1.
Всё было не так. С самого утра. Разбилась чашка. Любимая, конечно. Отключили воду, и Марине пришлось, нелепо изворачиваясь в ванне, скупо поливать себя из ковшика согретой в кастрюльке водой. То, что поползла «стрелка» на колготах, было уже ожидаемо и закономерно. Еле втиснувшись в автобус, с глухим раздражением отметила, как по начищенным с вечера полусапожкам, прошлись ноги пассажиров, прорывающихся к выходу из душного нутра салона.
Когда Марина, так же наступая на чьи-то ноги, была вынесена толпой из автобуса под навес остановки, на улице начался дождь. И не сказать, что ниоткуда: еще с вечера небо затянуло клочкастыми, неряшливыми сизыми облаками. А зонт, заботливо приготовленный после услышанного по радио прогноза, так и остался лежать на тумбочке в коридоре двухкомнатной хрущевки, называемой «жилье». В таких крошечных квартирках можно переночевать, но жить..Жить нужно в своем доме. Когда за окном – сосновый бор или озеро. А лучше, если и то, и другое. И когда солнышко не прячется до полудня за соседней пятиэтажкой, а, едва проснувшись, золотистым мячиком выпрыгивает из-за горизонта, и спешит в дом. Туда, где деревянные полы хранят уютное тепло вчерашнего счастливого дня, и отзываются ворчливым скрипом на топот босых ног Алешки. Как давно это было..И было ли?
Марина торопливо бежала по улице, уворачиваясь от зонтов встречных прохожих, и чувствовала, как в душу медленно, но настойчиво заползает жалость к себе, замешанная на воспоминаниях о прошлом. Хотя, какое же это прошлое? Прошлое-это то, что прошло. А то, что возвращается в снах и в минуты душевной усталости, когда измученное тело начинает грызть зверек обиды и бессилия..Это не прошлое. Это - непережитое. Если бы удалось простить, может, и стало легче на душе. Но живуч этот зверь - непрощение.. Как крыса живуч. И так же, до брезгливого ужаса, отвратителен.
Марина вспомнила, как давно, много лет назад, еще ребенком, она была в деревне у бабушки. И там соседи травили крыс, расплодившихся на скотном дворе. То ли крыс было много, и на всех яда не хватило так, чтобы до смерти, то ли отрава попалась некачественная, но наутро, выйдя в огород, чтобы сорвать к завтраку огурцов, Маринка увидела крысу. Взъерошенный серый зверь, вытянувшись во всю длину своего тела, лежал у лужи воды, оставшейся после полива овощей у брошенного между грядок шланга. Розовые, голые пальчики с коготками в агонии гребли влажную мягкую землю. А сквозь оскаленные острые зубы сочилась кровь, смешанная с пеной. В глазах, полуприкрытых от невыносимой, предсмертной муки и ненависти, мутно плескалась боль и обреченность. Маринка, вскрикнув, понеслась со всех ног прочь, и, уткнувшись в мягкий бабушкин живот, долго плакала. От жалости к крысе. От страха и отвращения к ней же. И от горечи, что такое солнечное, радостное утро, было омрачено страшной картиной чьей-то, пусть и крысиной, но смерти. Тогда она, убаюканная бабушкиными словами утешения, согретая мягкими, ласковыми руками, еще не знала, что смерть, наверное, не самое мучительное в жизни. Гораздо страшнее затянувшаяся агония от предательства. Предательства самым близким и родным человеком.
-Смотри, куда прешь! - из воспоминаний и размышлений Марину выдернул хриплый, но зычный голос. Растерянно оглянувшись, она увидела, что зацепилась застежкой сумки за плетеную авоську грязного и, похоже, хронически пьяного или больного старика в драной куртке. Неизвестно, с какой помойки была добыта эта вязаная сетка-авоська «привет из 70-х», но наполнена она была вполне современным содержимым. С заплесневевшим батоном хлеба соседствовала бутылка кефира, упаковка с чипсами, несколько проросших луковиц и книга. Марина посмотрела на обложку. «Всемирная библиотека поэзии». Потом - на грязную, худую кисть руки со знакомой татуировкой «ЯЛТА». Ошеломленно оглядев владельца авоськи, недоверчиво прошептала:
-Сергей Палыч.. Это Вы?
Бомж, продолжавший ворчать и суетиться в попытке отцепить своё «богатство» от Марининой сумки, вдруг вздрогнул. Разогнулся, выпрямился и слезящимися подслеповатыми глазами вгляделся в её лицо.
-Марина? Сотникова? – хрипло спросил старик, закашлялся и поправил сползавшую на лицо вязаную шапчонку.
-Я, Сергей Палыч. Я… Марина растерянно продолжала вглядываться в до боли знакомое лицо своего учителя литературы. – Как же так?.. Как же вы..
-Да вот так, Мариночка..Вот оно как.. в жизни бывает.
Марина потрясенно смотрела в глаза бывшего учителя. Без привычных очков они казались какими-то детскими, беззащитными и жалкими. Тонкая серая кожа неряшливо обтягивала высокие скулы когда-то ухоженного и аристократического лица. Он был франтом, их классный руководитель и учитель словесности. Всегда чисто выбрит и надушен одеколоном с каким-то терпким и волнующим запахом трав и ветра. Высокую, стройную фигуру подчеркивал безукоризненно отглаженный костюм, и белоснежная рубашка с неизменным галстуком в мелкий горошек. Тонкая оправа стильных дорогих очков не скрывала серых, чуть раскосых, удивительно выразительных глаз. Волнистые, светлые, с легкой проседью волосы довершали безукоризненный образ учителя..Когда он шел по шумному школьному коридору, небрежно и элегантно неся свою кожаную черную папку с бумагами, бегающее-кричащее племя малышни затихало и уступало дорогу, а старшеклассники.. Девчонки приосанивались и улыбались, неосознанно кокетливо и очень по-женски. А мальчишки – нарочито небрежно здоровались, и ревниво провожали глазами того, в кого безоглядно и «навечно» были влюблены их одноклассницы.
Марина не была исключением. И, готовясь поступать на матфак, уроки русского языка и литературы считала не менее важными и любимыми, чем уроки математики. Так было не всегда. Когда в начале второй четверти, в девятом классе, вместо внезапно уехавшей на новое место службы мужа «русички», к ним в класс вошел новый учитель, изменилось всё. И отношение к ранее скучному предмету. И бесследно исчезла давняя неприязнь к общественным поручениям, когда Сергея Павловича назначили их классным руководителем. Теперь за право подготовить и провести литературный вечер, или выпустить очередной номер стенгазеты, между девчонками шла борьба. Как оказалось, Сергей Павлович отлично рисовал. И когда он легкими и точными движениями карандаша или фломастера правил заголовки или текст в стенгазете, его обступали школьники и говорили..говорили. Обо всем. И это было самое главное, самое непривычное и ценное - с Сергеем Павловичем можно было говорить обо всем. Он серьезно и внимательно выслушивал. А потом давал совет. Ненавязчивый и разумный. Он был старше, мудрее, но держался при этом не снисходительно, а уважительно. Он единственный из учителей обращался к школьникам на «Вы». И уроки литературы стали одним из самых любимых предметов..
А еще были походы, в которых их учитель открывался с новой, незнакомой прежде стороны. Облаченный в потертые джинсы и простую, клетчатую рубашку, с гитарой, у костра он казался моложе и ближе. Однажды, когда, умаявшись за день, все лениво, уже полусонно беседовали у жарко полыхающего костра, Сергей Павлович попросил гитару у бренчащих какой-то немудреный мотивчик мальчишек. Провел пальцами по струнам..Прислушался. Чуть подкрутил колки, и заиграл. Что-то пронзительное и нежное, волнующее и успокаивающее одновременно. Потом запел, чуть глуховато, но верно:
-Над небом голубым..есть город золотой..с прозрачными воротами..и яркою звездой..
Стихли последние аккорды. Тишину ночного леса, казалось, ничто не могло потревожить. Вдруг, где-то совсем рядом, закричала-заахала какая-то ночная птица. Невольно вздрогнув, все как-будто очнулись от оцепенения.
-Сергей Палыч..Что это вы играли?- тихо спросил владелец гитары.
-Это песня на стихи Анри Волохонского. Называется «Рай». Её исполняет и, должен вам сказать, друзья мои, очень интересно исполняет, группа «Аквариум». Только солист, кажется, Гребенщиков его фамилия.., - Сергей Павлович задумался, убрал спадающие на лоб волосы. – Да-да, точно! Борис Гребенщиков. Так вот, он её поет талантливо, но не совсем правильно. Не «над небом», а «под небом».
-Да ну, разве это так важно? над» или «под»! Какая разница, Сергей Палыч! Главное-песня-то какая! Покажите аккорды, а? – мальчишки, галдя и толкаясь, обступили учителя. Сергей Павлович грустно улыбнулся:
-Да нет, ребята. Это очень важно. Когда-нибудь вы поймете - как это важно.. А аккорды, конечно, покажу. Вот, смотрите внимательно..
Воспоминания пестрой, шелковой лентой проскользнули в памяти. Но это тоже было – прошлое. А настоящее.. В него не хотелось верить. В нем Марина была уже не тоненькой девятиклассницей, с наивом и верой в « хорошесть» в задумчивых глазах, а взрослой, уже изрядно битой жизнью, женщиной. Но самым абсурдным, во что не верилось, никак не хотелось верить, было то, что их любимый Сергей Палыч – уже совсем не Сергей Палыч..
Марина не могла до конца осознать, что грязный, дурно пахнущий помойкой и болезнями бомж, это её любимый учитель. Школьное божество. Умница и франт. Казалось, что это какой-то абсурд, чья-то злая шутка. И, стоит лишь зажмуриться, а потом снова открыть глаза, и сразу всё станет на свои места. Бомж, наконец-то отцепивший дрожащими руками свою грязную авоську от Марининой сумки, опять станет чужим и незнакомым. А Сергей Павлович так и будет жить в памяти. Элегантный и интеллигентный. Такой, каким он был много лет тому назад.
-Пойду я, Мариночка. Пора мне.. – бомж суетливо и виновато отступал назад. Людской поток брезгливо обходил его. Кто-то проходил мимо равнодушно и молча , кто-то раздраженно и ругаясь. Но все без исключения старались не коснуться грязной куртки старика. Не из уважения, не из боязни толкнуть. А от нескрываемого пренебрежения и отвращения, которые искажали такие привычные, будничные лица. Лица людей из равнодушной толпы.
Марина оторопело смотрела вслед удаляющейся, ссутулившейся фигуре, и вдруг, сама от себя этого не ожидая, побежала следом, вцепилась в рукав и закричала, не стесняясь прохожих:
-Сергей Палыч, миленький, только не уходите! Прошу вас..Не уходите..
-Господи..Мариночка..Что это с вами? – усталые, измученные глаза подслеповато вглядывались в залитое слезами лицо женщины. - Кто вас обидел? Ну-ка, утрите слезы.. – грязная рука зашарила по карманам, вытащила кусок какой-то серой тряпицы и протянула Марине. Марина послушно взяла тряпку, отметив про себя, что не иначе, как она сошла с ума. Плачет навзрыд на улице, вцепившись в вонючую куртку маргинала, пусть и бывшего учителя, но.. И тут же это разумное «но» бесследно исчезло, смытое горькими слезами под сочувствующим взглядом близоруких глаз.
-Мне плохо. Очень плохо и страшно. Сергей Павлович, пожалуйста, не уходите.. Пойдемте ко мне..Прошу вас..
2.
Через пару часов в маленькой, но уютной и чистой кухне, в серой блочной хрущевке, сидели двое. Худой мужчина с седыми, давно нестрижеными волосами, в ярко-голубом махровом халате. И женщина с заплаканным лицом. На столе, в чашках с желто-золотистыми подсолнухами, остывал нетронутый чай.
- …А потом, когда я всё – таки вызвала Юру на откровенный разговор, он мне и признался. Во всем. И что пытался забыть её. И что хотел сберечь семью. И что думал, что сможет начать всё сначала. Жить, как раньше, со мной и Алёшкой. Но, мол, как видишь - не смог! И что, решив расстаться, не виделись они почти два года. И эти два года он не жил.. А просто терпел жизнь.. А потом.. Потом она позвонила ему. Сказала, что звонит, чтобы попрощаться. Уезжает на ПМЖ то ли в Австрию..то ли в Германию.. Я не помню.. –Марина всхлипнула. - Ничего не помню. Кроме глаз его пустых..чужих совсем.. равнодушных. И этой фразы: «Прости, если сможешь. Ухожу. Если хочешь, на развод подай сама. А мне он не нужен. Да мне вообще ничего больше в жизни не нужно - только быть с Настей. Люблю я её. По-настоящему люблю.»
Марина закрыла руками лицо и зарыдала в голос:
-Ненавижу! И его! И её, тварь такую, ненавижу! И любовь их подлую, «настоящую»! А со мной какая любовь была? Ненастоящая? Игрушечная, что ли? Значит, и Алешка, сынок, ненастоящий получается? И как мне теперь с этим жить? Как жить?? Не хочу.. Не могу я больше.. Будь они оба прокляты!...
Сергей Павлович молча встал, выплеснул остывший чай в раковину, набрал в чашку воды из-под крана, и протянул Марине:
-Выпейте, деточка. Не нужно так. Всё было настоящее. И любовь ваша. От неё ведь сын родился. Красивый, умный, правда? А такие детки только в любви родятся. Так что – была любовь. Только.. Так бывает, что она проходит. Почему? Куда уходит? Неизвестно это. Но нужно каждый день, каждый миг благодарить Бога за то, что ниспослал. Что дал прочувствовать её. Высший дар это-любовь. Понимаете, Мариночка?
Марина отняла ладони от опухшего от слез лица.
-Благодарить? А за что? За то, что сын без отца остался? Что живем с ним в этой трущобе, копейки считаем? За то, что Алешку в круглосуточный детсад пришлось отдать? За то благодарить, что я сутки напролет на двух работах убиваюсь, чтобы сына одеть-обуть, на ноги поставить?
Сергей Павлович осторожно погладил Марину по плечу:
-Что же, Юра совсем вам не помогает? А как- же алименты?
-А нет Юры! – Марина недобро усмехнулось. – Нет! Ни мужа у меня, ни отца у Алёшки нет!
-Не нужно так говорить, Мариночка. Развод, безусловно, тяжелая вещь, но..Не нужно вычеркивать из жизни людей. Неправильно это.
Марина остановившимся взглядом смотрела в окно. Там под дождем и ветром, бился ветками в стекло старый клен. Смотрела. Молчала. Долго. Потом хрипло прошептала:
-Нет, Сергей Палыч.. Как есть - так и говорю. Не понадобился развод ни мне, ни ему. Уже больше года я вдова. Неразведенная вдова. Разбились они. На машине. Вдвоем. Ехали на отдых. В Крым. А там дороги, как серпантин. И смеркается в горах рано. Что-то с тормозами, вот и...- Марина отрешенно смотрела на переплетенные по старой учительской привычке худые руки Сергея Павловича. На левой кисти синела знакомая со школьных лет татуировка «ЯЛТА».
Марина подняла глаза на учителя и сдавленным голосом спросила:
-Почему?
-Что почему, деточка? – Сергей Павлович внимательно смотрел на Марину.
-Я всё время хотела спросить у вас..еще в школе хотела..Почему - Ялта?
Сергей Павлович смущенно потер переносицу нервными худыми пальцами.
-Понимаете, Мариночка. Это не город..Вернее, не совсем город. Это воспоминание о первой любви. Впрочем, первой и единственной. «ЯЛТА» - означает «Я Люблю Тебя Арина». Аббревиатура.. Конечно, это кажется смешным и нелепым сейчас, но.. Хотя нет.. Разве может любовь быть смешной и нелепой? Я был совсем юн и романтичен. Мы познакомились на отдыхе, у моря. В одном маленьком поселке, недалеко от Ялты. И мне хотелось, чтобы любовь была не только в сердце, но и.. снаружи. Вот и придумал. Потом, правда, жалел, что сделал татуировку. Когда в школу пришел работать. Расспросы, да и вообще.. Но свести уже не мог. Это означало стереть имя той, единственной.. Но Вы продолжайте, Мариночка. Вам необходимо выговориться.
-А что еще можно сказать? – Марина тяжело вздохнула и нервно передернула плечами. - Юра с этой..своей..погиб. Наш дом пришлось продать, чтобы раздать долги. Слава богу, что осталось денег на эту квартиру. Так и живу. Только ради сына и живу. Иначе бы..- Женщина обреченно помотала головой.
-Нельзя так думать, Марина! Не то, что вслух произносить-думать, и то нельзя! – вдруг строго сказал Сергей Павлович.- Послушайте, что я сейчас расскажу.
– Вы знаете, Мариночка, что самое губительное в жизни? Привычка. Нет, есть вещи откровенно страшные: болезнь, смерть, предательство. Но привычка.. Казалось бы, что в ней плохого? Младшая сестра стабильности и порядка. Но нет. Она, как болото, затягивает наши тела и души. С утробным чавканьем и самоуверенной безнаказанностью. Есть привычка жить «лишь бы как». Не нравится нам наша жизнь, но нет! Живем! Вернее, думаем, что живем. Потому что так - привыкли. Менять что-то сложно. Нужно стараться, себя в чем-то ломать, заставлять, не потакать своим слабостям, а силы, и немалые силы прилагать, чтобы что-то изменить.. Проще ведь плыть по течению. А у русского человека есть еще и привычка страдать. Не бороться, не сражаться с обстоятельствами. А покорно, порой даже как-то болезненно упиваться своими страданиями. Находить себе оправдания. Это же так просто: мол, судьба! Или ,наоборот, не судьба! Но самое страшное - это привычка в любви. Когда она появляется, любовь исчезает.
Любовь-это и есть свобода. Свобода любить того, кого выбрало сердце. Жить с тем, без кого нет никакой жизни. Любовь дает силы человеку. Много сил. Столько, что их хватает даже на то, чтобы суметь отпустить любимого человека навстречу его счастью. Даже если сам не представляешь, как будешь без него жить..
Марина внимательно посмотрела на учителя.
-Да-да, Мариночка. Я знаю, что говорю. Всё в этом мире уже происходило до нас. Всё. Нет ничего нового, и в то же время, каждая жизнь, каждая история любви или ненависти, она пишется вновь..будучи уже рассказанной. Но – другими людьми. Ты думаешь, вот сидит перед тобой выживший из ума старик и рассуждает о том, о чем не имеет ни малейшего понятия?
-Да ну что вы, Сергей Палыч.. Я так не думаю! – Марина смущенно улыбнулась. - Я вообще уже ни о чем не дума.. - Ой! Я же опаздываю.. – Заполошно вскочив, она принялась беспорядочно метаться по тесной квартирке, роняя вещи и спотыкаясь о разбросанную в прихожей обувь. – Сергей Палыч, я скоро буду! Мне же в больницу срочно надо, ответ на анализы забрать! А то не успею! Вы никуда не уходите, пожалуйста! Дождитесь! Я скоро!
Хлопнула входная дверь, через минуту - дверь подъезда. Сергей Павлович подошел к окну, проводил взглядом бегущую по мокрому асфальту фигурку. Постоял, пока Марина не скрылась за углом соседнего дома, и, сутулясь, пошел в ванную комнату, где в большом розовом тазу мокла его давно нестиранная и крайне заношенная одежда.
Старательно перетирая между худыми, неловкими от артрита пальцами, вылинявшую ткань рубашки, он думал о том, что и сам много лет назад переживал то же, что и Марина. Как ему тогда казалось - предательство любимой жены. Вдруг, среди радужных мыльных пузырьков, ему почудился давний, старательно забываемый образ. Той, что смогла стать Единственной. А дальше воспоминания накрыли, как штормовой волной.. Сидя на краешке холодной чугунной ванны с облупившейся эмалью, он вспоминал. Вспоминалось всё. С самых первых дней. Море. Знакомство. Встречи. Свадьба. Вспоминал, как получили ордер и поехали смотреть свою первую квартиру. И, выглянув в окно на 17 этаже, ужаснулись и рассмеялись одновременно! Так далеко внизу осталась земля! А облака - совсем рядом. Даже казалось, что – под ними. И тогда они чувствовали себя – небожителями! Долго обустраивали своё жилье, любовно обживали. И жили – в любви. Жили долго и, тогда казалось, что счастливо. Или он чего-то не замечал? Не хотел замечать, нырнув в любовь и в страсть, как в море? Однажды, в один из апрельских дней Арина вернулась домой – чужая. Вошла и села напротив. Сердце его тогда на минуту замерло, а потом, почуяв беду, понеслось вскачь. И долго грохотало в висках, заглушая нарочито-спокойные слова жены о том, что в случившемся никто не виноват. Что так бывает. Часто. И не только с ними. Что она полюбила другого и уходит к нему. Что на развод подаст сама, а квартиру пусть разменяет он. Сергей слушал и не слышал, лишь до боли растирал на руке ту давнюю татуировку. Как-будто эта сине-фиолетовая наивная надпись, впечатанная в кожу много лет назад, могла помочь. Что-то изменить, и вернуть.
Арина ушла в тот же вечер, забрав с собой заранее собранный чемоданчик. Он молча помог ей донести вещи до такси, кивнул на прощание и вернулся в квартиру, которая теперь перестала быть домом. Дом, это ведь не жилплощадь. Не квадратные метры благоустроенного жилья. Дом - это состояние души. А у него теперь не было ни дома, ни души. И любви тоже не было. Не зря в народе говорят, что свято место пусто не бывает. На место любви пришла ненависть. Она не была святой, и даже не притворялась такой, а куражась, праздновала победу над любовью. И то самое святое место, где раньше жила любовь, превратила в погост.. Ненависть черной, скользкой и холодной змеей шевелилась под сердцем. Она прогоняла сон, и ненадолго замолкала лишь тогда, когда он заливал её «горькой». Не случайно называют водку – горькой. Горькая печаль.. горькая судьба.. горемыка. Вот и мыкал Сергей горе по свету, в попытках сбежать от самого себя. Сам был несчастен, и делал несчастными тех, кто пытался отогреть его душу. Помочь ему. Но не испытывал раскаяния, потому что казалось: «имеет право»!, да и вообще - «все бабы - дряни». И, пряча боль за эти глупые лозунги и клише, за демонстрируемую ненависть, незаметно спивался. Неуклонно и, в общем-то, охотно. Пришлось уйти из школы. Подрабатывал на стройке. Квартиру, доставшуюся ему в результате размена их Дома, в пьяном угаре продал, и вырученные деньги почти все пропил. На оставшиеся купил старый, покосившийся домик в дачном поселке за городом. Там и жил. Один.. А время равнодушно и бесстрастно, как костяшки на деревянных счетах, отщелкивало года.
Однажды, непонятно зачем, даже для самого себя, он выбрался в город. И в старом сквере, у школы, он увидел Арину. Она шла, держа за руку высокого мальчика-подростка, и что-то торопливо и деловито ему говорила. Мальчишка согласно кивал, а потом, легонько чмокнув мать в щеку, побежал в школьный двор. Арина помахала сыну вслед, и пошла к троллейбусной остановке. Сергея не заметила, хотя прошла мимо него всего лишь в двух метрах. Да если бы и заметила, то вряд ли узнала в грязном, трясущемся от похмелья старике, своего первого мужчину, бывшего мужа, гордость школы и предмет зависти подруг.
Сергей стоял, как оглушенный. Затем повернулся, поехал на вокзал.
Пить начал в пригородной электричке, заняв место у окна. Под брезгливыми взглядами пассажиров торопливо, зубами сорвал крышку с «чекушки» и опустошил её неряшливыми, жадными глотками. И вдруг, сквозь перестук колес и речитатив коробейников, он услышал тихую мелодию и слова..давно забытые слова:
«..Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят,
Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад..»
Он сошел на своем полустанке, в пьяных слезах, и сразу пошел к магазинчику. Увидел на ступеньках спящего Митьку, местного бомжа, давно уже набивавшегося ему в «друзья». Митька спал, свернувшись калачиком, и, то ли храпел, то ли хрипел в страшном алкогольном угаре. Тошнотворный запах давно немытого митькиного тела, хронического перегара и нечистот вызывал рвотные спазмы. Сергей торопливо прошел мимо. Остановился. Посмотрел на небо. Оно было темное и равнодушное. И на нем – ни одной звезды Вдруг неясный страх когтистой, холодной лапкой сжал усталое сердце..
Чуть не бегом вернулся к магазину. Вытряс из карманов все деньги, что были, и купил дешевой водки. Ему теперь было всё равно. Нет, было еще и больно. Нестерпимо больно вгрызалась в душу ненависть-змея, подхлестываемая обидой и чувством непонятной вины.
Закрыв за собой хлипкую, дощатую дверь домика-развалюхи, жадно припал к бутылке. Змею, что начала вгрызаться в сердце, нужно было скорее утопить..
…Очнулся от криков, нестерпимого жара, и боли в правой руке. Над ним пьяно причитал Митька-бомж, брызгая слюной и окатывая зловонием из насквозь пропитых и гниющих внутренностей:
-Ты ж чуть не погорел, красава! Чуть не погорел! Иду я мимо, думал зайду, может, не прогонишь, может, выпить у тебя чего есть, а у тебя дым с окон валит! Я – к тебе, а ты лежишь! Вона, рукав уже тлеет! Я тебя, красава, тащить стал, а ты хоть и худой, да тяжелый! Еле вытащил! – Митька глянул на полыхавший дом, хрипло выматерился, и еще на пару метров оттащил Сергея. – Ты, красава, зачем костер-то посреди хаты развел? Книги палил, фотографии какие-то. А? Фотографии-то ладно, книги зачем? А? Их же продать можно!
-Пшел вон..- Сергей со стоном перевернулся и ощупал руку. Ожог. Ткань дешевого синтетического свитера вкипела в кожу.
-Чего? Это ты что, а? Это как пошел вон, красава? – Митька зло цыкнул сквозь гнилые зубы. – Ты мне теперь жизнью обязан, слышишь? Не прогони меня от магазина ночью Нинка - сторожиха, и проспал бы я до утра на станции. А ты бы сгорел в пепел! Вместе мы теперь будем, понял?- Бомж компанейски хлопнул Сергея по обожженному плечу. – Не дрейфь, прорвемся! Вдвоем легче прокормиться! И пить веселей. Я на городскую свалку теперь езжу, там чего только нет! Договоримся с местными, будем им платить скока надо, а они нас пускать после себя будут. Понял? Меня держись, со мной не пропадешь, красава!. Помяни моё слово, - не пропадешь!...
3.
Сергей Павлович стоял у окна, и смотрел, как косые нити дождя под порывами ветра прошивают насквозь листья старого клена. А в голове монотонно и тоскливо стучало: «Почему?..Ну почему так, господи?.. Ведь жил – как человек.. Над небом голубым, - горько усмехнулся он, вспоминая свой Дом. На 17 этаже..А оказался даже не под небом..»
Хлопнула входная дверь.
В комнату вошел худенький светловолосый мальчик. Тихо поздоровался, и сел на диван.
В коридоре раздался стук, потом всхлип, хлопок дверью в ванную и шум льющейся воды.
Сергей Павлович смущенно улыбнулся и протянул руку мальчику:
-Ну что, давай знакомиться? Я – Сергей Павлович. А тебя как звать?
-Алеша.. – мальчик протянул ладошку и старательно, подражая взрослым, потряс руку Сергея Павловича. И тут же, тревожно спросил:
-А почему мама плачет? Всю дорогу из садика плакала..Когда воспитательница спросила, что случилось, она сильно заплакала и сказала, что заболела. И слово назвала..Такое, трудное слово, я такого не знаю..Но похоже на окно! – Алешка простужено сопел и расковыривал пальчиком маленькую дырочку на штанишках.
Сергей Павлович почувствовал, как внутри что-то оборвалось.
-Алешенька.. Ты говоришь, - «окно»? А может – «онко»?
-Да, - кивнул головой мальчик. – И там еще дальше было..совсем непонятное.
-Онкология..Третья стадия.. – Марина, с бледным лицом и пустыми, выплакнными глазами стояла в дверях. – Вот и всё.. Вот и всё..
Прошло два месяца.
Сквозь больничное окно на впервые выпавший в этом году снег смотрела женщина. Худенькую фигурку окутывал теплый голубой халат, с рисунком: белоснежные, кудрявые, похожие на барашков облака. Из-под косынки, повязанной на голове, выбивался коротенький ежик светлых волос.
На прикроватной тумбочке стоял пакет сока, заботливо замотанный в кухонное полотенце судочек, пол-литровая банка с супом, и глянцево блестело большое зеленое яблоко.
В палату заглянула медсестра:
-Что, Марин, твои были?
Женщина улыбнулась и кивнула:
-Ага, Надежда Ивановна, только что ушли. Опять принесли мне вон сколько еды! – она обвела руками свертки. –Куда же мне столько? Я и не съем..
-Да нет, ты ешь! Тебе поправляться теперь надо. Самое страшное позади.
Я что тебе скажу.. Я давно здесь работаю. Много чего видела. Так вот.. Когда человека любят, когда за него борются, когда его на этой земле держит любовь и ответственность - такие только и выживают. Нельзя бояться. Нельзя не верить. Озлобляться на весь мир за то, что ты - умираешь, а все живы и здоровы, - опасно!
Рак ведь не столько болезнь тела, а болезнь души. Жаль только, что упускаем мы душу..Спохватываемся, когда болезнь, опустошив душу, уже тело точит, грызет..
Ну да ты теперь ученая, и без меня знаешь всё, постояв на краю. Правда? – Медсестра приобняла Марину за плечи. – Твои домой-то пошли, вечером опять придут?
-Да нет, в зоопарк Алёшка деда потянул! Хочет увидеть огнегривого льва и синего вола! – Марина улыбнулась. – Ну, со львом-то попроще будет, а вот где дед Сергей синего вола ему найдет - это задача! Ну, разберутся как-нибудь, взрослые же мужики!
-Да, Алешка весь в деда! Похож! Такой же светловолосый и сероглазый, что сразу видно, как на них глянешь - родня! Не ошибешься! А ты, Марин, ложись, ложись. Еще набегаешься. Тебе больше спать нужно, сил набираться, чтобы выздороветь. – Медсестра помогла ей прилечь на кровать, тихо закрыла за собой дверь и ушла.
Марина долго смотрела в потолок, где маленькие трещинки складывались в какую-то загадочную, диковинную картину. И почему-то от этого было тепло и спокойно на душе. Почувствовав приближение сна, она достала из-под подушки маленькую икону, неумело перекрестилась и тихонько зашептала:
-Господи..Спаси и сохрани. Сына моего, Алешеньку. И Сергея Палыча. И меня.. Еще прошу,Господи, прости меня.. Не оставь милостью своею..
Она устало закрыла глаза.
Сон мягко и ласково обнимал измученное тело теплыми лапами, убаюкивал и настойчиво звал,уносил туда, где свет. И где нет боли и страха.
Но Марина опять открыла глаза, сунула руку под подушку, достала икону. Долго – долго всматривалась в неё, пока непрошеные слезы не затуманили глаза. Погладив образ тонкими пальцами с набухшими венами, она прижала икону к груди и прошептала:
-И еще прошу тебя, Господи.. Упокой душу раба Твоего Юрия.- Вздохнула, вытерла слезы, и прошептала :
- И Анастасии.