ГЛАВА 2
Весна, так неудачно начавшегося для Дуни года, вошла в свою последнюю стадию. На улице хозяйничал май месяц.
Курские соловьи, прославившиеся своим пением на всю Россию, старались от души. Стоило вечерним сумеркам, мягко обнять курские просторы, как начиналась перекличка среди этих невзрачных на вид, но таких талантливых по исполнению певцов. Первыми, самыми нетерпеливыми, оказывались – прошлогодние самцы, которые не вырастили пока ни одного своего потомства. Их пение не отличалось особой виртуозностью, но не было лишено своей очаровательности. Давшие им шанс – старшие братья и отцы, вступали в соревнование чуть позже. Молодёжь, начинающая этот концерт, надолго умолкала, прислушиваясь к уверенному, правильному пению своих старших соперников, одновременно учась у них. А те, вкладывали в своё пение: всю свою страсть, любовь, нежность и тоску по своим подругам, мечтая вырастить с ними птенцов.
Каждый соловей, захватив определённую территорию, строго следил, чтобы никто из соперников не смел, посягнуть на неё. И только свив гнездо, своим пением, приглашал соловушку, оценить его труды, да и его самого. Не всегда, капризные птичьи дамы, оставались у своих женихов с первого раза. Если им что-то не нравилось, они перепархивали от соседа к соседу, пока ни находили то, что искали. С избранником, начинались другие отношения, результатом которых становилась – кладка яичек. Далее наступало время, когда самцу приходилось кормить и соловушку, и появившееся потомство. На пение почти не оставалось времени. Редко-редко кто-то из уставших за день соловьёв начинал теперь свои песни. Но если таковой отыскивался, то его пением заслушивалась вся округа. А он, забыв об усталости, славил: новую жизнь, своё трудовое счастье, тёплую летнюю ночь, звёзды, ночной тёплый ветерок, ласкающий своим поглаживанием его оперение и ещё много-много прекрасного, что даёт жизнь. Умолкнув на несколько минут, чтобы перевести дыхание, певец прислушивался к окружавшей тишине, к тихому шелесту листьев, к дыханию ночи. Потом, закрыв свои глазки, снова начинал петь, иногда забыв даже про сон.
В эту прекрасную, соловьиную пору, отношения Дуни и Дмитрия становятся очень близкими. Влюблённые, они гуляли до утра, вслушиваясь в свой внутренний восторг, веря и не веря в своё счастье, отдаваясь безумию любовных поцелуев, от которых кружилась голова как от вина, и зарождались грешные мысли. Лишь строгое воспитание не давало этим мыслям реализоваться.
- Так Вы, говорите, что любите меня? – Кокетливо спрашивала Дуня своего спутника по прогулке.
-Обожаю!- Отвечал Дмитрий. Остановившись, он поворачивался к своей возлюбленной лицом, заглядывая в глубину её глаз, в которых отражалось звёздноё весеннее небо, нежно целовал.
Дуня невольно прикрывала свои глаза, прислушивалась к тому чувству нежности и очарования, которое прочно взяло в сладкий плен её доверчивое сердечко. Она прижималась к широкой груди Дмитрия, закидывала свои руки ему на шею, приоткрыв свои пухлые губки, пахнущие спелой земляникой, принимала поцелуй возлюбленного.
Они могли целоваться бесконечно долго. Это занятие им никогда не надоедало. Не нужно было даже слов. Зачем слова, когда каждое прикосновение, каждый взгляд, говорят о любви.
Нацеловавшись до головокружения, до слабости в ногах, Дуня осторожно, чтобы не обидеть любимого, высвобождалась из его объятий, взяв под руку, увлекала в сторону реки, чтобы преодолеть нестерпимое желание. Она успокаивалась, глядя на тёмные, бегущие воды реки.
Сейм – так называлась река, отражал зеркалом своих вод весеннее звёздное небо и прибрежные деревья. Звёзды в воде радостно перемаргивались, наблюдая счастливую влюблённую пару. А глаза этой пары сияли точно так же, как эти звёзды, к тому же их сияние не прекращалось с наступлением дня. Любовь светилась в них, даже когда они спали.
Здесь возле воды, стояла их любимая скамейка. Сколько тайных планов и секретов хранила эта молчаливая свидетельница свиданий и встреч. На этой скамейке они мечтали о том времени, когда станут мужем и женой, сколько детей они заведут, как будут воспитывать:
- Когда же, Вы, намерены прислать сватов?- Полушутливо, полусерьёзно спросила Дуня.
- Осенью. Именно осень – пора свадеб, так всегда говорит мой батюшка.
Действительно, когда стаи журавлей, улетая на юг, роняли с высоты своё тревожное курлыканье, явились сваты. Пришли сватать Дуняшу - за Дмитрия.
Их обручили, но свадьбу сыграть не успели, помешала война.
Россия в ту пору, напоминала потревоженный муравейник. Страну трясло от постоянных стачек, забастовок, демонстраций. Рабочее революционное движение росло, ширилось и крепло.
Война с германцем, вошла в стадию – братания. Образовались солдатские комитеты, которые возглавили представители различных партий: национал-социалистов, эсеров, народовольцев, анархистов…
Для поднятия духа армии, на войну были отправлены не закончившие обучение кадеты, которым присвоили младшие офицерские звания. Не минула чаша сия и Дмитрия, с единственным отличием от многих других кадетов, ему было присвоено звание – подпоручик, за отличные показатели в военных дисциплинах и общественных науках. Оказавшись в окопах, Дмитрий не заигрывал с солдатами и их комитетами, оставаясь верным присяге Его Величества Царя. Однако не допускал со своей стороны рукоприкладства, считая, как когда-то Суворов, солдат - основа армии. Что только благодаря солдатской крови, выигрываются все сражения. Все операции, которые ему поручались, проводил обдуманно, с малыми потерями, за что вскоре был представлен к награде – Георгиевскому Кресту.
Месяца через три, совершенно неожиданно, Дмитрий встретился с Иваном – братом Дуни, с которым успел подружиться ещё до болезни любимой. Оба обрадовались встрече.
- Ты как сюда попал? – Спросил Дмитрий, и сам же рассмеялся нелепости своего вопроса. – Прости, когда вас пригнали?
- Так час назад и пригнали. – Ответил Иван. – Стало быть, вместе воевать будем?
- Да, если это можно назвать войной, то воевать будем вместе.
- А знаешь, Дмитрий, с нами сюда товарищ Арсений приехал. Сегодня будет выступать перед солдатами.
- Это что ещё за личность? – Спросил Дмитрий.
- Личность! И ещё какая! Советую придти послушать. Хотя, как я думаю, вашему благородию, против правил посещение солдатских мероприятий.
- Почему же? Если ты, советуешь, я приду.
И действительно, вечером состоялось выступление этого известного всем солдатам – Арсения. Под этим именем выступал перед солдатами Михаил Фрунзе. Оратором он был необыкновенным. Говорил зажигательно, грамотно, умело оперировал фактами и цифрами. Своими вопросами к солдатам, он сначала загнал их в тупик, а когда казалось, что никакого выхода нет, он ясно указывал путь, где находился этот выход. И солдаты его понимали, они видели в нём своего вожака, которому можно доверить самое дорогое – жизнь!
Слушая выступление Арсения, Дмитрий невольно проникся уважением к знаниям оратором военного дела. И в остальных вопросах он был выше Дмитрия. Этот человек показался ему очень интересным.
После выступления Дмитрий снова встретил Ивана.
- Ну, как? Понравилось выступление товарища Арсения? – Спросил его Иван.
- Честно?
- Конечно, честно.
- Понравилось! А ты, Иван, давно интересуешься политикой большевиков?
- Давненько. Это тебе, Ваше благородие, было не до политики, больше моя сестра интересовала, а я, учась в гимназии, состоял так сказать. Надеюсь, ты, меня не пристрелишь за это? – Иван засмеялся. – Знаю, что не пристрелишь. Сейчас наша сила сверху. Знаешь, Дмитрий, переходи на нашу сторону? А что, я слово замолвлю. Хотя и недавно на позициях, но уже знаю, ты – толковый офицер, честный, который бережёт солдатские жизни. Думаю, Дуня не зря тебя полюбила!
- За лестное предложение, спасибо! Но я немного повременю с принятием решения, если ты позволишь.
Так они и разошлись. Иван к себе в роту, а Дмитрий к себе в землянку.
Однажды во время братания, когда и с той и с другой стороны навстречу друг другу шли солдаты, чтобы обменяться табачком или выпивкой, с русской стороны был открыт огонь из пулемёта.
Немцы ответили сразу, как будто ждали этой очереди. Тут такое началось! Раненые стонут, кто-то бежит назад к своим позициям, кто-то вперёд, к траншеям которые ближе. Иван тоже ходил менять табак. Его ранило в правую ногу. Упав, он пытался доползти до воронки от снаряда, вторая пуля пробила навылет левое плечо.
Дмитрий оказавшийся недалеко в окопе, увидел в бинокль, что Иван упал. Недолго думая, он пополз выручать брата своей невесты. А пули свистели и жужжали, как пчёлы, со смачным чмоканием впивались в сырую землю. Казалось, спастись от этих «пчёл» - невозможно! Но Дмитрий полз и пока оставался невредим. Добравшись до Ивана, он взвалил его на спину и пополз обратно. Иногда он останавливался, чтобы убедиться, что Иван жив:
- Эй, там, наверху, жив?- спрашивал он во время остановок, и дожидался ответа.
- Пока жив!
И Дмитрий полз дальше. Когда Иван перевалился в окоп, Дмитрий на секунду приподнялся над землёй, и этого мгновения было достаточно, чтобы пуля пробила его грудь. Сразу обмякнув, он потерял сознание, поэтому не видел, как Иван здоровой рукой втаскивал его безжизненное тело в окоп, не слышал, как по окопу пронеслось, - санитара, санитара…
Очнулся Дмитрий в лазарете, через три дня после операции. Грудь болела, хотелось пить. Казалось, горло пересохло настолько, что слова, обдирали гортань, когда он попытался попросить пить. Сестра-сиделка, участливо поднесла к его губам, слегка смоченную водой салфетку, намотанную на ручку чайной ложечки:
- Пососи, пососи, родненький, легче будет. А пить, тебе, нельзя! – Проговорила она приятным, почти детским голоском.
Дмитрий, сквозь опущенные веки попытался рассмотреть, кому принадлежит этот голосок, но снова потерял сознание. Выздоравливал после ранения – очень тяжело. Пуля, пробив оба лёгких и едва не задев сердце, скользнула изнутри по лопатке, застряла в кости ребра, просверлив круглое отверстие, которое прошла наполовину.
Врач, делавший ему операцию, сказал:
- Вы, молодой человек, в рубашке родились. Чуток правее, и не видеть Вам – невесты. Кажется, её Дуней зовут? Не беспокойтесь, вас никто не обыскивал, заметив движение Дмитрия к несуществующему нагрудному карману,- произнёс доктор,- просто Вы, бредили этим именем. И, как обычно, начинал простукивать грудную клетку. Видно дела Дмитрия, были, в самом деле, неважные, потому что врач хмурился, крякал, и спешил покинуть палату.
Дмитрий плохо ел, аппетита совсем не было, плохо спал, донимал кашель, который, казалось, отнимал последние силы и очень часто, кашляя, он терял сознание. Бледный, исхудавший, он был похож на обтянутый кожей скелет. В его голове зародились чёрные мысли о смерти. Однажды, он спросил своего соседа по палате – казачьего есаула:
- Слушай, Василий, ты не знаешь, где мой револьвер?
Василий правильно заподозрил Дмитрия в намерении прервать связь с этой страдальческой жизнью, спросил:
- А на что он тебе?
- Да так, просто спросил.
- Ну, если так, то в твоей тумбочке, внизу. Только я тебе ничего не говорил. Договорились? И не спешил бы ты, брат! Костлявая сама знает, когда ей придти.
Страдания Дмитрия не прекращались. Уже выписали из лазарета Ивана, и тот, зайдя к нему в палату, не сразу признал своего несостоявшегося родственника.
Они недолго поговорили. Дмитрий опять потерял сознание. И пока он был без сознания, Василий поведал Ивану тайну, которую скрывали от Дмитрия, что не жилец тот на этом свете, так мол, доктор говорил.
Последнюю фразу Дмитрий услышал, но сделал вид, что находится без сознания. Обида на судьбу наполнила его душу. А он так мечтал жениться, народить детей, теперь всё летело в тартарары. Во время послеобеденного сна, собрав все свои силы, он кое-как поднялся со своего смертного одра, достал наган, и неслышно вышел в коридор.
Дежурная сестра, спала, за столом, положив, на сложенные руки, голову.
Держась за стену, Дмитрий пробирался к двери, чтобы выйти в больничный двор. Проходя мимо зеркала, он задержался, увидев отражение незнакомого мужчины, не сразу узнав в отражении себя.
На него смотрел мужчина, виски которого рано посеребрила жизнь. Волосы были какие-то безжизненные, тусклые, с посеченными концами. Серые с голубизной глаза мужчины, лихорадочно блестели, скорее всего, от температуры. Брови, как крылья ласточки, преломленные в середине надбровных дуг, оттеняли бледность его породистого лба. Прямой нос, с чуть заметной горбинкой и чувственными ноздрями, напоминал – греческий. Вот губы были немного не те – женственные. Дмитрий попытался придать губам решительное выражение. Это у него получилось. Поражала худоба мужчины. Такие лица любят рисовать художники, почему-то подумалось Дмитрию. Он сам, любил иногда порисовать.
Дежурная сестра шевельнулась во сне, заставив Дмитрия поторопиться.
Ноги отказывались слушаться, но он упорно двигался к двери. Выйдя во двор, он увидел группу деревьев у забора. Лавка, стоящая возле одного из деревьев, была обращена спинкой к зданию. К ней и продвигался Дмитрий. Совсем обессиленный, он наконец-то добрёл до лавки и опустился на неё, переводя дыхание. Сердце, клокоча кровью, казалось, стучало в горле. Дыхание со страшным хрипом вырывалось сквозь широко открытый рот. Дмитрий достал из кармана наган. Оружие было неподъёмно тяжёлым, и он, положив наган на колени, прощаясь с этим днём, со всем белым светом, обвёл взглядом больничный двор. Его внимание привлекло дерево, стоящее в самом углу двора – это был старый тополь, который пострадал, как Дмитрий от железа, придуманного людьми для уничтожения жизни на этой планете. Видно, осколок разорвавшегося снаряда подрубил треть ствола, почти у комля тополя, а взрывная волна, довершила дело. Сломанный ствол, падая и ломая свои ветви, воткнулся одной из ветвей глубоко в землю. Эта ветвь, при падении на неё ствола, сломалась. Кора дерева была крепкой и втащила обломок глубоко в землю. Оставаясь слегка наклоненным, обломок дерева собирался пустить побеги. Почки на нём набухли и вот-вот лопнут. Сам ствол, опираясь на сломанную ветвь, как на руку, был похож на человека, пытавшегося подняться после падения. Было заметно, что поверженный великан не хочет так просто погибнуть, что он намерен бороться за жизнь до конца. Вершина дерева изогнулась, опять устремляясь к небу, на прошлогодних побегах тоже были видны набухающие почки. Эта картина так поразила воображение Дмитрия, он забыл даже, что мгновение назад собирался стреляться.
- Неужели весна пришла? Сколько же я не был на улице? А Дуня так любит это время года,- вспомнил он. – Нет, я не должен умереть, нужно бороться за жизнь, цепляться за неё руками, зубами. Как этот тополь! Я буду жить! – Дмитрий спрятал наган в карман, попытался глубоко вздохнуть и сразу закашлялся. Голова закружилась, но сознание он не потерял. Это так его обрадовало, вселило в него уверенность - он будет жить, что на его глаза набежали слёзы. Смаргивая их, он замечал сквозь влажную пелену, как к нему спешит сестра-сиделка. – Я буду жить! Я буду жить, - продолжал твердить Дмитрий.
После этого случая, он каждый день стал выходить на улицу. Не мешали ему ни запреты врача, ни уговоры сестёр. И каждый раз он приходил к упавшему дереву, и спрашивал: «Ты жив, друг?» - Убедившись, что листочки, проклюнувшиеся из почек – настоящие, он обычно говорил: «Я тоже жив!»,- гладил лежащий ствол, и приступал к своим занятиям. Он делал приседания, размахивал руками и дышал, даже закашливаясь, дышал. Не прошло и месяца, как ему сделалось лучше. Появился аппетит, улучшилось настроение, сон. Он знал теперь точно – будет жить!
Теперь Дмитрий не уходил от разговоров с соседом. Он стал интересоваться событиями в стране и в мире.
Его сосед – есаул, Василий Лаптев часто вспоминал свой дом в Минеральных Водах. Рассказывая о своей малой родине, описывал красоту края, горы, речку Куму, обычаи и нравы горцев.
Очень часто их разговоры касались нынешнего положения в стране, политики.
Хотя у Василия было офицерское звание, он часто ругал и царя, и Временное правительство, за их безалаберность и тупость, за неумение управлять страной.
- Ты, только посмотри,- говорил Василий, обращаясь к Дмитрию,- вдумайся, что они творят… Что творят! Конечно, солдаты пойдут за большевиками, ведь большевики обещают землю, право на труд и оплату труда. А эти что обещают? - Ничего!
- А говорят, что Ленин – германский шпион,- перебил Василия Дмитрий,- говорят, что революцию большевики сделали на немецкие марки?
- Может быть, - отвечал есаул.- Ну и что с этого? Народу всё равно на чьи деньги делается революция, лишь бы их запросы и требования были удовлетворены, я так думаю. Вот Иван, который приходил с тобой прощаться после выписки, он, кажется, твой свояк. Он большевик?
-Возможно,- отвечал Дмитрий уклончиво. А в чём дело?
-Так, ни в чём. Просто понравился он мне. Пока ты, лежал без памяти, мне удалось с ним пообщаться. Вот он, не сомневается как мы, а уверен в себе и в своих действиях и убеждениях.
Они пока лежали в офицерской палате и были на офицерском пайке.
Пришедшее от Дуни письмо, обрадовало своей нежностью и любовью. Она писала, что о его месте лечения, узнала от брата. Хотела тут же приехать к нему, но мать и отец ни за что не соглашались на эту поездку: «Ты подожди немного, скоро батюшка привезёт меня к тебе. Не скучай, любимый! И скорее выздоравливай».
Очень скоро она действительно приехала.
В то утро, Дмитрий с Василием, как всегда в последнее время, спорили о политике. Они даже не заметили, как в их палате оказались посетители, настолько горяч был спор.
- Здравствуйте, господа офицеры! – Произнёс отец Дуни, окидывая взглядом небольшую палату и больных.
Его дочь стояла чуть впереди, и взгляд её был прикован к Дмитрию. Сразу несколько чувств переполняли душу девушки: она была рада видеть своего любимого, и в то же время ей было очень жаль его, очень уж он был худой и бледный, отчего сердечко девушки сжималось от сострадания.
Спорщики с изумлением воззрились на неожиданно явившихся гостей.
Первым очнулся от шока – Дмитрий. С распростёртыми объятиями он вскочил со своей кровати и бросился к гостям:
- Здравствуйте!.. – Почти выкрикнул он, схватив в объятия Дуню. – Здравствуй, родная! – Шепнул ей на ушко. – Извините, Антон Владимирович, - произнёс он в следующее мгновение, выпуская из объятий его дочь. – Да вы, проходите, проходите…, присаживайтесь на мою кровать и стул вот есть…
Василий поздоровался с Дуней и её отцом, и тут же заспешил из палаты, якобы покурить.
- Подождите, мил человек…. Запамятовал, как Вас величать?.. - произнёс Антон Владимирович, касаясь рукава есаула.
- Василий, я.
- Очень приятно. Меня можете величать Антоном Владимировичем. Простите, что задержал. Можно составить Вам компанию?
- Конечно, - ответил есаул, пропуская гостя на выход из палаты впереди себя,- пойдёмте, покурим.
Как только за ними закрылась дверь, Дуня сама бросилась в объятия Дмитрия:
Родной мой, любимый, как же я рада тебя видеть!
Из её глаз потекли слёзы. Пробежав по щекам запрокинутого лица, слёзы достигли губ, подставленных для поцелуев любимого. Ощутив их солёность, Дмитрий спросил:
- Ты, плачешь? Почему? Мы ведь снова вместе. Не плачь, прошу тебя!
- Это я от радости, мой милый.
Наконец, Дмитрий выпустил Дуню из объятий и немного отстранившись, проговорил:
- Дай же я рассмотрю тебя, любимая!.. Ты стала ещё краше!
Глаза Дмитрия с жадностью и страстью изучали лицо любимой, задерживаясь то на глазах, то на губах. Руки непроизвольно скользили по плечам и талии. – Ты стала совсем взрослой. Вот приеду домой, сразу поженимся.
- Хорошо, я согласна. А пока, давай покормлю тебя.
Дуня поставила на стул дорожный саквояж и принялась вынимать оттуда привезённые продукты. Скоро на столе появилась обжаренная домашняя курица, соления, сало и хлеб.
- Курочку для тебя, готовила бабушка. Попробуй, она очень вкусно готовит.
- Хорошо, только вернутся Василий и Антон Владимирович, сразу и попробуем все эти вкуснятины, - проговорил Дмитрий, забирая в свои руки, руки любимой и целуя их.
В этот момент и раздался осторожный стук в дверь.
- Да вот и они, легки на помине. Входите! - Громко крикнул Дмитрий.
- Ба! Да тут целый пир можно устроить, - проговорил, появившийся в дверях Василий.
- Вас ожидаем. Присаживайтесь, начнём пировать,- пригласила девушка.
- Одну минутку,- произнёс Василий, направляясь к своей тумбочке,- думаю, эта бутылка вина не только украсит стол, но и позволит нам – больным, произнести тост в честь прекрасной дамы и её отца, а также в благодарность тем, кто помогал готовить эти подарки. С этими словами он достал бутылку шампанского и торжественно водрузил её на середину стола.- А вот с фужеров, извините, нет! Придётся воспользоваться стаканами.
И тут же обратился к Дмитрию:
- Ну, что застыл как соляной столб, неси стаканы, что ли?!
Так как табуретов было всего два, стол придвинули к кровати Дмитрия. Когда все уселись, и в стаканах заискрилось шампанское, Василий встал и произнёс первый тост:
- За Вас, Евдокия Антоновна, за Вашу красоту и верность!
Дмитрий тоже поднялся и добавил:
- За красоту, любовь и верность!
- За это и я выпью стоя, - сказал, поднимаясь, Антон Владимирович.
Очень скоро все подарки были съедены, вино выпито, и Дуня принялась прибирать со стола.
Василий предложил Антону Владимировичу сыграть в шахматы. Тот согласился.
Дмитрий и Дуняша вышли во двор и направились к скамейке, на которой когда-то пытался стреляться Дмитрий. Девушка, конечно, ничего об этом не знала, а Дмитрий не собирался об этом рассказывать. Он всегда со стыдом вспоминал тот случай, ругал себя за малодушие.
- Это моя любимая скамейка и мой любимый тополь. Смотри, сколько жизнелюбия в этом дереве! Даже упав, этот тополь не хочет смириться с мыслью, что это его конец. Когда мне было особенно тяжело, пример этого дерева заставил меня понять, что жизнь прекрасная штука и её нужно ценить и любить.
Дуняша подошла к тополю и погладила его по стволу. Кора дерева была тёплой на ощупь и слегка шероховатой. На обломанной ветке, глубоко вонзившейся в землю, уже распустились листочки. А у поверженного великана сил хватило только выбросить в свет свои серёжки, и те уже начинали вянуть:
- Жалко, этот тополь мог бы ещё расти и расти, мог бы радоваться жизни и радовать людей своим видом. Теперь его распилят на дрова и сожгут в печи. Как жаль!..
Усевшись на скамейку, Дмитрий протянул руку Дуняше, и когда она вложила в неё свою ладошку, притянул девушку к себе, усадил рядом и стал целовать. Она отвечала ему и в тоже время отталкивала, шепча, что он - сумасшедший, что их могут увидеть.
Потом, Дуняша рассказала последние городские новости, о том, какое тяжёлое время настало, что ни топлива, ни хлеба не стало. Рассказала, как переживала, что долго не было вестей от него – Дмитрия.
- А скажи, пожалуйста, вы приехали надолго?- Спросил Дмитрий.
- К сожалению, через два часа мы уезжаем.
- И никак нельзя остаться?
- Нет, милый, никак!
- Тогда я прямо сейчас пойду к лечащему врачу и попрошусь домой. Пойдём со мной.
И они заспешили назад в лазарет.
Врача даже уговаривать не пришлось, он, оказывается, сам хотел предложить Дмитрию долечиться дома. На фронт его выписывать рано, слаб ещё, а дома, и стены помогают выздоравливать.
Когда Дмитрий с Дуняшей забежали в палату, Василий по их счастливым лицам понял, что остаётся в палате один:
- Значит, домой?
- Домой, Василий, домой! И тебе, желаю, домой поскорее попасть! – Отвечал Дмитрий, собирая туалетные принадлежности в вещмешок.
Пока Дмитрий бегал, получал своё обмундирование, выправлял документы, пролетело больше часа, но на поезд они всё равно успели.
Путешествие в поезде было утомительным. Вагоны были переполнены. Хотя Корякины и Дмитрий, ехали вторым классом, и в этих вагонах, не хватало места всем желающим ехать.
- Наконец-то я дома,- сказал Дмитрий, спрыгивая с подножки вагона на перрон курского вокзала и подавая руку Евдокии.
- Обожди, ещё не дома. Ещё извозчика нужно найти. Они теперь не всякого везут, только тех - кто им приглянется. – Остудил радость своего будущего зятя Антон Владимирович.
Но им в этот раз везло, извозчик, окинув взглядом всю их компанию, задержав взгляд на погонах Дмитрия, назвал цену, которая их устраивала. Усевшись в коляску, они с интересом смотрели на снующий по улице народ, солдатские патрули и разномастных торгашей с лотками. Торгаши выкрикивали цены на товар, нахваливая его качество.
Вслушиваясь в гомон города, оглядывая его окрестности, Дмитрий невольно отмечал перемены.
По прошествии двух недель, влюблённые наконец-то смогли узаконить свои отношения. Они обвенчались в церкви.
Свадьба была скромной – война продолжалась, не до гуляний. Жить молодые стали в доме Корякиных. Дмитрий поправлялся и не походил теперь на скелет.
Часто вечерами, сидя за чаепитием, разговаривали о войне.
От Ивана пришло письмо, в котором он сообщал, что служит в кавалерии Буденного, что командует эскадроном.
Гуляя по Курску, Дмитрий замечал перемены в общественной жизни, которые произошли, пока он воевал и лечился. Появились новые вывески на зданиях, такие как: горсовет, милиция, большевистский комитет, ВЧК.
Находясь на лечении, погруженный в свои страдания, он не замечал жизни, которая не стояла на месте. Вот и в Курске теперь новая власть - большевики.