Побывав в Тюмени, я поняла,
что о ней невозможно не писать сказки
Секреты деревянных домиков. Тихая улочка на окраине спит под весенним солнышком. Здесь не ездят машины, и практически нет пешеходов, поэтому никакие посторонние шумы не нарушают тишины. Именно на этой улочке первыми распускаются листочки на деревьях, потому что вокруг нет любопытных взглядов. Сначала листочек выглядывает из почки, словно спрашивая: «Вы меня не обидите?». И когда понимает, что ему рады в этом мире, он уже смело отбрасывает почку и с любопытством оглядывается вокруг. Для дерева этот мир знаком, а для нового зеленого листочка все в первый раз. И ласковый ветерок улыбается еще зеленым клейким листикам, солнышко гладит их своими лучиками. Листочки по-детски лопочут, удивляясь, восторгаясь, поражаясь этому миру. Они здороваются с солнышком, задают вопросы дереву, играют с ветром. И вся эта жизнь не мешает дреме старых деревянных домов. Эти запахи и звуки – часть привычной тишины и пространства доброты. И вдруг привычное течение времени нарушается громким:
- Апчхи-и-и-и!
Дома просыпаются и начинают беспокойно оглядываться по сторонам, словно спрашивая: «Что случилось?». И вот самые молодые домики начала двадцатого века уже бодро кричат соседке:
- Будьте здоровы, тетушка Агриппина!
А старый ворчливый дом скрипит всеми ступеньками, высказывая тем самым недовольство, что его покой и сон были нарушены таким неприличным образом.
- Как не стыдно так пугать. И главное, ведь и поводов для чиха никаких нет. Даже ведь эти ужасные аутомобили не проезжали мимо. Чего это Вы, милая, вдруг ведете себя таким вызывающим образом?
Но на избушку Агриппину с кокетливыми ставнями, эта тирада не производит никакого впечатления, окна ее переливаются всеми цветами радуги, и она шепчет:
- Приехала! Она уже здесь. Ой, чувствую ее.
Ставни домов сразу распахиваются, сами домики выпрямляются, и последняя дрема слетает с них, как луковая шелуха. Шквал вопросов сыплется на Агриппину:
- Да кто приехал?
- Ты уверена, что это ОНА?
- А она придет сюда?
- А когда?
- А откуда знаешь?
- А найдет?
И во всем этом шквале вдруг раздается недоверчивый голос:
-А почему же тогда молчит Пимыч? Он у нас самый старший, и лучше всех нас знает их и чует.
Все взоры обращаются к Пимычу, он тихо дремлет, надвинув крышу на самые глаза, или делает вид, что дремлет? Старик первый в очереди на снос, поэтому, о чем он думает этими весенними деньками, не знает никто, он закрыл свое пространство ото всех. И иногда домики тревожно шепчутся, что он уже словно и не в этом пространстве. Домишки переглядываются: «Будить Пимыча или не стоит?» Вроде как и узнать надо, но а вдруг дадим ему надежду, а она и не оправдается, ведь будет еще тяжелее. И все неловко замолкают, и повисает уже тяжелая тишина, даже листики перестают шелестеть.
И тут Пимыч поднимает голову и говорит:
- Она здесь! Но она не умеет на Дорогу выходить, а без нее она нас не найдет. Да и вообще не для нас она сюда приехала, так что спите спокойно.
Домики удрученно замолкают, но знают: обсуждать что-то, пока Пимыч не уснул, нельзя. Рассердится, ух, как он может рассердиться! Он среди них самый старый и мудрый. Много чего повидал, поскольку построен был еще в восемнадцатом веке. Одно время в нем жил даже ведун, поэтому он всякое волшебство лучше других домов чует.
И все же Агриппина не выдерживает и жалобно спрашивает:
- Пимыч, а может ты это.., выстроишь пространство волшебное, позовешь ее. Заодно и проверим, точно ли она?
Домики радостно скрипят и хлопают ставнями. Все согласны с тем, что Она должна быть непростой. И только по волшебному пространству ее и можно будет угадать.
Пимыч молчит, он не хочет говорить, что он ее почуял в первый день приезда и уже второй день строит волшебное пространство, а она… Она ведет себя странно. Пространство видит, значит, тот самый человек, но с другой стороны, все время его убирает, переключает на какие-то свои многомерные пространства. Брови недовольно сведет, словно недовольна чем, лоб наморщит, будто обдумывая мысль, а потом ресницами – хлоп и выходит из пространства. Словно ее здесь и не бывало. Попробуй такую поймай. И Дорогу она не слышит. Что с ней, такой несуразной, делать? Может, и вовсе не она? Но чужие не могут видеть волшебного пространства.
Такие тяжелые мысли одолевали Пимыча, но делиться он с ними не хотел. Пимыч привык надеяться и действовать до последнего. И словно подтверждая его мысль, на крышу с купола храма скакнул солнечный зайчик. Кто ее знает, эту современную молодежь, вроде все дольше она начинала задерживаться в его пространстве и что-то вспоминать. Но успеет ли? Ведь и приехала всего ничего – на четыре денька, а половина срока уже прошла.
- Попытаюсь, но ничего не обещаю, только без трескотни и своих разговоров. Не отвлекайте! – строго сказал Пимыч.
Домики послушно замолчали, а дальние вытянулись, чтобы посмотреть, как Пимыч колдует. В этот момент они очень жалели, что не избушки на курьих ножках: ни на цыпочки не поднимешься, ни поближе не подберешься. Жутко неудобно. А самый крайний младший домик и вовсе ничего не видел из-за спин старших и более высоких домов. Он было уже совсем опечалился, но тут на него налетели воробьи. Чирикая и перебивая друг друга и борясь за самое удачное место, они одновременно пытались и сесть на крышу дома, и поговорить с ним, и поругаться с собой. Домику было смешно наблюдать за таким переполохом, он не удержался и рассмеялся. Воробьи мигом успокоились. И, пользуясь его благодушным настроением, задали интересующий их вопрос:
-А кто же такая ОНА?
Но домик лишь покачал головой:
- Нельзя про это говорить. Придет - узнаете, а не придет, снова впадем в спячку до приезда нового человека. Только такие уж большой редкостью стали, да еще ведь и сюда надо приехать. Так и еще пару веков, возможно, придется проспать.
Многомерная Тюмень. Тюмень встретила меня радушно и приветливо, но, как и любая женщина, она была кокетлива и не спешила сразу раскрывать свои секреты. И в моей голове начался полный бардак. С одной стороны, я не могла уловить энергетику города и понять характер Тюмени, а с другой, несмотря на все это, я ей полностью доверяла, как можно доверять только друзьям. А Тюмень кружила меня в своих многомерных пространствах: вот это улочка – ну просто Москва, а вот Питер, а вот тут начинается уже сказка, а вот это пространство моего детства, и я уносилась мыслями совсем в другие места. Не успевала я вернуться оттуда, как попадала в крапивинское пространство, каким его представляла и видела. Пространства накладывались одно на другое, и менялись, как картинки в калейдоскопе. Вот стоишь и видишь одну картинку, поворачиваешь голову – и словно попадаешь в другой город и другое время.
Сначала я мужественно пыталась все это понять и осмыслить. Потом, когда к этому добавились и пространства картин Стерлиговой, я уже махнула рукой. Придя раз и навсегда к убеждению, что такой писатель, как Крапивин, мог родиться только в Тюмени, я уже перестала чему-либо удивляться. Собственно говоря, приехала знакомиться с крапивинскими местами, и было бы удивительно, если бы они оказались без этой своей многомерности и многоликости. Это был ГОРОД!, где собрались вместе все сказки и были Владислава Петровича. И я бы ничуть не удивилась, увидев на небе ковер-самолет или прыгающего ко мне с крыши Тильку. Но погода стояла сухая, и потому Тилька не барабанил весело своими хрустальными палочками, а для ковра-самолета видимо еще не наступила летная погода. Но это меня ничуть не расстраивало, потому как чудес хватало и без этого.
Однако во всех этих пространствах появилось еще одно, и я не могла долго уловить, чье же это пространство. Все чаще я делала шаг и словно попадала в другое время, даже точнее, в другой век. Словно в машине времени я перемещалась в 19 век. Секунда – и я вдруг вижу несущиеся мимо меня машины и ошалело смотрю на современные кирпичные здания. «Нет уж» - спорила я с Тюменью, - «При чем здесь 19 век, ты же знаешь, это не твое пространство». Но несмотря на все споры и попытки отвернуться, пространство преследовало меня. И я подумала, что Дорогу обманывать нельзя, надо идти туда, куда она зовет. Тем более, в Городе!
Мои отношения с Дорогой складывались по-разному, но главной бедой было то, что я никогда не могла довериться ей полностью. Желание зависеть от себя и только от себя не давало возможности расслабиться и довериться. Тем более, мой топографический кретинизм приучил меня гулять в незнакомых местах квадратами. Четко отмечая, сколько перекрестков прошла, куда свернула. И возвращаться домой той же дорогой. Периодические авантюры приводили меня обычно к блужданию в 3 соснах, поэтому я предпочитала не рисковать.
Но странное пространство было частью Дороги, которая манила куда-то. А как известно, законы Дороги нарушать нельзя, поэтому и я решила плюнуть на все свои принципы и впасть в очередную авантюру. Дорога звала, а мой внутренний голос крепко спал. И стало любопытно, что это за пространство и почему зовет оно именно меня? Может быть, именно это пространство и Дорога помогут мне соединить всю многомерность Тюмени в некую целостную картину.
Выглянула в окно – погода чудесная. Ну что же, завтра уже ехать домой, а я так и не посекретничала с Тюменью. «Непорядок!» - решила я. Дав себе слово гулять неизведанными тропинками и не заморачиваться мыслями об обратном пути, я вышла навстречу Городу. Меня успокаивало то, что два самых ценных адреса я все-таки знаю, и если что, добрые люди расскажут мне, как до них добраться. Успокоив себя таким образом, я улыбнулась навстречу Тюмени, но она пока смотрела настороженно.
Я побрела туда, куда тянула меня душа. Ярко светило солнышко, пели птички, - и все было чудесно, пока моя тропинка не уперлась в очередное административное здание. С досады чуть не плюнула: вот дались мне эти здания, неужто ради этого и затевалась вся прогулка. Надувшись, прошла мимо него, словно это здание в чем-то виновато. И, конечно, как в любой сказке, возникла развилка. И я растерялась. Куда же идти? Вперед тогда, может быть, выйду к реке, или все-таки вправо? Кстати, что там у нас справа по курсу? Справа по курсу были купола абсолютно незнакомой мне церкви, и я, словно завороженная, пошла к ним. От куполов к куполам, как от маяка к маяку плыла я в этом океане многомерности.
То, что выбор был сделан правильный, я поняла, когда попала в эти безлюдные пространства. Может быть, люди и шли мимо, но они перестали для меня существовать. Меня окутало тепло деревянных домиков, безмолвие улочки, запах травы и мокрой земли. Почему же я так отчетливо чувствую все эти запахи? И тут же поняла – потому что нет ни одной машины. Я развеселилась, и представив, что я и правда попала в 19 век. Вот сейчас из-за угла выйдет лошадь и…
И пространство отозвалось на мою фантазию. Домики словно изменились на глазах: стали выше, новее, красочнее. Окна заблестели. И занавески на каждом окне стали другими, и, словно по мановению волшебной палочки, подоконники украсили распустившиеся цветы. Возникло странное ощущение, словно кто-то на фоне существующей реальности разворачивал передо мной картины 19 века. Вот купеческая дочь сидит у окна вышивает; дворня бегает по двору, каждый со своим поручением. Разгоряченная кухарка выбежала во двор, ухватила своего помощника, и потащила на кухню: как никак скоро обед, а он затеял в салочки играть. И я представила, нет, даже ощутила атмосферу этого обеда в купеческой семье, услышала разговоры, увидела обстановку дома. И вдруг осознала, что это пространство родовое. Тотем не дает о себе забыть.
Ох, вот оказывается, куда звала меня Дорога, а я ведь и совсем забыла такой свой факт биографии. Стоило ли удивляться пространствам 19 века, когда ты приехала на родину своих предков – купцов? Что это генетическая память, или просто пространства узнали меня купеческую правнучку и зовут к себе? Или это Тюмень шутки шутит? Въедливый внутренний голос проснулся и уточнил, что мои предки были не совсем из Тюмени, а из Тюменской области. Но ведь были купцами и, понятно, частыми гостями в Тюмени. Ответить на все мои доводы внутренний голос не успел, потому что я увидела домик.
Старый дом. Я уже давно перестала удивляться странностям Дороги и доверилась ей, но вот опять несуразность: домик-старик. Старенький низенький старичок с бельмастым глазом, с клюкой, хромающий на одну ногу, в нелепой и большой шляпе, словно гриб-боровик, через минуту обернулся покосившимся домишкой, окна которого вросли в землю, а крыша была покрыта мхом. Дом уже был не жилой, но ЖИВОЙ. Только жил он еще в той реальности, когда в нем жили люди: чистили его крышу, ремонтировали крыльцо, мыли окна, по половицам стучали босые детские пятки, и кипела семейная жизнь. Дом был частью этой жизни, полноценным членом семьи. Его любили, по нему скучали в дальних поездках, с ним здоровались, и если кто-то из хозяев грустил и страдал, то дом страдал вместе с ним. Он вздыхал и скрипел и вел свои неспешные разговоры. Но босые пятки становились все больше и больше и все реже и реже возвращались в дом, и тихий неспешный разговор дома приняли за старость. Все меньше уделяли ему внимания, не ремонтировали, не разговаривали. От недостатка любви дом дряхлел и старел и в конце концов и вовсе сдал. Он замкнулся в своем пространстве воспоминаний и почти ни с кем не разговаривал. И если уж и суждено быть снесенным, то хотя бы перед этим повидаться с хозяевами. И вдруг его погладила рука, и дом встрепенулся…
Но это была моя рука, потому что этот дом показался таким знакомым, домашним и родным, что я даже растерялась. Вроде как пришла на встречу к старому знакомому, увидела, как он постарел, и расстроилась. Провела рукой по крыше: «Бедолага, тебя уже, наверное, не починят». И жалость затопила меня. Такой колоритный старичок, без него улица потеряет все очарование, всю свою самобытность, и безлюдность этих пространств без дома-старичка разрушится. Вплотную придвинутся молодые, немного высокомерные и холодные каменные дома.
И вдруг мелькнула мысль: «я успела!». В шутку я предлагала назвать свое путешествие: « я успела!». Успела купить последние тома Белых башен, успела увидеть крапивинский дом на Грибоедова до сноса. Что же я успела в этом пространстве, мне было еще непонятно. Но пространство решило мне помочь. Вдруг прозвучал насмешливый голос:
- Успела, успела. Но мы уж тебя заждались, думали и не придешь ты вовсе. Уже с осени ведь зовем.
- МЕНЯ?!!! – глаза стали как блюдечки, а рот так и остался буквой О. Однако через секунду я отошла и начала искать собеседника: все-таки как-то неудобно говорить с пустотой. А воробьи радостно чирикали на замшелой крыше и чирикали: «Она? Она? Пришла? Пришла?».
- Кыш, негодные, дайте с человеком поговорить.
И я поняла, что говорит со мной Старый Дом. Вот ведь. А мне казалось, что он весь в себе и уже ничего не видит и не слышит. Радует его только тепло весеннего солнышка. И словно в ответ на мои мысли дом откликнулся:
- А ты меня разбудила своим теплом. Тебе жалко меня стало, не захотела, чтобы меня сносили, вот я и проснулся. Не каждый меня может разбудить, а ты смогла, значит, тебя и ждем.
- А зачем ждете? – спросила я неуверенно. Все-таки осталось во мне сомнение, что меня с кем-то перепутали, но объяснить это будет очень сложно.
- Так спасти нас можешь только ты!
- Ик, и как спасти?
- Фея у нас ты, тебе и решать, как спасать свою сказку.
Вот это и называется – приплыли. Занудно загибая пальцы, я начала объяснять:
- Во-первых, я не фея, во-вторых, у меня другая сказка, и кроме того….
- В-третьих, ты все-таки определись – поддразнил меня дом, – все-таки не фея, или сказка другая. У не фей сказок нет.
Я могла отказаться быть феей, но один раз я уже отказывалась и, возможно, разбила свою сказку на кусочки. Кто знает, может быть это один из осколков моей сказки.
- Я фея, которая плачет, то есть невзаправдешная фея. Вот, - грустно сказала я домику, - поэтому я не смогу вам помочь.
Плакать я не стала, просто стало горько, что ничем не смогу я помочь этой улочке и словно предам весь свой род.
-Чего это ты невзаправдешная, - удивился дом, - кто сказал, что феи не плачут?
- Феи они такие все добрые, с крылышками, смех у них как колокольчик, и настроение всегда радостное. Взмахнули волшебной палочкой, и раз – все изменилось. А я что? Палочки нет, крылышек нет и ..
- И еще ты плачешь, - закончил дом.
- Гм, ну непостоянно, но периодически, а феи плакать не могут.
-КТО? Ну кто сказал тебе, что феи не могут плакать? – взвыл дом.
Я пожала плечами: чего уж говорить это и так понятно. В сказке всегда все благополучно, чего им плакать. Ведь именно поэтому я и не осталась в сказке.
Как я ушла из сказки. Да, из сказки я ушла. Отказалась в свое время быть феей. А все ведь начиналось так замечательно в моем сне. Когда в моей жизни уже было все беспросветно, ко мне в гости пришла сказка. Эльфы и гномы повели меня за руку к себе. Мы шли по волшебному лесу. Кругом цвели необыкновенной красоты цветы, намного выше меня. Эти большие яркие пятна на фоне зеленого леса привлекали мое внимание. И, главное, все цветочки были живыми, мы проходили мимо, они кивали нам своими головками. Синие, розовые, желтые, лиловые, огромные, с нежными лепестками – все они были разные. Одинаковых цветочков мне не встретилось. Я до сих пор помню запах этих цветов, вкус и цвет нектара, которым поили меня под одним из цветочков аккуратненькие гномихи. Гномихи были в чепчиках с оборочками, в фартучках, и лицо у каждой было словно булочка, с большим улыбающимся ртом и глазками-изюминками. И вот тогда мне и предложили стать феей. Я долго отговаривалась, говорила, что не смогу, но гномы грустно покачали головами.
- Мы знаем, ты сможешь, и у тебя получится.
После этих слов за моей спиной выросли крылышки, и я поняла, что смогу быть феей в этом лесу. Жить на цветочках, купаться в росе, лета-а-а-ть над радугой. Вся моя безоблачная жизнь пронеслась у меня перед глазами, и вместо того, чтобы сказать да, я уточнила:
- Но ведь в вашем лесу абсолютно не бывает проблем?
Гномы и эльфы закивали, подтверждая, что да, такого безобразия у них не бывает.
- Так если нет проблем, значит нет и внутреннего саморазвития?
Мордашки эльфов, гномов и их жен стали вдруг очень печальными:
- Да, вот с этим у нас полная беда. НИКАКОГО внутреннего саморазвития.
И я вежливо раскланялась и объяснила, что вот так без внутреннего саморазвития я не смогу работать феей. Они грустно покивали, мол, понимаем, что никак. И сказали: «Но мы всегда будем рады тебе. Приходи в гости».
Я открыла глаза и тихо застонала: «Какой кошмар! Что я натворила? Ушла по доброй воле из сказки». Попыталась закрыть глаза, увидеть продолжение и крикнуть: «Я согласна, согласна!». Но сон ушел и словно закрыл за собой плотную черную дверь. Хотелось прямо стукнуть себя. Можно подумать, каждый день предлагают феей стать. Сидит тут еще выбирает: «Ах, я не могу без внутреннего саморазвития. Тьфу, на это внутреннее саморазвитие! Ты понимаешь, от чего отказалась?», - пилил меня мой внутренний голос. Я понимала, к сожалению, осознавала, но подозревала: верни ситуацию – и выбор будет тот же.
Почему бы чуду не случиться? Почему бы сказке не ожить?
- Конечно, тут же, - проворчал дом, потому как это была не твоя сказка, потому ты и ушла. Из своей-то ушла бы разве?
Перебрала в голове своих персонажей, вспомнила свой сказочный лес, свою степь, свои горы. Я знаю, моя сказка меня не отпустит, и я не смогу без нее. Однако мне было удивительно встретить часть своей сказки вот здесь, на дальней улочки Тюмени.
-Может статься, что эта улочка станет все-таки частью Турени, если ты поможешь. Нам как раз и нужна плачущая фея, – ухмыльнулся Дом. А все остальные домики радостно закивали и заглянули мне в глаза с мольбой, словно спрашивая: «Поможешь?». Дом же продолжал:
-Что ты знаешь о слезах фей? Я так понимаю – ничего. Феи, конечно, плачут редко, но слезы у них волшебные. Когда они капают на землю, то превращаются в жемчужинки. Вот такие жемчужинки и еще волшебный камень феи и могут сделать нас частью Турени.
-И Пимыча уже никогда, никогда не снесут, - пропищал маленький домик.
-А какой колдовской камень? У меня такого нет.
- Камень, который приносит тебе удачу, он и есть твой колдовской камень. На тебе сошлись все звезды, потому что ты купеческая правнучка и понимаешь наше пространство, оно для тебя родное; да еще в родне ведуньи были, что и позволило тебе увидеть наше пространство и с нами разговаривать. Когда еще сойдется так, что ведунья купеческая появится на свет?
- А, э, ммм, в папиной родне я не одна женщина – решила уточнить я.
- Но сказка у одной тебя, и мы часть ее пространства. Никто ведь больше не откликнулся, приехала только ты.
- А что делать-то? Вот так сразу взять и заплакать?
- Нет, не сразу, нам нужны только очень горькие слезы, когда ты себя словно с корнями вырываешь из своего пространства, Помнишь, какими ты тогда слезами плачешь?
Молча вздохнула.
- А камень?
- А оно все вместе придет, если удастся: и камень и слезы, и у тебя всегда будет своя сказка в Тюмени (Турени). А пока иди, время еще не пришло.
Время еще не пришло спасать мое пространство. Вот ведь и тут оказалось мое пространство – удивительно. Точнее, чего уж удивляться: предки позаботились. Но время идти пришло неумолимо. Иначе опоздаю везде, где только можно. Дорога повела меня дальше, открывая все новые и новые пространства, даря новые встречи. И самое интересное, когда я поняла, что надо возвращаться и идти на встречу, то поняла, что уже стою рядом со Знаменским собором, моим основным ориентиром. Дорога вывела сама.
- Значит все правильно? – спросила я Тюмень.
Тюмень уже улыбалась, я и наконец-то собрала все картинки воедино. Однако не только картинки собрала, но еще и вросла в ее пространство. Дала корни, как маленький тополек.
И вот я стою на вокзале, прощаюсь с Тюменью. Пока даже еще не осознаю, что вросла в ее пространство, наверное потому, что еще не понимаю, что уезжаю. Тихо прошу за Пимыча: «Не надо его сносить, ну пожалуйста!». Домик-старичок, так и стоит перед глазами – его окна, крыша, и я до сих пор чувствую тепло его дерева и слышу тихий глуховатый голос. Стоишь рядом с ним, и покой окутывает тебя со всех сторон, осознаешь всю суетность жизни, открываешь главные истины. «Пусть он живет, пусть! Я придумаю, как его спасти!».
Но вот объявляют электричку, и я делаю шаг, еще и еще, и вдруг налетает порыв ветра, кидает в лицо мне палантин, снова и снова. Идти я не могу: - отчаянно борюсь с шарфом. И как только я закончила эту борьбу, понимаю, что разлука уже неизбежна, еще несколько шагов, и я уеду. Если бы быстро и очень быстро я прошла путь до электрички, то я бы не осознала всю тяжесть разлуки, на это и было рассчитано. Но ветер остановил меня, и я начинаю выдирать свои маленькие корешки, которыми уже успела (и когда умудрилась) врасти в Тюмень. Нет, я не плачу, плакать некогда и абсолютно бесполезно. Я ставлю ногу на ступеньку, и вдруг с руки начинает падать браслет - мой талисманчик. Бросаю сумки и на лету пытаюсь поймать все камешки, те что не поймала подбираю со ступенек и при этом тихо шепчу «пожалуйста, пожалуйста, не надо!» Я знаю, еще одна задержка – и уехать будет еще сложнее, все выдернутые корни начнут снова врастать. Тюмень милостиво отпускает меня, а я пересчитываю бусины браслета и пытаюсь понять, сколько же их должно быть: 6 или 9.
А дома, собирая браслет, я понимаю, что половинку его я подарила Тюмени, точнее…
По половицам Пимыча стучат детские босые пятки, в доме раздается смех, и все домики купеческой улочки стоят нарядные, как на празднике. Улочка перестала быть тихой и безлюдной, там кипит жизнь, но уже жизнь Туренских пространств, потому что браслет порвался не просто так. Горечь расставания подарила Пимычу слезы феи – жемчужинки, а браслет был моим талисманчиком, потому что гематит – камень всех ведунов, даже если они только феи.
Волшебная цифра три, как и в любой сказке, спасла Пимыча и всю купеческую улочку; многомерность города увеличилась, в Тюмени на одно пространство стало больше. И для этого было достаточного всего лишь порванного браслета и немного любви. А сама Тюмень (или все же Турень?) сделала мне самый главный подарок – стала частью моего сказочного пространства.