Тогда, быть может, я
посмеюсь над собой, но это
случится не скоро.
А был ли звук? Слово, что явилось конкретным воплощением чего-то чувственно-неопределённого, что нуждается в нём для того всего лишь, чтобы, распластавшись грязной кляксой, стать наконец мыслью. Именно так рожает сам себя Создатель — из ничего, из никого. Роль как раз по мне, подумал я как-то, смывая водой из-под крана шампунь с головы — для моего интеллекта, для моих обострённых чувств и для моей высокоразвитой души. Подумал так и решил, что пора создать нечто, принеся жертву, выполнив соответственно ритуалы и создав таким образом условия для создания этого НЕЧТО.
Пусть это будет.
Когда цветут яблони, а после — сирень, здесь так хорошо, и как здорово, что забор здесь не традиционного жёлтого или белого кирпича. Высок — да, но витиевато красив настоящего искусства — не поточно-промышленной — кузнечной вязью работы некогда известного сумасшедшего мастера, посвятившего ограде, генеральному своему, как оказалось, произведению, последние годы жизни, годы пребывания здесь. Пожалуй, я хотел бы жить за этим тяжело-прекрасным забором — там, в яблоневом саду, расчерченном сиреневыми аллеями, но... только по весне и летом... может быть, осенью — в пору листопада... и если б знал, к тому же, что насилие, столь привычное вовне, не проникает вовнутрь. К прискорбию, я знаю обратное. Менять сумасшедший мир на сумасшедший дом бессмысленно, если в этом доме правят люди из того мира.
Здание зато обидно-традиционно окрашено в жёлтый, как будто я только сейчас увидел, отражаясь, оно марало вокруг чахоточно-никотиновой тенью. Чем ярче день, тем ярче отрава. Как всё-таки хорошо здесь летом, когда жёлтые стены спрятаны зеленью яблоневого сада, сиреневых аллей и тополей, плотно окружающих корпус.
Мой враг. Я никогда ещё не знал, что это такое. И с чем его едят.
Мне сказали: «Ни с чем». Мол, он невкусен, какими приправами его не оснасти, ядовит, и нет ни одного сколько-нибудь эффективного способа сделать его съедобным. Есть, конечно, люди, которые очень спортивно относятся к употреблению врагов. Переваривание для них — вопрос чести и принципов давно натренированных кишок и желудков.
Я думал, у меня нет врагов, никогда не было и никогда не будет… Случается, некоторым наивным везёт, но верится, честно говоря, в это с трудом.
В тиши очень странного кабинета, За столом с беспорядочными бумагами Я живу каждый вечер в сумерках Электрических, радуясь моей разыгравшейся Бурно-никчёмно фантазии, Мечтая о чём-то далёко-несбыточном. Как учёный, экспериментируя С невозможными допущениями О реальности подсказки выхода из Ситуации вполне примитивной Бытовой и, считается, что постыдной — Обидно, ведь зависть посторонних Берёт верх над их же чувством Прекрасного, над их же стремлением...
Весело, как затяжной прыжок над океаном с гордым осознанием, что всё равно плавать-то не умеешь... — наверное, я хотел сказать что-то ещё, возможно, что-то более жизнерадостное.
Наука есть такая, сопромат называется.
Я не создан для врагов.
Больничный отдых будто и не помог совсем. А был ли отдых? От страсти не отдохнёшь, не хочется. А хочется просыпаться в постели без берегов, как в тёплом море, где вода — любимая. Говорят, это невозможно.
Я неидеален, но мне как создателю всё прощено, более того — мне ничто не сможет быть поставлено в вину — как любому, пусть даже самому неидеальному, Создателю.
К. неидеальна, но ей, да простит меня Бог, тоже прощено, потому что невиноватая она, я сам пришёл... Для меня она малозначительна.
Друг неидеален, и ему прощено, потому как он — друг.
Л. неидеальна, а где ты видел идеальных жён? Не вправе я не простить ей её неидеальность.
Неидеален враг, но он — враг, и, как ему просто положено быть неидеальным, мне положено простить ему всё, даже убийство меня.
Жизнь банальна, в ней нет абсолютно ничего нового по содержанию, иногда и, к сожалению, очень редко попадаются лишь слегка особенные люди, оригинальные по форме.
Я знаю наизусть все возможные варианты. Это ведь было, уже было. Было. Но не с тобой, не со мной было... вернее, когда вдвоём не кто-нибудь, а мы. Сюжет нов для нас, потому что в сегодняшнем мире, как и в сегодняшнем искусстве, важно не то, «что», а то, «как». Мне наплевать на законы жанра, они, как любые другие законы в мире, имеют свойство стареть и — о, Боже! — умирать, они бессильны... — я понял вдруг, что что-то вру, но не могу остановиться, не зная, что же я всё-таки вру, а что — говорю как есть.
Не требуйте от меня большего, чем могу.
Где-то в начале звёздного маршрута была допущена ошибка, и сейчас, через миллионы световых лет едва неправильного направления вначале, она возросла, умножаясь, до непоправимости. Нет, не совсем так. Дело совсем не в жертве на алтаре, не в ритуале — я всё сделал как надо, в этой жизни я не ошибаюсь. Если и есть погрешность где-то в лабиринте магического круга и пентаграммы, то — незначительная для того, чтобы стать роковой. Не настолько значительная, во всяком случае, чтобы жертвоприношение не состоялось. Может быть, более верхнее вмешательство? Но тогда останется только развести руками. Избранные духи и ангелы по слабости своей не охранят от Него, Всевышнего.
Возможно, я прогневал Его гордыней своей. Я не оправдываюсь, нет, я знаю, как и Он Сам, что создан по образу и подобию, и от кого угодно, но не от меня, ждать Ему смирения... Самовлюблён? Может быть. Да нет же, точно так, Ваше-с Высоко-Седо-Бородие-с! Но не больше, чем позволено любому сколько-нибудь завалящему Создателю, и не меньше, не надейся! Гениален, да. Лишь немногим позволил Ты понять собственную их гениальность в виде констатации абсолютного знания. Что из этого, глядь, получилось, а? И почему ты не забыл ехидно этак проставить этот гадкий, предназначенный в пользование окружающими диагноз: шизоиды? Хватит с меня, не хочу оправдываться.
Я сделал то, что хотел сделать, и если Кто-то нервно возражает на мою правомочность, то слагает с меня тем самым ответственность за неудачу моего опыта, если таковой приключится, а хочу ли я этого, нуждаюсь ли?! Ведь можно было и просто не мешать мне, если Ты так мудр и всесилен, Господи Ты Боже мой.
...считается, что постыдной — Обидно, ведь зависть посторонних Берёт верх над их же стремлением К всепоглощающей страсти объёмности, Счастливости и новизне в, казалось бы, Давно до мелочей изученной Ситуации. Не пора ли из неконкретности Выйти в открытый космос прострации, Потому как всё просто, словно цветок в Хрустальной вазе при совпадении Географических и лирических координат с чем-То, называемым любовью, что Задумалась над страшной дилеммой: «Быть или не быть?» — ведь жертва неизбежна При условии, что миг наслажденья — это Разочарование, ожидающее любовников, закованных Судьбою в классический треугольник. Быть поэтом — сродни умению целоваться: Постоянно обретая опыт, боишься потерять И неизбежно теряешь такое острое, самое Главное волнующее — вечную новизну. В тиши очень странного кабинета, Освещённого ежевечерним электричеством, я, Конечно, теряю за столом с беспорядочными Бумагами, сокрушаясь о неизбежности и Неизбежно огорчаясь непреднамеренности, Непредсказуемости нахлынувшей тоски Разыгравшегося воображения в безнаказанности.
Я и не знал, что есть ещё такие люди... Какие «такие»? Такие ужасно другие. Это я-то, не раз битый неразбитый, и не знал?!
То есть я, конечно, знал, но встречаться с ними не приходилось пока. Я в них не верил. Я не думал, что они такие настоящие и что такое может случиться со мной, а не в книжке. С людьми, которых люблю.
Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2010/05/13/1177