Счастливое у меня было детство.
Однажды папа купил по дешевке домик в небольшой деревне. Там близко речка, красотище, лес... Не смотря на то, что денег он зарабатывал порядочно, на путевки куда-то за границу, раскидываться не хотел. У мамы всегда был целое лето отпуск и папа был доволен, что мог посылать нас на отдых аж на три месяца отдыхать на природу.
Мне повезло. Других отдыхающих, с детишками, хватало, так что компания была веселая. Многие дома в деревне, которые наконец покидали старики, стали использовать как летнюю дачу те, которые вступали в наследство, или рады были подхватить домишко за мизерную цену. Осталось и несколько деревенских семей, у которых осталось хозяйство. По ближним лужайкам ходили коровы, каждое утро кукарекали петухи и повсюду валялись какашки какого-то либо животного или домашней птицы.
Мы с мамой приезжали в деревню очень рано, когда другие дети еще сидели в городе в ожидании отпуска родителей. В нашем конце деревни была одна выжившая «ферма». У ее владельцев была дочь моего возраста. Пока не наехала остальная городская детвора, я играла с Леной, с этой крестьяночкой. С одной стороны мне с ней нравилось. Я чувствовала свое превосходство над ней. Я замечала какие у нее колхозные платьица в то время когда я носила яркие шортики, которые я считала очень модными. Ее бело розовенькое личико сияло, иногда сквозь легкий слой грязи. У меня были игрушки над которыми она с восторгом склоняла свою рыженькую головку. Она всегда все делала как я велела. Ей от меня доставалась грязная работа. Я никогда не стеснялась говорить ей, что от нее неприятно пахнет сараем. Я помню как она некоторые вечера, когда уже было сумрачно, пыталась умыться, но ее громко кто-то звал быстро идти домой.
Особенно под конец лета, когда собирали урожаи, Лена не могла играть. Она то полола, то гнала коров, то ходила в ягоды, которые ей-же потом надо было обрабатывать. Ее брали на рынок, рано утром, продавать молоко, молочные продукты, ягоды, грибы, овощи и все остальное с огромного огорода.
Позже, приезжали городские дети. Я днями носилась с ними. Лена часто присоединялась, покончив с домашними делами. Она у нас была игрушкой. Мы называли ее как хотели. Я тоже обзывалась и мы все смеялись. Кроме Лены... Мальчишки всегда очень пошло шутили и задирали ей платье. А мы, девчонки, только стояли в сторонке и хихикали. Если мы стояли достаточно близко, мы видели ее протертые до дырок трусы.
Если моя мама слышала, как мы на Лену обзывались, очень сильно ругалась. Она была очень справедливая. А я не понимала почему мама злится. Ведь все смеялись и я смеялась. Так ведь Лена наверное и не обижалась сильно, ведь она все равно потом приходила с нами играть.
Когда мы потихоньку росли, я оставалась худой щепкой, бесформенной девчонкой. А Лена наливалась и с каждым годом на ней появлялись новые признаки сочной женщины. У меня вылезли позорные пупырышки грудей и я с гордостью думала про их рост при каждом больном прикосновении к ним. А у Лены уже созрели круглые мягкие купола, увенчанные розовым кружочком про середине, который при прохладном прикосновении становился маленькой розовой почечкой. У Лены не было купальника и плавать она никогда не научилась, хотя выросла у речки. Однако мне довелось изучить ее расцветающее тело, когда я уговорила ее сходить покупаться в укромное местечко. Мы купались нагишом, как русалочки.
С годами, Лена появлялась реже. Я еще заходила к ней в начале каникул, пока все не наехали. Ей давали много работы. У нас в хозяйстве самое тяжелое делал папа. А воду из колодца мне тягать и подавно никогда не разрешали. А Лене приходилось. Она мне давала покрутить рукоятку, непонимая почему это меня так радует. Потом она тянула полное ведро воды по назначению.
Мальчишки превратились в пацанов, забушевали гормоны и они стали вульгарнее. Уже не в шутку они пускали на Лену руки. Все мы стали грубее и бессовестнее. Лена больше с нами не играла.
Наш домик начал пустеть и летом. Папа по дешевке продал его хорошим друзьям.
Я начала жить другой жизнью. Наконец поступила, загорелась большими компаниями, ночной жизнью. Пиво, мобильные телефоны, клубы, дискотеки и пацаны сквозь сигаретный дым. Учеба страдала, страдало и мое здоровье.
Побледневшую и похудевшую отправили меня родители на дачу, в тот самый дом. 6 лет с того как я прощалась с детством и Леной. Я глянула на калитку в ее двор. Я постучалась в огромную, замызганную дверь. Мне открыла Ленина отвратительная мама.
- Она здесь уже давно не живет, - на мой вопрос о Лене ответила тетка.
Оказалось Лена жила уже с семьей, в каком то поселке не сильно далеко от деревни. Два часа я колесила на своем стареньком велосипедике, который мне еще папа на 10ый день рождения подарил. Велик скрипел, а мне болели ноги. Но меня гнала мысль о Ленином лице. Она, как и я, обрадуется увидев подругу детства, ведь запоминается только хорошее, а обиды забываются. Наконец я доехала. Деревня или поселок, черт поймешь, оказалась длинной пыльной, песчаной дорогой по обе стороны которой выстроились цветные домики с садами или огородами. В конце, с которого я въехала, был задрипанный магазинчик, двери которого то и дело хлопали. Покупатели серые, невзрачные. Я вспомнила Экспобел, блестящий богатством, и от убогости этой холупки у меня защемило в сердце. Сельское уныние и усталые ноги слегка подкашивали настроение но я легко развеселилась, опять нагоняя себе образ Лены. Лена, хозяюшка, посадит меня за стол после того как познакомит со своей семьей. И мы будем вспоминать наше светлое детство.
Наконец я нашла дом с названной Лениной мамой цифрой. Такой как все, покрашенный в два цвета – голубой и желтый. Я стояла под большой вишней, которая росла по ту сторону забора но щедро свесила свои ветви на улицу, будто предлагая прохожему полакомиться. Я как будто не была еще готова к воплощению образа Лены. Вдруг из дома вышла девушка и меня поразило ее круглое торчащее пузо. Это была Лена. Она была в простом платьице, таком как всегда носила в детстве, в цветочки. Перед ней выбежала малютка лет четырех, что-то бормоча. Не обращая внимания на детское лепетание, Лена молча подошла к колодцу. От ее движений веяло печалью. Лена открыла дверцу колодца, ее плод плотно прижался к доскам и она еле доставала до рукоятки.
Мое тело само по себе тронулось с места и я мигом оказалась возле взрослой Лены. Я взяла из ее руки рукоятку и как в детстве, с восторгом, крутила, крутила, крутила... Когда я вылила воду в предназначенное ведро, я подняла на нее взгляд, готовая к восторгу хозяйки.
Я поняла что она меня узнала потому, что удивления на ее лице не было, но на ее лице ничего не было... Я остолбенела. Она пристально и серьезно смотрела прямо мне в глаза. Даже малышка, такая же рыжая как ее мама, почувствовала мое горе разочарования. Она притихла, прижалась к маме. Где улыбка? Где яркое, солнечное счастье видеть девчонку с которой когда-то бегала по лужам?
От внезапной горечи и обиды я почувствовала как болят с дороги ноги. От жестяного разочарования я не двинулась с места даже когда она, ничего не сказав, закрыла дверцу колодца и потащила к дому полное ведро, слегка покачиваясь на бок.
К моему облегчению она вышла опять но стала на месте и смотрела на меня без крохи чувства в глазах. Лицо то-же – круглое, милое и конопатое. И те-же мелкие, непослушные кудряшки, которые она строго уязвила в хвост. Пропал блеск, который когда то мелькал в детских глазах...
- Лен, ты меня не узнала?
- Узнала... чего-же нет? – тихо, без выражения ответила она.
Тут ее бледный взгляд перекинулся на что-то за моей спиной.
- Поесть готово?
Я услышала грубый мужской голос. Он исходил от невзрачной особи. Он глянул на меня мелкими блеклыми глазами, посажеными на небритой красной роже, и громко топая ногами вошел в дом. Шея красная, окаймленная белым следом от майки. Плечи слегка накаченные.
Из под гипноза отвращения меня вывела Лена. Она глухо сказала «Пока» и как тень, неслышно исчезла в доме.
Я стояла на чужом участке. Мне стало страшно как ребенку в темном лесу, стало холодно. Закололо в горле и защипали глаза. Земля под ногами расплылась, мне показалось я стала ниже ростом. Я доплыла до калитки по этому колышущимся яву. Наконец я яростно крутила педали, чтобы мчаться быстрее от обиды, от горя. Хотелось чтобы ногам было больнее...
Наталья Петровна еле успела войти в домик как из комнаты донеслось приглушенное рыдание. Та комната была отведена дочке ее подруги, которую прислали сюда в воспитательных целях. Наталья вошла в комнату. Девушка лежала на кровати, ее сотрясали приступы рыдания. Только через несколько минут Наталье удалось вытянуть из девчонки ответ
- Ой, Наталья Петровна, - жалостно скуля выдавила сквозь слезы девушка, - я кого-то так сильно обидела...
Она призналась звонким, завывающим голосом, наказывая себя прямотой признания, покончив с заблуждениями.
- Ты же только приехала, как ты успела кого-то обидеть?
- Ой, - опять обреченно, глубоко протянула девушка, - это произошло очень давно...