Борис Пинаев, Мария Пинаева. На исходе души
БАШНЯ
Певцы не поют лучших песен друзьям. Из жалости. Но кому же их петь? Э, когда это было... Солнце не ведало где его дом... звезды не знали... не знали... потом дали место всякой капле... Нифльхейм, Хвергельмир... Эливагар... Месяц не ведал мощи своей... Что такое Хёнир? Бог поэзии или солнца или воды или облаков или весеннего блеска или птиц. Или смерти. Или он мудрое молчанье? А? Что такое Матрёна, Мария, Борис... Лена, чародейная флейта, умное сердце, не умирающий звук. Над печальной землёй… У меня-то и слов нужных нету: нищ, бессилен и наг. Может, нас и не было никогда?
Забросивши жердь Матрёне во двор, я пошел к Ивану Трофимовичу.
- Хорошо устроился, - говорит Мария. - Я тут картошку чищу, а он... В самом деле, пора бы вернуться домой. Но Иван Трофимович по выходным строит башню. Когда ещё строить? Грех, конечно. Но где достать на неделе рабочую силу? Воскресенье. А я вот расхаживаю. Башня крепкая, из лиственниц. И в основание положены камни... Издалека он её привез, издалека. А возраст не маленький, болезни.
Вот скоро… скоро… Влезем на эту милую каланчу (кругом пожары-кошмары)… Влезем – и смотри-ка-ся… Куда же ещё смотреть? Там на западе, далеко на Западе вздымается серое, тусклое основание… Снова-опять вздымается вавилонская новая технотронно-комфортабельно-жуткая Башня. А-а-а-а-а-а-а-а… Сыт-пьян и нос в табаке (с железным кольцом в носовой перегородке). Как же так?
Пьёт воду розовый конь. Весенней гулкой ранью. Мерно вздуваются и опадают большие серые губы. Немые стогны... По углам паутина. Пыль пребывания, а потом исход. Из Египта? На исходе дня. На исходе души. Через Чермное море, через воды смерти, крещенские, где умираем для воскресенья. Жаждем беды и победы. Жаждем реки откровенья. И зелёного древа. И града. И напившись спросить: что же дальше?
Какие вопросы... Всё узнаем потом, а пока: наряд, лицо и изнанка. Наряд с лицом и изнанкой? Наряд – красота и порядок. В переводе на русский: космос, косметика... Прелестно вселенское платье. Прелестно, прельстительно, льстиво. Вывернутый наизнанку тулуп, шерсть и лохмотья. Но вдруг обнаружилось, что источник стал океаном.
Иван Трофимович, как быть с Матрёной? Отреставрировать? Или... Вот хочу поставить забор. Изгородь.
ЭТНОГРАФИЯ
А ведь могут забыть. Был такой человек за синими горами. Работал бухгалтером, по-русски – счетоводом. Но что-то там... Пострадать? Не было отдыха, не отпускало, нет. Торопился, торопился – некогда. Храм восстанавливал девять лет. А еще башня. Бросил курить. Потом деревянные часовни. Внутри картины вместо икон. Эстетика? Ренессанс, человек вместо Бога. Все пойдет прахом? Яко земля еси и в землю отъидеши. По ветру...
Старые прялки, доски старых изб. На досках деревья с птицами и львами. Красили братья Егор и Павел. В башне будут пить бормотуху бессознательные трактористы. Деревья в горшках, забыли о подземном страшном царстве, потеряли щит и защиту, богослужение. А там что-то возится и хрипит, рвется наружу. Катаракта. Пусть, мол, будут одни цветочки да птички. А мы все рядом – с Ионой, зонтом и с тросточкой. В новых калошах, как в Париже. Вот и получилось...
Он всё время сожалеет: не успел, не успел я... плотину надо бы вон там... там она по делу... этнографический музей... а забором я думал обнести те домики за рекой: Домна, Егор Андреевич... так и будет – избы, башня, мельница, храм, небо, облака.
И увидел я... увидел... Впрочем, океана здесь не было никогда? Но откуда-то скалы, белый известняк. Только зелёная река, реченька, речка? А куда она течет... Мы как-то ходили с Юлькой по полям, по лесам, по крапиве, по лопухам, по задворкам. Наша кудрявая маленькая собака ездила ухом по дороге, вся извалялась в мочале из выброшенного на дорогу дивана. Исследователи. Впадает она в другую реку, а мы даже в другой не искупались. Думали – уже впадает, а она ещё на самом-то деле не впадала. Ну и наплевать. Зато на песочке повалялись. На горяченьком. А за кустами ходила старушка – ждала, когда начнём бутылки выбрасывать. Не было у нас бутылок, только фляга с водой.
Потом Юлька подарила нам маленьких внучек: Ольгу, Татьяну, Марию. Последнюю – на исходе души, когда мы отправились туда... Я только-только привез Машу на скорой из деревни. Повезло, Павел раздобыл, зять, дай ему Бог здоровья. Санитар набрал в шприц двадцать кубиков, вынесли вместе с периной. Внучки плачут. Юлька в городе приковыляла тут же к нам и говорит: мама, наверно, рука твоя сломалась. А мы сами не догадались. Думали: просто такая должна быть боль, уже пора. Приготовились помирать. На другое утро нашу дочь увезли рожать – в Рождество Иоанна Предтечи. В этот свирепо-добродушный мир снова пришла Мария.
Ладно, пусть будет этнографический музей. Но почти все и без того уже работают на цементном заводе в соседнем городке. Ходит рабочий автобус, а в нем Кузеванов, жена его Зина и другие. Пока жива была Пелагея – присматривала за детьми, за хозяйством. Упала, сломала во дворе руку. Кости старые. Потом срослись как-то нелепо. Вот разве цыгане... Чертополох. Они скоро уедут. Смотают пожитки, манатки, ковры, телевизоры. Какие морозоустойчивые! Продай, говорят, собаку. Конечно, эрделька мохнатая, вид прямо ужасный. Кого хочешь испугает. Но они ж с неё шкуру спустят, если узнают, что мухи не обидит. Ноги слабенькие, будто из травы. В гололед разъезжаются. Щенков нет и не будет.
А мы? Не хуже ли… Не будет потомства. Четыре миллиона младенцев убиваем ежегодно во чреве матери. Вифлеемский плач. Потом они снятся женщинам и врачам.
Господи, помоги нашим убиенным младенцам… и прости нас.
ЖАР-ПТИЦА
Они возвращаются тем же путем что пришли... став ветром они становятся дымом... став дымом ползут туманом... став туманом
проливаются дождем... Красиво? У храма на лавочке сидел старик Воробьёв. Правая рука Ивана Трофимовича. Вернее, левая. Сорок
лет назад он вместе с Ионой изводил здесь песнопения на клиросах.
Допустим, кто-то Христа ненавидит, а он-то чего?
(Продолжение следует)