Она была единственная женщина - тореадор. История этого спорта не знала другого такова случая. Память у истории не слабая. Летописцы-историки много раз листая столетия вперед-назад не успели заметить женского силуэта в фресках этого столь жестокого и обреченного ритуала.
Женщина – тореадор! Господи, разум просто отказывает воспринимать красноречие этого факта. И как это звучит – красноречие!
Заключенная на арену женщина ходила во круг, бросалась бежать внезапно, сцеплялась руками в забор, ступив на грань, поднятой выше арены.
Сжимала решетку. Трясла ее, чтоб взять свою свободу. Изгибала железо, чтоб пролезть – на свободу, на свободу, на свободу.
Решетки не шевельнулись.
Женщина снова вторгалась к забору. Поднимала колену выше, чтоб ступенью могла оттолкнутся от края однометрового цементованого постамента. Сила, равная на вкладную ярость, отталкивала ее обратно, и она падала назад, но всегда на ногах. И всегда в центре.
Сейчас арена была пустая. Скамейки в сторону тоже пустые. Чуть час попозже там взблеснут одежды достолепных римских владетелей. Они долго будут размещать свои толстые животы на скамейках и закладывать широкую одежду между ногами.
Она осмотрела пространство. Ниоткуда щель выбраться. Устремила взор в птицу, и птица закружила над нее, притянутая глазом арены. Женщина засмотрелась в ее крылья и подумала на мгновение, как можно вылететь от сюда как птица. Птица улетела. Пламя меркнуло и она вернулась в комнату. Ум работал только в одном направлении: как выйти из обруча. Ее насовали в руках гладиаторов. Самый главный из них однажды заметил ее среди множество людей и распорядился запереть ее в дворце, чтоб имел эту красавицу для себя, как говорили его приближенные, чтоб развлекала его своим умом. От куда это у нее, дивился самый главный, еще когда открыл ее среди множества и забрал в дворец. Быть не может у одной женщине такого беспредельного рассудка, такого интеллекта - дивился самый главный, запирая ее свободу позолоченными замками.
Гладиаторам была нужна забава, зрелище, опьянение. Когда это не получалось, они злились, свирепствовали. Им было нужно пошевелить мозгами с кем-то, съест какой-то „веселый омлет” на обед, дабы заронится ум на ужин. Однако остроумные слова у женщины начали исчезать, улыбка исчезла, не могла она жить заключенной. Тогда римские владычества решили, что им принадлежит ее тело. О, как ненавидела она их вспотевшие руки и похотливый жир, размазанные, раздутые выражения лиц. Подходили к ней намеком - алчными и противными, шли прямо – нахальные и грозные. Она взглядом оттолкала их от себя.
Тогда самый главный распорядился закрыть ее на ключ, на замок в комнату тореадоров. Теодора смотрела как матадоры надевали пестрые одежды, с которыми привлекалось внимание быков. Она слушала их мужские разговоры. Вникала в их психологию. Возможно ли это – думала она - с любовью говорит о тех животных, которых миг попозже будут преследовать своими копьями.
- Неспокойные как-то они сегодня… - сказал один из матадоров.
- Так тебе кажется. - отреагировал самый молодой из тореадоров.
- Животные улавливают перемену погоды…
- В каком смысле?
- Четко улавливают они эти перемены. Посмотри на барометр! – никто не обратил внимание на заметку.
- Будь внимательным!- через паузу последовал совет.
- Что хочешь сказать? – перешепнулись снова.
- Ничего…- голос утонул в тишине. Руки привычно заглаживали следы от заживших ран. Шрамы казался длинными как панамский канал.
Матадоры начали ругаться. Теодора закрыла глаза. Коррида началась… Влетели с носилки. На ней лежал проткнуты тореадор. От тела брызгали фонтаны, а пальцы его прижимали боль. Он кричал. Потом вынесли и второго тореадора. Теодора посмотрела сквозь скважины. На спине животного торчали несколько пик. Разъяренные рога быка бегали вперед. Вынесли следующего. Сколько мальчиков остались? Начали искать пятого тореадора. Публика ревела, яростное животное тоже. Оно кидалось туда-сюда по арене. А навстречу к ней, в эту вставшую на ноги гладиаторскую массу, уже валялись свитым в клубке страх, напряжение и восторг, смешаные с ужасом. Фитиль этой обмотанный, поджатый клубок страха был уже подогнуть в брюхах у жаждущих зрелищ римлян.
Теодора смотрела сквозь ущелье и представляла себе как это огниво катится в огромных, провисших животах гладиаторов и как оно приводить всех зрителей в экзальтацию, и заставляет их кричать на октаву выше, точно как и ревущее бешенное животное. Оно мчалось и тряслось, разъяренное от боли, от мощных писков, от хищных клекотов, которые огораживали его от всех сторон, и оно, как ни поворачиваясь, не могло найти прохода выйти из этого тесноватого пространства.
Искали везде пятого тореадора. Пришло его время выходить на арену. Точно, была его очередь. Где таится этот бедняга, гневился самый главный. Через несколько мгновении напряженность уйдет, и в публике присядет опять по прежнему апатия. Экзальтация должна поддерживаться, еще, еще, и еще. Он должен задержать эти, вставшие на ноги, ревущие кровожадные горла, хотя еще на тридцать минут…
Куда сбежал этот мальчик? Спрятался от испуга? Публика была алчной для зрелищ.
Тогда самому главному внезапно пришло в голову переодеть Теодору в мужские одежды. Вытолкнули ее силой в закрытом круге и сняли веревку с рогов быка. Он сразу побежал навстречу, но только через секунды остановился. Какой-то странный запах вошел в ноздрях. Это не то, что приводило его в бешенстве. До такой степени слепая сила яростно толкала его, лишь бы отмахнуть эту красную тряпку навстречу. Бык забил передние ноги в землю и сам затормозился на месте. Женщина подошла к нему. Шла прямо и свободно, держа под мышку свернутый плащ. С ней заплыл и тот незнакомый запах, который бык схватил ноздрями. Он стоял спутанный перед ней. Они смотрели друг на друга. И она шла. Запах подходил все ближе и ближе мягкий, приятный. Животное ощущало это. Публика затаилась, совсем замерла и было слышно как некий боязливо прокашлял, но быстро заткнул рот рукой, боясь, не сыплется ли лавина, после этого звука. Может быть это был тот же самый тореадор, который испугался и спрятался.
Теодора схватила быка за рогах, как напишут потом в прессе. Однако это была чистая правда, потому что Теодора на глазах перед всех действительно поласкала рукой быка. Животное – напуганное и не привыкло – отпрыгнуло. Опустило голову вниз и снизу посмотрело на женщину. Тогда увиделись его закровеневшие глаза. И она совсем несознательно опустила руки и тот кусок ткани, дремлющий под мышку, развернулся и как занавеску упал перед ней. Как перегородка, подумала она, но это не стало так. Животное навыком остервенело от красного цвета, ощетинилось и начало накапливать силы с места, чтоб налететь. За часть секунды ее глаза мелькнули грань забора, там, где она раньше прыгала много раз, пытаясь захватиться за железо, как бы могло оно простыми руками изогнуться и даст пролезть через него на свободу. Женщина отреагировала быстро и прыгнула там. Бык, проткнувший красного плаща, продолжал бегать вокруг. Швырял он бешеный, как бы отбросить от себя плащ и копия, забитые на нем раньше. Потом схватил снова успокаивающий запах – мягкий и теплый, и остановился до того места, где висела Теодора. Она догадалась и быстро выдернула копья. Публика встала на ноги. Публика не знала, как отреагировать. Ее пружины были накручены на что-то другое. Некоторые освистали. Бык сделал три-четыре кроткие шаги, точно как прирученная кляча и с опущенной головой зашел к красному плащу, словно захотел как раненый человек накинут его на себя. Публика все еще стояла на ногах, разинув рот.
Напряжение, страх и буйный смех одновременно нажимали вспыхнуть у Теодоры. Однако она быстро сообразила, что пришел момент выйти из этой римской тюрьмы, в которой уже два года держали ее гладиаторы. Она заметила, что страничные ворота открытые. Женщина воспитано поклонилась и вышла быстро. За собой услышала аплодисменты.
автор: Магдалена Манчева