Глава 7. 24 августа

Глеб Фалалеев
Предыдущая: http://www.proza.ru/2010/05/04/1115


               
                "У тебя нет сердца и нервов. На войне они
                не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание.
                убивай всякого русского, советского,
                не останавливайся, если перед тобой старик
                или женщина, девочка или мальчик,- убивай..."

                Из "Памятки немецкого солдата".

    
     До Гомеля мы так и не добрались. Не доезжая десяти километров до Новобелицы, наш эшелон остановился. Грянула команда:
     - Выходи строиться!

     Высыпали на насыпь. Куда взглядом ни кинь – кругом густой лес и никаких ориентиров. Выстраиваемся в колонну и быстрым шагом уходим прочь от железнодорожной ветки вглубь леса. Идем долго, часа четыре. Смеркается. Впереди показалась небольшая деревенька. Подстегиваемые окриками командиров, уставшие и грязные, как черти, с грехом пополам добираемся до первого на нашем пути населенного пункта. По деревне будто смерч прошел. Ни души. В хатах все перевернуто вверх дном, царит зловещее запустение, ни людей, ни животных. Над всем, казалось, простер свои черные крылья бог смерти Танат. По спине пробегают мурашки, а во рту стоит гадкий стальной привкус.

      Разбиваем лагерь, выставляем посты, трех своих товарищей отправляем на разведку. К полуночи разведчики вернулись и огорошили нас сообщением, что буквально в двух километрах отсюда видели немецких мотоциклистов едущих по шоссейной дороге. Что это за дорога, куда она ведет и сколько по ней следовало вражеских солдат, никто не знал. Мы не знали даже что это за деревня в которой мы находимся. Командиры приняли решение создать заградительный рубеж и занять оборону.

     Весь следующий день прошел в рытье окопов и траншей. Противник рядом и об этом мы знали, но насколько он многочислен, оставалось для нас тайной за семью печатями. Один из пустующих домов превратили в штаб. Его занял офицерский состав. На вторую ночь пребывания в деревне меня назначили в караул. Заступил я часа в три ночи. Мучительно хотелось курить, что постовому строжайше запрещалось, дабы не привлечь внимания противника. Словом, я тупо пялился в темноту, высматривая вражеских лазутчиков, но по-счастью таковые не обнаруживались. Приближалось время рассвета. Ночная темень понемногу рассеивалась. Вот проглянули двор, деревья, окрестные плетни и свежевырытые окопы с часовыми охраняющими подступы к штабной хате. Опустив винтовку к ноге, прислоняюсь к стойке навеса под которым несу свою службу. Ночное напряжение спадает, оставляя после себя чувство усталости и удовлетворения от исправного выполнения своих обязанностей. Главное, что несмотря на близость врага, ночь прошла спокойно, без происшествий.

     Наш танковый батальон был вооружен трехлинейками, имел один пулемет Дегтярева и автомат, доставшийся какому-то счастливчику от комиссара. Второй, имеющийся в наличии автомат, являлся личным оружием нашего командира-полковника и, по всей вероятности, в недалеком будущем попал в трофеи, так и не сделав ни единого выстрела.

     За дверью штаба послышалось движение, чей-то приглушенный говор, ругань и, на крыльцо вышли  молодой лейтенант, тощий с птичьим лицом капитан и командир батальона. Последний был одет в солдатскую гимнастерку, галифе и сапоги. Лишь наживо прихваченные нитками зеленые петлицы с тремя шпалами отличали от обшей однородной людской массы нашего полководца. Вдобавок ко всему, он, подобно нам, был грязен и небрит. Его, воспаленные от многодневной бессонницы непрестанно бегающие глаза, тревожно обшаривали этот мир в поисках чего-то такого, о чем знал лишь он один. Внешне командир был спокоен и только глаза, да едва уловимая раздраженность в его голосе, слышавшаяся при отдаче команд, выдавали его волнение и неуверенность в своих силах. Полковника нашего я впервые увидел в Калуге, где в большом двухэтажном доме располагался командный состав. Когда-то, давным-давно, дом этот служил жильем сосланному в Калугу национальному герою Дагестана – шейху Шамилю. Здесь он доживал свои дни, окруженный прислугой и верными единомышленниками, здесь же, на первом этаже, располагались знаменитые конюшни Шамиля с его любимыми лошадьми. В дни, когда я бывал в доме Шамиля, в нем шло формирование новой дивизии из разбитых частей, ополченцев и мобилизованных, некоторые из которых еще помнили на своем веку империалистическую и гражданскую войны.

     Во второй раз я столкнулся с полковником десять дней назад во время посадки в транспорт. Он  твердым шагом взад и вперед мерил платформу вокзала и суровым, не допускающим ослушания голосом, отдавал приказы. Сегодняшняя наша встреча была третьей, но я еще не мог знать, что последней.

     В шесть утра меня на посту сменили и я отправился в свое только накануне укомплектованное I-ое отделение. Уставшие красноармейцы тихо спали в маленьких окопчиках-одиночках. Свободных мест не было. Пришлось устраиваться самому с помощью шанцевого инструмента. Облюбовав небольшой бугор с хорошим обзором, я выкопал саперной лопаткой почти отвесную яму полутораметровой глубины и «оборудовал» ее приступком-седушкой для отдыха. Замаскировав яму дерном и зачем-то воткнув сбоку от нее большую вешку, проверил свое творение на удобство и функциональность. Казалось-бы, все вроде ничего, можно теперь маленько отдохнуть, да тут появилась наша походная кухня с котлом. Впервые за много дней мы видели горячую пищу. Спящие, как по-команде, немедля проснулись и, минуту спустя, мы с аппетитом уминали за обе щеки вареные макароны с маслом. Завтракая, я вспомнил совет своего папаши: перед боем, не наедайся! Сочтя совет мудрым, я съел половину своей пайки, решив сохранить остаток до другого раза, о чем впоследствии неоднократно горько пожалел. Упрятав оставшиеся макароны в котелок и завернувшись в шинель, я забился в свой индивидуальный окопчик и принялся размышлять о том, что мы шли отбивать Новобелицу, а может быть даже и Гомель, да вот, не дошли.  Мысли текли в голове ленивым потоком, после наряда глаза слипались и, как следовало ожидать, меня сморил сон.

     Стрельба началась неожиданно. Продрав глаза, схватил винтовку и, передвинув прицельную планку на шкалу дальнего боя, включился в общую пальбу. Возле моего убежища вдруг вырос наш полковник и, перекрывая грохот выстрелов, прокричал:
     - Сержант Каргинов! Капитан Войко убит! Я приказываю вам временно принять на себя командование взводом!

     Не зная, когда это мне присвоили сержантское звание и кто такой капитан Войко, я даже не успел выразить своего изумления перед столь быстрым продвижением по служебной лестнице, как полковник на четвереньках уже двигался к штабу. Тем не менее, необходимо было что-то предпринять в сложившейся ситуации. Противник вел непрерывный ружейно-пулеметный огонь, многие из наших ребят уже были убиты. Немцы передвигались по раскинувшейся перед нами ложбине короткими перебежками, бросались наземь, по-быстрому окапывались, закрепляясь на новых позициях. Вначале свист каждой пули, пролетающей над головой, заставлял вздрагивать всем телом, боязливо втягивать голову в плечи.  Потом привыкаешь и перестаешь обращать внимание на их чирканье. К тому же, как говорят, своей пули все равно не услышишь...

     Азарт боя захватывал. Шла охота за живыми движущимися мишенями. Выстрелы с нашей стороны становились все более редкими, зато все четче и четче прослеживалась дробь «дегтяря» и стрекот единственного нашего автомата. Вон внизу двое сходятся, превращаясь в одну крупную мишень. Выстрел. Посланная мною пуля заставляет их броситься на землю и ползти в разные стороны. Значит мимо. Вот пробегает коротконогий толстяк в темно-зеленом френче. Еще один выстрел и он, выронив оружие, тяжело оседает на левую ногу. Выбираю очередную цель, а в голове и на языке бесконечным круговоротом вертятся слова песни:
                «Камин гори!
                Огнем охваченный...»

     Бой походит на игру. Правила ее просты и жёстки: либо ты – его, либо он – тебя. В ней нет больших и малых ставок, ибо на кону стоит только твоя жизнь. Чувство страха? Оно неизбежно! Но в пылу борьбы, страх улетучивается.

     Механически перезаряжаю винтовку, не спеша прицеливаюсь в фашистского командира, которого определяю по призывным взмахам рук, увлекающих солдат в атаку. Первый выстрел цели не достигает. Вгоняю в магазин последнюю обойму. Сейчас ясно вижу высокого офицера в серебристых погонах. Опускаю указательный палец на собачку крючка. Маленькое плавное усилие, отдача и офицер, схватившись за грудь, падает в картофельную ботву. А в мозгу все громыхает:
                «...В последний раз
                Вспыхнули слова любви...»

     Но что это? Почему там, где только что шел смертельный поединок, стоит почти ночная тишина? Почему всё умолкло??? Солнце ярко освещает окрестные луга и картофельное поле на котором мы держим оборону, а все живое безмолвствует... Тишина, пройдя через окопы и лощины, ушла в лес, а из него появились цепи солдат со взятыми наизготовку автоматами, готовыми выстрелить в любую секунду. В руках вражеских офицеров зловеще поблескивают пистолеты. Внимательно осматривая каждый куст, каждую впадину, немцы движутся к хутору на котором мы обосновались. Вот кто-то из них увидел затаившегося бойца. Резкий окрик на чужом лающем языке, заставляет спрятавшегося подняться на ноги и покорно вскинуть вверх безоружные руки. Враг молча подходит поближе, на его бездушном лице блуждает глумливая улыбка. Не спеша прицеливается в голову, стреляет. Жертва падает. Но это еще не все. Подойдя вплотную, фриц упирает ствол автомата в переносицу поверженного и тратится еще одна пуля.

     Справа от себя слышу непонятную речь и, приподнявшись над краем окопчика, вижу толстого сытого немца. Он стоит вполоборота к своим товарищам. Стреляю. Враг падает. В ответ прямо в мою сторону летит черный продолговатый предмет. Гулкий взрыв рядом с окопом выбрасывает меня из него и заставляет ползти по злополучному полю, продираясь сквозь картофельную ботву. В голове бьют тысячи колоколов, из носа хлещет кровь, однако я не ранен. Распахнутая шинель мешает ползти, но я ничего не чувствую и не замечаю. Доползаю до каких-то кустов, прячусь. Вроде бы удалось оторваться, правда винтовка потеряна, а полученный в Калуге новенький противогаз в  сумке, прострелен. Из кустов вижу короткую траншею группового окопа. На его дне лежат несколько человек, прикрыв головы руками. Они боятся пошевелиться от страха. Совсем рядом валяются их винтовки. Что с ними будет?

     Отползаю дальше, оглядываюсь. Сейчас цель одна – пробраться к хате, возле которой ночью стоял я в наряде. В голове гудит, но помню, что в ней был штаб. Неподалеку от калитки, подложив под лицо руки и уткнувшись в землю, лежит без пилотки наш боец. Жив ли?  Подбираю камешек и швыряю его в сторону лежащего. Он на секунду приподнимает голову, дико озирается и вновь застывает в прежней позе.Пробравшись к заросшему вьюном плетню, вижу, что двор заполнен немецкой солдатней. Они над чем-то гогочут, вытаскивают на двор какие-то пакеты с бумагами. Время от времени до моих ушей доносится слово «штаб», произносимое по-русски. Над головой слышится шум моторов, противный уже знакомый свист и в воздух взметаются вырванные комья земли. Началась бомбежка. По небу плывут самолеты, а земля беспрестанно содрогается от падающих бомб. Перспектива погибнуть от своих же мне не улыбалась и, воспользовавшись паникой возникшей среди немцев, я благополучно отползаю назад на картофельное поле в спасительную ботву.

     От разрывов бомб наш штабной домик загорелся, с берез посыпались горящие листья, а ветер погнал по траве пылающие пучки соломы с объятой пламенем крыши. Завоняло паленой шерстью. То тлела моя шинель. Пришлось ее срочно скидывать и, отшвырнув в сторону вместе с ненужным противогазом, перебираться на другое место, дабы не попасться на глаза разбегающимся немцам. Спрятавшись понадежнее, я решил дождаться темноты. Проинструктированный командирами о том, что попавшим в окружение, следует как можно быстрее уничтожить свои документы, я выкопал в приметном месте руками неглубокую ямку, сложил в нее списки комсомольцев нашей роты, свои воинские документы, комсомольский билет, потрепанный томик Маяковского, который я умудрился протащить с собой аж от самого дома, и исписанные листки записной книжки. Сровняв ямку с землей, терпеливо стал ждать, когда стемнеет и можно будет добраться до леса, а там и, возможно, поискать своих. Вспомнилось, как по пути пару раз приходилось встречать обросших солдат, мечущихся по болотам и тропам в поисках своих командиров. Может быть мне повезет? Но когда же стемнеет, если сейчас только утро?!


Последующая: http://www.proza.ru/2010/05/06/865