Бурелом

               
               







                Автор: М.Носов
                Посвящаю многострадальной
                своей матери - Носовой
                Анне Васильевне.

                БУРЕЛОМ
         (рассказ из семейной хроники)

               

              Вместо предисловия.

        В былые времена на Новодевичье кладбище можно было пройти имея пропуск. Сейчас все проще:  нет пропуска, иди за плату. Благо дело, касса рядом: плати и проходи свободно.
       «Новодевичье» - одно из красивейших кладбищ Москвы, да, наверное, и всей России. Здесь  похоронены видные деятели культуры, армии, промышленности, науки, государственные и партийные функционеры, простые смертные, которые в жизни приобрели уважение городских властей, владеющих разрешительным правом захоронения на этом элитном кладбище. По многочисленным высокохудожественным надгробиям здесь можно изучать, вернее, знакомиться с российской историей, начиная с 1898 года, когда это кладбище было образовано за южной стеной Новодевичьего женского монастыря.


        В один весенний солнечный день, когда сидеть в московской квартире просто грех; когда и солнце, и молодая травка, и улыбки многих прохожих оттесняют серые мысли на задний план и от этого на душе становится спокойно, я поехал на «Новодевичье» навестить скромные могилки своей многострадальной матушки и сестры.
        Вот оно и «Новодевичье». Здесь, с правой сторона, так называемой  второй   старой   территории,   недалеко от памятника артисту Юрию Никулину, и вплотную с памятником певице Лидии Андреевне Руслановой, затаилась небольшая надгробная плита, лежащая над прахом  моей матери – Носовой Анны Васильевны и родной моей сестры (по мужу Богдановой) Майи Ивановны.
       Сел у могилы, смотрю на фото родившей меня женщины, и волна воспоминаний нахлынула на меня и отразилась в эпизодах прошлого, которое, в некоторой степени, связано с рядом похороненных здесь людей, от общения с которыми в моей памяти остались добрые и недобрые, легкие и тяжелые воспоминания.
      Некоторые имена из них знает мир, другие известны только в России, а некоторые  мало кому известны.
 Под плитами мраморных и гранитных надгробий и памятников покоится прах этих людей, среди которых: Молотов В.М., Микоян А.И., Каганович Л.М. Видные авиаконструкторы Ильюшин С.В., Артем Микоян. Мой бывший прямой начальник, коман-дующий 26-ой Воздушной армией маршал авиации Судец В.А. (впоследствии Командующий ПВО страны), салон-самолёт которого я в молодости обслуживал в качестве бортмеханика, служа в ВВС. Генеральный директор московского самолётостроительного завода «ИЛов» и «МиГов» Воронин П.А.  и другие, с которыми мне пришлось служить, работать или просто встречаться.

                «Иван да Анна»

       Вечером, когда Анна уложила детей спать, разогрела для мужа ужин, зная, что он должен в это время вернуться домой, Иван не пришел.
      Она немного подождала и уже  хотела позвонить в Кремль, куда он ушел утром, но раздумала:
  –  Где его там искать, –  резонно решила она и положила телефонную трубку.
  Мужа не было всю ночь. И только утром, в одиннадцатом часе, раздался звонок в прихожей, она открыла дверь – это был Иван.
Он улыбнулся, поцеловал жену в щёку:
 –   Давай, Анюта, что-нибудь поесть, голоден, как собака!-
     Они сели за стол.
 – Рассказывай, что случилось?- спросила Анна,
  -  Где ты пропадал всю ночь?-
  - У Сталина, Аня, у Сталина. Всю ночь мы беседовали «с глазу на глаз».
      Ответ не удивил Анну. Она знала, из рассказов товарищей Ивана, что Сталин всегда доброжелательно относился к Носову Ивану Петровичу, считая его представителем рабочего класса Нижнего Новгорода. Он и на самом деле был из «самых низов» нижегородского пролетариата. В десять лет – пастух. С двенадцати до семнадцати  «мальчиком», кочегаром, масленщиком на заводе «Соломин» Нижнего Новгорода и дошел до машиниста, что в тогдашние времена было верхом совершенства.
               
  В семнадцать лет примкнул к революционному  движению, преследовался полицией, неоднократно арестовывался, отбывал ссылку на Печере. В войну 1914 года на Юго-Западном фронте был шофером-механиком автороты. В апреле 1917 года избран председателем солдатского дивизионного комитета, 11-ой дивизии 8-ой армии.
    Сталин знал биографию Носова Ивана Петровича, так как после революции он избирался на высокие партийные должности, был членом ЦК ВКП(б) и первым секретарем ряда областей, а потому, наверное, называл его просто: «Петрович».


     - Короче так, Анюта,- продолжил Иван.
  - Поработали мы с тобой в разных городах: в Воронеже, Перми, Твери, в Крыму, Москве, Иванове; теперь дана команда ехать в Хабаровск. На сборы три дня! - 
 - Знаешь, Ваня, поезжай-ка ты пока один, устройся там, а я потом с детьми приеду, –   посоветовала жена.
       –   Ну, как знаешь. Лучше бы, конечно, вместе. Обещали посодействовать переезду семьи,- –   ответил он и, встав из-за стола, пошел высыпаться.      
       В последующие три дня, предоставленные на сборы, в семье решался вопрос – ехать ли вместе с мужем, или же временно остаться и приехать после, когда там все устроится.
      Шел 1937 год, конец августа. С первого сентября, как обыкновенно, начинался учебный год. Сын Анны должен был идти в третий класс. Дочь в школу еще не ходила. Школа от дома, который находился на Серафимовича, 2, была недалеко, и ходить в нее сыну можно было самостоятельно. Вопрос школы тоже связывался с отъездом. Гадали, рядили, но, в конце-концов, решили ехать вместе всей семьей.
  - Куда иголка, туда и нитка,- сказала Анна мужу, собирая чемоданы и кладя в них только личные вещи: всё остальное было казенным и подлежало сдаче при выезде из квартиры. Лишь семейная библиотека, насчитывающая несколько тысяч книг,  разместившихся на стеллажах от пола до потолка во всех комнатах, кроме кухни, была собственностью семьи, но никто даже не заикался везти ее в Хабаровск. Правда, охранник Ивана Петровича, представленный к нему НКВД, Сергей Павлович, считавшийся, по сути дела, членом семьи, обещал позаботиться о библиотеке, так как он не ехал в Хабаровск.
               
             «Арест Ивана Петровича»

   Погода в тот год в Москве стояла в августе на редкость теплой и солнечной. Дети играли во дворе, и Анна, закончив сборы в дорогу, открыла окно квартиры, находившейся на первом этаже, позвала их. Отец с матерью и дети сели вместе обедать. Это был их последний в жизни совместный обед. Далее события развивались по  разработанному  сценарию. Шёл 1937 год!

   Вечером, накануне отъезда, в квартире раздался телефонный звонок:
 - Иван Петрович? Разрешите сообщить вам, что завтра к хабаровскому пассажирскому составу будет подцеплен для вас и вашей семьи салон-вагон. Будьте готовы. Время отправления в 9 часов 45 минут.
       Иван положил трубку и обращаясь  к  Анне  сказал:
 -  Не правда ли, Анюта, мы всегда готовы! Но в связи с последними делами, которые у нас творятся в стране, я имею в виду повальные аресты, у меня на душе какая-то тревога: что там за дела в Хабаровске?  Да, и Сталин позавчера днем, когда я с ним еще раз увиделся, в присутствие Молотова, Кагановича и члена Ярославского обкома партии Кожана Е.Г., который пришел со мной, как-то загадочно бросил мне:
  - Делишкам твоим, Петрович, не завидую!
     Мы потом ходили с Ефимом Коцаном по набережной и обсуждали эту реплику. Что Сталин имел в виду? Работу в Хабаровске или ещё что-то?-
     - Ну, да ладно, пойдем, Анюта, спать: завтра много дел.-

    В два часа ночи в дверь позвонили. Анна набросила халат, вышла в коридор спросила:
 - Кто там?-
 - Ивана Петровича срочно вызывают в Кремль.-
   Она открыла дверь. В коридор вошел посыльный, какие не раз приходили к ним. Посыльный был, как и всегда, одет в форму сотрудника НКВД, вел себя скромно, если не сказать, застенчиво, и остановился в начале коридора.
       Иван вышел уже одетый: он слышал разговор Анны с посыльным и, здороваясь, протянул ему руку. Тот взял «под козырек», вместо того, чтобы  ответить рукопожатием, тихо произнес: –      
 - Иван Петрович, возьмите личное оружие, его надо будет сдать здесь в Москве перед отъездом.

   В коридор выбежали проснувшиеся дети. Иван поднял на руки дочь и, поцеловав, опустил на пол. У сына зачем-то пошевелил рукой волосы на голове и сказал жене:
 - Анна, уложи в постель снова детей; я скоро вернусь. Наверное, есть какие-то новые поручения.- 
  Дверь за ним захлопнулась и, как потом выяснится, навсегда!


   Остаток тревожной ночи Анна провела лежа в опустевшей наполовину кровати в туманном забытьи. Иногда ей казалось, что она засыпает и видит сон о том, как познакомилась с Иваном.
      Это было на ее родине, в Алексеевке под Воронежем.
      Отец ее, Василий Иванович, директор сельской школы, однажды привел в дом постояльца и заявил:
  - Носов Иван Петрович из Нижнего Новгорода направлен к нам на работу и будет жить у нас, –  и потом добавил:
 - Пока! Пока не будет обеспечен жильем. Прошу любить,он сделал ударение на этом слове, и жаловать.-   
   Анна взглянула на гостя и покраснела:
-Такого любить – не дай Бог! Вон какой красавец!-
    Ей шел тогда семнадцатый год. Жила она с мачехой, которая не очень-то ее жаловала. Вся тяжелая домашняя работа ложилась на ее плечи, плюс работа в школе у отца. Учила грамоте сельских ребятишек и от этого имела небольшой заработок. Вечером, когда и дома, и в школе работа заканчивалась, с  сестрой Варварой бегали на посиделки, в надежде найти хоть какого-нибудь жениха. Но женихов было мало: многие не вернулись с гражданской войны, другие уехали на заработки. А так хотелось побыстрее выйти замуж и избавиться от роли Золушки в родном доме.
    И вдруг этот мужчина-красавец лет тридцати, с пышной шевелюрой на голове, небольшими глубоко посаженными улыбающимися серыми глазами.
   Отец привел его в дом и приказал любить и жаловать.
   Все сходилось: была Золушка, и появился Принц. Она смутно помнит, как Принц подошел к ней, легонько дотронулся до плеча и спросил:
  - Как звать тебя, красавица? –
 Растерявшись, Анна не смогла быстро ответить; за нее ответил отец:
- У меня три дочери, Иван Петрович, и сын.  От первой жены  Анна и Варвара. От второй  Александра и сын Алексей. Первая жена умерла, когда Анне было пять лет. Она перед вами, –  добавил он.
  - Ну, что же, Анюта, будем знакомы…,- 
 С тех пор Иван называл ее ласково – Анютой,  не так, как все остальные,  или ещё нежнее –  Аннушкой.
   Постепенно Анна привыкала к постояльцу. Стирала ему нижнее бельё, портянки и рубашку, которая у него была единственной. Приходилось за ночь выстирать её, высушить и выгладить.
       А когда Ивана Петровича выбрали Первым секретарем Воронежского губкома партии и он собрался уезжать, она смело подошла к нему и попросила:
 - Можно я поеду с тобой, Иван Петрович?-
 - А, почему бы и нет. –  Ответил он. – Вот, только, на кого ты оставишь все своё хозяйство по дому?-
– У отца остаются три женщины: жена и две дочери,- – ответила она.

  К решению оставить родной дом, отца, мачеху и сестер Анна была готова уже давно. Судьба открывала перед ней дверь в новый мир: загадочный, непредсказуемый и может опасный. Но любовь, вдруг охватившая её девичье сердце, к этому доброму и, как ей казалось, сильному духом человеку, не оставляя ей выбора.
       Они переехали в Воронеж, где Носову дали казенную меблированную квартиру.
  Поселившись в ней, Анна поняла, что она, по сути дела, вышла за Ивана Петровича замуж и не пожалела об этом, хотя возрастная разница составила между ними пятнадцать лет.

       Конец 1919 года и начало 1920 года,
В Воронеже разруха. Только что его покинули остатки разбитых частей Деникина и Мамонтова.
       Целыми днями, а порой и ночью ее Иван на работе. Приходит усталый, голодный, грязный. Надо накормить, обстирать, уложить спать. Но какое это счастье заботиться о человеке, которого любишь. Нежности, ласки, поцелуи – всё это тоже было, но верхом ее женского блаженства –  сознание того, что она нужна своему Ивану; она живет с ним единым восприятием окружающего мира, едиными чувствами.
       В свободные минуты отдыха она слушала рассказы о его жизни. Один из таких рассказов ей запомнился больше других.
       Это было в ночь на 20 сентября 1919 года, накануне приезда Ивана в Алексеевку.
       На станции Курск, вагон, в котором ехал Иван, был захвачен  одной из отступающих отрядов мамонтовцев. Вместе с ним  в вагоне ехали: председатель губчека Нижнего Новгорода Яков Воробьев, секретарь губкома РКП(б) Лазарь Каганович и ещё ряд нижегородских товарищей. Все они были арестованы пьяными мамонтавцами и приговорены, здесь же у вагона, полевым судом к расстрелу.
       Но судьба на этот раз была милостива.  Случайно оставшееся у Якова Воробьева оружие помогло ему отвлечь конвойных на себя и обеспечить побег остальным пленникам. Яков Воробьев погиб. По рассказам очевидцев, он был застрелен и сожжен в паровозной топке.

       От таких рассказов у Анны холодела спина и она думала: –  На месте Якова Воробьева мог бы быть и её Иван. Хорошо, что это не так.


   Стараясь, наконец, заснуть, Анна повернулась на другой бок, но вместо сна на нее снова навалились воспоминания.
 
   Через полтора года они покинули Воронеж и очутились в Перми, куда Носову Ивану было приказано ехать, как говорилось в шифрограмме, для восстановления разрушенной гражданской войной промышленности.
        Он помнил этот промышленный город, с дымящимися трубами заводов, через который его в 1912 году этапировали в ссылку на Печеру.

      В Перми всеми силами Анна помогала мужу: редактировала его выступления, управившись с домашними делами, становилась внештатным техническим секретарем губкома партии, где работал Иван.
         Прошел всего год и новое назначение на должность первого секретаря Севастопольского окружного комитета РКП (б), а затем и Первого секретаря Крымского крайкома партии получает Иван Петрович Носов.
Собрав свои пожитки в один чемодан, Анна с мужем переезжают в Симферополь. Селятся на окраине города в один из особняков, брошенных каким-то бежавшим от революции беком.
        Особняк был небольшим, одноэтажным, но вокруг него раскинулся великолепный сад. Кроме яблок и груш, в саду росли абрикосы, айва, инжир и ещё несметное количество разных деревьев, вроде кипарисов и магнолий, а также кустов и цветов. Весь этот райский уголок был окружен металлическим забором с затейливым арабским орнаментом
         Иван с Анной заняли одну половину особняка, в другой, как оказалось, уже проживала семья – тоже Иван и тоже Анна по фамилии Богдановы. Кроме того, оба Ивана оказались земляками – из Нижнего Новгорода. Богданов был председателем  Севастопольского исполкома и зам. Председателя  исполкома Крымской  АССР.
      Оба Ивана смеялись и шутили:
 – Можно констатировать, что власть в Крыму в руках Иванов с Волги.-

    Но не все так красиво и просто, как казалось. Бродившие в Крыму группы из бывших беков и ханов, не раз нападали на особняк, обстреливали его, завязывали настоящие бои. Два Ивана со своими Аннами и местной милицией отбивали нападения, отстреливаясь из собственных револьверов,  бросали в нападавших «лимонки».

    Вспомнив всё это, Анна подумала: – Страх у меня возникал не за себя, а за своего Ванечку! –


     Редкий денёк выдавался свободным от служебных дел, но если такой появлялся, они ездили к Черному морю.

     Их  любимыми местами отдыха на Южном берегу Крыма были Гаспра, Кореиз или Мисхор, расположенными в десяти-тринадцати километрах от Ялты и защищенными от холодных ветров горой Ай – Петри.
         Она вспомнила, один из дней такого отдыха, когда  сначала заморосил мелкий дождь, но вскоре он прекратился, выглянуло солнце: сразу стало жарко.
        Иван расстегнул широкий солдатский ремень, затягивающий толстовку, и сбросил её:
– Жарко, Анюта, снимай кофточку, здесь никого нет, и никто не увидит твоей умопомрачительной красоты тела. – Он придержал её за руку и помог снять кофту и
расстегнуть блузку.

 Они спускались с Ай - Петри к морю.  Сосновая роща, из которой путники вышли, благоухала запахом хвои и свежестью воды, падающей со стометровой высоты водопада Учан-Су.
Время перевалило за полдень; солнце светило в глаза и от этого Ялту и её предместья разглядеть было трудно. Тем не менее, внизу были видны склоны холмов с виноградниками, эфирно масленичными и табачными плантациями, а город утопал в гуще садов и парков. Вдоль улиц зеленой грядой толпились пальмы, платаны, вековые дубы, а по бокам, между старинными белыми особняками – лужайки скверов и цветников.
     Слева от города, сливаясь в один  темно-зеленый ковер, вырисовывались контуры Массандровского парка. В самом низу города плескалось серо-голубое море, как молниями, поблескивая солнечными бликами.
– Ваня, сворачивай на тропинку направо в сторону Алупки. Пойдем в Мисхор. И перестань дымить своим самосадом: глаза режет. –
  Она подкралась сзади и, прыгнув ему на спину, обняла шею руками:
 –  До Мисхора более часа ходу. Если будешь курить,  будешь всю дорогу меня нести.
– Я согласен, – сказал Иван, целуя её руки и выбрасывая недокуренную самокрутку себе под ноги, чтобы ее затушить.

Мисхор – один из самых теплых мест на Южном берегу Крыма.
Обширен и красив Мисхорский парк, заложенный ещё в конце ХVШ века.
   Пройдя через него,  они очутились на пустынном пляже и, подыскав удобное место, уселись на гальке, расстелив под собой ивановскую толстовку.
        Солнце уже клонилось к горизонту. Море было спокойно, лишь слабая волна, шурша, набегала на берег.


   -- Ты видела, Анюта, когда мы проходили вдоль Кореиза, строительные работы?  Это начинают строить шоссе Ялта – Севастополь, в свете выполнения декрета «Об использовании Крыма для лечения трудящихся». И я, как секретарь Крымского крайкома партии, несу персональную ответственность за претворение декрета в жизнь.  Дворцы бывших царей и великих князей должны быть использованы под санатории и здравницы рабочих и крестьян,- продолжая беседу с женой, он вытащил из кармана кисет с махоркой и свернул новую самокрутку.
 Повернув к нему голову, Анна с упреком посмотрела на мужа и подумала:
 - Опять этот едкий табачный дым, – а вслух спросила:
– Вань, когда ты бросишь курить? Говоришь о здравницах, а портишь в Крыму воздух своим самосадом.
– Вопрос этот философский, – начал, было, Иван, но, поняв, что Анну  «на мякине не проведешь», продолжил:
   – Где-то, по большому счету, ты права: табак, как и водка, - яд для человека, и с их употреблением в новом светлом будущем будет покончено. Я впервые закурил только в ссылке. Вот и пыхаю с тех пор, как паровоз. Бросить курить рано или поздно надо. Это плохая привычка.

 - Кстати, Анюта, у тебя тоже есть плохая привычка: вон на руке золотое кольцо. Мы, как знаешь, не признаем золотые погремушки, тем более у жены секретаря крайкома партии. Мне бывает неловко из-за этого. Давай договоримся, ты снимаешь кольцо, а я бросаю курить.-
    – Ты шутишь, Ваня. Ты знаешь, что это колечко – единственная вещь, которую мне на память оставила  покойная мама. Другой памяти от нее у меня не осталось.
   – Знаю, – ответил Иван, – но я все-таки, настаиваю на таком договоре.
   – Если ты настаиваешь, – Анна подумала, что муж ее разыгрывает:
 - То, вот, возьми это колечко, но с условием, что сейчас же бросишь курить. –
    С трудом сняв кольцо с пальца, она передала его Ивану.
 Он внимательно некоторое время рассматривал кольцо, потом повертел его в пальцах  и, вдруг размахнувшись изо всей силы, бросил его  далеко в море.
 Анна не поверила мужу:
 – Покажи ладонь! –
 Он открыл ладонь - кольца не было.
 – Что ты наделал! – вскрикнула она, и слезы градом закапали из её глаз.
 – Как договаривались, – ответил Иван и сжал в кулаке дымящуюся самокрутку.

– Да, это было так, – вспоминала Анна, вставая с постели, и слеза вновь пробежала по ее щеке. Ни разу в жизни с тех пор муж не закурил. вплоть до сегодняшней ночи, когда за ним захлопнулась дверь московской квартиры.

   -  Может быть это не вызов в Кремль, а арест,- мелькнуло у неё в голове, но она отмахнулась от этой мысли:
 – Позвоню попозже, кому-нибудь из товарищей Ивана Петровича, узнаю. 
   Но тревога за мужа всё больше овладевала ею.
– Кому лучше позвонить? Позвоню-ка я Кагановичу. Он знает Носова ещё по Нижнему Новгороду, да и в Москве они работали вместе.
Анна решила, что он, в этот ранний час, ещё дома и набрала его домашний номер телефона:
         – Лазарь Моисеевич, доброе утро! Это говорит Анна – жена Ивана Петровича Носова. -
 – Я вас узнал. Слушаю, – ответил Каганович.

   Было время, когда Лазарь мимоходом ухаживал за ней, и они давно перешли в обращении на «ты». Сказанное им вдруг «вы» несколько смутило её, но она продолжила разговор:
 – Сегодня в два часа ночи Ивана Петровича вызвали в Кремль, и он до сих пор не вернулся, а мы должны были утром уезжать в Хабаровск. Что ты думаешь по этому поводу? -
  Анна умышленно сделала ударение на слово «ты».
  И затем она сказала то, о чём хотела его спросить :
- Сейчас идут повсеместно аресты: могли ли арестовать Носова? – спросив, она испугалась своего вопроса.
– Всё   может   быть, – ответил сухой голос на другом конце провода, – и добавил:
 – Я сейчас очень занят, Анна Васильевна и убедительно прошу вас мне больше не звоните. –
   Такой ответ мог быть только в том случае,  решила она, если  Иван в самом деле арестован и Каганович знает об этом.
  – Нет! Нет! И нет! – кричал какой-то голос изнутри, – Иван Петрович только что получил новое назначение и буквально на днях дважды встречался со Сталиным. Нужно звонить ещё кому-то.-
 Она набрала телефон Молотова, который тоже хорошо знал Носова по совместной работе в Нижегородском губисполкоме, и здесь, в Москве, в период работы Молотова председателем СНК СССР, а Носова – секретарем МК партии. Кроме того, в 1935 году, когда Иван Петрович возглавлял Ивановский обком партии,  Молотов приезжал в Ивановскую область на военные маневры и жил на госдаче у Носовых  в Ломах под Ивановым
 Отношения между ними были самыми доброжелательными:
 – Вячеслав Михайлович, это говорит жена Носова Ивана Петровича – Анна Васильевна.
     Она рассказала о событиях прошедшей ночи и закончила тем же вопросом:
– Как вы думаете,  это арест?- После затянувшейся паузы, когда Анна уже хотела повторить вопрос, он спокойно, и как-то растягивая слова, ответил:   
 - Не беспокойтесь, я узнаю и позвоню вам.-
 В трубке послышались короткие гудки.

  Ещё ряд звонков к товарищам Ивана Петровича не принесли желаемых результатов. Не позвонил и Молотов.
         
               «Письмо Анны  Сталину»

 Накормив детей тем, что осталось из запасов продуктов, Анна металась по квартире, не зная, что предпринять. То она считала необходимым срочно позвонить в секретариат ЦК ВКП (б) и сообщить, что Носов арестован, и его командировка в Хабаровск сорвана, то она думала, что ей самой нужно идти в Кремль и всё разузнать.
 Передумав все варианты, Анна так и не пришла к решению что делать. Кроме того, ситуация усложнялась тем, что детей одних дома оставлять нельзя. Она позвонила сестре Варваре, которая уже давно жила и работала в Москве воспитательницей детского садика. Та обещала приехать, как только договорится на работе.
 И вдруг её осенила мысль написать письмо товарищу Сталину.  Это решение показалось ей самым действенным.
 Она достала тетрадь из школьной сумки сына, заточила карандаш и решила сначала составить черновик. Вот этот наивный до слёз черновик в сокращенном виде:
«Дорогой, родной товарищ Сталин, умоляю Вас прочитать моё послание, которое я посылаю Вам от всего чистого сердца. Хочу просто, как умею, рассказать о Носове, с которым я прожила 17 лет. За этот период можно человека узнать  неплохо. Первое и самое главное – это то, что он на всём протяжении своей работы был преданным большевиком, преданным ленинцем и преданным сталинцем. Эта преданность отражалась в той постоянной работе и борьбе против всех негодяев – троцкистов и всяких правых двурушников. Боролся он и в Крыму против Уфимцева и в Воронеже против Сулковского, в котором ещё тогда чувствовал чужого человека. И с самого приезда в Иваново, пришлось работать в ужасно трудных условиях. После Колотилова осталось немало врагов, которые старались на каждом шагу его угробить …»
Далее она пишет: – «Вся вина Носова  исключительно в том, что он не распознал их (т.е. врагов – М.Н.), а сам он честнейший большевик. Я хоть и не работала, но в домашней обстановке чувствовала, лучше Носова, их неискренние отношение к нему и не раз говорила об этом Носову, который не ходил с ними чаи распивать. А они наоборот ходили друг к другу, и у них получилась спайка против Носова…»
«Дорогой товарищ Сталин, – продолжает она, –   прошу Вас уделить хоть чуточку внимания к его делу, и Вы убедитесь, что он нужный Вам человек.  Ведь он может погибнуть ни за что.
Теперь о себе. Я сейчас здесь, в Москве. У меня двое детей. Дети маленькие: мальчик – 9 лет и девочка 7 лет. Средств к существованию нет, хотя живу в доме Правительства. Так как Носов арестован, то меня могут выселить.
Пока следствие закончится, и Носова выпустят, детей можно заморить голодом, и обидно то, что напрасно.
Товарищ Сталин, мне не у кого просить помощи, кроме как у Вас. Прошу на время следствия оказать хотя бы небольшую материальную помощь для детей. Я совершенно одинока и разбита горем, поверьте, что незаслуженным.
                Анна Васильевна Носова. 29 августа 1937 .  Москва, дом Правительства (ул. Серафимовича, 2, кв. 263, подъезд 14, эт. 1,      тел В1- 59 – 03».)

            
              «Знакомство с Лубянкой»

   Анна надеялась, что письмо поможет разобраться в деле Ивана. Её наивность нельзя осуждать. Тогда ещё она не могла знать, что арест Носова И.П. был санкционирован и подписан Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым и Сталиным. Иван не всё рассказал ей о пленуме Ивановского обкома ВКП(б), состоявшимся 3 – 5 августа 1937 года, на котором выступил прибывший из Москвы Л.М.Каганович.
  Он клеветнически обвинил своего старого товарища Ивана Петровича, а заодно и всю партийную организацию в попустительстве врагам народа. С трибуны пленума Лазарь Моисеевич заявил, что первый секретарь обкома потерял бдительность и встал на защиту таких врагов
народа, как председатель Ивановского облисполкома С.П.Агеев, третий секретарь обкома партии Д.С Епаненчиков секретарь обкома ВЛКСМ З.А. Адмиральская, редактор газеты «Рабочий край» З.П. Ефанов и ряд других. Стоило, например, секретарю Ивановского горкома партии А.А. Васильеву встать на защиту Носова И.П. и усомниться во враждебной  деятельности названных товарищей, как  Каганович грубо оборвал его. Тут же на пленуме Васильев был исключен из партии, а затем арестован. Такую же участь разделил председатель областного Совета профсоюзов И.Н. Семагин за аналогичное выступление на пленуме.
По предложению Кагановича, пленум освободил от должности Первого секретаря обкома И.П. Носова.
Всех этих политических   передрязг Анна не знала. Не предполагала она и то, что её письмо Сталину сыграет отрицательную роль в её судьбе и в судьбе её мужа.
     Следствие получило документ, помогающий фабрикации дела. Жена пишет в письме, что вся вина Носова исключительно в том, что он не распознал врагов народа – это уже кое-что.
Через три дня, тоже ночью, приехали  и за Анной:
 – Вас срочно вызывают в НКВД по делу вашего мужа.
  –Наверное, Сталин получил письмо и дал команду разобраться в деле Ивана Петровича, – подумала она. Одела  легкое платьице, сунула ноги в босоножки и стремглав выскочила из квартиры, на ходу крикнув сестре Варваре, которая переехала  жить к ним, чтобы  присмотрела за детьми.
       
  У подъезда стояла автомашина «эмка» и рядом с ней ещё один сотрудник НКВД, который предложил Анне сесть в неё.
По пустым ночным улицам Москвы, через Большой Каменный мост, Охотный ряд и Театральный проезд «эмка» быстро добралась до Лубянки и остановилась в переулке у здания НКВД СССР (ныне ФСБ).
   Сопровождающий нажал на звонок  у массивной двери. Через минуту она открылась и Анна прошла в небольшой вестибюль.
Она помнит, как спустилась в подвальное помещение и по длинным, хорошо освещенным коридорам, иногда поворачивая налево или направо долго, как ей показалось, шла, сопровождаемая молодым конвоиром.
  Наконец, они остановились у закрытой  двери. Спутник вынул из кармана ключи и открыл её, затем показал жестом руки, что надо войти.
– Здесь вы побудите некоторое время, пока за вами придут, – сказал он, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь на ключ.

 Анна огляделась. Комната была небольшой и, судя по мебели, это был чей-то служебный кабинет.
 У противоположной стены стоял довольно объемный стол. На нём разместились: телефон, какие-то папки с бумагами, перекидной календарь, открытый на позавчерашнем числе, графин с водой, настольная лампа и разные канцпринадлежности. Слева от стола находился диван из черной кожи, за ним кадка с фикусом, рядом два стула и, наконец, на правой стороне комнаты  шкаф с папками документов.
 Присев на диван, она впервые в жизни услышала стук собственного сердца.
  Было тихо, как в склепе, а время будто остановилось.

– Дети , наверное, ещё не проснулись, –подумалось ей,
 – Как они будут с Варварой? Сын Марат уже взрослый, а дочка Майя  будет капризничать, она
с характером, несмотря, что моложе брата.

 Первенца  Марата она родила в гостинице «Националь», на Тверской, где Ивану по приезду на работу в Москву, дали небольшую комнату с балконом, выходящим на Манежную площадь, а дочку уже в больнице, когда переехали в Дом Правительства. (ул. Серафимовича, 2).

  Припомнился такой случай. Когда закончили строить этот дом, Ивану выделили в нем четырехкомнатную квартиру в 12 подъезде на четвертом этаже.
  Пришел он посмотрел и говорит:
 – Зачем нам, Анюта, такие  большие хоромы? –
 В ту пору Анна донашивала вторую беременность.

 Вышли во двор, стоят, обмениваются впечатлениями. Подходит к ним сотрудник Ивана Петровича, Николай. Растопчин,  и поздравляет его с новосельем:
– Хороша ли квартира? – спрашивает у Носова.
– Ничего, только большая уж очень!-
 - Слушай, Растопчин, ты тоже пришел квартиру смотреть?-
 – Да, - ответил тот, – у меня в 14 подъезде на первом этаже трехкомнатная. -
 - А, ордер у тебя с собой? –
 – С собой, – подтвердил Растопчин.
 – Дай-ка мне посмотреть.-
  Растопчин протянул ордер Ивану Петровичу, тот взял его.
– Ну, вот что, –сказал Носов,
– Как я знаю, у тебя две семьи: ты женился второй раз, а первую семью забыть не можешь, заботишься об обоих и живешь, как мне сказывали, с обоими, – Иван улыбнулся.
-Вот тебе мой ордер на четырехкомнатную квартиру, а я забираю твой на трехкомнатную.-
– Как же так, Иван Петрович? – начал было ошарашенный Растопчин.
 – А, вот так. Поздравляю с новосельем! –   пожимая ему руку, ответил Носов и добавил:
 – Формальности я все улажу, и вот ключи от квартиры. Действуй!- 
     
                "Бутырка."
               
  Анна не знала, сколько времени прошло с тех пор, когда её закрыли в этой комнате.
  Часов у неё не было, а настенные часы тоже остановились. Казалось, прошло не менее шести-восьми часов.  Там наверху наверное уже начался рабочий день, тем не менее, за дверью кабинета, в коридоре, по-прежнему было тихо.
– А что, если позвонить домой, – подумала она и, подойдя к письменному столу, подняла телефонную трубку. Вместо гудка, который должен быть перед набором номера, мужской голос произнес: 
 – Для обеспечения связи, набирите на телефоне свой служебный код. –
  Анна положила трубку и отошла от стола.
  Прошло ещё немало времени, когда она почувствовала необходимость в посещении туалета.  Подойдя к запертой двери, начала стучать в неё сначала тихо, потом сильнее и, наконец, изо всей силы. За дверью никого не было: было тихо.
   Анна попробовала найти на столе телефонный внутренний справочник и позвонить дежурному, но не нашла. Все ящики стола были закрыты.
  Отчаявшись, она снова подняла трубку телефона в надежде кого-то попросить о помощи, но в трубке опять пробасило:
 – Для обеспечения связи, наберите на телефоне  свой служебный код.-
 
  Выхода не было, оставался один вариант, которым и воспользовалась Анна, – это кадка с фикусом.
   Облегченно вздохнув, пленница легла на диван и, поджав под себя колени, вскоре заснула тревожным сном.
      
 – Проснитесь, гражданка Носова, – тряс её за плечо сотрудник НКВД:
 – Собирайтесь с вещами. Вас отвезут туда, где вы и должны быть, – закончил он.
 – У меня вещей нет, – ответила Анна, поправляя помятое  платьице.
 – Я готова!  А, по поводу Ивана Петровича вы могли бы что-нибудь сказать?
 – Какого Ивана Петровича? – буркнул сотрудник.
 – Моего мужа, Носова Ивана Петровича. –
 – Я такого не знаю. Там, где вы будите теперь,  всё объяснят.  Живее, живее, гражданка, – подтолкнул он её.

 Через коридор, по которому накануне она шла,  они вышли на улицу. Там стоял «воронок», в который и посадили Анну.
 
  Она не знала, что с ней собираются делать: никто ей не объявил, что она арестована, что везут её в Бутырскую тюрьму, что её обвиняют в укрывательстве «врага народа»  –  её мужа. Не знала Анна, что ей уготовано 8 лет сталинских лагерей, плюс десять лет ссылки в казахстанских степях

 Между тем «воронок» остановился во внутреннем дворе Бутырской тюрьмы, или, попросту, «Бутырке». После проведения всех положенных тюремных приёмных процедур, Анну отвели в камеру № 49, где ей предстояло познать  все прелести тюремного быта.
 
  Что испытывает человек, когда его лишают свободы и за ним захлопывается железная дверь тюремной камеры?
  Страшное чувство овладевает им.
  Ограниченное пространство существования, за черту которого нельзя не только выйти, но и  увидеть что-нибудь кроме кусочка неба.   Беспомощность в действиях наваливается, как надгробная плита, давя достоинство плененного, превращая его в нечто. Даже самоубийство становится непреодолимой проблемой.
 
 Хорошо, если в камере есть другие заключенные … Если же это - одиночка, считай, что ты заживо похоронен и лязг захлопывающейся двери камеры панихидным звоном колокола затыкает твои уши вдруг наступившей тишиной.

К счастью, небольшая камера, в которую втолкнули Анну, не оказалось пустой. В ней находились четыре женщины: Мазурова Антонина Михайловна, Кубяк Анна Алексеевна, Певзнер Раиса Сауловна, Еремина Анна Ивановна.

  Новую камерную подругу встретили молча, пристально разглядывая и ожидая каких - либо новостей с воли.
 
  Дни потянулись невыносимо медленно, а ночи были чересчур длинными.
 – Где мои дети? – эта мысль беспокоила Анну постоянно. Она написала заявление, в котором просила сообщить о судьбе детей и передала его следователю.

  Следователь, – молодой русский парень, и Анне казалось, что где-то в глубине души он понимает  её невиновность и относится к ней доброжела-
тельно.
  Этого нельзя было сказать о других следователях, которые вели следствие её камерных соседок.
 Придя с допросов, они рассказывали об издевательствах, унижениях и инквизиторских методах дознания. 

  Спустя неделю, она окончательно потеряла надежду узнать, что-нибудь о детях и написала новое заявление на имя тогдашнего наркома НКВД  Ежова Н.И.: 
               «Народному комиссару внутренних дел
                т. Ежову.
                Бутырская тюрьма, от арестованной
                А.В.Носовой
               
             З А Я В Л Е Н И Е.
      
« 28.08. с.г. я была арестована, а двумя днями раньше 26.08.с.г. был арестован мой муж - Носов.
 У нас остались дети: мальчик 9 лет и девочка 7 лет, которые остались дома и, по-видимому, сейчас совершенно одни. Что с ними и где они находятся мне неизвестно, и, как мать, естественно, страшно переживаю. Писала заявление следователю, на которое ответа пока  не получила.
        Не зная причины ареста мужа и меня, очень прошу вас до выяснения дела принять участие в определении моих детей в нормальные условия.
Подпись;          А .Носова,     камера 49,      1.09.37 г.»
      
 Не могла знать арестованная мать, что её дети  в ту же ночь, когда её увезли на Лубянку были отправлены в Даниловский монастырь, переоборудованный в закрытый приёмник-распределитель, по сути дела, в тюрьму для несовершеннолетних детей «врагов народа»

 
 Допрашивали Анну через день. Но никаких обвинений арестованной не предъявлялось кроме единственного:   «Жена врага народа», которая не сообщила о преступной деятельности своего мужа в соответствующие органы.»
 
  Анна такого обвинения не признавала:
       – Как мой муж, Иван Петрович Носов,  может быть «вгом народа», если он сам плоть от плоти этот народ?  Если б вы знали, какой он прекрасный человек, как он любит простых людей и ненавидит подлецов. Даю на отсечение голову, что он честнейший сын своей Родины, а не враг её! -
И она продолжала:
– А, как он любит меня и заботится о семье, если б вы только знали … -

  Следователь закрывал ладонью рот, но глаза выдавали его улыбку.
 – Гражданка Носова, ваша любовь к мужу, или его отношение к вам, не может быть оправданием вины перед Родиной. Защищая преступника, вы становитесь соучастником преступления, – пытался он остановить её красноречие.

 Недавний студент юрфака МГУ, следователь понимал, что говорит арестованной сущую чушь: защита мужа  не квалифицируется, как соучастие, но ему поручено сфабриковать уголовное дело на эту наивную женщину, чтобы отправить её в лагерь.– Меньше жалости, больше объективности, – говорило ему начальство. Но где взять эту объективность, если её нет?
  Не знал следователь, Юрий Иванович Копылов, что через 20 лет встретится с этой женщиной, но уже в другой обстановке и по другому поводу.
 

 На одном из допросов Анне был задан вопрос:- Знакома ли ей фамилия Радзивиловский?-
        – Да, я знала человека с такой фамилией. С Радзивиловским мой муж познакомился в Симферополе, когда работал там Первым секретарем крайкома партии.
       Александру Радзивиловскому было 18 лет, когда он  стал вожаком комсомольской краевой организации. Мужу рекомендовали его как смелого, решительного, напористого и активного товарища, после чего он получил от крайкома партии путевку на работу в крымскую Губчека.. Помнится, спустя некоторое время, Иван Петрович Носов вручал ему местный орден «Красного знамени» за разгром  националистической группы, действовавшей в Крыму.
       Вернувшись с допроса в камеру, Анна вспомнила крымский эпизод с зимним пальто Ивана.


 Дело было поздней осенью. Муж ходил в старом, сильно поношенном зимним пальто и не хотел его заменить. Сколько не уговаривала его Анна – всё напрасно.
 – Ваня, разве тебе не стыдно носить пальто с заплатками на рукавах? Ты же «первый» человек в крае; на тебя люди смотрят и судачат  между собой, – распалялась она.
 - Потому и не хочу менять, что смотрят. Заменю последним, а не первым. Мои сослуживцы пока все ходят в старых. Вон и со-сед наш Иван Богданов, тоже большой начальник, глава крымского крайисполкома, в старом пальто, – защищал свою позицию муж.
 Однажды ночью, когда в доме все уснули, Анна выскользнула в коридор, огляделась и прислушалась: было тихо. Раздевалка Носовых и Богдановых находилась в коридоре и была общей. Подойдя к вешалке, она нашла пальто мужа, сняла его и вместе с ним вышла из дома.
  Деревья шумели от мелкого дождика, но она, не обращая на это внимания,  побежала  по аллее  в дальний угол сада,  где  ещё  днем  вырыла яму и спрятала лопату.
 Свернув плотнее пальто и, бросив его в вырытую яму, закопала землей и сверху присыпала пожелтевшими листьями.
 Замерзшая и мокрая вернулась в дом и залезла в постель под одеяло к мужу, который спал, как убитый.   
       Утром, когда Иван собрался на работу и вышел в коридор, на вешалке не оказалось его пальто. Разразился скандал.
 – Ты не снимала с вешалки моё пальто? – спросил он у жены
 – Нет, – ответила она коротко.
 – Может, брала пуговицу пришить?- 
 – Нет! – повторила Анна.

 О случившемся сообщили в краевую Ч.К.:
– Ночью в особняк Первого секретаря крымского крайкома залезли воры и украли его пальто-.
  Первым на место  происшествия приехал  Александр Радзивиловский.
 Он осмотрел дом, чердак и сад, но,  к счастью  Анны,  пропавшего пальто не нашел. Переговорив с членами обеих семей, Радзивиловский составил протокол и уехал.
 Ивану Петровичу заказали и сшили новое пальто, отчего Анна ходила довольной. О случившемся стали забывать.
 И вдруг, два месяца спустя, муж, придя с работы, сообщил Анне, что Радзивиловский со своими чекистами нашли вора и задержали, но при попытке к побегу, вор был застрелен.
 
Похитителем пальто оказался вор – рецидивист, житель Феодосии, разыскиваемый милицией.
       – Этого не может быть! – вырвалось у Анны, но она сразу замолчала.
 – Почему не может быть? – парировал  Иван Петрович.
– Наши чекисты научились неплохо работать.-

 Две недели Анна мучилась: рассказать мужу правду или нет?  В конце-концов решила рассказать.
 Иван Петрович пришел в бешенство. Он ходил взад-вперед по комнате, сцепив за спиной  руки.   - Как ты могла, Анюта, пойти на это? –
 И больше она не услышала от него ни слова.
 Он ещё долго не мог простить её поступка. Несколько недель почти не разговаривал с ней и не принимал прежних женских ласок.

 
 - Зачем следствию понадобился Александр Радзивиловский? – переходя от прошлого к настоящему, спрашивала себя Анна.
   
 Перед освобождением Ивана Петровича от обязанностей секретаря  Ивановского обкома,   Ежов назначил Радзивиловского  уполномоченным  НКВД по Ивановской области вспомнилось ей.

              «Тюремный лазарет»

  В первых числах ноября в Москве выпал первый снег.Узники определили это по крышам
противоположных домов.
 Из окон камер землю не видно: мешают «намордники» – специальные каркасы на окнах.
  В камере № 49 стало заметно прохладнее. Анна, сидя на нарах в своём летнем платье, куталась в тоненькое тюремное одеяло. Хорошо, что соседка, – Тоня Мазурова, арестованная тоже по делу  мужа, дала ей вязаную кофту, тем не менее, всё равно было холодно. Единственную вентиляцию-оконную форточку не стали открывать и от параши, стоявшей за её нарами в углу, сильно пахло хлоркой и мочой, хотя она была закрыта деревянной крышкой.

 Утром, после подъема, заключенных водили в общий туалет, чтобы умыться и оправиться; в остальное время суток для оправления нужды и была предназначена эта параша.

  – Анна, – обратилась к ней Тоня, – мне кажется у тебя температура: лицо багровое в белых пятнах и кашляла ты всю ночь.
 Тоня подошла к двери, обитой жестью, и стала стучать по ней кулаком.
 – Надзирательница! – крикнула она, – у нас в камере больная.
 Открылась створка «кормушки»  и женский голос пробасил:
  – Ну, что там у вас? -
  – У нас больная в камере, – повторила Тоня.
  – Хорошо,- ответил бас, – я доложу.
 
  К вечеру пришли две женщины-заключенные, осмотрели больную и отвели в тюремный лазарет
 Тюремный лазарет представлял ту же камеру, но вместо нар стояли железные кровати, замурованные ножками в цементный пол, рядом  железная тумбочка, тоже заделанная ножками в пол.
 Особой примечательностью было отсутствие параши, а вместо неё под кроватями виднелись туалетные горшки, или, как их называли, «вазы».
 
  Анну положили на матрас и подушку, набитые соломой, накрыли одеялом. Она бредила.
  То ей казалось, что она на казенной даче в Ломах,  вблизи Иванова, куда они всей семьей уезжали на лето. Там сын гонял на велосипеде, подаренном ему на день рождения, а дочка тоже хотела кататься, но её ноги не доставали до педалей, и она ревела от этого и кричала во всё горло.
 То она видела себя в крепдешиновом черном платье в ложе ивановского областного театра вместе с Иваном, то домохозяйкой в квартире нового дома, прозванного «подковой», где они жили, когда муж  работал в Иваново.
 
Приходя в сознание, она понимала, что все её виденья – это прошлое, а настоящее разрублено одним махом и разбросано в разные стороны.
 – Где муж? Где дети? – она всё ещё не знает этого.
 Лампочка на потолке светила прямо в глаза и ей казалось, что избавиться от этого света невозможно, как и избавиться от всего того, что случилось с ней.

 Через несколько дней ей стало легче; она огляделась и увидела, что в лазарете вместе с ней еще несколько коек с больными.
  На одной из коек в углу лежащая женщина и тихо стонала. Её соседка объяснила Анне, что эту женщину принесли после допроса: следователь переусердствовал – сломал ей все пальцы на правой руке.
  Не успела соседка закончить рассказ, как дверь  открылась, и в лазарет вошёл следователь Анны – Копылов.
 Он глянул вокруг, увидел свою подследственную, подошел и присел на край койки:
 – Здравствуйте, Анна Васильевна, – мягко произнес следователь.
 – Мне сказали, что вы стали чувствовать себя немного лучше, поэтому я решил вас навестить и кое-что сообщить. Первое и главное – дети ваши живы и, как мне сообщили, здоровы. Они находятся в детском приёмнике-распределителе здесь в Москве. Второе – следствие закончено, и дальнейшая ваша участь будет решаться уже не мной. Это всё, что я хотел сообщить. А теперь, выздоравливайте! – сказал Копылов и положил возле её подушки небольшой пакет, который до этого держал в руках.
– Здесь несколько штук мандарин. Когда скушаете, постарайтесь выбросить незаметно корки, – закончил он.
 – Большое спасибо вам, – поблагодарила Анна и добавила. – Примите мое заявление с просьбой выдать мне теплую одежду. –
Она протянула следователю листок бумаги. Вот это заявление:
                Следователю НКВД      
                от А.В. Носовой, камера № 49.

                Заявление.
       Прошу вашего ходатайства о выдаче мне  одежды, т.к. я во время ареста была в одном платье. Простудилась и болею.
                А.В.   Носова.

 Копылов взял заявление, встал и, не оглядываясь, вышел из тюремого лазарета.


   " Это есть его последний и решительный  бой…"
 
          Два дня спустя, после прихода следователя, Анну выписали из лазарета, и она вернулась в камеру № 49.
       Перед этим ей выдали тюремную одежду: стеганую телогрейку, серые холщёвые рубашку и юбку, кирзовые ботинки на резиновой подошве.
       Надев свои обновки и кирзовые ботинки на белые носки, она не смогла по достоинству оценить новые наряды, поскольку нигде не было зеркала, но подумала:
– Узнал бы Иван её в таком наряде? Где он теперь? Может рядом, здесь в Бутырках?-

  Но Ивана Петровича вместо Кремля, объявленного посыльным, доставили в Лефортовский следственный изолятор.
   В машине марки «Бьюик», ожидавшей его при аресте у подъезда, кроме двух охранников, Иван Петрович увидел третьего сопровождающего и немало удивился, узнав в нём Александра Радзивиловского.
 – Доброй ночи, Иван Петрович! – поприветствовал его третий сопровождающий.

- Сдайте своё оружие, – Радзивиловский протянул руку, принимая от арестованного браунинг.
 – Вот мы и снова встретились. В какой раз ?-
  Усмехнулся  он  и сам  же ответил:
 - Думаю, что не в последний….-
  И пряча браунинг  арестованного продолжил:  .  – Иван Петрович, объясните мне, пожалуйста, почему в сентябре 1931 года на заседании бюро МК партии вы не поддержали мою кандидатуру на руководящую должность в Управление НКВД по Московской области? А ведь первую путёвку в органы Ч.К. Крымской АССР я получил от вас и неплохо потом себя зарекомендовал, работая в Брянске, Витебске, Гомеле, Минске, в Москве, наконец. Отмечен правительственными наградами: например, орденом «Красного знамени», но уже не Крымской АССР, а СССР, за разгром «Промпартии», а также таких отщепенцев,  как Кондратьев, Чаянов и других. А в прошлом году орденом  «Знак Почёта». Не думайте, что в Симферополе, я не знал, что ваша жена сама похитила и спрятала  пальто. Не мог же я в то время привлечь к уголовной ответственности жену Первого секретаря крайкома Крыма? Теперь другое время. Уверен, что она сама нам расскажет буквально всё и кое-что ещё, – Радзивиловский злорадствуя, потер руки.   
  -Что касается вора-рецидивиста, которого я пристрелил  тогда, – туда ему и дорога, – закончил он, когда машина уже въезжала во двор следственного изолятора.

 Арестованный всю дорогу молчал.  Его отвели в одиночную камеру, и когда дверь камеры за ним захлопнулась, Иван Петрович сел на единственную табуретку, (т.к. железная кровать была поднята к стене и закрыта на замок), и сочно выругался матом:
– За такого гада, которого я сделал чекистом Крыма, меня расстрелять мало! –
 
  Он вспомнил, что до назначения Радзивиловского в Ива-ново, последний работал заместителем С.Ф. Реденса, – начальника Управления НКВД по Москве и Московской области, жена которого Анна Сергеевна Аллилуева была родной сестрой Надежды Аллилуевой – покойной жены Сталина.

 27 июля 1937 г в газетах было опубликовано Постановление ЦИК СССР о награждении С.Ф. Реденса,  А.П.Радзивиловского,  Г.М. Якубовича, С.И. Лебедева и других чекистов орденом Ленина.
   Тогдашний уполномоченный НКВД по Ивановской области -  Стырне, рассказал Носову подробности награждения.
        В начале 1937 года Радзивиловский получил задание от заместителя Ежова - М.В. Фриновского провести расследование дела комбрига Медведева, арестованного за антисоветскую деятельность.  Радзивиловский добился от арестованного, – а он это умел делать, – «неопровержимых фактов» о центре большого антисоветского заговора в командном составе Красной Армии.
 Объединив другие сфабрикованные  данные, полученные  подобными методами, Радзивиловский  передал Ежову материалы дела о заговоре в высших эшелонах армии, которые срочно были переадресованы Сталину.
 11 мая 1937 года заместитель наркома обороны Тухачевский был смещен с должности и назначен командующим Приволжским военным округом, а через 15 дней был арестован. В те же дни были арестованы военные специалисты: Якир, Уборевич, начальник Военной Академии Корк и другие.

 Иван Петрович не всему тогда поверил, что рассказал ему Стырне, но теперь всё яснее вырисовывалась роль Радзивиловского в провокационных арестах ни в чём не повинных людей..
 - Ясно, что  Радзивиловский  только исполнитель,  а кто закопёрщик? Кто заказчик этого политического "бурелома"?
 Заказчиком мог быть только один человек в стране, – это Сталин.
 Иван Петрович не мог ответить на вопрос:
 – Какую цель преследует Сталин, считая, что все его бывшие товарищи и соратники в одночасье стали врагами народа,?-

  -Значит, курс партии резко меняется и рулевой поворачивает штурвал в другую сторону,- размышлял Иван Петрович и делал выводы:
  Рабочее революционное движение, которому он посвятил всю предыдущую свою жизнь, рушится, как карточный домик. Неоправданные репрессии история свяжет с коммунистическим движением, которое будет отвергнуто и похоронено на вечные времена. Парадокс, но факт – никто иной, а сам Сталин, своими действиями, обрекает социальную доктрину коммунизма на гибель и становится её первым могильщиком.-
               
             «Визитеры в Лефортово»

 Допросы с пытками не сломали Ивана Петровича.    Он  понял, что жизнь заканчивается, и принял верное решение: уйти из неё с достоинством.   Сделать это было почти невозможно. Ему вывели из строя кисть правой руки и, вместо подписи, он выводил на следственных протоколах волнистую линию левой. Некогда черные кудри превратились в снежную шапку, подпаленную снизу до живой кожи. Казалось, на теле не было свободного места от синяков и ссадин. Один глаз вытек и вместо него образовалась окровавленная рана. Он стонал, но не кричал.
   Нельзя было понять, почему его пытают и бьют если он подписывал все протоколы допросов, которые давали ему на подпись, при условии, что в них не было других фамилий.
 Было ясно – чем быстрее закончится следствие, тем скорее наступит развязка.
  Оценивая свои оставшиеся силы,  был доволен тем, что никого не оклеветал, никого не продал, хотя и продавать-то не было за что.
  Даже к болям Иван Петрович как-то попривык. Единственной не проходящей болью оставалась Анна и дети. Ему было абсолютно ясно, что свою семью больше никогда не увидит, а так хотелось, хотя бы во сне.
 Но сон тоже дозировался в зависимости от настроения следователей, а потому ему в обрывках сна не снились ни Анна, ни дети.
   
    Наконец, следствие, по-видимому, завершилось. Уже несколько дней конвойный не кричал в коридоре: – Заключенный, Носов, на выход!-    
   
    Как-то после обеденной баланды, только что забрали нетронутую миску, открылась дверь одиночки и в камеру первым вошёл Радзивиловский, а за ним Лазарь Каганович.
   Первый гость беглым взглядом окинул внутренность камеры, подошел к арестованному и ощупал его. Носов брезгливо отвел его руки и присел на табурет.
   – Александр, принеси ещё один табурет, – обращаясь к Радзивиловскому, попросил Каганович, – и пока можешь быть свободным.-

 – Здравствуй, Петрович! – начал Лазарь Моисеевич.
 – Я пришел к тебе, как к старому другу и хочу, чтоб и ты был со мной откровенным. Критика на пленуме обкома в Иванове не должна поссорить старых товарищей. Надеюсь, мы найдем общий язык. Кстати, я смотрел сегодня твоё дело и не увидел там чего-либо серьезного. Сейчас многие дела пересматривается  и за отсутствием состава преступления прекращаются. По просьбе твоей жены, Анны, я сделал запрос в Военную коллегию...-

   Каганович врал. Судьба Носова была решена и Военная коллегия Верховного Суда СССР не могла изменить это решение. Она его только оглашала.
 
   – А разговор у меня  следующий, – продолжил Лазарь Моисеевич,
   – Помнишь наши разногласия на пленуме МК партии по сносу Храма Христа Спасителя? Ты был против сноса; ссылался на его культурную ценность, на то, что он построен на народные деньги в честь победы в войне 1812 года. Надо признаться, что я во многом был согласен с тобой, но не во всём. Мы – атеисты, и наша культура не должна строиться на религиозной базе. Поскольку ты был секретарем МК по промышленности, напрямую тебя этот вопрос не касался.  Большинство поддержало моё предложение о сносе и возведении на его месте Дворца Советов.
    В этой связи, в твоём деле было обвинение в поощрении тобой поповщины и религиозного культа. Я настоял, чтобы убрали из дела этот факт. Одновременно хочу, чтобы он не обсуждался и в суде. Не желаю, чтобы моя фамилия фигурировала где-либо по этому вопросу. Дело сделано, и тема должна быть закрыта навсегда. Прошу тебя, Иван, забыть о ней, – Каганович замолчал, вынул зубочистку и стал ковыряться в зубах.

 - Не думал, что ты такой подлец, Лазарь! – посмотрев одним оставшимся глазом на него, сказал Иван Петрович.
 – Не бойся, сукин сын, не выдам я тебя.   Когда-нибудь люди разберутся в том, что мы натворили. А теперь пошел вон из камеры, а то от твоего смерда дышать нечем.- Пленник встал с табурета и показал рукой на дверь камеры, которая вдруг открылась и в её вбежал Радзивиловский, который стоял за дверью и подслушивал весь разговор.
– Арестованный! Возьмите себя в руки, –закричал он, вставая между Кагановичем и Носовым.

 Незваные гости поспешили покинуть камеру, громко хлопнув дверью.


            «Приговор и исполнение»   

Если не считать сегодняшнего дня, кратковременных встреч в кабинете у Сталина и последнего пленума Ивановского обкома партии, то с Кагановичем Носов был близок  и откровенно обменивался мнениями, в том числе три года назад на Семнадцатом съезде партии..
Носов тогда был избран в Президиум съезда, куда также были избраны государственные и партийные функционеры: Сталин, Молотов, Ворошилов, Куйбышев, Хрущёв, Крупская, Берия, Каганович, Постышев, Чубарь и  ряд других власть предержащих в ВКП(б)  деятелей.
.      Из бесед с Лазарем Моисеевичем уже тогда  было видно, что Каганович, сын сапожника, быстро приобщился к власти, приобрел имперские замашки и научился сладко словить в адрес своего кумира – Сталина.  Не только Каганович,  сам Иван Петрович, выступая на съезде с докладом несколько  раз положительно упомянул имя Сталина, как вождя и «великого рулевого».
 Но, когда на съезде решался вопрос о выборе Генераль-ного секретаря партии, он, памятуя предсмертное письмо Ленина, характеризующие личность Сталина, отдал свой голос С.М. Кирову и о своих симпатиях рассказал тогда Кагановичу, считая его близким другом.
  Надо сказать, что последний не разделял его симпатий к Кирову.
  Сейчас Носов мог предположить, что его откровения, высказанные Лазарю Моисеевичу стали известны Сталину.
 - К сожалению, мы больше любим вождей, чем друзей, – заключил он.
   Иван Петрович не знал, что посещение его Кагановичем было предпоследним днем его жизни.

       Назавтра, 27 ноября 1937 года, Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР, во главе с председателем Военной коллегии В.В. Ульрихом, его заместителем В.О. Матулевичем и членом коллегии А.Ф. Горячевым (так называемой «тройкой») вынесет вердикт о его вине: «Создание в Иваноской области антисоветского  диверсионного центра правых; а также повстанческих отрядов для вооруженной борьбы против советской власти».
   Дело рассматривалось без адвоката, свидетелей и права на обжалование, и закончилось в течение двадцати минут. Всё свелось к одному вопросу Ульриха:
  – Вы подтверждаете показания, которые давали на допросах в НКВД?         
        – ДА! – ответил обвиняемый, и на его изуродованном лице возникло что-то вроде улыбки. Возможно, Иван Петрович в этот момент вспомнил о жене и детях, а, может, дал оценку своей судьбе: – За что боролся, на то и напоролся! -
   Он не ошибся, приговор гласил: - Расстрел!!! –
  Ему было всего сорок девять лет.

        Осужденного под конвоем вывели из комнаты, где заседала «тройка» и спустили в подвал здания.
  Вместе с ним  оказались ещё четыре человека: Председатель народных комиссаров РСФСР
Д.Е. Сулимов, Нарком легкой промышленности СССР – И.Е. Любимов, нарком земледелия –  Н.А. Кубяк,  приговоренные к расстрелу, и четвертый
– Р.И. Решетов к десяти годам советских лагерей, который потом и рассказал о послед-них часах жизни Ивана Петровича Носова.
 
  Сопровождающий конвоир вёл его по длинному коридору, в конце которого горел яркий свет, привлекающий всё внимание осужденного. В пяти-шести метрах от этого света, справа в коридоре находилось что-то вроде ниши, возле которой он машинально остановился и глянул в её темноту. Может быть, ему показалось, но перед ним вдруг чётко возникло лицо Александра Радзивиловского и их взгляды встретились.
 – Не останавливаться!  Вперед !– крикнул конвой.
  Иван Петрович сделал ещё два шага и в тот же  миг прогремел выстрел – это было последним, что он услышал в своей жизни…

      
        «До встречи через восемнадцать лет»

   Несмотря на тюремные толстые стены и административные заслоны, различная информация в бутырские камеры всё же просачивалась.
        Из отрывков разговоров надзирателей, из рассказов вновь прибывающих арестованных маленькими ручейками стекалась она в камеры.
    Слухи проникали и в камеру № 49, где к началу декабря количество арестантов возросло до девяти человек.
         Например, откуда-то стало известно, что восемь женщин из девяти, заочно, без вызова в суд, приговорены решениями «тройки» к различным  срокам  и  их  вот-вот должны этапировать в Казахстан, во вновь создаваемый под Акмолинском лагерь для жён «врагов народа».
        Акмолинск, или по-казахски – Ак-Мола – переводится, как Белая Могила.(Ныне это столица Казахстана - Астана.)

 – Я была в тех краях, –со вздохом произнесла одна из соседок по камере и пропела:
- Степь, ты степь кругом…-
Летом зной, выше тридцати пяти по Цельсию, выжженная трава в степи с плешами солончаков. Горячий, как в русской печи, воздух, ветром поднимает с земли и гонит клубы пыли. Тушканчики прыгают, как у нас кузнечики. Тушканчики – это такие степные зайцы с длинными задними ногами. Из живности - ещё суслики, змеи; в небе орлы  свою добычу высматривают. Зимой – снежные бураны и мороз до сорока градусов…
 – Как же там живут люди? – спросила одна из женщин с верхних нар.
 – Живут, привыкли. Лошадей, овец разводят: раньше они в основном кочевниками были. Теперь, дальше за Акмолинском, в Караганде, каменный уголь нашли, железную дорогу построили... -
       

   Тем временем, наступила третья декада декабря, приближался новый 1938 год. В Москву пришла настоящая русская снежная зима и вместе с ней окрепли морозы.
        В тюрьме стали топить, и в камере № 49 стало теплее, от-чего и в душах женщин немного потеплело.
    Много ли человеку надо для счастья?  Счастьем было и то, что из камеры прекратили вызывать на допросы и подвергать унижению и пыткам.
   Женщины ждали этапирования в лагерь и надеялись, что там будет легче.
    – Будем работать, – рассуждали они. А в работе и горе сглаживается.-

  Накануне дня этапирования, в камере появились сотрудники НКВД для оглашения приговоров. Один из них зачитал следующий текст:
 – Приговорены к 8 годам исправительно-трудовых лагерей плюс с поражением в правах и спецпоселением сроком на 10 лет: Носова Анна Васильевна, русская, 1903 года рождения, село. Алексеевка, Воронежской губернии, Мазурова Антонина Михайловна, русская, 1905 года рождения, г.Москва; Кубяк Анна Алексеевна, русская, 1899 года рождения, г.Брянск;  Певзнер Раиса Сауловна, еврейка, 1896 года рождения, г.Гомель; Еремина Анна Ивановна, русская, 1894 года рождения, Владимирская губерния; Островская Надежда Михайловна, русская, 1915 года рождения, г.Томск; Межина Екатерина Ивановна, русская, 1902 года рожде-ния, г.Самара; Попова Зоя Александровна, русская, 1906 года рождения, город Самара.
 Последняя приговорена к 5 годам ИТЛ плюс с поражением в правах и спецпоселением сроком на 8 лет:   
 Есть вопросы?  Вопросов нет, всем всё ясно, - отвечая сам себе, закончил он и добавил:
 - Завтра все, кого я назвал, должны быть готовы к отправке в лагерь.- 
 
 Утро выдалось солнечным, ясным и морозным. Внутренний двор Бутырки до асфальта очищен от снега, и его сугробы ровными кучками сложены напротив тюремного здания, из которого вывели около двадцати заключенных-женщин.
  Они ёжились от холода и напрасно притаптывали ногами, чтобы согреться.
 Сопровождавший их конвой, из пяти человек инородцев, с перекинутыми карабинам через плечо, перебрасывался между собой фразами на азиатском языке и тоже приплясывал от холода.
  Вдруг за тюремными воротами раздался гудок автомобиля и не успели женщин оттеснить к стене здания, как они открылись и во двор въехал автофургон, на борту которого было написано «ХЛЕБ».
  Фургон остановился у входа в здание. Двое из охраны открыли его заднюю дверь и опустили лестницу, по которой стала спускаться на землю новая партия арестованных. Это тоже были женщины.
  Последней из фургона спустилась молодая дородная женщина, судя по одежде, крестьянка.
   На ней был хорошо сшитый жупан, на голове серый пуховый платок, на ногах валенки с галошами. Она держала на руках грудного младенца, закутанного в старое ватное одеяльце.
 – Ребёнок на камеру нельзя! – подбежал к ней и закричал один из конвойных.
 – Куда же я его дену? – спокойно спросила прибывшая, глядя сверху вниз на плюгавенького конвоира.   
   – Мой не знает куда. Камеру ребёнок нельзя, – повторил он и схватился руками за спеленённого малыша, стараясь вырвать его у арестованной.
 По-видимому, последняя не собиралась отдавать своё дитя и попыталась разжать пальцы конвоира, но тот крепко вцепился и не отпускал руки.
 Несколько секунд они боролись за право овладеть младенцем. Ребёнок громко заплакал. Тогда женщина вдруг нагнулась и зубами впилась в руку конвоира. Тот закричал от боли, отпрыгнул от обидчицы на два шага, и в ту же секунду, сбросив с плеча карабин, с размаха нанёс удар его прикладом по голове плачущего младенца.
 Наверно, он хотел ударить женщину, но второпях промахнулся.
 Маленький сверточек упал на асфальт и плач ребёнка прекратился.
  Кто-то из стоящих рядом арестованных женщин вскрикнул, затем наступила гробовая тишина. У вмиг побледневшей, как снег, матери младенца подкосились ноги и она, как сноп, упала рядом со свертком, из-под которого змейкой побежал по покрытому инием асфальту ручеёк крови.
  Анне Васильевне сделалось плохо: её стошнило. Она видела, как и её подругам, которых вывели для отправки в лагерь, было не по себе.
  Через несколько минут порядок восстановили: мать с трупиком младенца унесли на носилках; конвойного разоружили и, по-видимому, арестовали.  Вновь прибывших арестованных поглотила тюрьма, а тех кто ждал отправки, затолкнули в авто-фургон с надписью на борту «ХЛЕБ» и отправили на станцию Москва-сортировочная, где  их ждали  грузовые «вагоны-теплушки».      (продолжение следует)

      P.S.  От автора:
      
      « В 1938-39 г.г.  дело Ивана Петровича Носова следственными органами было пересмотрено и признано сфальсифицированным. Н.Ежов и  А. Радзивиловский были арестованы и впоследствии расстреляны.  Однако, по причине внутренних политических  дрязг и войны в Финляндии, а затем и Великой Отечественной войны, оно пролежало на полках до 27 ноября 1955 года, когда  Военная коллегия Верховного Суда СССР отменила приговор и дело Носова И.П. было прекращено за отсутствием состава преступления.
            Анна Васильевна и её лагерное начальство, конечно, не знали, что по следствию её муж был оправдан в начале 1939 года и поэтому вернулась в Москву через 18 лет, отбыв  свой срок в Казахстанском лагере, названном «АЛЖИР» (Акмолинский лагерь жён изменников Родины) полностью.