, холодный и злой.
- Прости. Что придумаем?
- Не знаю. Я не хочу, что бы ты замерз – часто простужаешься. И безумно хочу есть. Но… - ноги сами вели его через рынок в сторону дома, – здесь нет ни одного места, где можно перекусить – задворки центра, сам понимаешь.
- Да.
Они спустились к небольшой реке, на которой стояла дамба и переходный мост. Сергей резко остановился.
- Твою мать…
- Что случилось?
Через реку, на высоком берегу с резким склоном стояли новые дома. Элитный район.
Они вышли на мост.
- Видишь дом из белого кирпича? – Сергей взмахнул ладонью поверх элитных коттеджей.
- Да.
- Это дом Степки.
- А твой?
Сергей молча подкурил сигарету, сунул руки в карманы.
- Ниже, на склоне.
Они подходили ближе. Теперь здание хорошо было видно. Огромный трехэтажный комплекс с золотой вывеской.
- А ты говорил, что твои родители…
- Раньше он стоял там. – перебил его Сергей. – Поверь, это был самый поганый дом в районе, если не во всем городе. Рад, что его снесли.
Он действительно находил сейчас некое мазохистское удовлетворение оттого, что его воспоминания, его убогое детство и все, что было связано с ним, было снесено и погребено под фундаментом новых строений. Он ощутил прилив ненависти к самому себе и этому облегчению. И не мог отделаться от чувства потерянности и нищеты бездомного котенка. Кирилл, кажется, все понял: по нервному шипению сигареты, по ставшим вдруг резкими чертам скул.
- Прости…
- За что?
- За это и прости. Ты понимаешь за что.
- Кир, я на самом деле рад, мне было бы стыдно показать тебе дом, в котором вырос: трущобы, где жили алкаши и цыгане. Пойдем. Хватит уже.
- Да, – Кирилл кивнул, шагнув первым.
«Hotel Geleo Park» - гласила вывеска.
- Четыре звезды, - Сергей ухмыльнулся. – Охренеть просто.
- Только без ругани.
- В городе численностью в двести тысяч – четырехзвездочный отель! На месте моего барака! И ты говоришь мне, что я ругаюсь? Я вообще молчу!
Вопрос об остановке, еде и культурной программе был решен в один счет. Благо, в провинциальных городах всегда есть места. Двухкомнатный номер в стиле дореволюционной России с настоящим камином.
Кирилл счастливо валялся на широченной кровати, неся какую-то чушь. Сергей курил в окно. Доставленные вещи разложила горничная, принеся с собой целую стопку рекламных проспектов с приглашением на праздничный ужин и унеся с собой приличную сумму чаевых.
- Это будет мой лучший Новый Год! – заключил парень.
- Почему? – Сергей выкинул в окно недокуренную сигарету, та мигнула прощальным огоньком и скрылась в голых когтистых кустах акации.
- У нас все праздники такие официальные... Даже Дни Рождения.
- Тогда мой тоже.
Сергей мягко опустился на кровать рядом с Кириллом. Дотронулся до ворота его рубахи, Кирилл дернулся, сбился с выдоха, нечаянно вздохнув – нормальная реакция. Сергей медленно начал расстегивать пуговицы его рубашки. Дракон, как сторожевой, уже оскалился.
- А твой почему?
Он запустил руку под рубашку, спустился ниже, расстегивая ремень джинсов.
- Потому что все мои праздники шумные… Особенно Дни Рождения.
- Сергей... Я не был в душе…
- Твой запах пьянит.
***
Они покинули «культурную программу» чуть позже часа, уже порядочно принявшие на грудь, но все равно трезвые. Встреча Нового Года удалась на славу. Дед Мороз отжигал не хуже Снегурочки-стриптизерши. Сергею лично пришлось «отшить» пару барышень и укоризненно посмотреть на клеившихся к Кириллу. Активное женское внимание досаждало парню и забавляло его самого. Волей случая и какого-то бредового конкурса – они теперь тащили в номер бутылку отменного шампанского.
- Минутку…. – Кирилл подтащил шкуру медведя к горящему камину, выключая везде свет. – Иди сюда.
Сергей сел по-турецки на шкуру, достал штопор, налил в бокалы шампанское. Кирилл принял один из его рук. Поднял его вверх в знак тоста и пригубил.
- Теперь торжественная часть.
Его художник был сейчас прекрасен. Сергей смотрел на него, забывая все на свете – и запах мандаринов, витавший в номере, и недавний шум праздника, и сам праздник. Длинные ресницы прикрывают взгляд, тонкие плечи держат осанку, черные волосы блестят в свете камина, ему безумно идут майки, узкие джинсы, тяжелые клепанные ремни, он знает об этом, тонкий, сексуальный. Почти болезненно красивый.
- Кирилл. Еще немного и я не смогу тебе сказать того, что собирался.
Ресницы дрогнули и поднялись. Глаза его улыбались.
- Еще неделю назад я не думал, что скажу тебе это. Но, иногда очень многое постигаешь сразу… помнишь, мы как-то говорили о том, что жизнь – это воспоминания?
- Да.
- И чем сильнее воспоминания, тем ярче жизнь.
- Да…
Кирилл склонил голову набок.
- Ты – мое самое сильное воспоминание. Не важно, сколько оно продлится – один день или многие годы. Это воспоминание будет тем, ради чего я дышу. И я всегда буду помнить все, что было между нами. Ты, как вспышка света, как звон хрусталя.
Кирилл действительно завладел его памятью, деспотически выжав из нее всех тех, кто ранее оказывался в постели Сергея. Он — Сергей — не мог и не умел хранить верность одному человеку. Кирилл, зная об этом, если и не соглашался с этим фактом, то все равно принимал его. Он не делил человека на хорошее и плохое, Сергей — каким он бы он ни был — принадлежал ему полностью. Оба осознавали это. Но Кирилл никогда не считал нужным утверждаться в своем особом положении через запреты. И память — будь Колесников на месте Кундеры, он непременно назвал бы ее «поэтической памятью» - память эта всегда выбирала Кирилла. Не оттого, что другие были недостойны его любви или особого места в сердце: были в его жизни достойные не меньшего, чем Кирилл, были те, кто дарил восхитительные ночи, такие, которых не мог дать его художник, и даже те, кто казался красивее, сексуальнее. Преимущество Кирилла составляло его владение той стороной памяти Сергея, которая вела в самую глубину мыслей и чувств. «Поэтической», бережной. Кирилл увлекал собой, подчинял одним только взмахом ресниц.
- Сережа…
Кирилл встал перед ним на колени, наклонился, легко касаясь губ и позволяя проникнуть поцелую глубже. Руки Сергея легли на его талию.
- Подожди, - Кирилл сел на него, обвивая ногами, гладя гладкую кожу, проникая взглядом в его глаза. Честные, открытые, смелые, которые, казалось теперь, он любил задолго до их встречи, - у меня есть подарок…
- Лучший подарок, чем ты сам?
- Да, – замешкался, но произнес, – Hiideru Eraichi.
- Прости?
- Hiideru Eraichi, - повторил он уже увереннее.
- Замечательно! Я полностью согласен. Но это имеет перевод?
Сергей улыбался самой невинной улыбкой, как облажавшийся школяр на уроке физики.
Кирилл приложил ладонь к груди.
- Я - Hiideru Eraichi. Мое имя.
Сергей переварил информацию.
Мозги атрофировались до состояния инфузории. Такого акта доверия он не мог ожидать от Кирилла. Что-то запредельное в высшей его степени. Сильнее признания в любви и сложнее синхрофазотрона в домашних условиях.
- Я в тупике… повтори еще раз.
- Hiideru – фамилия, Eraichi – имя.
- Отлично. Хиидеру?
Кирилл кивнул.
- Ираиитчи?
Парень закатил глаза.
- E-ra-i-chi
- Э-ра-и-ти? – пропел за ним Сергей.
- Пусть будет так.
Сергей дотронулся пальцами до лица Эраити, изучая его внимательно, словно видя впервые. Теперь оно приобрело гармонию со своим хозяином. Новая, внутренняя красота будто проступила сквозь маску чужого имени, изменив каждую черточку его лица. Его художник. Его:
- Хиидеру Эраити… Черт, сложно…. Так сложно. И это так много значит для меня.
Эраити промолчал и полушепотом добавил:
- Я знаю. Знаю. Для меня тоже...
____________________________________
*1 «Сплин» - «Всего хорошего».