Испанский перебежчик
- Привет, тезка! – с порога обратился ко мне Мигель по-испански, изобразив приветствие кистью правой руки. Не обращая внимания на стоявших рядом со мной сотрудников, он продолжил:
– Ты не мог бы оказать мне услугу, о которой я буду тебе очень благодарен.
- А что за услуга? – спросил я, понимая, что этот сухой, но еще бодрый старик, с которым был едва знаком, пришел с чем-то очень важным, иначе не вмешался бы так бесцеремонно в наш разговор. Сотрудники переглянулись и отошли в сторону.
- Помнишь, я тебе рассказывал про то, что воевал в Голубой дивизии, а потом сидел в лагерях?..
- Да, да, конечно.
- Ничего, что я говорю с тобой по-испански?..
- Да нет, но лучше выйдем во двор, чтобы не мешать… - Взглядом я показал на любопытствующих сотрудниц.
- Я с тобой заговорил по-испански, чтобы они не слышали… Вопрос у меня такой: не мог бы ты сделать копию одного документа, так, чтобы там не было двух строчек?
- Какой документ?.. Какие строчки?..
Дрожащей от волнения рукой старик извлек из кармана пожелтевший лист бумаги.
- Вот здесь, смотри! Вот этих строчек мне не надо…
* * *
Читаю справку, вспоминаю его рассказ о том, как его 17-летнего испанского парня в 1942 году призвали в армию и вместе с другими земляками отправили на Восточный фронт, под Смоленск.
«Знаешь было по-собачьи холодно. Зима. А мы в одних шинелях и в окопах. Я стал думать: «Что мне плохого сделали русские? Почему я должен воевать за Гитлера? Убивать русских мне совсем не хотел. И когда ночью заступил на пост, я вместе с винтовкой переполз за колючую полосу к русским. Чуть не убили. Я кричу по-испански, они не понимают, а когда разобрались стали обнимать, отогрели у костра, накормили. Целый месяц я был в окопе с русскими. А потом… Потом захватили в плен много испанцев. И я вместе с другими русскими солдатами конвоировал их в город. По дороге один испанец меня узнал и заговорил по-испански, стал спрашивать про жизнь у русских. Мне бы промолчать, а я ответил. В городе, когда привели их, ночью меня разбудили и впихнули в барак, где были пленные. Потом была тюрьма, лагеря. 17 лет… Так что я хорошо знаю Сибирь и русские тюрьмы.
Нет, я никого не виню, - Мигель открыто смотрит мне в глаза, - русские тоже страдали многие невинно…» Но в его чистых карих глазах отражается душевная боль.
Лет двадцать он отработал на стройках, сначала рабочим, потом инженером. Услышав его историю, я легкомысленно воскликнул:
-Это такой материал для журналистов…
-Нет, нет, не надо, ради Бога!
-Но почему?
-После статьи обо мне, что вышла в «Огоньке», мне стало еще хуже.
-Да?..
- Поехал я в Испанию в родной город, не был с 1942-го. Виза туристическая, пришел через три дня в полицейский участок отметиться. Офицер полиции взял мой паспорт, повертел в руках и спрашивает:
-Вы испанец?
-Да.
-Живете в России… А вы знаете, что вы можете вернуться на родину, вам стоит только заполнить бумаги…
А секретарша, сидевшая там же за компьютером, ему говорит:
-Сеньор офицер ему это нельзя делать.
-Почему? – обращается к ней офицер.
-Он изменник родины, в 42-м перешел на сторону русских.
Вот так вот!»
- Мигель, а что разве не было реабилитации республиканцам? И Испанией до сих пор правят фашисты?
- Вот именно. Ты понимаешь, все вроде бы так и есть, реабилитация, демократия, но по организациям сидят все те же. И я для них изменник родины.
* * *
Читаю пункт, указанный старческим пальцем: «Был ли судим, отбывал ли наказание: «Судим, отбывал наказание в уголовно-исправительных учреждениях, лагерях для военнопленных с 1942 по 1959 г., как военный преступник реабилитации не подлежит».
- Что за разговор, тезка, конечно сделаю, киваю я, и отвожу затуманенный взгляд.
- Завтра вылетаю в Мадрид, старший сын уже там, - говорит бодро и радостно старик, прощаясь у выхода.