Предыдущая: http://www.proza.ru/2010/05/02/673
«Защита социалистического Отечества
есть священный долг каждого гражда-
нина СССР.
Измена Родине – тягчайшее преступле-
ние перед народом.»
Конституция СССР 1977 года.
Статья 62.
Дежурный офицер гомельской комендатуры, выслушав мой обстоятельный рапорт, мрачно изрек:
- Ваш пакет вскрыть мы не можем. Не имеем на то права. Так что вы должны передать его либо тому, кому он предназначен, что в настоящий момент невозможно, либо сдать в штаб части к которой вас временно прикомандируют. Пока же, вставайте на довольствие при гарнизоне, где формируется колонна для отправки в тыл.
Формирование колонны шло тут же на обширном дворе военной комендатуры. Возле поваленного забора кучковались группами военнослужащие. Они стояли, сидели, некоторые похрапывали, лежа на голой земле, но большинство курили и болтали меж собой о всякой чепухе, лишь бы убить время. В основной своей массе это был солдатский состав сержанты и рядовые. То тут, то там мелькали ярко-зеленые петлицы погранвойск, танкисты с эмблемой танка, утопающей в бархате черных петлиц, артиллеристы с блестящим на солнце золотым перекрестьем орудийных стволов. Летчики, саперы, связисты, казаки. И кого только здесь не было! Все были одеты либо в парадную, либо в повседневную форму одежды. Зеленого полевого обмундирования не имел никто. Всё это напоминало скорее какие-то общевойсковые сборы, не имеющие своей целью полевые учения, а тем паче, военные действия. Сам я был в форме танкиста кавалерийской дивизии. Моя серая гимнастерка. отделанная красным кантом, зияла черными пустыми петлицами без эмблем, которые я так и не успел получить. На ногах – ботинки с черными обмотками, шерстяные темно-синие диагоналевые брюки с узкими красными лампасами вдоль обеих штанин, желто-серая шинель уже потрепанная и местами порванная, а на голове красовалась пилотка с красноармейской звездочкой. В моем вещмешке, кроме остатков пайка НЗ, покоилась легкая и изящная металлическая каска серо-стального цвета, подобранная мною еще в Слуцке. В общем зрелище я представлял собой довольно живописное!
Отдельной группой от солдат стояли несколько донских казаков в темно-синих казакинах в обтяжку, застегнутых на все крючки, и в черных чапаевских папахах, но без башлыков. Они сверкали свежевычишенными хромовыми сапогами со шпорами, лускали лезвиями обнаженных шашек солнечных зайчиков друг дружке в глаза, скрипели новенькими кожанными портупеями. Словом, им было весело.
В стороне, у одиноко стоящего дерева, расположился средний командный состав. Офицеры нервно курили, негромко о чем-то переговаривались. Лейтенанты и майоры прогуливались взад и вперед по двору, не отдавая никаких команд и не требуя положенных знаков внимания от младших чинов. Они были, что называется, тише воды и ниже травы. Вероятно впервые в жизни я вживую увидел, что означает русское выражение «как в воду опущенный». Именно такое у меня сложилось о них впечатление. У этих, настроения не было и состояние было угнетенным.
Спустя некоторое время, кое-кто принялся кипятить на разведенных кострах невесть откуда взявшийся концентрат пшенной каши. Я плотно позавтракал хлебом с маслом и с сахаром, завершив таким образом уничтожение своего НЗ, и принялся обходить окружающих меня людей в слабой надежде повстречать кого-нибудь из Новогрудка. Впрочем, ожидания мои так и не оправдались.
Из обрывков, услышанных непроизвольно разговоров, становилось ясно, что все делятся впечатлениями первых дней войны. Впечатления эти были непохожи и раз- нообразны. Некоторые рассказывали, якобы приключившиеся с ними истории, со страстями, в которые с трудом верилось. Тем не менее, их охотно выслушивали, а если рассказчик к тому же обладал богатым воображением и красноречием, то слушали, разинув рот, с нескрываемым интересом, захваченные лихо закрученным сюжетом. Среди этих «баронов Мюнхгаузенов» запомнились двое раненных из Белостока. Один из них был без гимнастерки с широкой волосатой грудью, расцвеченной многочисленным татуировками. По его словам выходило, что в ночь на 22 июня получил он пулю в пятку! Пятка неоднократно демонстрировалась, как некий драгоценный экспонат доверчивым слушателям, охочим до всяких басен. За- скорузлая и почерневшая от грязи, она кое-как была замотана бинтом и прикрывалась пилоткой, натянутой поверх голой ступни. Другому – пуля попала сбоку в стальную каску, пробила ее над ухом, задела волосу и кожу головы и ушла навылет. Голова раненного бойца была перевязана бинтами также не первой свежести, а входное и выходное отверстия от пули, оставленные в каске, аккуратно замазаны хлебным мякишем. Каска неоднократно переходила из рук в руки, ее тщательно осматривали и, одобрительно цокали языками, говоря, что владельцу крупно повезло.
Трое солдатиков, сидя на траве, внимательно изучали немецкую карту района Слуцка, найденную у убитого вражеского унтер-офицера. Возле ведра, установ-ленного на раскаленных углях, громко ругались артиллеристы и летчики. Они были с одного аэродрома под Слуцком и сейчас беспрестанно винили друг друга в том, что самолеты, не успев оторваться от земли, погибли под огнем немецкой авиации. «Летуны» негодовали на зенитчиков охраняющих аэродром, крича о том, что только их бездействие позволило врагу уничтожить все ангары и технику. «Пушкари», в свою очередь, доказывали, что их часть и командир во всем произошедшем не виноваты, что ими было сделано все от них зависящее. А коль случилось так, что всем полком успели произвести лишь по одному выстрелу, то вина за это лежит на летном начальстве, которое не дало возможности по своей рации связаться артиллеристам со штабом дивизии. Они кричали и эмоционально размахивали руками, доказывая каждый свою правоту. Дело чуть не дошло до драки, потому что каждый отстаивал честь своего мундира и не хотел брать на себя ответственность за первые горькие неудачи. В конце-концов все угомонились, страсти малость поутихли, погасли. Начали вполголоса нерешительно поговаривать о чьем-то предательстве, нерадивости и просчетах. Солдаты ругали младших командиров, те, в свою очередь, старших, старшие – еще более старших и так далее. Никто ни за что не желал признавать своих недочетов и полной неподготовленности к войне. Каждый считал себя правым и этот человеческий спектакль предсиавлял собою очень плохо отрепетированную трагикомедию, где в основу сюжета положен принцип, что коли не пойман, так значит и не вор.
Ближе к вечеру мне удалось выйти в город, уж очень хотелось взглянуть на места, где снимался фильм «Моя любовь», который я, в силу своей юношеской порывистости, ставил выше всех лент тогдашнего кинематографа. Я был страшно разочарован, так как совсем другим представлял себе Гомель, хотя, говоря по-совести, до сих пор не могу понять, что собственно необычного я ожидал в нем увидеть?
Последующая: http://www.proza.ru/2010/05/04/1115