Тамара привычно скучала в вечно длинной очереди, которая в тот день тянулась особенно нудно. Продавщица, новенькая и неопытная, крайне медленно подавала пышные свежие булки и буханки, боясь ошибиться, и слишком уж внимательно отсчитывала мелочь сдачи.
Ничего не оставалось, как размышлять, пытаясь расшифровать смысл своих недавних видений, что без предупреждения внезапными картинками являются к ней на работе, в огороде или когда на диване книжку листает. Утром, например, увидела огромные – во всю стену – неземной красоты цветы. Пригляделась – розы и маки из живого огненного пламени. А потом из-под земли вдруг зазвучали колокольный звон и заунывное пение…
Барабаня об пол металлической тростью, неуверенным шагом в магазин вступил парень лет двадцати пяти. Одет чистенько, аккуратно… Слепой.
Заученно приближается к прилавку. Он часто здесь бывает, его все знают, очередь без слов расступается. Парень быстро берет две ржаные буханки, самые дешевые, и торопится к выходу.
Кто-то рассказывал Тамаре, что рос он здоровым мальчишкой, служил в армии, работал на стройке. А однажды не уберегся, и едкий известковый раствор залил глаза. Боль, ужас, полная вечная тьма… Сумел, однако, преодолеть отчаяние, нашёл работу, молодую жену, такую же незрячую - вместе бедствовать легче…
Ну за что человеку такая мука, такая судьба? И она воскликнула мысленно: «Господи, помоги! Если б смогла, я бы открыла ему глаза!» И тут широкие окна задрожали, стекла зазвенели от пугающе громкого окрика, резко прозвучавшего откуда-то сверху: «Не смей! Он в прошлой жизни своей столь многих ослепил!» Тамара оцепенела. Оглянулась – никакого волнения, тревоги вокруг, будто ничего не произошло. А слепой? Нет его, слышно только, как в отдалении постукивает его палочка.
Вышла Тамара с хлебом на улицу. Все вокруг сразу исчезает. Нет домов, людей, асфальта под ногами, синего неба. Вскоре туман рассеивается. Она видит темный полуподвал сферической формы, яркое пламя горящего очага, орудия пыток. И двое: старик и молодой в разорванной одежде. И мужчина в сером, лет пятидесяти, вынимающий из пламени нечто докрасна раскаленное, длинное и очень острое…
В облике палача Тамара узнает черты только что покупавшего хлеб слепого. И понимает: еще мгновение – и прозвучит дикий крик боли. И те двое распрощаются со зрением навеки. Как позже лишится глаз ни о чем не подозревающий неудачливый строитель.
- Меня удивило предупреждение «Не смей!» Я ведь не умею исцелять… Может, мне дана свыше какая-то сила, о которой я ничего не знаю? – недоумевает Тамара.
А я будто наяву представляю себе две страшные картины, разделенные, может, многими столетиями.
Надо ли аплодировать справедливости неведомого провидения, которое наконец настигло виновного? Или негодовать незаслуженной каре человека, ничего плохого в этой жизни не совершившего? Отчего Космический разум, иже еси на небесах, как тот злобно-беспощадный библейский Яхве или наше нынешнее беспомощное правосудие, способны только казнить – вместо того, чтобы вовремя (ведь всё заранее знает и всё может!) предотвратить преступление?
Нет, вовсе не в наказании истинное милосердие. В милосердии. К жертвам. А, значит, и к тем, кому, возможно, суждено в будущем тоже стать палачами.