Я разговариваю с тобой, я всё время говорю с тобой, сынок. Хотя тебя нет рядом. Хотя ты так далеко. За сотни километров избитых дорог. За обрывками облаков. За кусками заплатанного (или заплаканного) неба. В том закоулке земли, куда не попадают лучи солнечного света. Потому, что там зона чёрного цвета. Сердце, как колесо по колдобинам, неровными толчками расширяет сжатое пространство загнанной груди. Не нарисуешь, не расскажешь, не объяснишь, как это больно.
Когда же это началось? В ту ночь тоскливо и беспокойно плакал полуторогодовалый ребёнок в одном из старых ташкентских двориков Учительского тупика. Ребёнок плакал долго, без видимых причин, не давая спать своей матери. Молодая женщина, отчаявшись, вынесла плачущего ребёнка на свежий воздух, под звёзды, в сад. Они укрылись под пологом привязанной к фруктовым деревьям старой рванной простыни. Лёгкие порывы весеннего ветра раскачивали ветки деревьев и они причудливо вычерчивали штрихи по светлеющему небу.
Вдруг всё затихло, будто время приостановило свой бег. Под землёй глухо зарокотало и твердыня резко дёрнулась из - под ног, как лента эскалатора в страшном сне. Мать с криком упала, увлекая за собой малышку на ожившую землю. Гудела и рвалась в сторону земля, гудели стволы деревьев, с грохотом рушился старый дом, складываясь и заваливаясь внутрь, как картонный. И только равнодушные звёзды смотрели спокойно сверху на жёлтую пыль руин, оседающую на сад, на мать, на ребёнка. Тем ребёнком была я. Вот так, в ту апрельскую ночь 1966-го, по воле случая мы с мамой остались живы. Тогда наверное и повелась эта линия, на протяжении которой периодически приходилось будто выкупать право на жизнь - трудную и интересную. А сама жизнь выкладывается в конце концов в ту дорогу, которую избираешь ты или которая избирает тебя. Ты или тебя - вот так.