(из рассказов интеллигентного санитара)
Надоели серьёзные рассуждения? Рассказать какой-нибудь случай про Первое апреля?
Так, где у нас календарь… Какое сегодня число? Ага, понятно – Первое апреля уже через три дня. Попробую что-нибудь припомнить.
Вы, кстати, слышали про увольнение нашего патологоанатома – Кузьмича? Ну как же – об этой истории в своё время вся больница только и гудела! А вы все сколько у нас уже работаете? Три-четыре года? А, ну тогда понятно… Молодо-зелено. История эта произошла уже лет десять назад. Я сейчас думаю иногда – жестоко мы тогда всё-таки над Андреем нашим Кузьмичом подшутили…
Расскажу для начала про одно важное обстоятельство, без которого вам непонятно будет, как вообще мне в голову пришла сама идея розыгрыша. Голова моя, кстати, на шутки там всякие, придумки-капустники давно была «заточена», как сейчас вы любите говорить. Я всегда был довольно живого нрава. И в школе, и в институте КВН-ом увлекался. К слову, вот это моё вечное стремление пошутить и не дало мне закончить медицинский институт: меня ж, как вы знаете, вышибли со второго курса. Но я отвлёкся!
А дело вот в чём. Десять лет назад у нашего главного врача Аделаиды Викторовны появилась новая секретарша – Аллочка… фамилию уже не помню. Аллочке этой было лет двадцать пять. Фактурная, кстати сказать, была девушка – что называется, красотка. Но самое замечательное, что тембр её голоса чрезвычайно напоминал – несмотря на существенную разницу в возрасте – голос самой Генеральши, как мы между собой все звали главного врача. Особенно эта похожесть голосов поражала при телефонном разговоре. Наш заведующий Вячеслав Дмитриевич часто жаловался, что когда он звонит в администрацию, то в первую минуту даже не может понять, кто взял трубку – то ли сама Генеральша, то ли её секретарь. Выручало только то, что Аллочка преимущественно тараторила, а темп речи Аделаиды Викторовны был степенный, уверенный – ну, то есть такой, какой и должен быть у главы солидного, большого учреждения. Впрочем, если Аллочка не торопилась, то их вполне можно было перепутать.
Младший медперсонал – то есть мы, санитары и санитарки – не часто появляемся в приёмной главврача. В-основном, при увольнении или устройстве на работу: Генеральша наша всегда находила время лично познакомиться с каждым новым членом своего коллектива. Но я в тот год пытался восстановиться в институте, и поэтому мне пришлось несколько раз самому таскать кое-какие заявления и ходатайства на подпись Генеральше.
Там-то я и познакомился с Аллочкой: чтобы ускорить прохождение документов на подпись, я таскал ей шоколадки и коробки конфет.
К тому времени я уже был опытным санитаром морга, часто поддежуривал в других отделениях: врачей-то ведь у нас всегда хватало, а санитарские руки, да ещё мужские – на вес золота! С Кузьмичом, то есть с ведущим патологоанатомом нашего отделения Андреем Кузьмичём Воскобойниковым, отношения у нас были самые товарищеские – можно сказать, дружеские. Работа в патологоанатомическом отделении (морг, в просторечии) – специфическая. У нас, конечно, не бывает такой перманентной нервотрёпки, как, скажем, в реанимации, или другом каком ургентном отделении, но постоянное соприкосновение с мёртвыми людьми, с их часто (но не всегда!) безутешными родственниками – требует определенного взаимопонимания в коллективе. Общеизвестен и факт, что патологоанатомы часто пьют. Мы тоже, бывало, вечерком позволяли себе пропустить стопку-другую спирта. В том числе, и с Кузьмичём. К тому же, заведующий часто ставил нас с ним в одну смену. Словом, сошлись мы с ним характерами. Хотя характер у Кузьмича был тот ещё! Бывал Кузьмич и резок порой, и не всегда терпим – впрочем, как все настоящие специалисты, которые за дело болеют.
Не знаю почему, но новую секретаршу Аллочку он сразу невзлюбил. Мне кажется потому, что красива она была очень. А Андрей Кузьмич наш хоть мужчина и крупный, но, кстати, уже тогда походил на раздутого такого сверх меры Винни-Пуха с комичным таким, толстощёким крестьянским лицом (корни-то у него деревенские – отсюда и отчество такое редкое по нашим временам). Словом, особой красотой он и тогда не отличался и полагал, что по этой причине у него не ладится личная жизнь.
Хотя я думаю, что причина тут была более очевидная: всё-таки надо признаться, что Кузьмич слишком часто любил приложиться к склянке с дармовым медицинским спиртом. Сам он впрочем, говорил, что «этого требует профессия.»
В отделении нашем работали люди преимущественно весёлые (а в те времена и весьма молодые). Думаю, обывателей, далёких от медицины, это могло бы удивить: обыватель ведь боится морга по определению, считает его самым мрачным местом в больнице. Хотя, по мне так реанимация – по-настоящему страшное место: там ведь люди умирают, а к нам в патанатомию уже «оформившихся» везут. Впрочем, постоянное пребывание среди трупов всё-таки, видимо, отражается на человеческой психике, что приводит к парадоксальным, на мой взгляд, изменениям поведения. Все патологоанатомы и санитары, которых я знал, были люди пьющие и весёлые, с развитым чувством юмора. Кстати, весёлость их далеко не всегда определялась выпивкой, как можно было бы подумать. Вот, к примеру, наш заведующий (кандидат наук, между прочим) Вячеслав Дмитриевич – на дух не переносит пьянство на рабочем месте. И сам, судя по нашим отделенческим корпоративам, пьёт редко и мало. При этом Вячеслав Дмитриевич – человек очень остроумный – по моим санитарским меркам, конечно.
И вот сидим мы почти всем коллективом накануне Первого апреля в нашей ординаторской и думаем, как будем Первое апреля отмечать. (Отсутствовали двое: заведующий – он на три дня на какой-то научный семинар укатил, и Кузьмич, которого вызвали на какую-то экспертизу в чужую больницу).
Традиция эта – отмечать обязательным розыгрышем Первое апреля – потихоньку прижилась именно с моим приходом в отделение. Розыгрыши мы устраивали весьма невинные: то таблички с надписями «Служебный туалет» и «Раздевалка для персонала» на двух соседних одинаковых дверях перекрутим (кстати, сработало только однажды, когда наша сверхблизорукая лаборантка Света, случайно сняв очки, впопыхах попала не туда), то переставим столы в лаборатории со всеми их микроскопами и причандалами (смеха тоже было мало, только обе наши лаборантки переругались), то поменяем компьютеры у Кузьмича и двух других наших прозекторов. Словом, дурачились достаточно беззлобно.
С трупами? Нет, никогда. Это, кстати, довольно распространённая обывательская байка. И распространяют её, как правило, люди, от медицины далёкие. Но мы такими вещами никогда не балуемся: так можно и под уголовную статью ненароком залететь.
Так вот сидим мы молодым нашим коллективом, затылки чешем. Ничего путного в эти затылки не приходит. Как всегда бывает в таких случаях, начали сплетничать об отделенческих делах. Лаборантка Света говорит ехидно, что, мол, Кузьмича заведующий вчера снова распекал у себя в кабинете за пьянку, грозил увольнением. Другая лаборантка – Инна – возражает, что такого спеца не только Вячеслав Дмитриевич, но и сама Генеральша никогда не уволит, сколько бы он ни пил.
И тут меня осенило. Давайте, говорю, разыграем Кузьмича. Представим дело так, что есть приказ о его увольнении за злоупотребление, напечатаем его и попросим Аллочку печать больничную поставить.
Врачи наши молодые возражают, что Кузьмича, мол, на такое фуфло, как бумажка, не возьмёшь. Фишка нужна, типа убедительной детали какой.
А надо заметить, что накануне я опять по своим институтским делам забегал в приёмную Генеральши и видел там взбешенную секретаршу Аллочку. «Кузьмич ваш – просто хам, – говорит. – Ему завтра на экспертизу ехать, самому лень, а он на мне зло срывает.»
Тут-то у меня в голове всё и сложилось: и положение Кузьмича, и обида Аллочки, а, главное – её уникальный голос.
«Есть, – говорю, у меня такая фишка. – Я её обеспечу».
Посвятил я весь коллектив отделения в свой план – и метнулся в приёмную, к Аллочке. Долго уламывать её не пришлось: очень уж она на Кузьмича разозлилась. Вот только печать на приказ она ставить категорически отказалась: «Меня Генеральша за это уволит. Это – очень серьёзно. Я в липовом приказе ему дам расписаться – и сразу в папку спрячу. Он не заметит. Кстати, завтра как раз подходящий день: главврача с утра в горздрав вызвали. Но моё главное условие – меня не упоминайте. Если что – я ото всего отопрусь».
На следующее утро выходит на смену Кузьмич. Все, кто на смене, ходят с нарочито насупленными лицами, на него лукавыми глазками постреливают.
На время отсутствия заведующего его, как правило, Кузьмич и замещал. Провёл он в кабинете заведующего утреннюю пятиминутку и собрался было уходить, как вдруг в селекторе раздаётся голос главврача (вы догадались, я думаю, что это была Аллочкина имитация?):
«Андрей Кузьмич, немедленно зайдите в приёмную. Распишитесь в приказе об увольнении. Мне надоели жалобы Вячеслава Дмитриевича на ваши регулярные возлияния». Надо сказать, Аллочка мастерски скопировала и характерные интонации Генеральши, и металл в голосе начальницы. Всё-таки какие бабы коварные существа!
Кузьмич стоял, как громом поражённый. «Что они там, с ума совсем все посходили?» – процедил он сквозь зубы и выскочил из кабинета. (Мобильников, замечу, тогда и не было толком, так что переговорить наш мнимо увольняемый не мог ни с нашим отделенческим шефом, ни с главным врачом).
Из приёмной Генеральши Кузьмич пришёл мрачный и насупленный. Лаборантки его обступили, утешают. «Вот ведь засранки, – подумал я тогда. – Почему бабы так любят над мужиками издеваться?» (Сам-то я, ежу понятно, весь розыгрыш «из любви к искусству» затеял, а эти сучки, похоже, удовольствие получают!)
Второму прозектору на смене некогда было в спектакле участие принимать, он работал (ночью привезли несколько умерших). Поэтому всеобщую скорбь изображали мы с лаборантками.
Совершенно трезвый Кузьмич ходил по отделению и уморительно вздыхал. Никогда бы не подумал, что он так переживать будет! Мне поначалу его даже жалко стало, но, по мере того, как толстощёкая физиономия нашего вздыхающего Винни-Пуха приобретала всё более грустное, и одновременно комичное, выражение, меня начал разбирать неподдельный смех. Смешливый я тогда был: молодость, что поделаешь!
Через полчаса подошёл он ко мне и говорит: «Давай, Толик, собирай на стол. Пусть Ваня (второй прозектор) работает, а я прощаться с вами буду». И картинно так обнял меня и прижал к своей пухлой груди. Тут уж меня конкретно разбирать начало! Я так и видел со стороны эту сцену: стоит сопящий Винни-Пух и тискает некую костлявую жердину с развевающимися на ветру (от его сопения) лопухами вместо ушей. И оба едва не плачут – но по разным причинам.
Едва сдерживая разъезжавшийся в идиотской улыбке оскал, я тщетно хмурил брови и лепетал: «Да что вы, Андрей Кузьмич, может всё ещё обойдётся?»
«Какое там обойдётся! – говорит, а сам сокрушённо так рукой машет. – Я уже и приказ об увольнении подписал».
Сели мы в ординаторской за стол с лаборантками. Колбаски запасённой нарезали, спирт по мензуркам разлили. Кузьмич встал и, сделав брови домиком, сказал: «Я этой больнице семнадцать лет отдал, а они меня… Короче, хрен с ними! Я со своей квалификацией не пропаду!»
Тут лаборантка Света не выдержала и говорит: «Да что вы ребята, в самом деле! Сколько уже можно? Андрей Кузьмич, никто вас увольнять не собирается. Это первоапрельский розыгрыш. Сегодня же Первое апреля!»
Кузьмич опешил: «Как не увольняют! А приказ? А селектор? Я же сам слышал…»
Света ему: «Это Толя всё устроил. Мы вас просто разыграть хотели!»
Надо было видеть медленную трансформацию физиономии Кузьмича! Только что он был умильно вздыхающим Винни-Пухом, а вот уже больше похож на этакого взбешенного Терминатора (правда, чересчур округлого)!
«Розыгрыш? И ты, Брут! Запорю!!!» – неожиданно заорал Кузьмич и, хватая с соседней этажерки тяжёлый микроскоп, бросился через стол ко мне. Честное слово, таким я его никогда ещё не видел, и струхнул не на шутку. Я в полтора шага своих длинных костлявых ног оказался у двери ординаторской и выскочил в коридор отделения. Кузьмич нёсся за мной, размахивая над головой потенциальным орудием убийства, и напоминал какого-то сюрреалистического Чапая в лихой кавалерийской атаке, у которого вместо бурки был развевающийся белый халат, а вместо шашки – микроскоп. Лаборантки визжали вдвоём, как синхронные пожарные сирены. Кузьмич орал что-то неопределённое, но безапелляционно угрожающее. Говорили потом, что его крики слышны были из нашего подвального помещения вплоть до самого верхнего этажа шестиэтажного здания больницы.
Второй врач смены Иван Алексеевич выскочил, как был – в забрызганном резиновом фартуке и перчатках – навстречу летящему с диким воем Кузьмичу и попытался его остановить. Куда там! Худенький Иван Алексеевич был сметён, как лёгкая кегля в боулинге массивным шаром никак не меньше четырнадцатого размера! В конце коридора – всё-таки молодость в таких гонках давала некоторое преимущество – я успел влететь в служебный туалет и запереться изнутри. Кузьмич тяжёлым тараном несколько раз врезался в дверь.
Хлипкий туалетный шпингалет надежд на долгую осаду не внушал. Оставалось последнее средство – переговоры. «Кузьмич! – взмолился я. – Ну что ты, шуток не понимаешь совсем, что ли?!» «Шутки?! Ты это шутками называешь, засранец? За такие шутки я тебе твои костлявые култышки из жопы вырвать должен!» – бушевал Кузьмич…
В-общем, бушевал он всё-таки не очень долго. Когда он, наконец, осознал, что увольнение – это и впрямь только неудачный розыгрыш, а не реальность, он начал постепенно остывать, и вскоре мы уже опять сидели все вместе за ординаторским столом и со смехом (спровоцированным всё же не столько искренней радостью, сколько мензурочным спиртом) продолжили отмечать то ли моё спасение, то ли возвращение Кузьмича, то ли неудачное Первое апреля. К стыду своему должен признаться, что напоролись мы в тот день довольно крепко и довольно рано, что несомненно сказалось бы на качестве работы отделения, если бы не безотказный Иван Алексеевич. Он был так напуган невиданным состоянием Кузьмича, что решил: для общего блага полезней, чтобы Кузьмич сегодня залечил стресс как можно быстрее.
Вот так завершился этот неудачный розыгрыш. Кузьмич остался на работе и, несмотря на свою тягу к общению с Бахусом, работает у нас, как вы знаете, по сей день.
А вот кто уволился – так это красавица Аллочка: то ли не смогла она после этого случая в глаза Кузьмичу спокойно смотреть, то ли Генеральша её «попросила». А с меня что тогда было взять? Молодой дурак, одно слово. Генеральша, правда, выговор мне всё-таки за этот случай влепила.
А Первое апреля мы с тех пор не отмечаем больше.
Что, не смешно совсем? А жизнь вообще – штука грустная. Можете поверить старому санитару морга.