2
Таня не спала. Прислонившись к стене и прислушиваясь к шумевшему за окном дождю, думала о детях. Как они там? Не будь сложных переломов руки, давно бы уехала домой и сама присмотрела за ними или хотя бы помогла Василию. Обещал не пить. Может, и не будет... Конечно же не будет, пыталась убедить себя, содрогаясь от порывов усиливающегося ветра; он стегал по окнам потоками дождя. Детям надо приготовить, накормить их, а еще постирать. С утра до ночи хлопоты... Когда там пить? Хорошо, что ему дали отпуск за свой счет. Справится как-нибудь, не ребенок.
Прислушиваясь к непогоде, Таня осторожно поправила на груди руку в гипсе, потрогала холодные пальцы, пошевелила ими и, не почувствовав боли, облегченно вздохнула. Как-нибудь перебьемся без денег, зато малыши будут присмотрены. Не обидит их Вася. Отец ведь... А вдруг не выдержит - выпьет? И заныла душа, и рванулась домой, словно кто позвал ее. Отчего бы? Темная ночь. Да и дети уже спят... Но тревога уже уселась на плечи и придавливала к земле. Тело знобило.
"Надо быстрее домой, - окончательно решила Таня. - Завтра же попрошусь у главврача проведать деток. А сейчас, конечно же, они спят. Олежка во сне шевелит губками, точно грудь сосет. Покормил ли его отец кашкой? Катюша сама попросит кушать. А Олежка..."
Прихватив зубами воротник больничного халата, Таня снова прижалась горячим лбом к холодному стеклу: тревога ее одолевала.
"Почему же так ноет и частит сердце? - пыталась она докопаться до истины. - Что оно чует? Неужто беду? Да ну, какая беда ночью?" - Прервав тревожные мысли, неслышно подошла к своей кровати и легла. В палате было тихо: женщины на соседних кроватях спали.
Через дверное стекло в палату проникал слабый свет.
“Олеженька... Сыночек... - шевелила Таня губами, стягивая левой рукой на груди халат. Ей было холодно: зябли руки, особенно пальцы сломанной руки, мерзли ноги. Что делать? И ей захотелось уже сегодня, сейчас же, сию минуту, быть дома, с детьми. - С ними что-то случилось... Что? Да нет же, вздор! Уже поздно. Олежка спит... Завтра увижу его...”
Прикрыв ноги одеялом, Таня поежилась, снова ругнула себя за дурные мысли, ничего, кроме смуты, не дающие, и прикусила до боли горячие губы. "Исхудает ребенок, - расслабленно подумала. - Едва ли Василий сумеет сделать все, как положено. И Катенька еще тоньше станет. Дети мои родные..."
Прислушиваясь к тихим шагам в коридоре, Таня беспокойно повела глазами, в которых почти месяц жила тревога. Бледное осунувшееся лицо и сама вся, словно подросток: худенькая, настороженная, точно птица с перебитым крылом, подвешенным на марлевой повязке. Пожалей кто - так и зальется слезами, и выльет их много, очень много.
"Убежать... - мелькнула пугливая, как огонек свечки, мысль. - А что? Утром, чуть свет, снова прибежит. Лишь посмотрит на детей, лишь притронется к Олежкиным ручкам, узнает, что он здоров, накормлен, и прибежит обратно. Пешком. Какие ночью автобусы! Так и будет мчаться по городу с подвязанной рукой, не останавливаясь ни на секунду. Ей непременно надо быть там, с ними... Но... но почему надо? Не вчера, не позавчера и не завтра, а сейчас, вот в эти минуты? Ведь дети уже спят... А Вася? Спит ли он?"
Сбросив рывком с себя одеяло, Таня поднялась, села, склонив на колени голову: она видит перед собой Олежку в белой с голубыми петушками распашонке, в той самой, в которой он был последний раз, когда она уезжала в больницу; он тянет к ней ручонки и громко смеется, выставив зубки и сузив синие, как васильки, глаза.
Ночь, перечеркнувшая все законы и устои дня, властно витала над уставшими людьми, спавшими и бодрствующими, умиротворяя их своей глубокой тишиной. Но Таню она пугала. К чему-то прислушиваясь, она осторожно опустила с кровати ноги, нашла тапочки, обула их и вышла в коридор: там, в конце его, за столом сидела медсестра и что-то писала.
- Что, не спится? - спросила она, увидев Таню. - Поздно уже. Отдыхать надо.
- Можно с вами посидеть, Полина Викторовна? Тяжко что-то, точно беду чувствую.
- Глупости говоришь. - Полина Викторовна подняла голову и увидела осунувшееся Танино лицо с темными кругами под глазами. Еще раз выразительно глянула на нее и покачала головой: - Небось, за ребятишками скучаешь? Не надо волноваться: твое состояние передается им.
- А от детей передается матери? - измученно спросила Таня, думая о своем.
- А как же? Кровные ведь люди, из одних клеточек, - делилась своими знаниями опытная медицинская сестра. - Я всегда чувствую, если что с моими мальчишками происходит. Как и все мамы. Закон природы.
- Меня сегодня что-то беспокоит. Дайте таблетку. Беду чувствую. Ох, чувствую...
- Какую беду, Танюша? - улыбнулись из-за толстых стекол очков добрые глаза пожилой женщины. - Дело идет к выписке. Да и муж завтра явится с ребятишками. Увидишь их - и все тревоги как рукой снимет.
- Мне надо сейчас домой, - прошелестела одними губами Таня. - Отпустите хоть на часик. Никто не узнает. К рассвету прибегу. Пожалуйста! Послушайте, как сильно бьется мое сердце. Никогда такого не было.
Взглянув на Таню и увидев ее растерянное лицо, Полина Викторовна поспешно открыла шкафчик, достала пузырек и накапала в стакан с водой двадцать капель валерьянки.
- Выпей и успокойся. Не одни ведь дети. Да и спят они. Сама еще дитя, хоть няньку приставляй, - добродушно ворча, подала Тане стакан.
- Да, спя-я-т...- как-то странно протянула Таня. - Должны... Может, Василий что... - и замолчала, пресекая свою мысль, чтобы не излить ее до конца перед чужой, хотя и очень доброй женщиной, годившейся ей в мамы, а то и в бабушки.
- Что, плохой отец? - повернулась к Тане Полина Викторовна. - В отсутствие матери все папаши добреют. А как же? У них появляется ответственность за детей. Мой Петр вырастил троих. Я на ночное дежурство, он - к ребятишкам. Выросли парни. Лучше не надо. А твой?
- Мой?.. - Тане не хотелось ворошить прошлое да и настоящее, глядевшее на нее из граненого стакана хмельными глазами, и ответила, чтобы прекратить неприятный для себя разговор:
- Мой тоже...
- Вот видишь. - Полина Викторовна взяла у Тани пустой стакан. - Иди спать. Как же, пришла беда - открывай ворота. Придумать все можно и настроение себе испортить, - шелестя бумажками, поучала Таню Полина Викторовна. - Не годится.
- Мне надо домой... Сейчас же... Отпустите. Или я убегу.
- Ты что, Татьяна? - сразу же посуровело лицо медсестры. Она сдвинула очки на лоб. - Отдыхать надо. Утро вечера мудренее и его надо дождаться.
Словно послушный ребенок, Таня поднялась и, не сказав больше ни слова, пошла по длинному полутемному коридору, миновав свою палату.
- Таня, куда потопала? - услышала за спиной беспокойный голос Полины Викторовны. Подняла голову, осмотрелась и поспешно вернулась, направляясь к своей палате.
... Сергей в страхе метался во дворе в поисках какой-нибудь подставки, чтобы самому залезть в разбитое окно, откуда несся отчаянный крик Василия. Двор был пуст.
"А ведь в дверь можно постучаться", - мгновенно сообразил и, обогнув угол дома, взлетел на ступеньки и кулаками забарабанил в мощную дубовую дверь.
- Вася! Открой! Это я... Открой же!
- Олежка-а-а!.. Танечка-а-а!.. - неслось из кухни, раздирая душу. - Помогите хоть кто-нибу-удь... Помоги-и-те-е-е...
Сергей бил в дверь уже ногами.
- Открой же, Вася! Быстрее! Это я...
Дверь распахнулась. Сергей увидел обезумевшего Василия. Он держал на руках безвольное красное тельце сына.
- В больницу!.. Скорее!.. - закричал он, натыкаясь на табуретки и прижимая Олежку к себе.
- Где одеяло? - Сергей опрометью забежал в спальню и вынес покрывало. - Искусственное дыхание надо делать. Клади его. Я умею. Давай сюда. Быстра-а-а!
- В больницу, га-а-д! Немедленно! - ревел и метался на кухне Василий. Он сорвал с вешалки куртку и накинул ее на плечи.
- Ребенка заверни... Я на улицу. Машину остановлю. А ты выходи...
Сергей выскочил во двор.
- Спасите сы-ы-на-а-а! - отчаянно рыдал Василий, заворачивая в покрывало мертвого Олежку. - О, спаси-и-те-е-е его, добрые люди-и-и...