1.
Вот и октябрь почти прошёл… Ещё два-три дня, и ноябрь, а ноябрь уже почти что зима, хотя и считается осенним месяцем. Как-то быстро пролетел, промелькнул этот гол. Миновала тихая и грустная осень, промелькнула сырая и хлюпающая зима, которая как раз и была больше похожа на позднюю осень. Все они переболели всякими простудами, особенно тяжело болела Машка. И за всеми этими болезнями, беготнёй по аптекам и врачам, зима незаметно и кончилась. Даже Новый год – её любимый праздник – почему-то не запомнился.
А весна была суматошной. Дашка сдавала экзамены за девятый класс, и все они за неё волновались. У неё самой в этом году экзаменов не было. Те, кто выбрал её английский, сдавали нововведенный ЕГЭ. И по этому поводу она тоже нервничала, проводила бесконечные консультации, а в день экзамена вообще уехала к Светке, чтобы напрасно не переживать. Её присутствие на экзамене было не нужно, больше того, это самое присутствие строго запрещалось.
Но все в конце концов сдали успешно: и её ученики, и Дашка, и она наконец-то вздохнула с облегчением. Но тут приехала из своего молодёжного лагеря Машка, и оказалось, что уже июль, а ехать в отпуск им некуда. На дорогие путёвки её отпускных всё равно бы не хватило, а «дикарями», да с девчонками ей было страшновато. В итоге, несмотря на недовольное ворчание девчонок, поехали к Светке на дачу. Светка, вот кто позаботился о лете заранее - всем семейством поехали сравнительно дёшево в пансионат в Геленджик. Светка и ей предлагала, но ей как-то было то некогда, то с деньгами туго.
Дача у Светки была почти у Ладожского озера, стояла на отшибе, и до дачного посёлка нужно было идти тропинкой через лес. Сначала было непривычно и даже неуютно, потом привыкли, и даже понравилось – тихо, никого нет. Дачу Светка с мужем купили только в прошлом году и ещё не успели ею заняться. Участок был просторным, но совершенно заросшим и неухоженным. Видно, и предыдущие хозяева не спешили его обиходить. Яблоньки, кусты смородины и малины обитали, где придётся, поросшие какими-то высокими травами, среди которых угадывались полынь и крапива. Травяной газон стал похож на давно не скошенный луг. И всё-таки, была во всём этом какая-то необъяснимая прелесть – в запущенности, в оторванности от шумного города, в отсутствии цивилизации.
Правда, свет был, был и колодец с вполне пригодной питьевой водой – за это нужно было благодарить Светкиного мужа, Олега. Он и колодец расчистил, и установил в сарае генератор, а то бы пришлось сидеть вечерами при свечах. Впрочем, свет почти не зажигали – белые ночи ещё не закончились и были они не только светлыми,но и короткими. За сараем, в котором кроме генератора, лопаты и новенькой тяпки (Светкино хозяйственное приобретение) больше ничего не было, мать обнаружила крохотную теплицу, наскоро поставленную Олегом для Светки, и с удовольствием возилась там целыми днями, что-то подкармливая, подвязывая и поливая.
В небольшом, слегка покосившемся дачном домике они вымыли окна, повесили занавески, разобрали весь скопившийся хлам, и оказалось, что у них тут даже уютно. Обнаружились две небольшие комнатки, подобие кухни и даже небольшая веранда.В магазин они ходили на станцию через лес, и эти нечастые походы тоже были необычны. В городе бегали в магазин наспех, стараясь, чтобы ушло как можно меньше времени. А здесь шли не торопясь (да и некуда было торопиться), стараясь угадать названия деревьев и трав, слушая лесные звуки и шорохи. Однажды увидели зайца и восторгу девчонок не было предела – зайцев они прежде видели только в зоопарке… А белки здесь были непугаными и любопытными, людей совершенно не боялись и спускались по веткам ближе, чтобы рассмотреть своими бусинками-глазками, кто это там идет?
Вставали по утрам поздно, не раньше девяти, отсыпаясь за весь трудовой год. После завтрака мать обычно шла в тепличку, девчонки убегали в посёлок – там, на краю посёлка, было неглубокое озеро, где купалась и загорала вся дачная молодёжь. Вскоре у калитки стали появляться новые подружки и даже мальчишки. Чаще других приезжал на велосипеде светловолосый парнишка, кажется,Коля, и Дашка летела к нему через весь участок, не обращая внимания на крапиву.
- В городе все телефоны оборвут, - сказала мать. – Заневестились…
- Не оборвут, - задумчиво ответила она. – Ты забыла, у всех теперь мобильники.
Но что-то кольнуло в сердце, что-то зашевелилось в душе, какое-то непонятное, противное чувство. Хотелось, чтобы Коля приезжал не так часто. Или, чтобы Дашка не бежала к нему так радостно, бросив всех и даже не оглянувшись. Неожиданно для себя она поняла, что это – ревность, обычная материнская ревность. Такая же, какая была и у её матери. Когда в далёкой уже её юности звонили ей, мать первая снимала трубку и, подозвав её, старалась крутиться где-нибудь поблизости, чтобы слышать, о чём она говорит с внезапным кавалером.
После обеда мать ложилась отдохнуть, девчонки убегали к новым друзьям, а ей решительно не находилось никакого занятия. Однажды она, стараясь не потревожить мать, осторожно забралась по старой скрипучей лестнице на чердак. Чердачное окошко было пыльным и грязным, свет почти не проникал. На чердаке валялся всякий хлам – рассохшиеся стулья без ножек, какие-то ящики, старые пыльные учебники… В углу стоял большой фанерный короб и, откинув его крышку, она обнаружила там старые журналы. Стопками лежали «Огонёк», «Музыкальная жизнь», «Искусство кино», «Крокодил» и даже «Мурзилка». Журналы были все разрозненные, случайные. Она вытащила стопку пыльных «Огоньков» и несколько номеров «Музыкальной жизни», сдула с них пыль и так же осторожно по ненадёжной лестничке спустилась вниз.
День стоял тёплый, солнечный и она, вытащив продавленную раскладушку, устроила её прямо среди травы, соорудив подобие кресла. «Огоньки» были старыми знакомыми, когда-то она покупала в киоске «Союзпечати» точно такие. Она перелистывала пожелтевшие глянцевые странички, с удовольствием находя знакомые имена, фотографии, статьи и с лёгкой грустью вспоминая, что именно было в её жизни в год и месяц выпуска того или иного журнального номера.
«Огоньков» было немного, и она потянулась к «Музыкальной жизни». Эти журналы она никогда не покупала, да и в киосках они были редкостью в то время. Оказалось, что и здесь много знакомых имён и фотографий молодых ещё певцов, музыкантов, ставших известными и имеющих теперь громкую славу. Перевернув очередную страничку, она словно вдруг споткнулась. С фотографии на неё смотрело такое знакомое, ставшее почти родным, молодое лицо. Да это же… Это же мамин певец! Его голос звучал теперь в их доме ежедневно. К Новому году они купили себе общий подарок – недорогой музыкальный центр. Каждый мог теперь слушать, что хотел. Но часто, очень часто, им почему-то хотелось слушать именно этого певца. И ей,и девчонкам, не говоря уже о матери.
Она даже не сразу поверила и ещё раз посмотрела заголовок статьи, номер журнала, год выпуска. Да, это тот самый год, когда мать только-только познакомилась с её будущим отцом, а певец уже победил на престижном Музыкальном конкурсе, проходившем в Польше. Фотографий было несколько – певец на сцене, певец с какими-то молодыми ребятами и девушками, возможно, музыкантами, а может быть, поклонниками, певец за роялем… Она вскочила со своего импровизированного кресла, смахнув журналы, и почти бегом кинулась к домику.
Мать уже проснулась и неторопливо возилась на веранде.
- Мама! – крикнула она с порога, и, наткнувшись на испуганный её вскриком материнский взгляд, тихо прибавила:
- Посмотри…
Мать, вытерев руки, взяла журнал:
- Что там такое? Что ты так кричишь? Я думала, уж не случилось ли чего…
Неторопливо достала очки из кармашка фартука, надела их и, взглянув на страницу, охнула:
- Ох, боже ты мой… Где ты взяла? Надо же… Сколько лет… Нет, где ты это взяла?!
- На чердаке. Это прежних хозяев. Видно, им не нужны эти журналы, раз оставили.
- Не нужны? Ну, конечно, не нужны… Для них это просто старый хлам. Ты знаешь, как я искала этот журнал?! Как я его тогда искала! Нигде его не было, этого журнала. Я все киоски обегала, нет, нигде нет. А я знала уже, мне девочки сказали, что есть эта вот заметочка и фотографии. Нашла, наконец, в одной библиотеке. Заметку от руки переписала, потом мне напечатали на машинке. Она и сейчас дома есть, перепечатанная, там в чемодане. А фотографий не было. Ну, я попросила парня одного знакомого, у него фотоаппарат был, пошли мы в эту библиотеку. А там странички той уже нет! Аккуратно так кто-то бритвой всю страничку вырезал. И фотографии, и заметку. Тоже какая-то «поклонница». Я тогда прямо в библиотеке расплакалась. Библиотекарша, девочка молоденькая, сама чуть не плакала – ей и журнала жалко, и меня жалко. Так и ушли ни с чем. Больше я его и не искала, этот журнал. И вот, надо же… Ведь сорок лет прошло… Встретились мы с ним… Спасибо тебе.
Мать любовно погладила страничку, спросила виновато:
- Может… Света подарит его мне? Или он ей нужен?..
- Да, что ты, мама… Конечно, же подарит! И зачем он Светке?
2.
Светка приехала через неделю. «Со всем своим кагалом», по её же выражению. Сразу стало шумно, тесно и весело. Семилетняя Аленка и шестилетний Антон носились по всему участку, играя то в прятки, то в «пятнашки», то в бадминтон, весело вереща и хохоча от того, что лето, солнце и просто от избытка чувств и неуёмной энергии. Машка с Дашкой от них тоже не отставали. В чём-то они уже почти взрослые, её девчонки, а в чём-то дети детьми, думала она, глядя на их весёлую возню.
Олег деловито пытался тяпкой сбить хотя бы крапиву, чтобы детям было свободнее бегать по территории.
- Косы нет, – сетовал он, - вот мне бы косу… Надо будет купить, слышишь, мать? Косить-то я умею.
- Купим, купим, - рассеянно отвечала Светка. – И косу тебе купим, и трактор «Беларусь»…
Они сидели на крыльце, и Светка рассказывала, как отдохнули. Выглядела она хорошо: посвежевшая, загорелая.
- Жили в пансионате, там все готовое – обед, ужин. Номер у нас был семейный, на троих, Тошке раскладушку ставили. Пляж тоже хороший, чистый. А на рынок пошли за фруктами – мама милая, цены-то наши, домашние! Словно и не уезжали.
Она слушала журчащий Светкин голос и думала – как всё-таки ей повезло, что у неё есть Светка, почти сестра. Она всегда хотела, чтобы у неё была сестра. Хорошо, что есть Олег, и Алёнка с Антошкой. Ей было как-то особенно тепло в этой немного безалаберной семье. И мать их любила, и девочки.
Вот такой большой семьёй («В тесноте, да не в обиде», - сказала мать) они и прожили почти до конца августа. И за грибами ходили, и на озеро купаться, пока ещё было тепло, и разбитые коленки лечили, и старый гамак (нашёлся всё на том же чердаке) вешали…
По вечерам уже было прохладно, а по утрам над озером и над их домиком висел густой туман, и стало ясно, что лето подошло к концу и пора возвращаться в город.
Уезжать не хотелось, жаль было расставаться с полюбившимся местом и грустно оттого, что в городе они будут реже встречаться со Светкой – работа, семьи, да и расстояния в городе немалые.
До станции их провожал Коля. Хотя всем было ясно, что провожать он пришёл Дашку, но получилось,что всех. Антошка и Алёнка сразу прилипли к его велосипеду, и Коля поочерёдно вёз их на велосипедной раме до самой станции. И опять было понятно, что везти ему хотелось, конечно, Дашку.
В вагоне электрички, когда все расселись и угомонились, Антошка вдруг ни с того ни с сего сказал:
- А Коля, когда вырастет, будет лечить маленьких детей.
- Почему только маленьких? – спросила она, покосившись на Дашку. Но та сидела, подчёркнуто безразлично отвернувшись к окну.
- Потому что, маленьких детей лечить очень трудно, большие дети могут сказать, где болит, а маленькие не говорят, они же ещё не умеют, - пояснил Антошка.
- Значит, Коля хочет учиться в медицинском институте, Дашунь?
Дашка повернула голову и кивнула:
- В Педиатрическом. Я… тоже туда пойду.
Ну, конечно, подумала она, улыбнувшись, а как иначе. Ещё передумает за два года десять раз, глупышка.
Но Дашка, похоже, так не думала. Пока, по крайней мере. Дома она тут же вытащила учебники по химии и биологии, несколько раз сбегала в книжные магазины и библиотеку, узнавала про какие-то подготовительные курсы...
Больше её волновала Машка. Последний год в школе, а всё не может определиться, всё её кидает в то в одну сторону, то в другую. А время идёт. Не успеешь оглянуться – и вот он,май.
К первому сентября она купила Машке чудесный брючный костюмчик, Дашке – новые туфли.
- А себе? – укоризненно спросила мать. – О себе когда думать будешь? Молодая ещё…
- Потом, - отмахнулась она, и, конечно, забыла.
Первого сентября она проснулась от какого-то шороха, который раздавался совсем рядом. Приоткрыв глаза, она увидела стоящих возле её постели обеих дочерей в пижамах и одетую, готовую к новому дню мать.
- С днем рождения, мамочка! – ласково сказала Дашка. – Доброе утро!
Она помотала головой, просыпаясь окончательно, и недоуменно спросила:
- С каким днём рождения? У меня же в мае был… Вы что, с ума посходили все?
- Не с днём твоего рождения, а с рождением нового дня! – пояснила Машка. Она ловко выхватила из-за спины хрустящий прозрачный пакет и протянула ей.
- Вот. Подарок тебе. С первым сентября, мамуль!
Она раскрыла пакет и ахнула. В пакете была… новая блузка. Из какой-то нежной шёлковой материи, строгая и нарядная одновременно. Вот именно такую блузку она и видела как-то в Пассаже, но взглянула на цену и только вздохнула – не до этого сейчас, потом как-нибудь.
- Чья инициатива? – хотела спросить строго, а получилось со сна сипло и словно виновато.
- Бабулина, конечно, - сказала Дашка.
- Ну, не только моя, - внесла ясность мать.- Все вместе придумали, а девочки выбрали.
- Нравится? Тебе нравится? – крутилась на месте Дашка.
- Очень. Спасибо, родные мои…
Она обняла мать, расцеловала девчонок.
- А в ванную, чур, я первая!
- Да иди уж,- засмеялась Машка. - Мы уже умылись давно.
Второй сюрприз произошёл, когда она ещё причёсывалась. Раздался звонок в дверь и из прихожей послышались голоса.
- Кто-то пришёл? – выглянула она из ванной.
В прихожей с огромным букетом цветов стоял Коля, а возле него мать, Машка и, конечно же, Дашка.
- Вот, это вам… Всем. С праздником, - смущённо бормотал Коля.
- Коленька, да ты же опоздаешь! – ахнула она.- Спасибо тебе. Тебе же чуть ли на другой конец города до школы добираться!
- Нет, - улыбнулась Коля, - Не опоздаю. Я всё рассчитал, как раз успею.
- Ты хоть чаю с нами попей,- сказала мать, принимая букет.
- Тогда точно опоздаю, - засмеялся Коля.- Да и не могу я, спасибо. Друг внизу ждёт. До свидания. Даш, я тебе позвоню.
Она смотрела из окна комнаты, как по двору к автобусной остановке бежали два паренька. Вот один остановился на мгновение, посмотрел на окна дома и помахал рукой. Значит, из окна детской, как она до сих пор называла комнату девчонок, вслед им смотрела Дашка.
3.
И потекли сентябрьские будни. С бесконечными уроками, тетрадками, педсоветами, родительскими собраниями, линейками и дежурством по школе. Ей казалось, что ни лета, ни дачи вовсе не было. А осень она любила. Ей нравилась спокойная, не суетная красота осени, достоинство, с которой природа расставалась со своей молодостью, готовясь погрузиться в долгий сон. После уроков она возвращалась домой пешком. Шла медленно, вдыхая запах осени, любуясь янтарно-жёлтыми и карминно-красными кронами деревьев, шурша опавшей листвой. Иногда садилась на скамейку в маленьком сквере, где гуляли с колясками молоденькие мамы и сидела подолгу, ни о чём не думая, просто мечтая. Оказывается, она ещё была способна мечтать…
Эта осень подарила ей и ещё один сюрприз. Совершенно неожиданный. В один из дней, когда ни девчонок, ни матери не было дома, она затеяла небольшую уборку. В своей комнате девчонки обычно убирали сами и на Дашкином столе всё было в идеальном порядке – тетрадки книжки. А у Машки - огрызки карандашей, сломанные ручки и учебники - всё было вперемешку. Она решила сложить всё аккуратной стопкой и нечаянно смахнула на пол какой-то блокнот, больше похожий на маленький альбомчик. Обычно она никогда не заглядывала в тетрадки девчонок – захотят, сами покажут, а не захотят – значит и не надо, должно же быть у них личное пространство.
Но альбомчик, падая, раскрылся, и, поднимая его, она с изумлением увидела, что из альбомчика на неё смотрит... Дашка! Ну, не сама Дашка, конечно, а её портрет. Карандашный портрет, нарисованный лёгкими, точными, летящими движениями, словно художник не отрывал карандаша от листа. Наклон головы, улыбка, прядка волос, которая постоянно лезла ей на глаза – всё было Дашкино. Она перевернула несколько страничек – на одних из них были какие-то черновые записи, просто каракули, словно кто-то в задумчивости водил карандашом, а на других… Вот ещё портрет – девочка с коротким хвостиком на затылке, Наташа, Машкина подруга. Вот какой-то парнишка в очках, вот строгая женщина с короткой стрижкой - Нина Сергеевна, классная руководительница Машки. А вот носатый, весёлый и взлохмаченный молодой мужчина – это кто? Ах, да, догадалась она – новый физик, Дашка же говорила…
«Чей же это альбом?» - думала она. Девчонки рисовать почти не умеют, в пятом–шестом классах приносили из школы листы с рисунками каких-то унылых скособоченных чашек, бидончиков и парой-тройкой яблок, похожих на что угодно, только не на яблоки. И за печальные эти рисунки неизменно стояли такие же грустные тройки.
Мать задерживалась, зато Дашка пришла первой.
- Есть хочу, - с порога объявила она. - Мы сегодня кросс бегали. А Машка поздно будет, у них диспут какой-то. А бабуля где?
- Мой руки, садись. Бабушка к окулисту пошла.
Вот тут, за обедом, она и спросила про альбом, чей он?
- Машкин, - ответила с набитым ртом её дочь.
- Это я поняла. А рисовал кто?
- Мам, я же говорю, Машкин блокнот. Машка и рисовала.
- Она же не умеет… так рисовать! – изумилась она.
- Ну, почему не умеет? Очень даже умеет. Она только не любит природу рисовать, ей больше нравится людей. Знаешь, какую они на восьмое марта стенгазету сделали? Машка всех училок наших нарисовала, а Юра, ну, такой в очках… Да он есть в её альбоме, тоже из их класса, так он та-а-кие стихи всем написал! Вся школа бегала их газету смотреть. Они первое место заняли. Мам, я пойду, погуляю немного?
Она так была ошеломлена этими новостями, что машинально кивнула и даже не обратила внимания на фамильярное «училок».
Машка пришла через четверть часа, после того, как Дашка убежала, предварительно пошептавшись с кем-то по телефону.
Накрывая теперь уже Машке на стол, она поинтересовалась:
- О чём был диспут?
- Да так… О современном человеке.
- И какой же он? Человек современный?
Машка хмыкнула:
- Он разный, оказывается, мам… Знаешь, а я тоже сказала… Про музыку.
- Про музыку?
- Ну, да. Там говорили некоторые, что современному человеку неинтересна классическая музыка, старые певцы. Ну, я и возразила. Сказала, что музыка – она тоже разная. Есть для танцев, есть такая, чтобы за столом и хором петь, есть для души, а есть – чтобы подумать. И что культурный человек, если он и правда культурный, никогда не откажется от культуры прошлого. И что я люблю слушать записи Максима Михайлова, Пирогова, Иванова, их, кстати, два - Андрей и Алексей, и оба замечательные! Что мне нравится Барсова, Шпиллер, Давыдова, Максакова, а ещё Русланова, Зыкина, Магомаев, Отс и многие другие. Но я же и современную музыку слушаю, молодёжную!
- Ты… правда слушаешь оперных певцов?..
- Ну, да. Мне нравится… Они и романсы пели, мам, и народное.
- Машунь… Я видела твои рисунки. Случайно. Прости… Я не знала, что ты так рисуешь.
- Мам, - Машка отложила вилку, - мне с тобой поговорить надо… Я не пойду ни в какой политехнический. Я в Герценовский хочу, на худграф. Ты как-то раз сказала, что педагог в нашей семье – первый и последний – это ты. А мне хочется. Мне хочется, чтобы дети не боялись рисовать, как я раньше боялась. Туда нельзя, сюда нельзя, только так, как я показала… Это у нас так было. А я хочу им свободу дать. Знаешь, какие дети есть талантливые! Вот Алёнка тёти Светина очень способная, понимающая. А Антошка, он только смотреть любит. Но это же тоже хорошо, мам!
Машка смотрела на неё с таким отчаянием, что она подошла и обняла острые Машкины плечики.
- Я рада за тебя. Я очень за тебя рада, - тихо проговорила она.
- Я поступлю, мам… Я уже второй год по субботам в художественную студию хожу, в нашем Дворце Культуры. Дашка прикрывает… Чтобы вы с бабулей не ругали.
- Я очень люблю тебя, Машуня… И Дашку. Я очень люблю вас.
4.
Октябрь начался с дождей. Всё-таки осень решила показать всем, что она осень, а не что попало. Стало заметно прохладнее, но она по-прежнему ходила домой пешком. Во-первых, привыкла, а во-вторых – это был единственный час, когда можно было остаться наедине с собой. Молодые мамы уже не гуляли в скверах, не сидели на скамейках и иногда, если не было дождя, в сквере на скамейке сидела только она. Ветер гнал яркую листву, но трава была ещё зелёной, хотя уже и с серым налётом. Ветви деревьев трепетали, словно жаловались на осень, словно она причиняла им нестерпимую боль. Вспомнились стихи, чьи, она не помнила:
Осень. Горящий ветер.
В каждом листе пожар.
Днём ли, при солнечном свете,
Ночью ли в свете фар
Осень горит и тает.
Как это может быть?
Книгу судьбы листает?
Пишет книгу судьбы?
Десять минут - страница,
Танец горящих фраз…
Мечутся в небе птицы,
Не замечая нас.
Ритм принимая новый,
В поздних лучах зари,
Рыжая босанова
Тише и тише горит…
А мать стала грустной. И не осень была тому причиной, хотя и осень тоже, конечно. Приближалась годовщина ухода её певца, певца её молодости, её любимого певца. И она понимала мать.
Однажды мать сказала:
- В Москве будет Концерт памяти певца. В новом Концертном зале.
- Валя звонила? – спросила она.
- Валя в санатории. А узнала из Интернета, - спокойно ответила мать.
- А, девчонки сказали!
- Нет, - с тайной гордостью сказала мать.- Я сама умею. Мне Машенька только один раз показала, я и научилась… Я теперь и письма пишу, и получаю. И сайт у нас свой есть, хороший сайт. Там такие стихи, фотографии, воспоминания! И страничка есть, где можно пообщаться.
- Форум?
- Ну, вроде того. Можно и форумом назвать… - снисходительно ответила мать.
Она смотрела на мать и думала, что в любом человеке до конца жизни остаётся ребёнок. Радуется своим маленьким победам, огорчается из-за неудач и любит новые игрушки…
- Поедешь? – спросила она.
- Ну, если пустите. Мне и билет обещали купить на вечер памяти.
- Хочешь, я с тобой поеду? – неожиданно для себя предложила она.
Мать удивлённо посмотрела на неё:
- А отпустят тебя?
- Ну, на два дня отпустят. Заменят. Я спрошу завтра.
- А девочки?
- А девочки… Они уже взрослые, девочки. Пару дней сами будут хозяйничать, ничего не случится.
Билеты на поезд мать купила сама.
- Удачно купила, - говорила она. – Очереди почти не было и полки нижние.
- Осень. Просто осень…
- Да, - сказала мать. – Для многих – просто осень…
Собираться она начала задолго до поездки. Снова придирчиво пересматривала свой гардероб, что-то примеряла и с досадой снова убирала в шкаф:
- Нет, нехорошо…
Она опять пыталась убедить мать, что народу будет много, и никто не будет её рассматривать. Но мать обиделась и строго сказала:
- Да ты что? Я к Нему всегда самое лучшее платьишко надевала. Знала, конечно, что он не заметит, да и не увидит, нас ведь много было… Цветы и то не всегда самой удавалось подарить. А всё равно, все самое нарядное надевали. Даже в мороз, холод, старались принарядиться. Платьице тонкое, холодно, но ради Него можно было и потерпеть. А ты – не заметят…
Она поняла, что для матери эти сборы – ритуал, который соблюдался всю жизнь. И даже больше. Она словно в молодость свою возвращалась, где не было ещё ни её, ни девчонок. Зато был певец… И пусть сейчас всё было гораздо горше, чем тогда, пусть не надолго, совсем не надолго вспомнятся ей те счастливые мгновения, где даже выбор платья имел большое значение.
Наконец, сумки были собраны и последние инструкции девчонкам выданы. Поезд уходил поздно ночью, и провожать их с матерью на вокзал она запретила.
- Обед на два дня готов, - сказала мать, - только разогреете.
- Бабуль, мы всё знаем. Обед разогреем, посуду вымоем, соседей не зальём, газ выключить не забудем, двери закроем, в школу не опоздаем, - сказала Машка.
- «Двоек» не нахватаем, гулять долго не будем и спать ляжем вовремя. Что ещё? Да, чтоб Машка за компьютером долго не сидела, прослежу лично, - добавила Дашка, а Машка толкнула её локтем в бок.
Расцеловались наскоро, внизу уже ожидало заказанное такси.
5.
Москва встретила их сумрачным дождливым утром. Было ещё очень рано, только-только открылось метро. Все цветочные киоски на вокзале были ещё закрыты, но мать сказала, что знает, где уже можно купить цветы. Она плохо знала Москву, а мать знала.
- Сколько раз здесь бывала, уж не упомню, - сказала она. - Ну, на всех концертах побывать не удалось, но на многих была.
В вагонах метро в это раннее утро было почти пусто – воскресенье. Они вышли на Тверской, и мать повела её к Малой Дмитровке. Там, у пешеходного перехода, рядом с небольшой церковью стоял цветочный киоск. Он, и вправду, был уже открыт. Продавец, молодой паренёк, явно южанин, с готовностью предложил им свою помощь. Они выбрали самые красивые розы, тёмно-красные, на длинных колючих стеблях. Паренёк наскоро обернул их целлофаном - идти было недалеко.
Снова нырнули в подземный переход, а до перехода она всё озиралась – и Тверская, и кинотеатр «Россия» стали какими-то другими, незнакомыми. Только памятник Пушкину был таким, каким она его запомнила в тот давний приезд в Москву, когда не было не только девчонок, но даже «принц» ещё не маячил на горизонте.
Они вышли из перехода с противоположной стороны, и пошли вдоль Тверского бульвара, мимо каких-то клубов и серьёзных ресторанов, где у входа стояла охрана, тоже серьёзная, в чёрных костюмах, белых рубашках и галстуках. Миновали знаменитый Театр, и она всё пыталась разглядеть большие фотографии на афишных тумбах, сезон уже был открыт.
За театром был небольшой тихий переулок, и они пошли вдоль этого переулка, сплошь уставленного машинами, как ей показалось, представительского класса. Они перешли неширокую улицу, и на одном из громадных домов она прочла табличку – «Посольство …». Это было посольство другой страны, которая раньше была просто их союзной республикой, а теперь стала ближним зарубежьем. Именно гражданином этой страны и был певец. Впрочем, он был и гражданином России. А скорее всего, он был гражданином Мира, только нет пока ещё на свете такого гражданства…
Она хотела сказать об этом матери, но, взглянув на неё, увидела её напряжённое лицо и побелевшие губы и решила, что скажет об этом потом. Сейчас не время…
- Вот этот сквер, - сказала мать с волнением. - Видишь, калитка? Нам сюда…
…Сквер был не очень большим, но и не маленьким, уютным. Посредине сквера, в центре клумбы стоял памятник знаменитому поэту, которого певец, как она уже знала, сыграл в фильме. Поодаль – беседка, которую певец ежедневно видел из окна своего кабинета. А за памятником поэту… За памятником… Она даже задохнулась от подступившего волнения – море цветов и портретов певца. Она не ожидала, что цветов будет так много. Это был поистине островок народной любви, почитания, поклонения любимому артисту, ухоженный заботливыми руками. Цветы стояли в вазах, в корзинах, лежали у портретов, на парапете… И людей, несмотря на ранний час, было уже много.
Они молча постояли у портретов. Мать ставила в вазу принесённые розы, когда к ним подошли две женщины.
- Елена Павловна! Мы Вас ждали… Здравствуйте!
Они расцеловались с матерью и представились ей. Одна - яркая, шумная и энергичная, вторая – темноволосая и темноглазая, напротив, была тихой и застенчивой. И имя её прозвучало как восточная музыка – в нём было что-то от плеска горного ручья, от старых волшебных сказок, от эха в горах…
- Моя дочь, - представила её, в свою очередь, мать - Любовь…
- Я так и думала почему-то… Разве свою дочь Вы могли назвать иначе… - сказала темноглазая и улыбнулась ей.
И она изумилась – просто никогда, ни разу ещё не задумывалась, а почему мать её назвала так? Что она вкладывала в это имя? Любовь…
Новые подруги матери были такими разными, многие моложе её и скорее годились в подруги ей, чем матери. Но и немолодых было много. А люди всё подходили и подходили, и уже казалось, что цветы просто некуда поставить и положить, но место находилось, и Уголок памяти стал похож на цветущий уголок диковинного сада. Люди были все разные: были и мужчины, и женщины, молодые и немолодые, были даже совсем юные – не старше её девчонок. Здесь они были все вместе, их объединяла любовь к певцу при его жизни, и… теперь тоже.
- Кто это? – спрашивала она у матери, когда к ней, отделившись от всех, подходил кто-то из её новых подруг.
И мать объясняла, что вот эта женщина приехала из Беларуси, а эта из Грозного. Эта из Украины, девочки из Азербайджана, а эта местная, москвичка.
- А вон, видишь, женщина пожилая? Это композитор. Она писала Ему песни. Несколько песен. Да ты их знаешь.
Мать назвала песни, даже напела слегка и она вспомнила: да, действительно, одна из них стала её песней, её любимой песней. Она была словно про неё – про одиночество в большом городе. Всё есть у человека – друзья, работа, родные. Вот только одного не хватает, вернее, только одной - любимой… И он ищет её, ищет в осеннем городе, и - не находит. Но ведь она где-то есть, любимая. Где-то в городе…
Она увидела пожилую пару, которая шла по дорожке сквера с цветами и обомлела.
- Мама, но ведь это… - она назвала фамилию известного композитора. Такого известного, что его знали даже её девчонки.
- Да, - ничуть не удивилась, а обрадовалась мать. – Они дружили. Он для Него много песен написал.
Мать заторопилась навстречу композитору, который для неё был легендой, а для матери – просто другом её певца…
Потом мать показала ей ещё одного певца, известного в Москве, да и не только в Москве.
- Хороший певец, – сказала мать,- баритон. У девчонок есть его записи. У него сайт очень неплохой.
Она подозрительно посмотрела на мать, и подумала вслух:
- А ты, похоже, не вчера Интернет освоила…
- Не вчера, – усмехнулась мать, - как приехала тогда, так Машеньку и попросила. Она хорошо объясняет. А Дарья нетерпеливая очень.
Они были в Уголке почти до вечера. Тоненькая фигурка матери мелькала то у портретов, то в группе людей, то замирала в одиночестве… Уходить не хотелось. Негромко звучала музыка, голос певца. Люди не спешили расходиться. Стояли небольшими группками, кто-то вспоминал встречи с певцом, кто-то рассказывал о концертах, кто-то показывал программки, афиши, билеты и неизвестные для многих фотографии.
Пора было на Концерт. Она с сожалением, оглядываясь, пошла по дорожке и вдруг сказала:
- Мам, а давай завтра опять придём?
- Конечно, - мягко ответила мать. – Обязательно придём. И завтра здесь будут люди. Здесь всегда есть люди…
6.
К новому Концертному залу за городом их привёз автобус. Она ещё издалека из окна автобуса увидела его яркую, призывно светящуюся громаду на фоне тёмного неба и подумала, как же он похож на огромный корабль.
Такие корабли, ну, не морские лайнеры, конечно, а просто речные теплоходы она видела как-то в юности. Тогда они со Светкой были в небольшом городке на Волге, в Плёсе. Там жила Светкина тетка, и они ездили к ней на недельку летом отдохнуть. Ночи на Волге тёмные, но разве спится молодым по ночам? Они и домой-то приходили только под утро… На высоком волжском берегу недалеко от домика Левитана стояла белая беседка – любимое место молодёжи. Здесь знакомились, влюблялись, ревновали, пели, играли на гитаре.
- Это знаменитая беседка, знаешь? – сказала тогда Светка. - Здесь сама Лариса Гузеева снималась и Михалков. Ну, этот фильм, по «Бесприданнице», помнишь? А-а, «Жестокий романс», вот как! Паратов здесь ей ещё голову морочил, а она пела, ну, вспомнила? «А на-апосле-едок я ска-а-ажу», - пропела Светка. Конечно, она всё помнила, это был её любимый фильм, знала, что знаменитая беседка была вовсе не здесь, а в Костроме и просто отмахнулась от Светки. Светка уже весело хохотала с какими-то ребятами, а она всё стояла у ограждения беседки и смотрела на проходящие мимо экскурсионные теплоходы. Они были освещены ярко, празднично и оттуда слышались музыка и смех.
А тем временем к зданию Концертного зала подъезжали дорогие «иномарки» и автомобили попроще, автобусы, из которых выходили и устремлялись к входу в Зал нарядные дамы со своими элегантными спутниками, молодые ребята и девушки, пожилые женщины... Многие были парами, группами, но были и просто поодиночке, и в каждом чувствовалось напряжение, волнение… У входа в Зал их встречал большой известный портрет певца. «Так получилось… Простите, что пришлось побеспокоить…» - словно говорил его слегка виноватый взгляд, устремлённый на них. Словно это он сам пригласил их всех на свой Концерт, но прийти не смог.
… Когда из глубины сцены в напряжённую тишину притихшего в ожидании чуда затемненного зала вплыл знаменитый, долгожданный, чудесный, неповторимый голос и зал тихо ахнул, глядя на огромный экран, на котором возник такой знакомый, такой родной, такой живой певец, ей показалось, что трепещущее её сердце сейчас вырвется наружу. Вырвется и покатится между рядами заполненных зрителями кресел, взлетит над сценой и упадёт там, замерев у экрана. И тысячи сердец в зале навсегда покорённых его голосом, его чарующим обаянием, готовы были вырваться и упасть там, у ног любимого певца. И она обеими руками придержала своё сердце, которое билось уже где-то у горла – иначе потом ей нечем было бы любить…
А Концерт… Концерт был прекрасным. Известные певцы, музыканты, замечательные, глубокие голоса и … ощущение какой-то недосказанности, чего-то ожидаемого, но не сбывающегося. И хотя иногда под настоящий, живой оркестр, пел с огромных экранов сам Певец, она поймала себя на мысли, что она ждёт… его выхода. Выхода певца. Казалось, что сейчас, вот-вот известнейшая ведущая объявит: «Поёт …» И ликующий зал встанет, утонет в овациях. И Он выйдет на сцену, слегка смущённый их бурным приветствием, и оркестр заиграет знакомую мелодию, и зал затихнет, внимая его прекрасному голосу, его мощной энергии, радуясь новой встрече с Ним, с их любимым, неповторимым певцом. Она искоса взглянула на мать и поняла, что мать тоже ждёт. Ждёт его выхода. Она сидела, сцепив руки, и напряжённо смотрела на сцену. Когда раздавались аплодисменты, мать не аплодировала, только грустно и растерянно улыбалась и кивала головой, словно хотела сказать, что всё хорошо, всё прекрасно, великолепно. Но… Она тихонько коснулась холодных рук матери, погладила их, согревая. Мать взглянула на неё и благодарно улыбнулась.
- Ничего… - прошептала она.- Всё нормально…
7.
Ночевали они у новой знакомой, той самой, с волшебным сказочным именем. Ночевали – это только так говорится. На самом деле, почти полночи они рассматривали фотографии, вспоминали, слушали певца, писали электронные письма своим Друзьям, живущим так далеко, что приехать на концерт у них не было никакой возможности. Спать легли под утро. Утром их новая подруга убежала на работу, велев им спать, сколько захочется. Но спать вовсе не хотелось. Поблагодарив добрую, милую хозяйку и пригласив её к себе в гости, они вышли на шумную московскую улицу. Проносились машины, спешили по своим делам люди, подходили и уходили автобусы и маршрутки, открывались бесконечные магазины и магазинчики, лотки и палатки и казалось, что только им с матерью во всём огромном городе совершенно некуда было спешить…
- Пойдём в Уголок? – спросила она.
- Нет. Сначала я покажу тебе мою Москву… Хочешь?
Конечно же, она хотела. Она снова почувствовала себя маленькой, когда по выходным дням они гуляли с матерью и мать водила её в кинотеатр, где показывали старые фильмы, и они смотрели «Золушку» или «Морозко» или шли в зоопарк посмотреть жирафа. Потом она выросла, и гулять стала уже с подружками, а потом появилась компания и парень, с которым она дружила. Она перестала пускать мать в свою жизнь и не очень-то интересовалась её жизнью. Этот год многое изменил в их отношениях.
Сначала они ехали в метро, переходя с одной станции на другую и, наконец, вышли на просторную улицу.
- Это Таганка, - сказала мать.
- Та самая? - глупо переспросила она.
- Да, только… Погоди, я её почти не узнаю…
- Ты что-то ищешь? – спросила она.
- Уже нашла.
Мать остановилась у высокого серого жилого дома в небольшом переулке.
- Вот. Здесь он жил. Раньше. В тот переулок он переехал позднее, я там не бывала… А здесь… Знаешь, сколько времени мы тут простаивали, ожидая его?.. Часами. Девчонки всегда знали, дома он или нет. А ждали-то, чтобы только цветы подарить, да увидеть его лишний раз. И ведь дожидались. Вон его окна…
Она повернулась к матери и… не увидела её. Вместо матери рядом с ней стояла, подняв голову к окнам, молодая тоненькая девушка в новом светло-сером пальтишке с большим, по моде, воротником… Ветер трепал густые каштановые волосы, отбрасывая их ей в лицо, а она терпеливо отводила прядки одной рукой, второй бережно прижимая к себе несколько гвоздичек…
Она моргнула и видение исчезло…
- Ну, пойдём, - сказала мать, - А то везде не успеем. Что с тобой?..
Наверное, у неё было странное лицо.
- Нет-нет, ничего…
«И никакой мистики», - думала она, шагая рядом с матерью. «Просто я видела мамину фотографию, где она совсем молодая. И серое пальто я помню – старенькое, вытертое, оно долго висело в шкафу, и иногда, в дождливую погоду, она его надевала – жалела новое ...»
Они долго бродили с матерью в этот день по улицам Москвы, лишь изредка спускаясь в метро. Там, где в широкий проспект сбоку, как-то робко вжался маленький переулок, мать остановилась.
- Вот тут киоск газетный стоял. Теперь его нет…
Действительно, киоска не было, а вместо него стояла толстая тётка в пуховике, делавшем её ещё толще, и вязаной шапке. На груди и спине её красовались большие щиты с рекламой то ли сумок, то ли кошельков – рядом был большой супермаркет.
- Я здесь «Музыкальную жизнь» покупала, газеты разные, где хотя бы что-то про Него было. С киоскёршей даже познакомилась, она всегда ахала, когда меня видела: «Опять приехала?» Этот киоск не очень удобно стоял, с проспекта его почти не видно было. Вот потому тут и оставались газеты, а в других я не успевала.
Потом они долго стояли у Колонного зала.
- Здесь я чаще всего была. Только сидела всегда так, что за колонной ничего не было видно… - вспоминала мать.
- А как же?..
- Вставала. Да почти все стояли у колонн, - пояснила мать. Она помолчала и добавила:
- Знаешь, я здесь однажды свой билет незнакомой женщине отдала. Я его с таким трудом достала, столько в очереди отстояла… А отдала. Бегу на концерт, не бегу, а лечу! «Лишний билетик» уже от метро спрашивают. А она ничего не спрашивала. Молча стояла, вот тут. Средних лет, одета не по моде, видно, что из провинции, издалека приехала. А в глазах уже и надежда погасла. Ну, я и отдала. Может, она не увидит его никогда больше, может, это у неё единственный шанс… Потом сама проревела в Александровском саду на скамейке почти весь концерт. Нет, я не пожалела билета. Просто от обиды, что не увижу Его сегодня, не услышу. А мне так хотелось…
- Ты смогла бы её узнать теперь? – спросила она.
- Да что ты… Я и тогда её не разглядывала. Просто отдала билет, сказала, что у меня лишний. Я и деньги не взяла, хотя она хотела отдать. Не могла я на его концерт продать билет… Ну, пойдём в Кремль.
Но в Кремль их не пустили. На входных воротах висело объявление, что по понедельникам экскурсии не проводятся и Кремль для посетителей закрыт.
- Жаль, - огорченно сказала мать, - я хотела показать тебе Кремлёвский Дворец… Правда, я там только раз была. Как-нибудь сама потом посмотришь.
А к знаменитому старому Концертному залу мать не пошла, только издали показала ей огромное серое здание с прямоугольными колоннами.
- Мы его провожали отсюда, - сказала она глухо, - Я теперь сюда зайти не смогу. Не смогу ничего другого увидеть, кроме… Самый любимый мой зал был, самый памятный. Пойдём, а то поздно уже.
Действительно, осенние московские сумерки уже окутали огромный город, кое-где зажглись уличные фонари, засверкала огнями разноцветная реклама на огромных щитах и зданиях, людей и машин на улицах прибавилось, хотя и так было немало… Просто заканчивался рабочий день и все спешили по домам. А может, по концертным и театральным залам или другим местам отдыха, мало ли их в такой огромной Москве…
В сквере тоже было пустынно, только редкие прохожие проходили по тропинке, оглядываясь на Уголок.
- Не очень удобно мы пришли, - огорчилась мать, - Кто был днём – те ушли, а кто после работы – только сейчас придут, а нам уже нужно уходить.
Они молча постояли возле портретов певца. В неверном свете маленькой свечки, которую зажёг кто-то из дневных посетителей у одного из портретов, лицо Певца казалось таким живым… Он улыбался, и, казалось, взглядом следил за ними.
- Вот и попрощались, - вздохнула мать, - жаль, что мы его одного оставляем.
- Не одного, - напряжённо вглядываясь в сумрак сквера, сказала она.
По тропинке, громко разговаривая и смеясь, шла компания молодых людей, среди которых были две девушки.
- Кто это? – громко спросил один из парней, остановившись и глядя на портреты.
Она не успела ответить, ему ответил кто-то из компании:
- Не видишь, певец… Он жил тут, вон в том доме.
- Это памятник? – негромко спросила одна из девушек.
И этот же голос снова ответил:
- Ну, не то чтобы… Хотя, пожалуй, да, памятник. Только из цветов и любви. Его люди сами сделали. Уже год, а тут всегда живые цветы…
Компания отошла в сторонку, о чём-то негромко посовещалась и парни направились к ближайшей скамейке. А девушки подошли к ним с матерью.
- Вы не бойтесь, мы ничего плохого не сделаем, - сказала одна из них.
- Мы, наоборот, тут посидим, постережём, - улыбнулась вторая.
Она посмотрела на девушек, и ей показалось, что они чем-то похожи на её девчонок. Нет, не внешне, а… Она сглотнула комок и молча кивнула головой.
8.
К поезду они пришли рано. Мать всё беспокоилась, что опоздают. Вот и мёрзли добрых полчаса на перроне, пока, наконец, проводницы не открыли вагоны и не стали проверять билеты. Как всегда при посадке, было шумно, тесно в проходах и немного нервно. Наконец, все устроились и даже успокоились - баулы и чемоданы заняли свои места на багажных полках, постели застелены, проводницы собрали билеты, очередь к туалетам для переодевания и умывания исчезла и все позвонили своим друзьям или родным: «Уже в поезде… Еду!». Она тоже позвонила девчонкам. Отозвалась Дашка, хотя она набирала Машкин номер.
- Всё в порядке, мам! Ждём. Маша? Она умывается. Мы уже ложимся. Спокойной ночи, мамуль, бабулю поцелуй. Утром увидимся!
Она постелила матери и та сразу легла, даже от чаю, предложенного проводницей, отказалась. «Устала, – с тревогой и жалостью подумала она, – возраст, да и набегалась сегодня...» Самой ей не спалось. Она смотрела на мелькающие за окном огни и вспоминала вчерашний вечер, сегодняшний день, мать, похожую на девочку...
В вагоне было жарко и тихо – почти все уже спали, поздно... Она вспомнила, что Машка при прощании потихоньку сунула ей в сумку свой блокнот: «Потом посмотрите, в поезде…». А она забыла.
Осторожно, стараясь не потревожить никого, она открыла сумку, достала блокнот, перелистала его странички в приглушённом вагонном свете. В блокноте были новые рисунки. Вот она сама - ох, какой красавицей изобразила её Марья! Она улыбнулась и перевернула страничку.
На новой страничке был портрет… певца. Певец был изображён вполоборота, словно он уже уходил, но в последний момент обернулся и посмотрел на всех, кого оставляет. На губах его блуждала полуулыбка, а глаза были грустными. Этот взгляд проникал в душу и будто говорил: «Я должен уйти. Простите… Я всё равно буду с вами, всегда…»
Она долго смотрела на портрет певца, потом осторожно положила блокнот на столик, вздохнула и прилегла на подушку. «Всегда- всегда-всегда…» - выстукивали колёса… И ещё: «будем-помнить… будем-помнить…»
«В следующий раз поедем с девочками…», – засыпая, подумала она. И даже не удивилась мысли, что будет и следующий раз. Обязательно будет.
Пока мы живы...