Человек-солнце.
Он вышел. Горело солнце, распространяя по всюду свой безбрежный свет. Огненное солнце попирало физически ощущаемый грязный мрак улицы. Оно палило грязный бетон домов, оно жгло жителей бетонных клеток через стекла, оно торжествовало над быстротечной людской суетой и монотонным движением машин свои древним, долговечным светом. Свет будто жил своей жизнью и давал жить телам в футболках и рубашках с короткими рукавами, которые спешили по улице и не обращали на свет никакого внимания, не предавали ему его высокого значения – созидания жизни земной природы. Свет жил и цветы жили, и деревья погружали свои ветви в теплый воздух и тянулись листьями к свету, травы колыхались на поле, движимые ветром, и радовались живительному действию солнца. Свет жил и давал жизнь всей материи, ее живому и неживому.
Он как всегда погрузился в эту жизнь света. Огненное солнце таинственно соединилось с его разумом, мысль вдохновилась, и зажегся огонь внутри сердца. Взгляд, управляемый озарением света, видел очертания окружающего очень отчетливо, мысль стремилась понять суть и глубинный смысл видимого.
«Жизнь, имеющая для меня начало от первых воспоминаний, есть неизменный путь к настоящему. Все прошедшее есть путь к настоящему моменту моей жизни, все прошедшее есть путь к настоящему. Я застыл в настоящем. Я остановился в нем, и то настоящее, что я вижу пред собой есть путь, к которому привело меня все прошедшее. Это жестокая плоскость времени, где все прошедшее всегда заканчивается настоящим для человеческой единицы».
Его отвлек пьяница, бормотавший ругательства себе под нос, неуклюже шедший по улице от одного края до другого.
«И вот этот пьяница. Все его прошедшее забылось для него в настоящем, но неужели весь путь его жизни сейчас выразился в запойном бреду? Нет, для его личности есть надежда изменить свой путь к лучшему, но для сурового времени все прошедшее его исчезло и вся жизнь его застыла в настоящем. Но можно ли оценить его жизнь в настоящем? То, что он есть сейчас, это он, всегда предопределяющий себя в прошедшем. Любопытная мысль, а впрочем пустая, пустая как запойный бред этого пьяницы». Он остановился. «Мне кажется, мне отчего то кажется, что я всегда думаю ни о том, ни о том, что я должен думать в настоящую минуту, не то занимает меня, что должно занимать. И как ни стараюсь, так и не могу породить ту нужную мысль, ту необходимую мысль, которая могла бы быть для меня полезна.
Остановка. Автобус. Люди, отпихивая друг друга локтями, лезут в узкую дверь. Водитель ругается: Тише вы, тише. Дверь не ломай.
- Ничего, сынок, люди не дверь. Люди это тебе не дверь! – кричит толстая старуха, переходя на рык, так, что слово «дверь» исходит из утробы.
«И сколько чувствуется в этом крике грубого, годами накопляемого, гнева. Он в ее нутре кроется как зверь, время от времени разрывающий ей грудь. И дети и внуки часто страдают и бывают обезображены ее внутренним зверем».
Он втиснулся в автобус.
«Душно… Люди, думая облегчить себе жизнь неживыми лошадьми, приобрели новую тяжесть – давку и духоту… И все прошедшее путь к настоящему, все прошедшее...»
За окном бежали дома, изгибались, закручиваясь ветвями, деревья, солнце то выныривало из-за ветвей и крыш, то опять скрывалось за ними. Он ловил его то появляющийся, то исчезающий свет мыслью и, вдохновляясь, думал:
«И сколько раз я уже видел эту дорогу, эту деревню, эту природу из за стекла. Я уже свыкся с ней, мне она уже не представляется удивительной. Но я ни разу не присутствовал здесь телом, в самом этом месте, в самой природе… Я не щупал эти деревья, я не шел этой дорогой, я не дышал этим воздухом, но уже привык, привык за стеклом… И так вся человеческая жизнь проходит за стеклом… Стекло телевизора, стекло квартиры, стекло окон на работе, стекло магазина и стекло автобуса… А мир, одинокий мир живет без человека, зовет к себе отбившегося от рук ребенка – приди ко мне, насладись моей природой, вздохни свежестью моего ветра, погладь рукой мои травы, благослови мое солнце… Но человек за стеклом и, превращаясь в стекло, видит одно стекло – стекло мира, но не сам мир… А небо! Люди, вы когда-нибудь видели такое небо?!...»
Но люди хмурились и молчали. Паренек слушал плеер и яростно жевал жевачку. Из плеера доносились электронные звуки ударников и некая дугообразная мелодия лязганья металлической плиты о металлическую плиту с элементами трения о металлическую стружку. Звук дугой проникал в автобус и дуга то сжималась, то разжималась. Парень был явно доволен этой дугой и жевачкой.
«Соответствует ли эта музыка жизни, окружающей нас жизни. Соответствует ли эта музыка небу и полю, плачу деревьев осенью, тихому ветерку, огненному горизонту заката, бездонной тьме ночного неба… Но чему то она соответствует» - В его мысли возник индустриальный вид: фабричный район мегаполиса, красные грязные сталинские дома, мусорные баки и копошащиеся в них грязные, покрытые прахом города, люди, подворотня, в ней танцевальный клуб, где торгуют наркотиками, подъезд, в подъезде наркоман вводит под кожу иглу. Дуга изгибается – бам – бам – з-ггу – з-ггу… Наркоман откидывается на грязную стену и умирает, игла изгибается дугой и выпадает из вены, на улице молодежь ржет металлическим хохотом и отправляет на металлический асфальт металлические плевки, солнце бездушно освещает металлическое небо, и свинцовые облака медленно плывут над грязным, разлагающимся городом. З-ггу – з-ггу, – дуга затихает, и ее сменяет алюминиевая спираль и ударник сильно ускоряется. Б-г-ррам, Б-г-ррам – бам – бам – бам… Мысль хочет продолжить свое путешествие, заглянуть в танцевальные клубы, увидеть грязные туалеты, в которых молодежь подкрепляется порошком для танцев, и с красными раздраженными носами, дико выпучивая глаза, дергается под безобразные ритмы разрушения и гибели всего живого.
«Эта музыка предвещает гибель» - неожиданно кажется ему – «И начало этой музыки это есть начало гибели… Человек неожиданно почувствовал разрушение своего мира, и родилась эта музыка… Музыка – апокалипсис…» - он даже вспомнил один из звуков в компьютерной музыкальной программе, который назывался «апокалипсис». Перед мысленным взором начали плыть картины разрушения – Вот бетонные жилые районы, они пусты.., люди скрываются от бомбежек на полях. – Б-г-ррам,б-г-ррам, – это душераздирающе скрежещет кошка, с которой голодные мужики сдирают шкуру. Б-г-ррам, б-г-ррам – это реактивные снаряды уничтожают все живое. Бам - бам – и жилой район разрушен. Трупы лежат на улицах, их ни кто не убирает. Нередко работу людей исполняют одичавшие собаки… Б-г-р-хры, б-г-р-хры и тела нет. Бам – бам – б-г-ррам, б-г-ррам – это металлически улыбается американский жирный президент и хлопает в ладоши. Россия разрушена, хотя и Америка тоже, остается только б-г-ррам.
Он почувствовал, что разрушение сильно овладело им, и он воплощает его мыслью, и несет эту весть всему живому, но донося эту весть, он приносит с собой и проклятие разрушение и тоже разрушает мир, как будто разжимающаяся металлическая спираль, которая разжимаясь и разжимаясь, разрушает, сжимает и давит все вокруг себя. Б-г-рррр-ам – спираль разжалась с сокрушительной силой и неожиданно ударила его в голову, вцепилась в бровь острым концом, и, доставляя дикую боль, уродует… Б-г-ррам… Он проснулся.
«Да, я заснул… А вот и остановка… Наверное, я думаю не о том».
Он вышел.
«Но как остановить разрушение? Как предотвратить надвигающуюся гибель? И почему я уверен, что гибель неминуема?... Все прошедшее путь к настоящему, все прошедшее это путь…»
Солнце проникло в его разум, оживило мысль, и вдохновившись солнечным огнем, он начал думать с новой, доселе немыслимой, силой. Озарение наполнило его, разум, охваченный огнем, извергал из себя огненные, неимоверно сильные, жгущие голову мысли.
«Выход есть!.. Выход из разрушения. Выход нового разрушения для созидания всего существующего… Грядущее разрушение – это ночь индийского бога Брахмы, когда он спит и все живое разрушается, но мое разрушение – это день Брахмы, в который все живое созидается заново и существует, это новое созидающее разрушение, ведь Брахма это, наверное, бог разрушения… День нового созидания, день разрушения для нового созидания… Я должен сокрушать существующие призраки жизни- призраки благоденствия, призраки благоустроенности, призраки покоя, призраки самодовольного человечества… Сокрушать и покорять, покорять и сокрушать человечество.» Перед глазами неслись неустроенные толпы, бродящие без идейно и безсмысленно по земле, жрущие их богачи, наживающиеся на них политики, шоу мены, магнаты, промышленники, рекламщики, наркодиллеры, коммерсанты. Но вот, сокрушая всю эту систему, появляется мысль, и, разрушая, созидает и, созидая, разрушает. Вот доносится до толпы голос – сильный, мужественный, не знающий препятствий и поражений, голос, и неустроенные толпы собираются, объединяются воедино, и на разрушенных городах строят новые, и на разрушенных цивилизациях образуют огромную и сильную цивилизацию, где по новому восходит солнце – оно уже не за стеклом, оно уже греет, оно уже дышит жизнью на человека, оно как всегда дает жизнь всему живому, питает цветы, насыщает деревья, ласкает травы, но человек уже видит это. Он ощущает солнце и небо, поле и лес, реки и горы, и он идет, идет за горизонт, чтобы встретить огнедышащий закат, и дышать ветром полной грудью… «Да, все прошедшее это путь к настоящему. Да, все прошедшее это путь к настоящему, но только сейчас.»
Он посмотрел на асфальт. На асфальте тень его головы распускала кудри, как огненные языки, солнечный свет проникал сквозь тень и, казалось, отпечатывал его облик. Солнце жгло. Солнце дышало им. Он поднял огнедышащий диск своей головы и посмотрел на солнце… Человек-солнце – говорило ему оно. Человек-солнце – говорило оно, расплавляя небо… И он шел, и никто не знал его имени, и никто не думал о нем, и никто не замечал его огненную мысль, и она то тонула в толпе, то снова поднималась из нее и устремлялась в небо. «Неужели я снова родился?!» - подумал человек-солнце, и толпа поглотила его.