Птица

(Первый роман трилогии)

Действующие лица,
а также события и большинство мест действия
полностью вымышлены.
Любые совпадения с реальностью
являются случайностью.

Зимой я не сплю, потому, что птицам холодно,
ноженьки у них такие тоненькие, крыша морозная, ботиков у них нету…
(Ф.Г. Раневская, актриса)

1
Июль выдался душным. Возле автоматов с газировкой дежурили рои ос, магазины атаковали мухи, а уж на рынках от этой нечисти и подавно некуда было деваться. Царил далеко не первый год Перестройки, Ускорения, Гласности и один из последних годов, отмеренных Советскому Союзу. Манежная площадь еще не стала магазином-музеем, фонтан возле Большого театра окружал тенистый сквер, улица Охотный Ряд именовалась Проспектом Маркса, ВДНХ по праву считалась выставкой достижений, а "пятаки" в метро только-только сменились медными жетонами с чеканкой "Московский метрополитен им. Ленина".
Итак, стояла духота и почти середина лета. Детский сад № (…) выехал за город, "на дачу", а у Лады Первушиной, музыкального работника этого сада, был законный отпуск. Она обожала Москву, лето, и целыми днями просиживала с книгой где-нибудь на Чистых прудах, поскольку лучшего отдыха для себя не представляла. В выходные, как обычно летом, Лада ездила с друзьями (две подруги, три (!) их мужа и двое чьих-то детей) в Подмосковье, дышать воздухом. В будни, которых обычно гораздо больше чем выходных, вечером, по дороге с Чистых прудов, она обязательно заглядывала на Старый Арбат, не так давно ставший первой пешеходной зоной в столице. Художники изводили просьбами написать с нее портрет, канючили, ходили по пятам, и Лада еле сдерживалась, чтобы не посылать их подальше... Однажды она сдалась, согласилась, но узнать себя на готовом портрете так и не смогла, после чего подарила его своей подслеповатой бабушке. Гораздо больше портретов интересовали ее разрисованные заборы, самодеятельные музыканты, всяческие мелкие магазинчики, а так же новомодные бистро. Облазив все это, заглянув в каждый закоулочек, Лада возвращалась домой почти затемно. Ей настолько нравились ничегонеделанье и ничегонедуманье, что она с радостью согласилась бы прожить остаток своей жизни в режиме Вечного Летнего Отпуска. Домработница Дуся, вырастившая Ладу (Дусе исполнилось шестнадцать, когда Лада родилась), каждый раз встречала ее ворчанием, мол, ты, Ладушка, доходишься - мало ли бандитов на улицах! Если оказывались дома родители, (летом они, как правило, на даче, но бывало и так, что папа возвращался в город по делам, а мама непременно его сопровождала), то они обязательно находили слова, чтобы успокоить Дусю и убедить ее в том, что Лада давно не ребенок, а отсутствие у нее мужа – не показатель инфантильности…
Как-то вечерком, вопреки собственной традиции, Лада остановилась возле театра имени Вахтангова, где богемная молодежь иногда устраивала то околопрофессиональное чтение стихов, то импровизированные пародийные спектакли… Лада обычно обходила эту вакханалию стороной: театральность на Арбате ей не очень-то нравилась. На этот раз остановиться все же пришлось: читали Ахматову.

Взгляды его – как лучи.
Я только вздрогнула: этот
Сможет меня приручить.

Девушка, читавшая Ахматову, напоминала героинь большевистского эпоса (этакий тополек в красной косынке). Вероятно, четыре года назад (о, Боже, дело было еще до Перестройки!) приняли ее в театральный "для плана", чтобы заткнуть брешь в патриотизме (почему-то под патриотизмом тогда понималась исключительно коммунистическая направленность). Папу, кстати, всегда возмущали подобные вещи. И не зря: стихи Ахматовой в устах девушки смахивали  на лозунг, а потому, невыносимо хотелось растолкать толпу, и, выйдя на колоннаду, громко запеть тухмановскую балладу на эти стихи. Лада не считала себя хорошей певицей, а потому подавила порыв. К тому же, она вряд ли смотрелась бы выигрышней субтильной девушки из театрального, даже исполняя хорошую песню: в таком ревниво-возбужденном состоянии петь невозможно в принципе.
Вслед за девушкой на колоннаду вышел коренастенький паренек, не узнать которого Лада не могла: Вася Шкуренко, папин студент, выпустившийся этой весной! Вася считался многообещающим, о нем много говорили в училище, он частенько бывал в гостях у Первушиных, а теперь вот его раздирали на кусочки три или четыре театра… Надо же, как он либерален: читает на Арбате стихи. Это при его-то талантище!

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух…

Лада едва не расхохоталась, как сумасшедшая. Она присутствовала на дипломном спектакле курса, где учился этот Вася, и теперь готова была признать, что проза ему удается... как  бы поточнее выразиться… более жизненно, чем стихи. Читая Блока, он зачем-то закатывал глаза, взмахивал руками, как оперный певец (что же это они сегодня так усердно машут руками?), хмурил соколиную бровь… Вероятно, женская часть публики оценила это по достоинству. В отличие от "женской части публики", Лада – человек бывалый и на подобные уловки не покупалась. Она с детства любила Блока, так что индюшачья напыщенность Васи вызвала в ней острое отторжение. Ей стало обидно за папу: каждого своего студента он считает родным, близким человеком, болеет за него душой и изо всех сил выкладывается на уроках актерского мастерства, чтобы не перевелся род русского актера… А они позволяют себе такую мерзость, чтобы заработать лишний "полтинник"! Чудовищно!
Но вдруг… Совсем как у Булгакова: "Но вдруг… О, это проклятое слово!.. Я боюсь его так же, как слова "сюрприз", как слов "вас к телефону", "вам телеграмма" или "вас просят в кабинет". Я слишком хорошо знаю, что следует за этими словами". И, тем не менее, вдруг, что-то изменилось. Лада, по первости, не разобралась, что это такое, что происходит. Ей показалось, что звук двоится, причем тот, второй голос, произносил блоковские строки вернее, точнее, в иной тональности, чем Вася. Лада начала лихорадочно озираться, ища источник. И  она нашла его! Совсем рядом с ней стоял какой-то парень в белой футболке с желто-красными, как кленовые листья осенью, иероглифами на груди. Блока он читал сунув руки в карманы, читал тихо, но для Лады голос его звучал, словно многократно усиленный мощной аппаратурой. Парень обращался в пустоту, поверх голов собравшихся, мимо Васи, выпендривающегося между колонн… Возможно, он не отдавал себе отчета в том, что читает вслух. Лада замерла, не смея вдохнуть, чтобы не пропустить ни звука. Она стояла, смотрела на непонятные иероглифы, не видя их, ничего вокруг не замечая, слыша  только пронзительное, как самое главное откровение в жизни:

И каждый вечер, в час назначенный
Иль это только снится мне?
Девичий стан, шелками схваченный,      
В туманном движется окне.
 
Лада видела, как оборачиваются люди, как они постепенно отворачиваются от Васи и образовывают живое кольцо вокруг нее и обладателя кленовых иероглифов… А Вася тем временем уже дочитал, вышел из образа и вытянул шею, с раздражением вглядываясь: что могло отвлечь от него внимание публики?!

…И очи синие, бездонные
Цветут на дальнем берегу…

Парень помолчал, произнеся самые последние строчки стихотворения и, посреди всеобщего безмолвствования, повернулся и пошел прочь. Ему вдогонку неслись запоздалые аплодисменты, а он, скорее всего, даже не понял, кому они адресованы. Лада наблюдала за происходящим, будто со стороны. Когда же до ее сознания дошло, что он уходит, а уйдя, исчезнет, потеряется в огромном городе (где его искать, каким образом? "Откликнись, незнакомец, в футболке с иероглифами!"?), Лада кинулась за ним.
        -Молодой человек! Молодой человек, который только что читал "Незнакомку"!   
Он услышал, обернулся. Перед глазами вновь оказались эти иероглифы: алый цвет плавно перетекает в оранжевый, а после – в желтый… Сентябрь, аллея в Сокольниках, лучи солнца…
        -В каком театре вы работаете? – запыхавшаяся Лада собралась выяснить, где его можно разыскать, в каких спектаклях он занят и вообще, всё-всё-всё о нем.
        -В театре? – переспросил он и усмехнулся. – Вероятнее всего, в погорелом.
        -Что-что? – не поняла Лада, взглянув, наконец, ему в лицо.
Она увидела светлую челку, вроде той, мироновской, в "Бриллиантовой руке" и сердце бешено куда-то скакнуло.
        -Я не работаю в театре, - дружелюбно ответил ей обладатель мироновской челки. – Наверное, вы меня с кем-то перепутали.
Голос тоже был, кажется, чем-то похож на мироновский.
        -Но вы… вы гениально прочитали Блока, - растеряно сказала Лада.
        -Спасибо, - просто ответил он.
        -Вы тоже обратили внимание на то, что он бездарен?
        -Кто?
Лада показала в сторону Васи.
        -А он бездарен?
        -Чудовищно!
        -А я думал, что у него просто такая манера читать стихи.
        -Как вас зовут? – Лада была настолько взбудоражена, что забыла о всяческих церемониях и приличиях, к тому же, Арбат сам по себе располагал к демократичности.
        -Я не знакомлюсь на улице, - сказал он серьезно.
Ладу бросило в жар, а парень тут же добродушно рассмеялся и успокоил:
        -Это была шутка, извините. Меня зовут Серго.
        -Серго? Это что же, вы – грузин?
        -Наполовину.
        -Очень интересно. А кто у вас грузин?
        -Мама. Честно говоря, по паспорту я Сергей, но никто меня так почему-то не называет.
Обстановка сама собой разрядилась и Лада уже не чувствовала себя не в своей тарелке. На какой-то миг ей почудилось, что с этим Серго они давно знакомы. Удивительно, такого с ней еще не случалось…
        -А я – Лада, - представилась она.
        -Ого, - заметил Серго, - какое у вас, однако, имя.
        -У вас, позвольте отметить, тоже.            
Они засмеялись.
        -Я должна вам объяснить, почему пристаю на улицах к незнакомым мужчинам…
        -А мне не жалко. Приставайте.
        -Тогда вопрос: вы где-нибудь учились?
        -Я демобилизовался весной. А сейчас вот – срезался на вступительных.
        -Куда, если не секрет?
        -В медицинский. Не добрал один балл.
        -Вы – москвич?
        -Из Владимира.
        -О! Я была там. Такой красивый город! Мы жили на замечательной, зеленой улице под названием "Усти-на-Лабе". Ее так назвали в честь города-побратима в Чехословакии. Есть такая улица?
        -Есть. И город-побратим в Чехословакии – тоже.
        -Вы хотите еще куда-нибудь поступать?
        -Я уже везде опоздал. Скорее всего, пойду работать.
        -А в театральный поступить не хотите?
        -Вы шутить изволите, Лада?
        -Нет. Мой отец преподает в театральном училище. В этом году он набирает новый курс, и если вы захотите…
        -Если захочу? Это как? По блату что ли?
        -Нет-нет, Серго, дослушайте меня, я не шучу. Я говорю очень серьезно. Набор уже закончен, но кто же мог знать, что сегодня на Арбате я встречу вас?
        -Выходит, они поторопились…
        -Поторопились! – на полном серьезе воскликнула Лада. – Я вас умоляю, Серго, подумайте.
        -Вы действительно считаете, что я могу подойти? – так  же серьезно, оставив шутки, спросил он.
        -Если бы вы видели в своей жизни столько актеров и актрис, как я, если бы росли среди них, то тоже не сомневались бы.
Серго задумался.
        -Мне никто еще не говорил ничего подобного, - сказал он через некоторое время. – Ну, то есть, много раз повторяли, что мне надо бы поступать в театральный, но чтобы кто-то упрашивал так, как упрашиваете вы… Почему, Лада?
        -Потому, что театр – моя жизнь. Всегда, сколько себя помню, театр был со мной. Для меня невыносимо, когда его стены наполняют посредственности, приспособленцы, карьеристы, женщины...
        -Женщины?
        -Я – убежденная сторонница театра без женщин.
        -Да, я в курсе, что во времена Шекспира Офелию, Дездемону и Беатриче играли мужчины, но в наше время это – нелепость, извините.
        -Я могу вам доказать, что вы не правы, Серго, но, пожалуй, приберегу свои доводы на будущее. Если, конечно, мы с вами когда-нибудь еще  встретимся.
Лада открыла сумочку, отыскала в ней отцовскую визитку:
        -Держите. Позвоните нам завтра обязательно.
Серго взял визитку (Лада обратила внимание на его руки – крепкие, большие и подумала: "Да, этот, пожалуй, и вправду, вместо театрального, пойдет куда-нибудь работать, да не просто работать, а элементарно вкалывать!"), перевернул, прочитал:
        -"Первушин Борис Борисович". Кем он вам приходится?
        -Он – мой папа.
        -Не похожи вы с папой, - Серго недоверчиво склонил голову к плечу.
        -А я на маму похожа.
        -Лада, послушайте. Я не буду выглядеть нелепо перед вашим папой? Он такой известный и, скорее всего, очень занятой человек, а я с этой визиткой…
        -Не будете, - ответила Лада. – Только звоните с самого утра, в девять или в начале десятого. Позже папы может не оказаться дома.
        -Я позвоню, - пожал он плечами, - раз вы так просите.
Лада попрощалась с новым знакомым и, обернувшись на ходу, сказала:
        -Я более чем уверена, что, в случае необходимости, вы сыграете ту же Офелию, как никто.
Она свернула в переулок, оставив Серго в некоторой задумчивости.

* * *
В гостиной сидели Борис Борисович Первушин и его друг Семен Аркадиевич Андронов, дирижер. Тянули потихоньку коньяк с лимоном. Мама в компании Дуси колдовала на кухне… Лада, едва войдя, кинула сумку в прихожей и раскидала туфли.
        -Ладушка, что такое? – выглянула с кухни мама. – Что за грохот у нас?
        -Мамуль, у меня будет деловой разговор с папой. Вы не мешайте нам, пожалуйста.
        -О-хо-хо? – удивилась Дуся. – Ладушка не в себе? Неужели дело в каком-то таинственном незнакомце?
Лада не ответила на реплику, хотя Дусе в проницательности не откажешь. Она прошла в гостиную, поцеловала отца:
        -Папочка, добрый вечер! Здравствуйте, Семен Аркадиевич.
        -Ладочка, душечка, тысячу лет тебя не видел! – дирижер приподнялся и картинно поцеловал ручку.
        -Папочка, угадай, кого я сейчас встретила на Арбате?
        -Не имею понятия. Подскажи?
        -Васю. Твоего драгоценного, многообещающего Васю!
        -Васю? Шкуренко?
        -Представь себе. Твой Шкуренко (я всегда говорила, что его фамилия соответствует его же сущности) читал возле Вахтанговского "Незнакомку". Пошлейше, бездарнейше! Это настоящий позор. Чему ты его столько лет учил? Халтурить?
Семен Аркадиевич расхохотался:
        -Так их, так их, Ладушка!
        -А ты уверена,  что это был Василий?
        -Абсолютно. Он был ужасен, и это видели, по меньшей мере, человек двадцать зрителей!
Борис Борисович покачал на это головой.
        -Но, - Лада сделала паузу, чтобы придать своей эмоциональной речи побольше внушительности, - присутствовал там один парень, в толпе. Ему, видно, тоже невыносимо стало слушать, как Шкуренко измывается над Блоком, – в запале она даже процитировала Пушкина:

        Мне не смешно, когда маляр негодный
        Мне пачкает "Мадонну" Рафаэля,
        Мне не смешно, когда фигляр презренный
        Пародией бесчестит Алигьери!

        -И тогда этот парень начал сам читать те же стихи, - продолжала Лада, - Он читал очень-очень тихо, но я все слышала. Гениально читал! Я не сомневалась, что парень – профессионал и начала выяснять, в каком театре он работает, но оказалось - это совсем юный мальчик, только-только вернулся из армии… Пап, посмотри его, а?
        -Неужели ты привела его с собой? – опешил Первушин.
        -Нет, но он позвонит завтра утром. Я попыталась убедить его в необходимости визита к нам…
        -Но завтра…
        -Завтра вы с мамой едете на дачу, я знаю. Но обычно вы выбираетесь из дома только во второй половине дня!
        -Сдавайся, - посоветовал мудрый Семен Аркадиевич.
        -Ну, ладно, ладно. Ты хочешь, чтобы я его посмотрел? Завтра?
        -Я хочу, чтобы ты взял его к себе на курс.
        -Но, Ладушка…
        -Папочка! Я чувствую. Ты понимаешь? Это – именно тот, кого ты давно ищешь.
        -Ты смогла определить по одному стихотворению?
        -Дело не в количестве, а в том, как он читал. В энергетике дело! Ты бы видел, как потянулись к нему люди! Они старались ни слова не проронить, обступали его кольцом! Я сама поддалась ему, хотя, как ты знаешь, пронять меня трудно. Папа, если ты, прослушав его, скажешь, что он – бездарность, то я немедленно выйду замуж за того противного искусствоведа, которого ты так хочешь видеть своим зятем.
Семен Аркадиевич показал Ладе большой палец. Наступила пауза.
        -Ладушка, - сказал Первушин посреди тишины. – Ладушка, я знаю, ты ищешь повторения. Но повторений не бывает. Мне бы тоже хотелось верить, но… Такие актеры, как Миронов, рождаются раз в сто лет. А, может быть, и в тысячу.
        -Нет, папа, нет, это совсем не то. Возможно, я и ищу повторения, но не в мальчиках, читающих стихи на улицах. Ты только взгляни на него и все. Больше я ни о чем не прошу.
        -Хорошо. Я согласен. Исключительно из любви к тебе.
        -Спасибо.
Лада снова поцеловала отца и, отказавшись от коньяка, отправилась к себе.               
               
* * *
Лада не сомкнула ночью глаз. Она и сама не знала, почему так волнуется из-за какого-то чужого, совсем незнакомого человека… Она даже почти не запомнила, как он выглядит! Почему так взбудоражил воображение какой-то мальчишка? Что бы это значило?.. Пожалуй, единственное, что Лада отчетливо помнила о нем, так это непонятные иероглифы на белом фоне. Выходит, смотрела только на них?
Папа тоже проникся ее волнением, хотя и не подавал вида. Не впервые он ожидал дома подобного гостя, но чтобы так нервничать и поминутно глядеть на часы… С утра Первушин укатил по делам и с позвонившим (он позвонил, позвонил!!!) Серго разговаривала опять же Лада. Она, признаться, опасалась, что он передумает, но в голосе его чувствовалась какая-то решимость. Кстати, голос был обычным баритоном и ровно ничего мироновского, на этот раз, в нем не обнаружилось. А что, если… (Лада похолодела) Что, если вчера на нее нашло наваждение и этот полугрузин из Владимира на самом деле ничего из себя не представляет? Каков будет позор! Папа, конечно, ничего не скажет, но какой стыд испытает Лада!

* * *
Аудиенцию назначили на шесть. Первушин уже вернулся домой, часы на сене гостиной готовились пробить шесть раз и все принялись ждать "невероятного Ладушкиного чтеца с Арбата". Пробило шесть. Он, видимо, слегка запаздывал. Лада совершенно извелась ожиданием. Так нервничала, что стащила из домашней аптечки корвалол и таблетки валерьянки.
Время шло. Все сидели в гостиной: папа, мама, Лада, двое папиных приятелей из МХАТа, которые зашли просто так, но, узнав, что грядет развлечение, задержались. Лада по-прежнему ждала позора, а потому, когда в передней, наконец, прозвенел звонок, затравленно вжалась в кресло.
        -Борис Борисович, - доложила Дуся, заглянув, - пришел тот самый молодой человек.
        -Пусть проходит, - сказал папа.
И гость прошел. Поздоровался, извинился за опоздание: переоценил свое знание столицы и долго искал дом. Ровный, спокойный голос – ни тени робости или смущения. Лада сидела возле двери (нарочно выбрала эту позицию, чтобы хорошо видеть папино лицо) и ее взгляду предстала только спина вошедшего. Сказав: "Пусть проходит", папа приторно улыбнулся, надев на себя отрепетированную многими приемными комиссиями маску под названием: "Ну-с, батенька, чем порадуете?" и снисходительно наклонил голову. Мхатовцы заулыбались, по-видимому, мысленно потирая руки. Когда же гость вошел, тонкая усмешка Мефистофеля медленно сползла с папиного лица. Маска стекла с него, как воск стекает с оплавленной свечи. Лицо приобрело свое обычное, не защищенное выражение, немного рассеянное и добродушное. Папа кивнул на приветствие, как бы принимая объяснения и извинения, но произнести ничего не смог.  Тишина разразилась кромешная и Лада испугалась этой тишины.
Первой опомнилась мама:
        -Садитесь, Сергей. Вас же Сергей зовут, я не ошиблась?
        -Да, спасибо, - ответил Серго и сел.
Папа прочистил горло, прокашлялся. Гость, явно ища кого-то, огляделся по сторонам. Лада сообразила, что ищет он не кого-то, а ее, и выпрямилась в своем кресле. Он оглянулся, и бедное сердце Лады на мгновение остановилось. Из-под светлой, "мироновской" челки на нее взглянули совсем-совсем черные глаза, Серго улыбнулся ей, словно говоря: "Вы здесь, Лада, я рад вас видеть". Тут Лада поняла, что ей не выдержать дальнейших событий и вскочила:
        -Простите, мне нужно уйти. Простите.
И быстро покинула комнату в полном смятении чувств.

* * *
        -Начнем, - сказал Борис Борисович, представив публике Серго, а Серго – публику. – Вы никогда не мечтали о сцене?
        -Пожалуй, нет, - ответил Серго. – Моя семья далека от театра, и я не воспринимал сцену серьезно.
        -А что же вы воспринимали серьезно?
        -Дед завещал мне быть врачом. У них в селении врач был одним из самых уважаемых людей. Он говорил, что врачевание – это мое, там я буду на своем месте.
        -Сколько баллов не добрали в медицинский? – поинтересовалась Ладина мама.
        -Один.
        -Хорошо учились? – с уважением снова спросила она.
        -Мог бы и лучше. Слишком много времени уходило на музыкальную школу и школьный театр.
        -Школьный театр?
        -Да. В детстве я даже сыграл там одну главную роль. В детском мюзикле "Пеппи Длинныйчулок".
        -Неужели вы играли Пеппи? – удивился кто-то из мхатовцев.
Серго кивнул.
        -Вероятно, то была выдающаяся Пеппи, - улыбнулся Первушин. – Сколько вам тогда было?
        -Я играл Пеппи три года, с девяти до двенадцати.
        -И долго вас пришлось уговаривать на женскую роль?
        -Не особо. Мне нравился мюзикл, музыка в нем, да и потом, Пеппи не очень-то похожа на девчонку. Я просто был собой. Меня часто путали с девочкой в детстве. Это раздражало в реальной жизни, но, исполняя женскую роль на сцене, я чувствовал себя вполне нормально.
        -Вы предпринимали что-нибудь для того, чтобы как можно меньше походить на девочку?
        -Дрался, брился наголо… Всякое бывало.
Все засмеялись.
        -Итак, вам исполнилось двенадцать, вы выросли, но школьный театр не бросили?
        -При театре у нас была агитбригада, знаменитая. На всех смотрах первые призы брала только она.
        -Благодаря вам?
        -Нет, не думаю, - улыбнулся Серго.
        -Почитайте что-нибудь?
        -Прямо сейчас? – он заметно смутился. – Я не готовился. Лада просила только зайти, поговорить…
        -А без подготовки вы не можете? – Борис Борисович явно провоцировал.
        -Честно сказать, я был уверен, что после этого разговора никакой подготовки уже не понадобится… В том смысле, что ее совсем не понадобится: вы доходчиво объясните мне, насколько я не подхожу для учебы в театральном… Читать полагается стихи и прозу?
        -Да все равно что. Что пожелаете. Хоть телепрограмму.
Мхатовцы приняли слова Бориса Борисовича за чистую монету и вручили Серго газетный листок с программой передач (до того момента он мирно лежал на телевизоре). На их лицах в тот момент было написано торжество. Серго принял у них газету с совершенно непроницаемым видом. Присутствующие переглянулись и воззрились на гостя с утроенным интересом. Тот, не поднимаясь с кресла, устроился в нем поудобней, пробежал глазами по программе, причем кое-что его, видно, в ней заинтересовало. Он сверился с часами, что-то прикинул, а потом продолжил читать. Наконец, Серго рассмеялся:
        -Простите. Это глупо. Я не Чарли Чаплин.
Все, с облегчением, засмеялись тоже, поглядывая на Первушина. Борис Борисович улыбался. Тем, кто хорошо его знал, стало ясно: мальчик мэтру приглянулся.
        -Я лучше стихи почитаю, - сказал Серго. – Они мне ближе, чем пантомима.
На этот раз с кресла он встал, но не принял никакой особой позы, свойственной чтецам. Серго просто стоял возле своего кресла и читал. Пастернака!
Признаться, Борис Борисович обычно не советовал абитуриентам читать на вступительных экзаменах Пастернака. Пастернак – это неизменно сложнейший стихотворный узор. Его трудно донести до слушателя, если плохо владеешь собой и взбаламучен сознанием того, что тебе внимает комиссия, сплошь состоящая из знаменитостей. Пастернака нужно читать, кожей ощущая каждую запятую и точку – только тогда тебе (и, главное, слушателю) откроется неповторимый мир, по глубине сравнимый только с толщей вод мирового океана…
Мхатовцы нервно почесывались, Борис Борисович сидел неподвижно, и только глаза выдавали его: блестели. Серго читал медленно. Нет, он, пожалуй, не читал, он рассказывал собравшимся о своем, прочувствованном, прожитом:

Не спорить, а спать. Не оспаривать,
А спать. Не распахивать наспех
Окно, где в беспамятных заревах
Июль, разгораясь, как яспис,
Расплавливал стёкла и спаривал
Тех самых пунцовых стрекоз,
Которые нынче на брачных
Брусах – мертвей и прозрачней
Осыпавшихся папирос…

И верно, поэзия Пастернака – это океан, со всеми его затонувшими кораблями и россыпями несметных сокровищ, подернувшихся налетом времени. Машут павлиньими хвостами пучеглазые рыбы, невзрачные, неторопливые моллюски мастерят сказочные по красоте жемчужины, ползают морские звезды, переливаются в нежнейших шелках медузы и цветут райские сады… Океан практически не изучен людьми и, на огромных глубинах, в головокружительных впадинах, по сей день встречаются загадочные тени неопознанных тварей. Кто они?  Пришельцы из прошлого? Гости из будущего? А может быть, это они будут жить на планете, когда человек, самозванный царь природы, канет в лету, как историческая единица?..
Когда закончились стихи и Серго замолчал, мхатовцы обронили невольно, во всеобщем молчании:
        -А парень-то молодец, - полуудивленно, полунебрежно.
        -Еще? – спросил Серго.
        -Да-да, - отозвалась мама Лады.
Ни тени напряжения не отразилось на его лице.

Я сидел у окна в переполненном зале,
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как небо, аи…

От Блока он перешел к Цветаевой, от Цветаевой – к Гумилеву… Борис Борисович молчал.
        -А как ты насчет Мандельштама? – спросил кто-то из мхатовцев.
        -Не очень, - признался Серго. – Он не совсем мой поэт. Разве что это:

Я вернулся в мой город,
Знакомый до слёз,
До прожилок,
До детских припухлых желёз.

        -Друзья мои, - внезапно прервал Первушин. Он снова откашлялся и обратился к мхатовцам:
        -Я посмею вам напомнить, что наш юный гость не уполномочен сегодня развлекать компанию театральных деятелей. Он пришел для серьезного разговора. От этого разговора зависит его дальнейшая судьба. Прошу вас не злоупотреблять его положением.
        -Мне совсем не трудно это, Борис Борисович, - сказал Серго.
        -И, тем не менее, - строго ответил ему Первушин. – Сергей, когда у вас будет время, чтобы прийти на прослушивание?
        -Я… - растерялся тот. – Вообще–то я ждал, что это вы назначите время…
        -Собственно, нет принципиальной разницы, кто назначает время, - нашелся Борис Борисович.
        -Я абсолютно свободен, - сказал Серго, - приду, когда скажете.
        -Ну хорошо, что с вами делать, - улыбнулся Первушин. – В пятницу, в одиннадцать. Устраивает?
        -Устраивает.
        -Помощь с литературой вам требуется?
        -Нет, спасибо. Я живу у тети, там хорошая библиотека… Посоветуйте мне что-нибудь, если можно.
        -Понимаете, Сергей, у меня такое чувство, что вы гораздо лучше меня разберетесь в том, что вам подходит. Опасаюсь навредить советами.
        -Прозу, басню, стихи?
        -Верно. И еще один вопрос. Вы разрешите?
        -Пожалуйста.
        -Это даже не вопрос, по сути, а так, вариации на тему. Если у вас имеются сомнения по поводу поступления в театральный, то советую хорошо подумать.
        -Я уже подумал, Борис Борисович, и не передумаю.
        -Что ж, я рад, - откликнулся Первушин серьезно. – Стало быть, в пятницу, в одиннадцать. Пятнадцатая аудитория. Вы знаете адрес училища?
        -Ваша дочь мне объяснила по телефону, где оно находится.
Первушин кивнул.
        -Только прошу вас заранее проверить маршрут и не опаздывать: в комиссии сидят серьезные, занятые люди. Опоздание может вам весьма повредить.
Ладина мама предложила чаю, но Серго вежливо отказался и столь же вежливо попрощался.

* * *
        -Ну что, папа, что ты скажешь? – ворвалась в гостиную Лада.
Борис Борисович выглядел расстроенным. Гость только что ушел, оставив по себе какую-то незаконченность, невосполнимость.
        -Машенька, где у нас валидол? Мой закончился…
        -Господи, Боря, что случилось? – засуетилась Ладина мама, позабыв, что обещала чай с пирожным.
Она побежала к аптечке, отыскала валидол. Борис Борисович, тем временем, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза рукой.
        -Случилось, Машенька. Да, случилось. С легкой Ладушкиной руки я действительно нашел сегодня того, кого искал всю жизнь, но, найдя, понял, что он категорически мне не подходит.
        -То есть как не подходит? – вознегодовала Лада. – Почему ты не сказал ему сразу, что он тебе не подходит? Зачем, в таком случае, назначил прослушивание? Объясни, папа!
        -Как ты разговариваешь с отцом? – строго сказала мама.
        -Ладушка, - жестом остановил жену Первушин, - ты правильно рассудила, ты – умница. Этот мальчик, он… он… Я смотрю на него и вижу не человека, а космос, вечность. Разговариваю с ним и не могу отделаться от ощущения, что мой голос отдается эхом в тысячах миров. Огромная энергетика, фантастический потенциал! Даже наши уважаемые циники из МХАТа поддались ему. Видела бы ты их! – он засмеялся, а мхатовцы поморщились, словно их пристыдили. – Наваждение?.. Ему, пожалуй, не актером нужно быть, а гипнотизером. И, кроме того, у него есть существенный недостаток: внешность.
        -И это говоришь ты? Из-за такой ерунды, как внешность, ты готов ему отказать? Он – актер, уже готовый актер, в нем есть Божья искра!
        -Вот это-то меня и тревожит более всего.
        -Ты должен научить его управлять своим даром! Папа, его потенциал всё равно начнет искать себе выхода, и если не найдет, то… Он не должен погибнуть!   
        -Ему противопоказана сцена. Ты представляешь себе, на что мы его обрекаем?
        -На что?
        -На саморазрушение, - сказал Первушин.
        -Мальчику с такой внешностью будет безумно трудно, - покачала головой мама. – Ему придется ежеминутно доказывать всем (и себе в том числе), что он – не просто картинка на афише. Подобные вещи никогда бесследно не проходят. Тут пока что-либо докажешь – вся душа пеплом покроется.
        -Ты, Машенька говоришь красивые, но верные слова, - согласился Борис Борисович и повернулся к дочери:
        -Ладушка, пойми, это, в конце концов, жестоко. Ты толкаешь человека в огонь, но человек-то живой, он не винтик и не запчасть. Парень даже не догадывается, что идет на голгофу. Он будет жить с этим и страдать. Он не сможет быть счастливым, такие не умеют быть счастливыми. Убеди его не приходить послезавтра в училище. Вот телефон, он оставил.
Лада взглянула на запись в отцовской записной книжке и снова подняла глаза.
        -Я не могу, - сказала она.
        -Почему?
        -Потому, что все твои доводы – тоже красивые слова, блеф. Ты не прав и прекрасно знаешь это. Мама, ну хотя бы ты-то поддержи меня!
        -Боря, - начала мама задумчиво, - ты действительно не во всём прав. С точки зрения обывательской – верно, но с точки зрения бескорыстной преданности искусству, ты абсолютно не прав. Мальчик талантлив, одарен, он уже знает, что такое сцена – заметь. Ты просто обязан дать ему шанс обогатить наш русский театр. Да, мне точно так же, как тебе, жаль его. Я никогда не позволила бы своему ребенку становиться актером, ведь мне известно, через какие трудности проходят такие вот ребята… Впрочем, о чем это я? Конечно позволила бы, потому, что знаю, насколько прекрасна эта профессия. Помоги ему, Боря. Если театр – его судьба, то так тому и быть, не будем встревать в замысел провидения, ему виднее.
Мхатовцы сидели тихо и ни во что не встревали. Было отчего притихнуть. Они знали Первушина много лет и справедливо считали его фанатиком театра. В чем же дело? Что он увидел в глазах мальчишки, читавшего Пастернака?.. А мальчишка-то и впрямь чего-то стоит. Держится так, словно и не волнуется вовсе, чувствует слово… Разве что едва заметно "окает", но тут уж ничего не поделаешь – Владимир. Все коренные владимирцы "окают", но это – дело поправимое. Поживет год-другой в столице, пообтешется – "заакает"… М-да, смена-то растет – о-го-го! В затылок дышат…

* * *
Спорили долго. Подключились, не устояв, мхатовцы и даже Дуся. В конце концов, Борис Борисович обессилел и сдался, но Лада знала: если папа сдался, это вовсе не значит, что он признал себя побежденным. Ему ничего не стоит "завалить" прослушивание, он умеет это делать и тут уж ничего не поможет.
…Когда, ближе к полуночи, Лада сидела в своей комнате и размышляла, глядя в книгу, в дверь постучали.
        -Ладушка, ты не спишь?
        -Нет, папа.
        -Я вот о чем хотел спросить, - Первушин вошел и сел, - ты… С твоей стороны к этому Серго ничего нет?
        -Что ты имеешь в виду?
        -Я подумал, что, вполне возможно, у него была цель попасть через тебя ко мне. Понимаешь?
        -Боже мой, папа! Не сочиняй пожалуйста, мы встретились с ним совершенно случайно! Он – просто мальчик, очень молоденький. Это не мой стиль, ты же знаешь, - Лада взглянула на отца и засмеялась. – Папочка, не делай такое лицо! Уверяю тебя, он не в моем вкусе – мне никогда не нравились мальчишки, похожие на девочек. И еще: ты только представь себе – он родился всего лишь за несколько месяцев до того, как на экраны вышла "Бриллиантовая рука"!.. – она задумалась. – Пожалуй, в этом что-то есть, какой-то перст судьбы… Ты не находишь?
Борис Борисович вздохнул.
        -Тебе было тринадцать лет… - сказал он.
        -Почти четырнадцать.
Первушин еще раз взглянул на дочь. Она сидела в кресле, под торшером, и держала в руках том Достоевского. Тени от ресниц падали на глаза, делая их огромными, как на картинах Врубеля, или у актрис немого кино…
Лада считалась первой красавицей института. Говорили, что она до невозможности похожа на Веру Холодную. Ту самую Веру Холодную, которой посвятил песню Александр Вертинский, по которой сходили с ума зрители и которая умерла, не дожив даже до тридцати… Когда-то Лада  мечтала стать великой пианисткой, но преподаватели в консерватории объяснили, что великой из нее не выйдет… Поневоле пришлось довольствоваться только сходством с великой актрисой, хотя Лада была неплохой пианисткой и консерваторию закончила с отличием. Конечно, с помощью папы, она могла бы попасть на престижную работу, в какой-нибудь симфонический оркестр или оркестр при знаменитом театре… Но Лада выбрала детский сад и ни разу об этом не пожалела. Детишки ее полюбили, а она считала, что нет ничего лучше, чем играть им Грига и Листа, разучивать песни и танцы. Отец давно перестал подыскивать ей женихов: к несчастью для себя, Лада была девушкой проницательной и без особого труда определяла, что все претенденты на ее руку прельщаются престижной перспективой стать зятем именитого актера (это значит, помимо красавицы-жены, завладеть одновременно квартирой в центре, дачей, машиной, антиквариатом…). Неплохо, верно? Борис Борисович часто повторял сакраментальную фразу: "Знал бы я, Ладушка, на что тебя обрекаю – подался б в сталевары!". Ладе просто не везло. Патологически. Она особо не копалась и не придиралась к сильному полу, но вскоре поняла, что ее критерии всё же слишком высоки для современных мужчин. Где-то лет в тридцать еще одна сакраментальная фраза "засидеться в девках" совершенно перестала ее волновать. Окружающие считали Ладу счастливой (еще бы!), но никому и в голову не приходило, насколько она, на самом деле, несчастна…
Она нисколько не кривила душой, говоря с отцом о Серго. Для нее он по-прежнему оставался всего лишь "мальчиком, похожим на девочку". Пытаясь припомнить его лицо, Лада могла вызвать в памяти только темные глаза, светлую челку, да кленовые иероглифы (во время визита к Первушиным он был одет как-то по-другому, но в памяти засели именно иероглифы). Но об одном обстоятельстве она все-таки помалкивала: Серго определенно интересовал ее. И возраст был ни при чем. Как, впрочем, и остальное.

* * *
В пятницу Борис Борисович вернулся домой гораздо позже, чем того ожидала Лада. Часы пробили десять, когда в передней послышался его голос. Лада отложила книгу и настороженно прислушалась. Голос показался веселым. Она выглянула из своей комнаты.
        -Как дела, папа? – разумеется, под этим вопросом подразумевалось: "Как дела в приемной комиссии и, главное: ЕГО приняли???".
        -Добрый вечер, Ладушка, - сказал Первушин и, показав жестом: "Погоди немного", пошел мыть руки.
В семье Первушиных заведено: ни шагу по квартире, пока не вымоешь руки после улицы. Полезная, надо сказать, традиция… Лада так и стояла возле двери в свою комнату, переминаясь с ноги на ногу.
        -Приняли, приняли твоего Бежина, Ладушка. Иван Андреевич, наш ректор, лично присутствовал, очень им заинтересовался, - Борис Борисович рассмеялся. – Ну и фрукт он, доложу я тебе, этот твой Арбатский гость!
Первушин вошел в свой кабинет, а Ладу поманил за собой. В кабинете он устало опустился в кресло, не переставая, однако, смеяться.
        -Он, случайно, не советовался с тобой, что читать перед комиссией? – спросил Борис Борисович.
        -Нет, - сдержанно сказала Лада, теряя терпение.
        -И прочитал он нам монолог Нины из чеховской "Чайки". Каково?
        -Как это, монолог Нины?
        -А вот так: "Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа – это я… я… Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню всё, всё, всё, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь". Ты так права была, Ладушка, так права! Я теперь стыжусь своего неверия и нерешимости. Бежин – актер. Мало того: он прекрасно знает, что в театральном плане способен на очень-очень многое. Признаться, поначалу я мысленно определил его на "героическое" амплуа. Услышав из его уст монолог Нины, решил, что ошибся и, пожалуй, это "характерный" актер. Впоследствии я совсем запутался, так как, вслед за монологом, он прочитал две великолепные басни. Потом, по просьбе комиссии, еще один отрывок из прозы. Прочитал Гумилева – и как прочитал!.. Постой-ка, вспомню… Это волшебство какое-то, изумительные строчки:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, на острове Чад,
Изысканный бродит жираф.

И следом – монолог Меркуцио. Вообрази только: сидит комиссия, десять человек, которые пришли на прослушивание только из уважения ко мне. У всех – дела, у всех – нет времени. Сидит ректор, очень недовольный моей просьбой прослушать еще одного абитуриента (ты же знаешь любовь Ивана Андреевича к упорядоченности и укомплектованности!). Вот сидят они и понемногу превращаются в детей: их заворожили волшебными сказками, погрузили в ирреальный мир. Видела бы ты их лица, Ладушка! Комиссия очарована, ректор влюблен. И это профессора, "заслуженные", "народные", люди, которым довелось уже десятки раз наблюдать выступления абитуриентов. Они переглядывались, обменивались знаками… Полный триумф, Ладушка, полный! Я понял, что ни одно из привычных артистических амплуа нашему Бежину не подходит: он переходит из образа в образ столь же естественно, как если бы не имел наружной оболочки. Да ему, похоже, и грима-то не нужно, он и без грима убедителен! Кстати, последнее его качество меня несколько обескураживает, но я все равно буду с ним работать. Это уникальный шанс воплотить в жизнь свою мечту. Я воспитаю универсального актера, он сможет играть всё, не заштамповываясь и не напрягаясь. Я научу его входить в образ, как в одежду – не интуитивно, как теперь, а абсолютно сознательно – он сможет легко разбираться в темном лесе любых, даже самых сумасбродных режиссерских идей… Мне уж очень стыдно за свою трусость, Ладушка. Ты простишь мне ее?
Лада только смущенно улыбалась. Папа – эмоциональный человек, это точно, но она никогда еще не слышала от отца столько восхищений! Его глаза светились юношеским задором, вдохновением, азартом. Лада догадывалась, что папа, в тайне ото всех, считает себя неудачником. Преподавать он пошел только с одной целью: воплотить в жизнь свою мечту о совершенстве, но за много лет так и не нашел того, кого искал. Но вот, кажется, настал тот самый час… Лада вздохнула  своим мыслям: Серго всего лишь одаренный мальчик, стоящий в самом начале пути – он может сломаться, устать… Она поцеловала отца в щеку, ощутив, насколько она горяча.
        -Конечно, конечно, папа, - сказала Лада. – Какие тут могут быть извинения. Я очень рада, что не ошиблась в тебе, я знала, что ты сможешь его увидеть.
        -Ты – провидица, Ладушка. Всем нам у тебя учиться и учиться.
        -Тебе нужно отдохнуть.
        -Необходимо. Только я вряд ли усну.
        -Попытайся.
        -Конечно, - улыбнулся Первушин.

* * *
Наступил август. Дни стояли уже не такие жаркие и всё чаще шли дожди. Отпуск у Лады закончился, начались обычные детсадовские будни… Театральное училище, где преподавал ее отец, в одночасье лишилось двух аккомпаниаторов (один из них нашел более престижную работу, а другая, бабушка преклонных лет, ушла на пенсию из-за хронической болезни суставов) и Ладе предложили эту вакансию. Она знала, что за деньги, которые причитаются аккомпаниатору в театральном, может работать только человек, беззаветно преданный искусству, но согласилась сразу. Ради искусства она была готова на любые жертвы.
О Бежине в доме Первушиных больше не вспоминали. То есть, не вспоминали вслух. Лада не могла не думать о нем, к собственному недоумению. И в самом деле, отчего это? Она же не легкомысленная девчонка в конце концов, она не могла влюбиться, толком не разглядев человека, влюбиться только из-за того, что он обладает мироновской челкой! Есть в нем нечто – это да, но ведь это, по-сути, всё, что она о нем знает. С другой стороны – разве этого мало?.. Лада заставляла себя молчать, хотя имя Серго постоянно вертелось на языке. Так и тянуло спросить, мол, как там мой Бежин? Но она, как школьница, боялась выдать себя, навредить Серго, вызвав у отца подозрения в том, что ее, Ладу, использовали в корыстных целях. В тайне она надеялась, что Бежин позвонит, поблагодарит за помощь… Но он не позвонил. Так глупо! Ладе еще не случалось встретить человека, который настолько не подходил бы ей, но, на удивление скоро, Лада обнаружила, что тоскует и страдает, не видя Серго, ничего о нем не зная. Ей не хотелось разбираться в том, как, собственно, это всё называется, влюблена она в "арбатского гостя" или просто испытывает благоговение перед его талантом. Важно одно: он первый, кто за много лет всколыхнул, казалось бы, уснувшие чувства.               

2
Паша Карташов здорово простудился накануне. В поезде. Как следствие, на первом сборе курса он сипел и шмыгал носом. Занятия еще не начались – первокурсники собрались, чтобы поближе познакомиться. Расселись за столами в аудитории, слушали профессора, рассказывали о себе… Будущие студенты–первушинцы узнали о планах Бориса Борисовича, о надеждах, которые на них возлагаются. Шестнадцать человек, шестнадцать индивидуальностей…
…Народ вокруг Паши был новый, хотя и немного знакомый – кое с кем он успел познакомиться во время длительных вступительных туров. Тем не менее, чувствовалась некоторая неловкость. Обычно Паша терялся в незнакомом окружении, но тщательно это скрывал. Зато Тоня, Тоня Зима, никогда, нигде и не при каких обстоятельствах не терялась. Она была красавицей, а Паша – "лопоухим недоразумением" (так он сам себя называл). Тоня обожала трюфели и кефир, они постоянно водились в ее объемной сумочке. Кефир она пила из минипакетика и закусывала его трюфелями (конфеты, казалось, множились в геометрической прогрессии, чем больше трюфелей Тоня уничтожала, тем больше их оставалось в сумке – вот такой парадокс). Паша быстро усвоил маленькие слабости красавицы и постоянно угощал ее треугольными конфетками фабрики "Рот-Фронт". Девушка с восторгом принимала от него эти знаки внимания и, день ото дня, милый, лопоухий Пашечка становился все милее. На вечеринке, устроенной по случаю поступления москвичом Ромкой Гулиевым (Паше он не нравился, но Тоня хотела, во что бы то ни стало, отметить знаменательное событие), их отношения перешли в совершенно новое русло и Карташов был несказанно этому рад. А именно: Тоня очень легко разрешила себя поцеловать и, еще легче, проводить. С девушками у Паши не было никакого опыта, если не считать школьного романтического бреда, когда пытался сочинять стихи и так волновался, танцуя с одноклассницей, что пообступал ей все ноги…
В армии он сильно комплексовал из-за оттопыренных своих ушей, ставших, казалось, еще больше в процессе регулярной стрижки и надевания пилотки. Сослуживцам он врал, что дома его ждет сказочная красавица по имени Милена, а в подтверждение демонстрировал фотографию своей мамы в возрасте восемнадцати лет. На том снимке мама походила на Снегурочку из кино: бархатные глаза, коса через плечо и улыбка Джоконды… Армейские дружки купились и завидовали.
Итак, опыта у Паши не было, и вел он себя, как теленок. Поплелся за Тоней "провожать", нахально напросился в гости… Она снимала (пополам с подругой) квартиру на отшибе Москвы и "завернуть" Карташова ей не позволила совесть: за время путешествия по городу (три пересадки на метро!) оба порядком проголодались, несмотря на Ромкины угощения. Выяснилось вот что: Тонина соседка не поступила и уже уехала домой, да и сама Тоня доживала тут последнюю неделю перед переездом в общежитие. Паша сообразил, что моментик, и впрямь, лучше не придумаешь. Он приступил к решительным действиям… Чтобы не углубляться в детали, скажем так: всё случилось. И только. Потому, в детали углубляться не стоит. Утром Паше вдруг показалось, что Тоня чем-то разочарована, хотя он-то считал себя героем… Они встречались потом еще несколько раз, и у Паши снова создалось впечатление, что его девушка хочет о чем-то сказать, но не решается. На все вопросы Тоня отшучивалась или просто говорила, что он ошибается. Похоже, она питала к Карташову нежные чувства, иначе сбежала бы от него после того самого первого раза, когда он облажался и даже не понял, что облажался. Но самым ужасным для Тони было не это. Паша не обратил внимания на одно очень важное обстоятельство: она выбрала его "в свои первые мужчины" (своего рода почетное звание)… И за что, спрашивается, можно полюбить такого образцово-показательного потребителя? Этого не знала даже сама Тоня Зима…
…Девчонки шушукались о том, что кто-то пролез на курс по блату. Они заявили, что, как только выяснится имя "блатника", ему немедленно отольются все их нервы и слезы, в изрядных количествах потраченные при поступлении. Паше было на все это начхать (что он, собственно, и делал). Он сидел, слушал профессора, а рядом Тоня, с блеском в глазах, изучала окружающих. Паша ревновал ее ко всем без исключения ребятам, тем более что те с, аналогичным блеском в глазах, поглядывали на Тоню. Он мечтал, чтобы хоть одна девушка взглянула на него с интересом… Но происходило то же, что и всегда: девушки Пашу не замечали.   

* * *
В армии он и вовсе одичал. Хотя, возможно, мама и не кривила душой, утверждая по его возвращении, что возмужал-де, окреп, выправился. После того, как одна девчушка на дискотеке в городском клубе отказалась танцевать с ним, "чтобы не позориться", Паша совсем сник. Он глядел на себя в зеркало и оставался в вечном недоумении. Отражающаяся в зеркале рожица казалась до невозможности нелепой: красные, торчащие уши, совершенно идиотского вида кудряшки, пунцовые губы непонятной формы ("безвольные" – говорила мама), прозрачные, как вода, глаза, тощая шея… Ужас! "В артисты" Паше посоветовала идти учительница литературы, "потому, что тебя, Паш, такого нигде больше всерьез не примут". Эта учительница считала его артистической натурой и, видимо, была права. Карташов обладал несомненным чувством прекрасного, любил стихи и музыку, а в детстве (какой позор!) обожал составлять гербарии из осенних листьев… До Тони он ни разу даже не поцеловался и страшно комплексовал по каждому ничтожному поводу. Начальник слесарной мастерской, где Паша работал до армии, обязательно проверял всю его работу и каждый раз качал головой, словно бы говоря: "А с виду-то и не скажешь, что ты толковый парень". Очень унизительно! В армии он вечно попадал в глупые истории: то падал во сне с кровати, то, запевая на строевых учениях, закашливался, то висел по четверти часа на турнике, тщетно пытаясь хотя бы раз подтянуться. Однажды, в наряде, Паша так вымыл пол, что с этажа ниже прибежал офицер и долго выяснял, где лопнула труба…
За что же любила Пашу Карташова Тоня Зима? Может быть за то, что тот был человеком серьезным? В армейской библиотеке он наткнулся на газетную статью о Пьере Ришаре, этом всенародно известном Блондине в Черном Ботинке. Оказалось, что проблемы у Паши и Ришара в чем-то схожи. Например, даже если этот актер плачет, то все вокруг, глядя на него, смеются. Статья оказалась последней каплей: Паша отправился "в артисты". С тех пор Ришар навсегда остался для него кем-то вроде наставника или доброго друга.
Вот говорят, что если человек с детства зациклен на том, чтобы стать актером, шансов поступить в театральный у него очень мало. Возможно, это спорное суждение, но Паша смог лично убедиться в его справедливости. Тур за туром он двигался и двигался вперед, в то время как вокруг падали целеустремленные товарищи. Если у него и была какая-то цель, то отнюдь не театральный, как таковой – Паша стремился доказать миру, что тоже чего-то стоит. Он испытывал некоторое чувство вины и считал, что проник в училище дуриком, сделав ставку на свою странную внешность. Он читал комиссии Зощенко, Ильфа и Петрова… В конце концов, добрался до Пушкина и Лермонтова. Комиссия внимала ему внимательно и серьезно. Поначалу. Затем начались улыбки и перешептывания. Попросили прочитать что-нибудь еще. Паша запаниковал и рубанулся, словно через чащу, с детскими стишками-потешками:

Как по речке по реке ехал рыжий на быке,
Только на гору поднялся – ему красный повстречался.
Рыжий красного спросил: "Чем ты бороду краснил?"
-Я не краской, не замазкой, я на солнышке лежал, кверху бороду держал.
Только солнышко взошло – всю бородушку сожгло!

И рыжего-рыжего Пашу Карташова тот час приняли. Чем не нелепость?.. Так за что же все-таки Тоня полюбила Пашу?

* * *
Первым делом, как только Первушин объявил сорокаминутный перерыв, и Тоня упорхнула куда-то с подругой, Паша как следует высморкался. За тем он трижды чихнул и сморщился, как от кислого, вытирая нос. Его несчастный нос уже успел покраснеть, распухнуть и облупиться.
        -Можно подсесть? – раздался совсем рядом неопознаваемый мужской голос.
Паша кивнул и, выглянув из носового платка, увидел, что на стул рядом садится светловолосый парень в синем свитере.
        -Тебя Паша зовут? – поинтересовался парень.
Паша снова кивнул.
        -Карташов Паша, да? – уточнил сосед.
        -Угу, - прогудел Паша, смяв в ладони платок.
        -А я – Бежин. Сережка Бежин. Помнишь меня?
Паша открыл рот от изумления. Сережка Бежин! Его закадычный дружок детства! Когда-то они жили в одной коммуналке во Владимире. Это он?! Не может быть! Это уже слишком…
               
* * *
Сережка был сыном Ильи Даниловича Бежина, полковника, блестящего офицера, списанного из артиллерии по ранению. Свое ранение Илья Данилович получил на военных учениях – он спас от гибели молодого солдатика, а сам попал в военный госпиталь. Можно сказать, что полковнику повезло: жив остался. Ранение, тем не менее, было достаточно тяжелым: контузия, к тому же – плечо, лицо и глаза. Илья Данилович вернулся в свой родной Владимир с семьей - женой и полугодовалым сыном, чтобы продолжать службу (ему предложили место в горвоенкомате), вне службы он себя не мыслил. Полковник Бежин патологически вызывал у Паши желание податься на военную службу. Ну, а уж его шрам через всё лицо и орден Красной Звезды вовсе повергали мальчика в транс.
В коммуналке, помимо Карташовых и Бежиных, ютились еще две семьи. Илья Данилович неожиданно оказался слишком застенчивым в плане привилегий. Он готов был в любую минуту грудью встать на защиту кого или чего-либо, но в кабинете какого-нибудь начальника совершенно терялся и не умел стукнуть кулаком по столу, воззвать к совести "сильных мира сего"… Действительно – семья заслуженного человека вынуждена жить в комнатушке размером с пенал. На что это похоже? А семья-то, между прочим, уже не маленькая: жена, сын и крошечная дочка. Хлопотать за полковника ходили всей квартирой, по инициативе женщин. Результат таков: через месяц Бежины уехали в новый дом. Старую школу Сережка не бросил и продолжал ездить в нее через весь город.
Тогда, десять лет назад, этот самый Сережка считался хулиганом. В памяти Паши навсегда остался тот маленький, щупленький мальчик с коротким ежиком волос, вечными ссадинами на коленях, локтях и подбородке (время от времени под глазом возникал синяк). До встречи с бывшим школьным дружком в аудитории, Паша и не догадывался, что тот – блондин, так коротко обычно стригся Сережка Бежин. Но зато Паше прекрасно известно, что хулиганом его приятель никогда не был - он терпеть не может драться и бедокурить. Просто Сережку так часто путали с девочкой, что приходилось принимать меры. Действительно, роскошные девичьи ресницы и нежный румянец совсем ни к чему мальчишке, тем более такому большеглазому и "миленькому" (наиболее часто повторяемое слово по адресу Сережки). Вышеописанное очень угнетало Сережку, вот он и придумал себе роль хулигана. Паша рядом с ним казался великаном – это теперь стал похож на дистрофика, а в те времена был вполне упитанным и рослым. Дружили мальчишки почти тринадцать лет, с трех до шестнадцати. Когда обоим стукнуло по двенадцать, положение медленно, но в корне поменялось. Сережка вдруг вытянулся и словно расправил плечи. Куда только подевался тот пацаненок-заморыш с вечным девичьим комплексом?! В четырнадцать он казался намного взрослее своих сверстников. Именно взрослее, без подростковой нескладности и долговязости. Его мама, Софико Николозовна, родом из Грузии, а южане, обычно, опережают одногодков. Сережка уродился весь в маму, в семью горцев: характером, движениями, легкой походкой. Осанку приобрел стараниями отца (сказывались ежедневные тренировки), он держался всегда прямо, даже сидя за партой. Илья Данилович наверняка хотел бы видеть его военным… Паша завидовал дружку черной завистью: помимо всего прочего, Сережка смело глядел в сторону девочек. В четырнадцать он выглядел уже на все шестнадцать, а еще через год (и это Пашу добило) начал бриться не понарошку, как делал иногда Паша, а всерьез. Он без труда и без разбора очаровывал всех подряд – от инспектора ГорОНО до лучшей девочки школы. За ним бегали не только сверстницы, но и девяти–десятиклассницы, о более младших говорить не приходится. Вскоре Сережка стал самой известной в школе личностью, абсолютным ее лидером. По мнению Паши, его друг вполне заслуживал такую обособленность. Кто был гвоздем программы на всех школьных вечерах? Кто вел дискотеки и радиопередачи? Кто являлся бессменным, обожаемым малышней октябрятским вожатым? Как кто? Бежин! Родительский комитет начальных классов почти молился на него, педсовет – тоже. Удивительно, как за такой насыщенной общественной жизнью Сережка успевал неплохо учиться, посещать музыкальную школу и, между прочим, дружить с лучшей девочкой школы!
Что до хорошей учебы, то выезжал он только благодаря своей памяти. Подлинный гуманитарий, в физике и математике Бежин был совершеннейшим профаном, но умудрялся запоминать любые правила и формулы. А еще, он не разбирался в географии, ни за что не смог бы вычислить расстояние от Москвы до Ленинграда или того же Владимира. Из географии Сережка точно знал только то, что Прибалтика – на севере, Черное море – на юге, Эквадор – в Южной Америке, а Занзибар… Занзибар – бывшая Английская колония. Попроси его показать эти объекты на карте – он искал бы их до вечера. Порой Сережка очень злил Пашу: только Бежин мог позвонить после школы и задать наивный вопрос, мол, о чем это нам сегодня сорок пять минут вещала математичка? Я ничего не понял. Приходилось рыться в тетради, вбивать ему "тему дня", после чего он выдавал тираду о бесполезности Пашиных усилий и о том, что более непрактичного чем алгебра предмета в мире нет. "Ну на кой мне их квадратные уравнения? – хмуро шутил Сережка. - Я что, буду с помощью этих уравнений высчитывать сумму, вычитаемую из моей зарплаты на алименты?", – и клал трубку. Но ничто не мешало ему назавтра с блеском решить у доски парочку этих самых уравнений. Сережка был непостижим для Пашиного ума и жил в непостижимом мире, не уставая, всё успевая, никого не разочаровывая. Окружающие уговаривали Бежина идти в театральный, особенно памятуя о спектакле по Астрид Линдгрен. Пеппи, сыгранная когда-то Сережкой (еще тем Сережкой, маленьким и щупленьким), стала притчей во языцех. Но сам он серьезно собирался в медицинский. Так хотел обожаемый дед, и мама постепенно убедила отца, что карьера врача гораздо больше подходит их сыну, чем военное поприще. Сережка считал эту профессию романтичной, а потому не сопротивлялся и даже полностью уверовал, что мечтает стать врачом. Вот тогда-то, узнав, что Бежин не собирается посвящать себя сцене, Паша понял: пришло время предъявить миру свои амбиции. Поставил тайную цель тоже стать кем-нибудь, возможно - артистом. Да, да, да, не советы учительницы и не Блондин в Черном Ботинке решили Пашину судьбу. Решил ее опять же Сережка Бежин – под влиянием его исключительности и созрела эта сумасбродная идея…
А летом, перед десятым классом, случилось совсем уж непредвиденное: разошлись Пашины родители. Мало того, что сам развод громыхнул среди (казалось бы) ясного неба, мать вдруг решила окончательно порвать со старой жизнью и уехать из Владимира. Должно быть потому, что отец в мгновение ока женился. Сыну пришлось выбирать между матерью и отцом. Мать храбрилась, но Паша знал: без него она пропадет. Потому и остался с матерью, хотя ему сразу понравилась новая жена отца, молодая, красивая, мастер спорта по художественной гимнастике, заядлая туристка и, что называется, "свой парень". Вот так и вышло, что Паша уехал в город Иваново. Писать письма он терпеть не мог, но около года переписывался с Сережкой. Потом письма прекратились, начались коротенькие поздравления друг друга с праздниками (большей частью в шутливой форме). Но скоро обоих забрали в армию (Пашу на полгода раньше) и ниточка оборвалась вовсе. Друзья не виделись почти пять лет, а теперь вот, вдруг, такое явление! Это же надо было случиться, чтобы судьба свела их в одном и том же театральном, на одном и том же курсе! "Как причудливо тасуется колода"!..

* * *
За пять лет Сережка очень изменился. Он перестал носить отчаянно короткую стрижку "а-ля призывник" и окончательно отделался от своего девичьего комплекса, хотя кукольные ресницы всё еще были на месте. Темные глаза стали грустными, а улыбка скорбно-мудрой… Паша словно по-новому увидел старого друга и не мог не отметить, что не так уж просто, судя по всему, дается Сережке легкость, с которой он живет. И не легкость это вовсе… Внутри у него будто бушует древнее пламя забытых цивилизаций, тех самых, что возводили пирамиды и Атлантиду. Вон они, языки того огня, вспыхивают синими искрами в Сережкиных глазах, и никто не знает, к чему это его приведет… Паше внезапно захотелось собрать манатки и убраться отсюда: рядом с древней, шаманской энергетикой Бежина ему делать нечего.
        -Ты какими судьбами здесь очутился? – спросил Серго, безмятежно улыбаясь.
        -Такими же, что и ты, - ответил Паша рассеянно. – Почему я не видел тебя на вступительных?
        -А я случайно сюда попал, - запросто начал рассказывать он. – Нечаянно познакомился на Арбате с дочерью Бориса Борисовича. Что-то ей во мне "показалось" видимо, и она уговорила попытать счастья, когда набор уже закончился. Привела меня к Первушину, он собрал комиссию…
        -Так значит, это правда?
        -Что правда?
        -У нас ходят слухи, что кто-то пролез по блату, - неприязненно пробурчал Паша, соображая, как скоро вернется Тоня и что будет, когда она увидит Бежина с его льняным чубом и сияющей улыбкой.
        -По-моему это даже с натяжкой блатом не назовешь, - рассмеялся Серго. – Они меня три часа пытали, все взмокли. Мало того, что я им рассказал всё, что помню из школьной программы, внеклассного чтения и прочитанных книг: пересказал свою биографию, плюс два армейских года, рецепт украинского борща и анекдот про моего старшину.
Паша чихнул.
        -Будь здоров, - сказал Серго. – Вот видишь, я правду сказал.
        -Ты же, по-моему, собирался стать хирургом?
        -Срезался. Один балл не добрал… А вообще-то я из дома сбежал, Пашка.
        -Почему? – оторопел Паша.
        -Вернулся из армии, а дома отец со своей вечной муштрой. Надоело. А ты-то как здесь? Ты ж тоже вроде не собирался в артисты?
        -Я участвовал в агитбригаде, если помнишь…
        -Там многие участвовали, но только их здесь что-то не видно.
        -Так получилось, - уклончиво пожал плечами Паша. – Чем я хуже тебя?
        -Хуже меня? Кто тебе сказал? – удивился Серго. – Я, Паш, всегда старался брать с тебя пример. Ты – такая цельная, основательная личность. А я – как воздушный шарик или мыльный пузырь. Радужный такой, знаешь… Вдруг какой-нибудь "бумс" – и нет меня.
Он вздохнул, перевел разговор на другое:
        -Как там твоя мама? Я не помню, Людмила Вячеславовна, кажется?
        -Людмила Вячеславовна, - подтвердил Паша, глядя на Серго изумленными воловьими глазами. У него в голове не укладывалось: как это "бумс"? Какой мыльный пузырь?! Что он имел в виду? Или он не знает, что все вокруг откровенно балдеют, стоит только ему, Бежину, появиться поблизости?
        -Мама теперь на ткацкой фабрике работает, - продолжил Паша по инерции разговор о маме.
        -Замуж не вышла?
        -Какое "замуж" – там же город невест!
        -Тогда ты – не женился?
        -Не-а. А ты?
        -И я. Где жить собираешься?
        -Уже поселился в здешней общаге. Там полкурса обитает.
        -А я – у маминой сестры, тети Мананы, на Герцена. Напрягает очень…
        -Переезжай ко мне в комнату. Я пока что один, место у окна пустует. Ты же любишь небо, звезды, если мне память не изменяет.
Серго улыбнулся, не ответил.
        -Тетка обидится, но я подумаю.
        -Живей думай – займут.
        -Пойдем по домам – скажу.
        -По рукам.
Они ударили по рукам, ладонью о ладонь, как в детстве…

* * *
Тоня Зима с новой подругой Катей Рыжовой, приобретенной во время вступительных экзаменов, как раз входили в аудиторию. Разговор шел о симпатичной белой сумочке, которую Тоня присмотрела вчера в ГУМе. В цене сумочка кусалась, а Тоне необходимо было заплатить хозяйке квартиры, откуда она сегодня, ближе к вечеру, собиралась съезжать, чтобы перейти жить в общежитие. Тоня вздыхала под гнетом неразрешимой проблемы, а Катя успокаивала подругу, как могла.
Конечно же, Катя знала о ее отношениях с Пашей и совершенно не понимала, почему именно он, Карташов. На курсе десять ребят, а Паша выглядит на их фоне самым бесцветным образом! Катя старалась убедить Тоню оставить "Рыжего" в покое и поискать себе более достойного друга. Та, в ответ, только вздыхала, и на ее раскосые ведьминские глаза набегали слёзки. На этот раз Катя удачно связала белую сумочку и Пашину безденежность, собралась было продолжить пламенную речь, но замолчала на полуслове, воззрясь куда-то на галерку. Тоня не поняла значения внезапной паузы и принялась втолковывать, что не собирается клянчить деньги у Паши. Просто родительский почтовый перевод немного подзадержался в дороге и вообще…
        -Молчи! – зашипела на нее Катя, и для верности пихнула локтем. – Смотри!
        -Что? – не поняла Тоня, блуждая взглядом.
        -Ты случайно не знаешь, с кем это так мило беседует твой простуженный Пашечка? Разуй глаза, Тоська!
        -Парень какой-то…
        -Какой-то, - передразнила Катя. – Да он – милашка! Скорей пошли знакомиться.
        -Давай сядем здесь, Кать?
        -С ума сошла? На курсе, помимо нас с тобой, четыре "фемины", а он – один! Если уж тебе на себя наплевать, то подумай обо мне. У меня даже такого, как твой Карташов нету. Вдруг этот парень предпочитает таких пухленьких, краснощеких девах, как я? Вдруг, это судьба?
        -Но ведь он не один на курсе. Почему ты говоришь "один"?
        -Да потому, что остальные восемь петушков меня не интересуют, а девятый, Паша, похожий на рыжую мышь, тем более. Он – один, а девушек  - четверо!
        И Катя потащила Тоню за собой на галерку.
        Паша не очень обрадовался их появлению. Предчувствия не обманули: неприятности начались сразу же. Серго обернулся на девушек и взгляд его в упор уткнулся в Тоню. Так уж вышло. В ту же секунду произошло страшное (и Паша, и Катя увидели одно и то же): пространство заискрило и завибрировало. Тоня медленно залилась краской, а Серго почему-то спросил, как ни в чем не бывало, будто бы знал ее давно:
        -Вы сегодня так красивы, что вы видели во сне?
        -Я… не помню, - пробормотала Тоня, конечно же, не сообразив, что это всего лишь строчка из стихотворения Гумилева, и села на свое место, которое только что освободил ей Серго.
        -Это – Антонина, - отчаянно пискнул Паша. – А это – ее подруга, Катя.
        -Катя, - сказала Катя громко, чтобы отвлечь внимание Серго от Тони.
        -Серго, - представился он и посмотрел уже на Катю (теперь они вдвоем стояли возле стола).
Пространство не заискрило и не завибрировало. Вместо пространства что-то замкнуло в Катином сердце и высекло несколько колючих искр.
        -Серго? – переспросила Катя, бледнея.
        -У него мама грузинка, - сказал Паша.
        -Что, вполне серьезно?
Серго кивнул.
        -Значит, полукровка, метис? – Катя справилась с собой и согнала с лица бледность. – Говорят, полукровки берут от обоих родителей только самое лучшее.
        -Спасибо, - просто сказал он.
        -"Серго" – это твое настоящее имя?
        -Не совсем. Давай сядем, - он показал на свободный стол в соседнем ряду.
        -Значит, ты все-таки Сергей? – продолжила разговор Катя, когда они сели.
        -Тебе не откажешь в проницательности, - ответил Серго.
Катя терпеть не могла этого имени. Ее последний дружок тоже был Сергеем и, к тому же, редкостной скотиной – с тех пор она только укрепилась в своих антипатиях. Но на этот раз то же самое имя прозвучало музыкой. О, боги, боги, яду мне, яду!
        -Мы с Пашкой учились в одном классе во Владимире, – сказал Серго, перескакивая на другую тему. - Всю жизнь были соседями. Когда Пашка уехал из Владимира, мы немного потерялись, но теперь вот – снова встретились.
        -Это не шутка? – снова поразилась Катя. – Просто невероятная история! И вы не договаривались о встрече, нет?
        -Мы больше двух лет ничего друг о друге не знали.
        -Невероятно. Не-ве-ро-ят-но! – проговорила Катя.
        -А ты сама издалека приехала?
        -Из Истры. Точнее, из ее предместья.
        -По-моему, в предместье там какой-то дом отдыха находится?
        -Да там сплошная полоса отдыха. А в общем-то, деревня деревней.
        -Ты немного похожа на деревенскую. Кровь с молоком, как у Некрасова.
        -Тебе такие не нравятся?
Он засмеялся:
        -Почему же так сразу "не нравятся"? Ты, например, мне нравишься.
        -Кривишь душой?
        -Ни капельки.
        -А я слышала, что грузинам нравятся худенькие.
        -Так то грузинам. Я по паспорту – русский, да и в душе тоже.
        -Ты будешь жить вместе с Пашкой?
        -Думаю да. Еще не окончательно решил… А Тоня – она москвичка?
        -Она из Одинцово. Хочешь отбить ее?
        -Чтобы я замахнулся на святое? Как ты могла подумать?
        -Я только предположила…
Серго обернулся к Паше:
        -Пашка, я решил: перебираюсь в общагу, не то помру от скуки у тети.

* * *
Новая работа Ладе нравилась. Она, как и прежде, исправно занималась с малышами в детском саду но, честно оттарабанив положенные часы, с гораздо большим удовольствием, ехала на метро в училище. Тут нужно пояснить, что в саду она работала в общем-то с не меньшим удовольствием, но ей не очень нравились посиделки с коллегами-воспитателями за чаем (все ж таки, коллектив!). Выходило так, что после полудня рабочее время тратится впустую, а временем Лада привыкла дорожить. Теперь у нее появилась причина избегать чаепитий, никого при этом не обижая.
Расписание театрального обычно корректировалось с учетом занятости Лады в саду. Уже близились ноябрьские праздники, утренники (к ним начали готовиться загодя, в начале октября: вырезали флажки, разучивали с детишками песни), руководство училища было заинтересовано и потому соглашалось с ее графиком. Прошел почти месяц с начала учебного года, Лада "вошла в струю", всё успевала, даже не напрягаясь, и почти не уставала. Мама немного тревожилась за ее здоровье, но Лада действительно прекрасно себя чувствовала, как никогда. Местом работы аккомпаниатора в театральном училище был репетиционный класс. Огромный, светлый и просторный зал с паркетом, балетными станками, огромными зеркалами и красным роялем. Здесь проходило множество занятий, от актерского мастерства до сценического движения и уроков хореографии, но не на каждом требовалось музыкальное сопровождение. Так вышло, что Лада ни разу не пересеклась с отцовским курсом вплоть до середины октября. У нее понемногу сложилось впечатление, что папа нарочно скрывает своих студентов. До поры, до времени. А пока - она аккомпанировала второму и третьему курсу отделения драмы, нескольким режиссерским и мечтала, хоть одним глазком, взглянуть на новых папиных учеников.

* * *
Пожалуй, главная информация, вынесенная новоиспеченными студентами Бориса Борисовича Первушина из ознакомительной беседы с профессором, была одновременно и самой убийственной. Их поставили перед фактом: по меньшей мере три года из четырех, студенты Первушинского курса должны быть заняты исключительно учебой. Всяческие "истории", драмы и загулы причисляются к нарушениям дисциплины, за них будут безжалостно отчислять. Короче говоря, молодежи запретили веселиться и влюбляться на протяжении четырех лет. Каково?!
Студенты вздыхали и грустили, но никто из них не додумался до простой формулы, давным-давно выведенной самой жизнью. Любая безвыходная ситуация, со временем, утрясется, появятся просветы и пути, не замеченные ранее. Даже корабли обходят подводные рифы, зная маршрут!

* * *
Катя, не без оснований, считала себя оптимисткой. Тем не менее, она порядком сникла, когда этот метис, Пашкин друг детства, вдруг резко потерял к ним с Тоней интерес. При встрече он лучезарно, по-голливудски, улыбался, говорил "привет" и проходил мимо. И как проходил! Он был раскован и стремителен, "как паруса полет", легок и подвижен, как ртуть. Ноги ставил прямо и ровно – не раз, глядя ему вслед, Катя задавалась вопросом:  "А не умеет ли он ходить по канату?". Оказалось, что она не далека от истины. На первом же занятии по сцендвижению, когда студентов попросили продемонстрировать что-нибудь экстраординарное из своих умений, Бежин запросто сел на шпагат. Пораженная до глубины души преподаватель Ариадна Артуровна поинтересовалась, не сможет ли он сделать тройное сальто. Серго честно признался, что ни одно сальто ему теперь не удается, но стойка на руках – пожалуйста. И действительно встал на руки, сорвав бурю оваций.
С того самого дня и началось: Серго перестал быть одним из студентов, от него ждали всегда самых невероятных достижений. Девушки, напуганные угрозой отчисления, смотрели в его сторону с немым обожанием, а он вел себя необыкновенно смирно вне занятий, тогда как на занятиях просто сводил их с ума. Поговаривали, что смирный он оттого, что у него "кто-то есть", но кто это и где – оставалось загадкой. Катя слухам не верила. Пользуясь тем, что Бежин друг Паши, с которым, как известно, дружит Тоня, подруга ее, Кати, она изо всех сил "шла на ты" и с успехом выделялась среди шести девочек. Каким образом ей это удавалось? Да очень просто: во-первых, в отличие от остальных, она носила пятидесятый размер одежды и была выше их ростом, во-вторых, у нее имелись коса и фантазия, с помощью которых можно было ежедневно менять прически. Кате удавалось с завидной регулярностью завоевывать внимание Серго: "Отлично выглядишь, Катерина", "У тебя новая прическа?", "Кать, девушка вроде тебя в джинсах – это нечто"… Она с удовольствием отмечала, что очень скоро он стал провожать ее взглядом (особенно, если надела джинсы). Примерно через месяц их отношения потеплели настолько, что, сказав "привет", Бежин не проходил мимо и не смотрел сквозь, а останавливался поболтать, если она стояла, и ровнял с ней шаг, если куда-то шла. Катя почти убедила его в том, что она не такая, как все. Всё, что она делала, делалось только ради внимания Серго. Она даже записалась в секцию верховой езды… Это привело к тому, что половина мужского контингента курса стала поглядывать в ее сторону, несмотря на всё тот же пятидесятый размер.

* * *
Паша Карташов страдал. Позыв сбежать из училища куда глаза глядят, понемногу отпустил, но не сравнивать себя и Серго Паша не мог. Школьный дружок ураганом ворвался во взрослую, теперь уже, жизнь и спутал в ней все карты. Добро бы дружок был обычным парнем, но тут… Чудовищная несправедливость заставляла мучиться и страдать. Почему кому-то - всё, а кому-то - лишь жалкие крохи? (Если бы Тоня узнала, что она относится к "жалким крохам", то, скорее всего, ни на шутку обиделась бы.)
Паше не приходило в голову, что, ставя себя в один ряд с Бежиным, он совершает главную ошибку: Серго не просто ушел далеко вперед, он изначально находился на качественно ином уровне. По мнению Первушина, Пашин дружок относился к той редкой категории одаренных людей, о которой обычно говорят "учить – только портить". Переучи его, научи делать, как надо - и он сравняется с толпой. Потому Борис Борисович только "подчищал шероховатости", не касаясь сути. Для того и оставался с Бежиным после занятий, давал ему отдельные задания. Первушин с радостью стал бы работать только с Серго, представься ему такая возможность. При минимально затраченном усилии, отдача в сотни раз превосходила подачу: мальчик схватывал на лету и понимал с полуслова. Бориса Борисовича восхищала его наблюдательность и целеустремленность, хотя всё отчетливей прорисовывался характер Серго: упрямый, прямолинейный, неудобный, непредсказуемый. Он мог свести с ума своими душевными метаниями! Иногда, в самый неожиданный момент, Серго давал слабину, прогибался и обмякал, но всегда, неминуемо, выпрямлялся. Именно эта гибкость более всего нравилась в нем Первушину. Борис Борисович наблюдал за ним с нескрываемым удовольствием, но делал ему замечаний куда больше, чем всем остальным. Народ поумней, сразу вник в истинный расклад: для профессора курс поделился на две части: Серго и - все остальные. К чести Первушина надо заметить, что "все остальные" ничуть не страдали от невнимания профессора. Окрыленный успехами Серго, тот был постоянно в хорошей форме и боевом настрое, а это положительно сказывалось на учебном процессе. Борис Борисович даже помолодел и забыл про валидол!

* * *
Минул месяц, прежде чем Первушин  сделал вывод о том, что и его курсу пора полностью включаться в учебный процесс. Он не любил форсировать события - не торопился и на этот раз. Ариадна Артуровна, которой первый курс уже однажды демонстрировался, так же как и Лада не могла дождаться его на занятиях в репетиционном классе. Ей не терпелось поработать с пополнением, этой "молодой порослью" (так она обычно называла первые курсы). Помимо сценического движения, Ариадна Артуровна вела хореографию у некоторых курсов и приложила некоторые усилия, чтобы работать с "Первушинцами". В деканате кстати, по этому поводу случился небольшой скандал, поскольку первый курс предназначался другому педагогу. К счастью, обошлось без жертв.
Готовясь к новой фазе обучения, девочки подсели на диету, а мальчики, в сотый раз примеряя трико, придирчиво изучали себя в зеркало. Пожалуй, больше всех расстраивался Паша. В трико он напоминал себе не то Буратино, не то еще кого-то... Решив срочно исправлять положение, Паша усердно, но тайком от Серго, пока тот умывался и брился по утрам, занимался гимнастикой с его гантелями. К счастью, Паша не отличался особо густой растительностью, и весь утренний туалет успевал совершить за две-три минуты, иначе ходить бы ему вечно небритым-немытым! А немного погодя, Карташову повезло еще больше: Серго устроился грузчиком в мебельный магазин. Теперь, по вечерам, иногда часа по три, можно было беспрепятственно упражняться с гантелями.
Серго было некогда рассматривать себя в зеркало. Он и без рассматриваний знал, что там всё в порядке. Мысль о том, что облачаться в облегающее, тугое трико придется уже регулярно, не портила ему настроения. Он учился и работал, к зависти Паши, у него появились деньги (родители совсем ему не помогали). Завидовать-то Паша завидовал, но последовать примеру вряд ли решился бы. Он видел, как устает Серго, и подозревал, что самому ему, доходяге, не выдюжить таких нагрузок. А Бежин, тем временем, роздал долги (тете Нане, московским друзьям) и заявил, что теперь он – свободный человек. "Наконец-то свожу свою девушку в кафе-мороженое" – прибавил Серго. Что за девушка имелась в виду, он не пояснил, а Паша спросить постеснялся. Оставалось только вздохнуть и, в очередной раз, позавидовать.
Пятеро из десяти мальчиков "Первушинского курса" жили в Москве с рождения, под крылом у родителей, а остальные пять являлись, что называется, "лимитчиками". "Лимитчикам" жилось трудновато. Вскоре, они тоже начали подумывать о каком-нибудь заработке. По примеру Серго, двое из них всерьез собирались начать искать подходящую работу – Славка Смидович и Глеб Фомин, а еще двое, Паша и Сашка Козленко пока колебались. Москвичи постоянно пытались подкормить бутербродами Пашу, как единственного доходягу на курсе. Он отказывался, из гордости, непрерывно размышляя, где же еще, кроме как грузчиком, может подработать доходяга из Иваново. Пока что ничего не придумывалось (надо сказать, так и не придумалось).

* * *
        -Здравствуйте, Лада! – услышала Лада и подняла голову от разбираемых над клавиатурой нот.
        -Здравствуйте, Серго, - ответила она, улыбнувшись.
        -А я-то уж и не надеялся увидеть вас еще когда-нибудь!
        -Отчего так?
        -Звонил вам домой три или четыре раза. Домработница все четыре раза говорила, что вы отсутствуете. Я хотел поблагодарить, но не удалось…
        -Благодарность – это лишнее, честное слово, - смутилась Лада. - А когда вы звонили, Серго? Дуся ничего мне не передавала…
        -Точно не помню когда, но звонил, - он облокотился о рояль. – Могу доказать: один раз вы ездили с друзьями за город, второй раз – что-то праздновали в детском саду…
        -День рождения моей подруги. Она заведует нашим садом, - подтвердила Лада.
        -А на третий мой звонок вы поехали на дачу с родителями…
        -Всё точно, можете не продолжать, - Лада была по-настоящему счастлива, что он звонил, что подошел к ней сейчас. – Значит, не разочарованы?
        -В том, что послушался вас и пошел в театральный?
        -Да.
        -Совсем нет, не разочарован. Мне нравится.
        -Это лучше, чем медицинский?
        -Это – ближе, чем медицинский. Из меня получился бы паршивый доктор.
        -Почему? – засмеялась Лада.
        -Потому, что я  до ужаса тщеславен, как оказалось.
        -В чем это выражается?
        -Хочу быть первым, всегда и во всем.
        -Но это же очень хорошо! У вас есть стимул идти вперед.
        -Вы, значит, считаете, что это хорошо?
        -Это отлично!
        -Лада, а как вы посмотрите на то, что я проявлю инициативу и предложу вам перейти на "ты"?
        -Положительно посмотрю.
        -А ваш папа?
        -Папа?
        -Он не будет против?
        -Серго, я достаточно взрослая, чтобы самостоятельно решать такие простые вопросы.
        -Да неужели?
Они рассмеялись. Репетиционный класс понемногу заполнялся первокурсниками. Появилась Ариадна Артуровна, субтильная дама лет пятидесяти.
        -Я не прощаюсь, - сказал Серго, отходя от рояля. – Ты выглядишь просто здорово за фортепиано, Лада. Становишься похожа на барышню из прошлого столетия.

* * *
Пока Серго беседовал с аккомпаниаторшей, Катя не находила себе места. Они знакомы! Болтают, как старые друзья! Аккомпаниаторша вся цвела и благоухала (красивая, с тяжелой черной косой до пояса – этой, пожалуй, нет надобности каждый день менять прическу, одни глазищи чего стоят!). Она держала на коленях стопку листов нотной бумаги с записью каких-то произведений – белое платье из марлевки, открытый полукруглый вырез, мраморно-белая кожа, шаль на плечах (хо-хо! "фемин" каких-то боялась, а эта, поглядите, явилась, как грабитель из-за угла!)… Бежин оперся локтями о рояль: черное трико на фоне нестандартно красного рояля, канареечно-желтая футболка, плавный изгиб тела… Какие линии, какая картинка! Девчонки зашушукались: "Смотрите, смотрите, дочка Первушина!". Ах, вот оно что! Мосты наводит, жук… Тоська стояла вся красная, бросала на Серго испуганные взгляды. Вот и попалась, голубушка! Увидит Пашка – будет скандал. Карташов ревнив, как и все неуверенные в себе люди.
Студенты с любопытством друг друга изучали. Произошла смена имиджа, на этот раз – радикальная. На прошлом занятии, положенное трико надел только Бежин, остальные пришли кто в чём. Сегодня же многие чувствовали себя совершенно раздетыми и физически, и морально. Маски были сброшены окончательно и бесповоротно. Девочки особо не переживали – привычка находиться в неизменно затянутом состоянии посредством бесконечных резиночек, поясков, эластика, крючочков и замочков, брала свое. Мальчики старались максимально расправить плечи и втянуть живот, чтобы произвести более благоприятное впечатление. Примерно половине из них это удалось, другая половина выигрывала за счет обаяния, но Бежин… Этот приковывал к себе взгляды намертво. Он умудрялся в любой одежде выглядеть так же естественно, как если бы родился в ней. Вот и трико его ничуть не смущало. Смотрят? И хорошо, значит, всё в норме. Смотрел на него и Паша. Мучился, но не смотреть не мог. Примерно те же чувства, наверное, испытывает среднестатистический мальчишка, стараясь подражать американским кино-знаменитостям. Ему всегда чего-нибудь да недостаёт. А дело-то, между прочим, не в ширине плеч и не в везучести – нужно просто знать свою нишу и не пытаться прыгнуть выше головы. Иначе рискуешь надорваться, ничего не добившись.
Рома Гулиев, шатен с длинными, завивающимися в крупные кольца волосами, был, пожалуй, единственным, кто мог худо-бедно соперничать с Серго. Правда, Рому отличала некоторая тяжеловатость, да и амплуа намечалось более узкое, но зато сценичен, хваток. Первушину он нравился, да и девочкам тоже – они обожали похихикать с Ромкой в перерывах между занятиями. Кате Ромка не нравился. Он казался сладким, аж до ломоты в зубах. Гулиев вечно старался всем угодить. Особенно он выстилался перед Первушиным. Рисовался Ромка и в тот день, прошедший под знаменем "всеобщего обтягона". И не просто рисовался, а вышивал, ткал, да всё златом-серебром. За то и получил от Кати презрительное прозвище "Гобелен". Прозвище так и закрепилось за Гулиевым на время учебы.
С Серго история была другая: чтобы подойти к нему, необходимо набраться храбрости. Набралась ее, похоже, только Катя. Серго считался слишком остроумным и ироничным, девочки интуитивно ощущали всю сложность и противоречивость его натуры, предпочитая выждать, кого он сам выберет. Быть с ним хотелось бы любой из окружающих девушек, с первого по четвертый курс, но… То ли у него действительно кто-то был, то ли он слишком впечатлился ультиматумом Бориса Борисовича.
         
* * *
Первокурсники уже знали, что за дисциплины будет им преподавать Ариадна Артуровна. Новичкам предстояло научиться двигаться, выражать пластикой свои мысли и чувства, танцевать, показывать пантомиму и всё такое прочее. Ариадна Артуровна успела сделать для себя некоторые выводы о возможностях курса и теперь решила проверить их способности в хореографии. Поинтересовалась, умеет ли кто-нибудь танцевать вальс. Оказалось, что из шестнадцати человек умеют всего трое. С половиной. Нет, брейк-данс, твист, рок-н-ролл и всякие танцы-шманцы – пожалуйста (так, наперебой, заявили студенты), но вальс… Вальс – классика, а с классикой нужно быть осторожнее. Ариадна Артуровна согласилась с такими оправданиями и пообещала сегодня же научить всех танцевать вальс. "С него и начнем", - сказала она, а пока - лично взялась проверять "умение умеющих". В рядах "умеющих" была Таня Кирюшко ("Танюшка-Погремушка" называли ее за глаза, и это прозвище полностью отражало главный Танин порок – болтливость), Тоня и, разумеется, Серго ("Пойди, поищи то, чего он не умеет", - пробурчал себе под нос Паша). Половину составлял Ромка, потому, что умел, "но плохо". Ариадна Артуровна, к восторгу студентов, станцевала вальс и с Таней, и с Тоней, и с Серго, причем, танцуя с девушками, вела за кавалера. Что до Ромки, то он опозорился: наступил хореографу на ногу. Гулиев так чистосердечно каялся, что его простили, но отправили доучиваться, а Таню, Тоню и Серго посадили на скамейку у стены, в качестве арбитров.
Погремушка постаралась сесть поближе к Бежину, но он, с присущей ему непосредственностью, обошел Таню и сел рядом с Тоней. Погремушка проводила его разочарованным взглядом.
        -Ты не против? – спросил Серго, садясь рядом с Тоней.
        -Нет, - ответила Тоня.
        -У меня от нее мигрень, - признался он шепотом, имея в виду Погремушку.
Тоня, понимающе, улыбнулась.
        -Ты всегда такая грустная, Тоня Зима… Прямо Принцесса-Несмеяна. Никогда не видел, чтобы ты смеялась. Настоящая зима. Замтари.
Тоня снова улыбнулась, спрятала глаза:
        -Я не грустная, а сосредоточенная. Мы здесь серьезным делом занимаемся, учимся, если помнишь.
        -В общежитии ты точно такая же, - заметил он.
        -Паша такой смешной, - не ответив, сказала Тоня, наблюдая за Карташовым. – Неуклюжий…
        -Быть может, он неуклюжий, но зато везучий.
        -В чем же ему везет? – Тоня посмотрела на Серго.
Смуглая, как креолка, широкие казачьи брови, карие глаза (миндалевидные, как у сирийской принцессы), короткая стрижка "ежиком" по самой последней моде…
        -В чем? – переспросил Серго. – Как это в чем? Его любят. Ты его любишь… Как вы познакомились?
        -Как в наивном фильме про любовь. Он так нервничал на первом туре, что у него началась страшная икота. Все стали советы давать, но он все икал и икал. Тогда я…
        -Тогда ты?
        -Подошла и поцеловала его.
        -И он сразу перестал икать, - усмехнулся Серго, подумав, что Пашка, оказывается, совсем не так туп, как иногда кажется.
        -Да, - ответила Тоня.
        -А что, сама ты не волновалась?
        -Еще как!
        -Но Пашка и его икота в тот момент казались важнее?
        -Ты угадал.
Они немного помолчали, наблюдая за сокурсниками. "Раз-два три, раз-два три!"…
        -Тоня, ты – самая красивая девушка из тех, которых мне в жизни приходилось видеть.
        -Что ты хочешь этим сказать? – смущенно проговорила Тоня.
        -Ничего, кроме того, что сказал.
        -Тогда и я скажу только то, что скажу.
        -Конечно, говори.
        -А ты… ты…
        -Наглец.
        -Нет. Ты…
        -Лезу в душу с дурацкими вопросами.
        -Ты – самый потрясающий парень изо всех, кого я встречала, или видела в кино, – Тоня собралась с духом прежде чем говорить, но голос все равно предательски дрогнул. – Но у меня есть Паша.
        -И он – непреодолимая преграда?
        -В нашей ситуации – да. Это та преграда, которую ты не должен преодолевать.
        -Не должен, - повторил он. – Я знаю, что не должен. И, тем не менее, иногда мне до одури хочется тебя поцеловать.
Тоня вспыхнула, перестала выискивать среди студентов свою палочку-выручалочку Пашу (на спасательный круг он, понятное дело, не тянул), и потупилась.
        -Давай не будем разговаривать о таких вещах, - почти прошептала она. – Они мне неприятны, Сережа.
Серго давно свыкся, что окружающие называют его официально "Сергеем", а по-дружески - "Серго". Это домашнее, мамино, "Сережа" забыто резануло слух ностальгией по прошлому и тепло толкнуло в самое сердце.
        -Давай, не будем, - согласился он, прислонясь спиной и затылком к зеркальной стене позади скамьи.
        -Я не хотела тебя обидеть…
        -Я не обиделся.
Они вновь замолчали. По-прежнему сидели и смотрели, как мучаются сокурсники. Тоня лихорадочно придумывала, что сказать, но ничего не придумывалось. Выходило, что грубо оттолкнула человека, который решился признаться в сокровенном. Она совсем не желала его отталкивать, он очень нравился ей, но не совсем в том смысле… точнее – в том смысле, что… В общем, Тоня запуталась. К счастью, Серго заговорил сам.
        -Ты только не думай, будто я пытаюсь тебе навязать свою персону. Мне, на самом деле, близки и понятны твои чувства. Запомни пожалуйста: ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, какая бы она не была. Даже если потребуется одолжить денег на обручальное кольцо, - и, глядя в потолок, негромко, как бы про себя, прочел Гумилёвское:

Прелестницы, теперь я научён.
Попробуйте прийти и вы найдете
Духи, цветы, старинный медальон,
Обри Бердслея в строгом переплёте.

А потом поднялся со скамьи и отошел к роялю.

* * *
Бежину первому наскучило сидеть в своей комнате. Однажды он взял, да и отправился на третий этаж, к девочкам. Знакомиться со всеми, кто живет в общежитии. Для начала Серго заявил, что мечтает научиться печь оладьи. Учили его это делать с восторгом, причем Катя оказалась в авангарде. Тоню суета почему-то раздражала. Она ворчала на погоду, на Пашу… Выходя с лекции по истории театра, сильно ударилась локтем о косяк и едва сдержала слезы. Что это такое с ней? Что?.. За оладьями последовали блины (ну и смеху было на девчоночьем этаже!), жареная картошка… "Он, оказывается, мстителен", - сделала вывод Тоня, но платить той же монетой не стала, чтобы не выглядеть глупо. Бежина, между тем, обожали всё сильнее с каждым днем, он полностью покорил девочек своей тягой к кулинарии.
Тоня старательно скрывалась за маской полного равнодушия, боясь признаться самой себе, что романтическая история любви Красавицы и Чу… и Паши, на поверку оказалась шаткой картонной декорацией. Понимая это, она приходила в ужас.   
               
3               
Как-то раз, утром, в училище раздался телефонный звонок. Звонил худрук известнейшего театра, театра драмы имени Качалова. Вообще-то ничего особенно странного в этом событии, как таковом, не было – училище являлось детищем "Качаловского" театра, многие его ученики работали теперь на знаменитой сцене. Когда-то в этих стенах учились и Первушин, и теперешний худрук "Качаловского", и ректор училища… Странно было другое: позвонив, худрук поинтересовался в деканате, когда сегодня освободится Первушин, чтобы обсудить с ним судьбу одного из студентов. Деканы перепугались и бросились искать Бориса Борисовича. Все почему-то решили, что кто-то из первокурсников крупно проштрафился: либо нахамил, либо… Страшно даже подумать! Стало быть, студента теперь "выпрут", училищу достанется на орехи, а Первушина ждут неприятности.
Бориса Борисовича оторвали от занятий по актерскому мастерству, сообщили, что руководитель "Качаловского" зачем-то его разыскивает… Короче говоря, занятия пошли насмарку. Студенты, узнав, что над кем-то из них, возможно, висит дамоклов меч, принялись вспоминать, не совершали ли они каких-либо проступков и анализировать свое поведение на различных "выходах в свет". Не нашлось ровным счетом ничего, связанного со знаменитым театром. Сами подумайте, что может быть общего между студентом-первокурсником и небожителями?
Первушин порядком рассердился из-за сорванного "мастерства". Что это за манера звонить человеку утром на работу, прекрасно зная, что помешает, выбьет из колеи?! Главреж "Качаловского" был давнишним приятелем Бориса Борисовича. Блюм. Аркадий Маркович Блюм. В последние годы они не особо близко общались, разве что иногда  виделись, что называется, "по работе". Это-то и настораживало. Аркадий Маркович без повода звонить не станет. Вздохнув, Первушин сел, что называется, на телефон. На рабочем месте главрежа не оказалось. Тогда Борис Борисович достал записную книжку и принялся обзванивать всех и вся. Он все-таки нашел шустрого худрука! Блюм преспокойно посиживал в своем любимом ресторане на Арбате.
В первую очередь, Аркадий Маркович оповестил Первушина о том, что-де, позвони сюда кто-то другой, он немедленно охладил бы его "лавиной равнодушия и пренебрежения". Выслушав витиеватую тираду, Борис Борисович обозвал Блюма "старой кошёлкой" и попросил не валять дурака, а объяснить, наконец, что ему нужно от "первушинцев". Тот в ответ рассмеялся и сказал, что совсем не собирался наводить панику: всего-навсего, имел целью узнать, когда Первушин освободится, чтобы обсудить один вопрос.
        -Что за вопрос? – устало спросил Борис Борисович, припоминая, что Блюм всегда славился умением выводить из себя людей.
        -Нам жизненно необходим один из твоих студентов, - заявил Аркадий Маркович. – Тот самый, который Меркуцио, басни "Волк на псарне" и "Квартет", монолог Нины из "Чайки". Я никак не могу вспомнить фамилию, но он шел вне конкурса, в июле. Ты тогда предложил мне посидеть в приемной комиссии, по старой дружбе, - распинался Аркадий Маркович.
Первушин намеренно помалкивал, хотя уже догадался, на кого нацелился Блюм. Он решил отыграться немного и заставить его попотеть, напоминая, что за студент имеется в виду.
        -Фамилию я прочно запамятовал, - продолжал тот, - но она как-то связана с Тургеневым. Точно так же, как Чеховский герой называл фамилию "Овсов" "лошадиной", я назову фамилию твоего студента "тургеневской". Неужели к тебе на курс часто попадают вне конкурса? – проворчал Блюм, теряя терпение. – Может быть, требуется его словесный портрет?
        -Ладно, Аркаша, не мучайся, - смягчился Борис Борисович. – Бежин его фамилия.
        -Точно! – завопил Блюм восторженно. – "Бежин луг", точно!
        -И что же ты хотел от Бежина? – невозмутимо уточнил Первушин, решив насмерть держать оборону, чего бы не захотел Блюм от его студента.
Ректор училища, тот самый Иван Андреевич, ставил спектакли в "Качаловском". На его счету значилось три кассовых постановки, чем Иван Андреевич немало гордился. Студенты регулярно смотрели спектакли в "Качаловском", посещали репетиции, знакомились и беседовали с актерами. Ректор поощрял такие "факультативные" занятия, да и Первушин не противился – пусть смотрят, собирают впечатления. Будучи экспериментатором по натуре, Борис Борисович проводил множество творческих опытов, и обязательно все его студенты участвовали в каких-то фантастических, революционных (для театрального вуза) проектах, заставляя окружающих качать головой и разводить руками. За много лет "окружающие" уже, что называется, притерпелись, тем более, что любые войны и словесные баталии в защиту своих методов работы со студентами Первушин неизменно выигрывал. В конце концов ему просто прекратили мешать, хотя частенько всё же слышались недовольства и разнокалиберная критика. Кстати, среди критикующих бывал и сам Иван Андреевич…
        -Мы хотим его в свой спектакль, "Дни Турбиных", - сказал Блюм, подтверждая худшие опасения. – Он никак не идет у меня из головы.
        -Вы сняли кого-то с роли? В разгар театрального сезона, в самом нашумевшем спектакле? – Первушин подумал, что ослышался.
        -Именно, - твердо и не без гордости ответствовал Аркадий Маркович.
        -Неужели Севу?
        -Что ты, Боренька! – оскорбился Блюм. – Сева – это уникальный голос, уникальный типаж.
        -Булгаковскому Николке восемнадцать лет, а вашему вот-вот перевалит за тридцать, - справедливо заметил Первушин.
        -Да наш Сева, если хочешь знать, до сих пор играет школьников в детском театре, а в радиоспектаклях – тем более!
Что "тем более", Блюм не пояснил, но и на радио Сева озвучивал тех же школьников.
        -Не стану с тобой ругаться, - объявил худрук "Качаловского". – Мы с Иваном Андреевичем уже всё обмозговали: снимаем Щеголева и срочно вводим твоего Тургенева. Он был на спектакле, видел репетиции…
        -Постой, а почему Иван мне ничего не сказал? – перебил Борис Борисович. - Почему, вдруг, звонишь ты? Так не делается, дорогой друг…
        -Хорошо. А как делается? - наивно поинтересовался Блюм.
        -И ты еще спрашиваешь? – вскипел Борис Борисович. – Ты не хуже других знаешь, сколько сил и здоровья я положил на то, чтобы отвоевать для себя возможность работать со своими студентами так, как считаю нужным! Сколько порогов я оббил, доказывая, что мои методы – это не нарушение учебного процесса, а всего лишь движение вглубь, что я каждый свой шаг согласовываю со всеми до единого педагогами! Сколько показательных занятий перед всевозможными ревизорами я провел, сколько времени потратил на то, чтобы подогнать мой метод под программу обучения! Теперь вот ты строишь невинное лицо, ты уверен, что я соглашусь отдать тебе моего студента. А ты подумал, что меня ждет? Все шишки не на вас с Иваном повалятся, а на меня! Я выйду главным виновником небывалого скандала: Первушин заставил студента-первокурсника участвовать в спектакле профессионального театра! Нонсенс! А вы не продумали вариант моего отказа, господа хорошие? Вдруг как я выступлю категорически против? Да где ж это видано, чтобы первокурсник…
        -Ну, ну, ну, Боря, не кипятись. Мы с Иваном долго совещались и решили взять на себя все разборки с блюстителями правил обучения. В конце концов, мы можем заявить, что взяли этого мальчика буквально с улицы, можем не печатать его имя в программке и на афишах, если уж на то пошло. Никаких документов, подтверждающих факт того, что он – твой студент.   
        -Жулики, - сказал Борис Борисович и вздохнул. – Правда всё равно выплывет наружу, и тогда нам всем несдобровать, включая Бежина. Если уж творить беззаконие, то с открытым забралом.
Борис Борисович очень даже хорошо разобрался в ситуации. Он не сговорчив и достаточно ревнив ко всему, что касается его студентов. Ректор прекрасно это знал. Он нарочно подослал добродушного и непосредственного Блюма… Митя Щеголев, считавшийся в "Качаловском" непревзойденным Лариосиком, был жутким пьяницей. Он множество раз подводил театр, напивался, а то и прогуливал, так что приходилось в срочном порядке искать замену. И вот, как видно, терпению пришел конец. Но он и Бежин – две абсолютные противоположности. Маленький и щуплый Митя гораздо лучше подходил под образ, выписанный Булгаковым, чем Серго, похожий скорее на белого офицера, чем на заморыша-кузена из Житомира…
        -Боря, ну ты, в конце концов, подумай хорошенько, - продолжал Аркадий Маркович. - Твой студент никуда от тебя не денется, будет постоянно находиться под строгим надзором, Ивана. Если пожелаешь, то можешь присутствовать на репетициях.
        -"Если пожелаешь", - проворчал Борис Борисович. – Еще как пожелаю!
        -Пойми, он настолько нам подходит… - перешел на умоляющий тон Блюм. - Едва встал вопрос об увольнении Щеголева, как мы сразу же, не сговариваясь, заговорили с Иваном о твоем студенте. Мы решились кое-что поменять в спектакле, теперь нам на эту роль необходим мальчик. Именно мальчик, со всей его юношеской наивностью. Можешь считать сие капризом художников.
Первушин улыбнулся.
        -Ну, и что ты улыбаешься? – оскорбился Аркадий Маркович, распознав его настрой даже по телефону.
        -А то я улыбаюсь, Аркаша, что за два месяца успел достаточно хорошо изучить этого "наивного мальчика". Со стороны он, и верно, производит впечатление ангельской кротости, но, уверяю тебя, "ангелочек" быстро покажет и зубки, и коготки, а так же, неплохой "хук" справа.
        -Он что у тебя, дерется? – опешил Блюм.
        -Да нет, не дерется. Это, так сказать, метафора. Но парень он действительно не такой простой, как кажется с виду. Если у Ивана достанет терпения для споров с ним, ответов на каждое "почему" и "а я считаю", вы в конце концов поймете, что судьба свела вас с серьезным, вдумчивым художником.
        -Так ты согласен? – нерешительно поинтересовался Аркадий Маркович.
        -Поглядим, - уклончиво ответил Борис Борисович.
        -Вот что, Боря, - оживился Блюм, - ты отправь его сегодня ко мне. Часикам к восьми-девяти. Побеседуем по душам – авось и разберусь с твоим ангелочком без крылышек. Иван тоже подъехать обещал…
        -Насколько я знаю, по вечерам он иногда подрабатывает, так что, возможно, вам придется обождать своей очереди, - Первушин нарочно это сказал, чтобы главреж попрочнее усвоил главные черты характера Серго.
        -Ах, вот даже как?.. Что ж, подождем.
Они договорились еще раз созвониться, когда Борис Борисович переговорит и с Иваном Андреевичем, и с "Тургеневым". Прощаясь, Первушин заметил Блюму вскользь:
        -Кстати, Аркаша, по поводу крылышек. С подобными вещами поосторожней: я бы, пожалуй, не стал утверждать, что их у него нет. Есть в нем что-то нездешнее. Пообщаешься лично – убедишься, ты – чуткий человек.

* * *
Сообщение Первушина ошеломило Серго. Он даже ощутил некоторую слабость в коленях. Театр имени Качалова! "Дни Турбиных"! Известный, нашумевший спектакль, лауреат какой-то театральной премии!.. Студентам театральных ВУЗов не полагается "ходить налево", тем более первокурсникам… Да что там "не полагается" - строжайше запрещено! Послабление может случиться лишь в том случае, если спектакль ставит сам руководитель курса или, хотя бы, ректор училища… Но чтобы первокурсник играл на сцене профессионального театра одну из главных ролей в самом кассовом спектакле?! - это уж, извините, совсем не в какие ворота! Конечно, прежде чем оповестить Серго о том, что его приглашают в "Дни Турбиных", Борис Борисович хорошенько подискутировал с Иваном Андреевичем. Он оставил за собой право вмешиваться в процесс репетиций, помогать своему студенту - объяснять и направлять. Ректору пришлось согласиться - уж очень нужен был Бежин его спектаклю… Борис Борисович пошел на уступки по нескольким причинам. Во-первых, любопытно было взглянуть, что получится из сумасбродной затеи, а во-вторых - хотел проверить, так ли уникально дарование Серго, справится ли он. В глубине души Первушин знал: справится, но… что греха таить, сомнения и опасения всё же были.
Разумеется, Серго отменил все свои дела, и, едва смог вырваться из училища - помчался в "Качаловский". Около девяти вечера он уже сидел в кабинете Блюма и слушал его нескончаемые речи. Иван Андреевич запаздывал.
В это время в "Качаловском" шел спектакль. Атмосфера царила ну просто магическая! Серго ощущал себя, по меньшей мере, "приглашенным актером". Момент не был лишен некоторой торжественности.
В самый разгар словесного вдохновения Блюма, в кабинет впорхнула глазастая, как газель, дамочка лет двадцати пяти и сказала громко, меря Серго взглядом:
       -О, Боже, какая лапочка! Тебе его бесплатно такого выдали, Аркаша?
Блюм засмущался и представил:
       -Лидочка Лофицкая. Елена из "Дней Турбиных". Наша прима.
       -Я знаю, - беззвучно кивнул Серго и постарался улыбнуться приме.
       -Бери его, бери! – захлопала в ладоши Лидочка. - Я только таким всегда представляла Лариосика. Этот алкаш Митька превратил роль в похмельный синдром книжного червя. Бя! – она скривилась. – От него воняло вечно – то сивухой, то дрожжами, то тройным одеколоном! А от этого – наверняка пахнет детской молочной кухней. Я давно его приметила – он, кажется, учится у Бориса Борисовича?
После утвердительного ответа растерянного Блюма, прима подошла к Серго походкой "от бедра", села на подлокотник его кресла и, слегка склонившись, интимно повела носиком. Серго заметно смутился.
        -О-о! – протянула Лидочка на самой нижней октаве, на которую только была способна. – Прости за молочную кухню. Ошиблась – с кем не бывает.
Обернувшись к Блюму, прима сказала:
        -Юноша далеко пойдет, - и, встав с подлокотника, красиво удалилась.
Блюм отер со лба испарину, а Серго облегченно выдохнул:
        -Уф…
        -Вы правы, мой юный друг. Она – дива, фурия. Я боюсь ее, как огня. У меня внуки, а я трушу перед ней, как мальчишка!

* * *
В тот же вечер с Серго сняли мерки для сценического костюма (приехавший, наконец, Иван Андреевич долго дискутировал с художниками и закройщиками на тему того, каким образом можно превратить Бежина в "мешковатость и бесформенность") и вручили текст пьесы, который надлежало "подучить", как выразился ректор. Ввод в спектакль был срочный (Митя, как выяснилось, внезапно "загремел" в больницу с "белой горячкой"), а потому, репетиции назначили на самое экстремальное время, после вечернего спектакля. Семь дней в неделю, минимум по три-четыре, а то и пять часов. Серго совсем забросил работу (на время), спал всего-то ничего, о девушках и думать забыл. Тем не менее, не было на курсе человека, который чувствовал бы себя более счастливым.
С партнерами по спектаклю он познакомился на следующий день. Актеры смотрели на него скептически. Лишь Лидочка Лофицкая отнеслась к появлению в спектакле Серго однозначно восторженно. Остальные, по-видимому, считали, что причудник Блюм и (такой серьезный с виду) Иван Андреевич заигрались. Что до самого Ивана Андреевича, то он никого не слушал: ему нужен был именно этот человек и всё тут. Легче всего Серго пришлось с Севой, тем самым, что играл Николку. Невысокий крепыш с почти мальчишеским голосом и амплуа соответствующее – травести (если можно так сказать о мужчине). Сева тоже, как оказалось, сравнительно новый человек в "Качаловском". Его пригласили в "Дни Турбиных", потом дали еще одну роль, а потом – еще… Вот так и перебрался Сева из детского театра в самый престижный. Он обладал добрым нравом, достаточно легким характером, и вскоре начал ненавязчиво опекать Серго, давать ему разнообразные дельные советы.
В процессе репетиций Серго столкнулся с необходимостью забыть, вычеркнуть из памяти яркую, запоминающуюся игру Мити.
        -Мне не нужна копия, - повторял ректор (лысоватый, с нервным лицом и тонкими губами - Серго его побаивался). – Я не согласен меньше, чем на оригинал. Вы – личность, мой юный друг, а личностям полагается мыслить самостоятельно. Не играйте, это никому не нужно. Просто будьте собой в предлагаемых обстоятельствах. Отталкивайтесь не от образа, а от своей внутренней сути.
Временами Серго овладевали сомнения, временами – просто отчаяние. Ему казалось, что он портит спектакль, что он – неумеха и ничтожество. Иван Андреевич не скупился на эпитеты, называл всё (и всех) своими именами, кричал. После каждой репетиции он обязательно извинялся (своего рода ритуал), но на него и так никто не обижался. Сева делал Серго знаки, если тот вдруг начинал в чем-то повторять Митю. К счастью, в дальнейшем это не понадобилось: у Серго наступило внезапное просветление. В какой-то момент он почувствовал, что ему вовсе не обязательно испуганно цепляться за чью-то уже готовую работу, он и сам прекрасно может разобраться. Хотя, конечно, что и говорить, работа на профессиональной сцене для него была внове… Серго понял и еще кое-что: он не из тех актеров, которых ведут по роли за руку, он должен искать и мучиться сам, иначе ничего не выйдет. Первушин выслушивал его исповеди и качал головой, соглашаясь. Он знал, как трудно Серго, знал, что за чувства парень сейчас испытывает, и помогал, чем мог. Главное состояло в том, чтобы пройти это испытание – оно закалит характер, а, заодно, поможет поверить в свои силы. Если бы Борис Борисович не был уверен в том, что задача по плечу Серго, он уже давно дал бы понять и Ивану Андреевичу, и Аркадию Марковичу, что их безумная идея, ко всему, еще и утопична. Да что там - Иван Андреевич и сам, не хуже Первушина, разбирался, что к чему. Он, по его собственному выражению, "положил глаз" на Бежина еще с той памятной июльской приемной комиссии. И, надо отдать должное его опыту, вряд ли мог ошибиться… Первушин загадал: не струсит мальчишка, не сникнет – значит из него обязательно выйдет толк. И мальчишка не подкачал. Однажды он пришел на занятия, как обычно в последнее время, уставший, не выспавшийся, но сияющий. Борис Борисович сразу же понял: бинго! он победил! он сделал это!..
Репетиции заканчивались после полуночи, иногда около двух-трех часов ночи. Комендант общежития вняла личной просьбе ректора, и Серго пускали домой даже по ночам. Борис Борисович постоянно подвозил его на своей "волге". По дороге они обсуждали репетицию, Серго слушал своего учителя, временами задремывая в теплой машине, и казался себе великим артистом, почти Смоктуновским… В училище он, и верно, приходил сонным, но одухотворенным. Только двое сокурсников поздравили Серго с "выходом в свет": Глеб Фомин, да Славка Смидович. Первушин теперь называл его не иначе как "коллега". Многих это злило.

* * *
Время мелькнуло незаметно, уже близился Новый год. Студенты считали, что набрались достаточно опыта, чтобы считаться бывалыми и опытными. В чем-то они, конечно, были правы - от прежней зажатости и робости мало что осталось. Даже Карташов почувствовал себя свободней.
Борис Борисович собирался ставить "Ромео и Джульетту" в учебном театре, причем целиком, без купюр. Это была сложившаяся традиция – непременно, в обход догм и предписаний, с каждым своим первым курсом, Первушин ставил Шекспира. Как тут уже упоминалось, Борис Борисович слыл революционером-экспериментатором, к тому же, революционером весьма упертым в убеждениях, и ровным счетом никто не мог его переспорить. Частенько пошучивали, что раз уж Первушин нарушает все мыслимые и немыслимые правила, то хорошо бы ему набирать студентов сразу на третий курс, вовсе минуя первый и второй. Тем не менее, первокурсники-первушинцы, так же как и все остальные, работали над этюдами, полагающимися по программе (эти этюды, зачастую, незаметно перетекали в импровизации на тему тех же "Ромео и Джульетты"), но, при этом всём, в училище они жили своей, обособленной жизнью, которая не ограничивалась занятиями по программе. Отсидев лекции и поработав над тем, над чем полагалось работать первокурснику, они отправлялись в учебный театр, на репетиции. В учебных спектаклях студенты Бориса Борисовича не играли, они проживали роли. Мастер учил студентов работать на симбиозе собственных чувств, ощущений и системы Станиславского. Он не спорил со Станиславским, он использовал учебную программу как точку опоры, и с ее помощью переворачивал мир в пределах своего курса. В конце обучения, из-под крыла Первушина выходили актеры, практически лишенные набора штампов, свободные от шелухи, которая иногда способна просто "убить" роль. Этакие "самородки", вооруженные Школой, способные в любой момент применить "систему", как опытный боец применяет сложные приемы. Иногда действительно создавалось впечатление, что ребята пришли с улицы, настолько бережно сохранялась Первушиным каждая индивидуальность. Он гораздо чаще других руководителей курсов вел занятия, лично присутствовал на экзаменах и зачетах. Педагоги предпочитали не спорить с мэтром. Они делали свое дело, а Первушин – свое. Их главной задачей было не противоречить работе мастера и не вносить сумятицы (тем более, что вне занятий с Борисом Борисовичем, Первушинцы почти не отличались от обычных первокурсников)…
Итак, перед Новым годом, началась подготовка к работе над Шекспиром. Студенты изучали трагедию, анализировали личности персонажей, а сразу после праздника, планировалось начать работу непосредственно над спектаклем. Своего первого в жизни распределения ролей первокурсники ждали с нетерпением.
Первушинцы договорились встречать Новый год на даче у Ромы Гулиева. Не полным составом конечно – набралось восемь человек, ровно половина курса. Остальная половина разъезжалась по домам, а москвичи – по компаниям. Паша с Тоней тоже собрались было "к Ромке на шашлыки и шампанское", но в последний момент Тоня почему-то передумала и уговорила Карташова остаться в общежитии ("Ты только представь: мы будем вдвоем!"). Катя вздохнула и решила, что назло всем сделает этот Новый год лучшим своим праздником. Тем более что Серго тоже едет к Ромке. Ей конечно не очень нравилось, что там будет присутствовать Погремушка с подругой Наташкой, но их она соперницами не считала. Кстати, Гулиев немного приуныл, узнав, что ни один из москвичей не польстился на его приглашение, но отступать оказалось слишком поздно…               

4
У многих московских семей имеется дача. Это почти как обязательный элемент столичной жизни. Правда, само понятие "дача" можно варьировать так широко, как захочется. Дачей обычно называют всё, что угодно – от картонной коробки на берегу речки, до самого шикарного особняка. Дача Ромкиных родителей находилась где-то посерёдке. Она представляла собой обычный рубленный деревенский дом с удобствами во дворе. К гордости Ромки, его дача была оборудована колонкой для нагревания воды. Имелось там и электричество. В общем, теремок вполне годился для встречи Нового года.
Как только студенты переступили порог "ромкиной дачи", стало ясно: первым делом необходимо растопить печь. В доме оказалось так же холодно, как на улице, разве что без ветра. Городские жители, а именно они стояли сейчас в раздумьях вокруг чисто выбеленной русской печки, обычно понятия не имеют, как эту самую печь укрощать. Катя выжидала, не поступит ли ценных предложений, а потому помалкивала до поры до времени. Давно, в детстве, папа учил ее топить деревенскую печь, но теперь она боялась осрамиться перед обществом: за столько лет можно легко позабыть что-либо существенное. Выжидая, Катя лихорадочно припоминала детали, а остальные семь первушинских индивидуальностей, тем временем, растерянно взирали на печку. Пятеро мальчиков и две девочки (не считая Кати). Из семерых Катю интересовал только один человек, стоявший возле самой печной трубы. Он улыбался, склонив голову на бок. Бежин единственный улыбался – остальные ворчали на Ромку за то, что он затащил их в такую дыру, предварительно не поинтересовавшись у родителей о технологии растопки печи.
        -Я, кажется, знаю, как это делается, - сказала Катя, глядя на Серго.
Он сразу перестал улыбаться и посмотрел на Катю. "Ради этого взгляда - решила она, - можно и опозориться".
Катя положила в печку несколько дровишек, а под них воткнула скомканную газету (стопка старой прессы лежала тут же, на печи). Бумага весело занялась огнем, пламя лизнуло древесину и… бесперспективно угасло. Катя удивилась и повторила опыт. Результат тот же.
        -У него еще и дрова отсырели! – воскликнула Погремушка. – Ну, Ромка, берегись, ждет тебя "темная"!
        -Дрова сухие, - божился Ромка. – Ребята, честное слово, сухие! Они не могли отсыреть в сенях, там всё предусмотрено – папа придумал…
Катя потрогала древесину. Верно, сухая. Девочки запаниковали, а Катя призадумалась, что сделала не так. Она заметила, как Серго осматривает печь, хотя наверняка не имеет понятия об устройстве таких агрегатов. Он пытался, видимо, рассуждать логически. Катя постаралась проследить за его мыслью. Пока все ругали Гулиева, Серго вел ладонью от топки печи по конфорке над ней, к трубе. Так, так, значит, дым идет по трубе вверх и, достигнув крыши, выходит наружу. Но просто так по трубе он не пойдет. Ему же не скажешь, мол, па-апрошу, товарищ-ч, налево, а не направо, в дом, не то его жители угорят-с, пардон… Пальцы Серго наткнулись на железную заслонку, чей закрученный хвостик торчал из трубы на высоте около метра от печи. Тяга нужна, господа! Эта мысль пришла им одновременно. Серго обернулся на Катю, она радостно кивнула, тут же припомнив отцовский урок до конца. Бежин с лязгом отодвинул заслонку. Все, как по команде, замолчали и уставились на него.
        -Я не понял, что, все присутствующие в прошлом двоечники? Физику никто не учил что ли? – спросил Серго с нескрываемым торжеством в голосе.
Народ запереглядывался, заулыбался. С воодушевлением напихали под дрова бумагу и подожгли. На этот раз, удачно. А Катя вновь поймала на себе взгляд, от которого всё в душе перевернулось и запрыгало, как заводной зайчик Тишка с тарелочками на лапках (старая игрушка, еще из маминого детства, перешедшая ей по наследству). Ее опять заметили! На этот раз уж точно – всерьез. Во всяком случае, в его глазах наконец-то появился подлинный интерес.
            
* * *
Катя сидела возле печи и грела руки. Остальные разбрелись осматривать избушку, разбирать провиант, привезенный с собой, вытаскивать из чулана мангал, а из кухонного шкафа – посуду… Печь разгоралась, Катя подбрасывала дрова… Серго присел с ней рядом на корточки. Она осторожно покосилась на него и сказала:
        -Нужно тягу отрегулировать, иначе мы сожжем всю Ромкину поленицу, но дом так и не прогреем.
Она поднялась на ноги и принялась регулировать тягу, двигая заслонку.
        -Папа говорил, что каждая печь имеет свой характер, - говорила она между делом, чтобы не молчать. – Они работают совершенно по-разному. Бывают добрые и мягкие, как люди, а бывают и злые, жестокие – вечно норовят угару подпустить…
        -Ты действительно жила в деревне? – спросил Серго, глядя на нее снизу-вверх.
        -В детстве. Мой папа – инженер, но жил в деревне, из-за нас с мамой. Мыкался то скотником, то электриком, а потом ему надоело, и он устроился в городе, по специальности. Немного погодя и нас перевез к себе, когда жилье получил. Конечно, для нашего "предместья", "город" – это громко сказано, но, во всяком случае, топить русскую печь мне там не приходилось.
Она так и стояла, держась одной рукой за задвижку на трубе, не зная, что бы такого сказать или сделать, чтобы удержать на себе внимание Серго. Находчивая обычно, Катя совершенно потерялась. Видя, что она может простоять так довольно долго, Бежин взял ее за запястье, нащупав его через шелковистый ворс белой в черную крапинку шубки из искусственного "чебурашки", и слегка потянул к себе. Катя послушно опустилась на корточки, мысленно поблагодарив его за догадливость.
        -Тоня из-за меня не поехала? – полуутвердительно поинтересовался Серго.
        -Я не знаю, она не объяснила мне, почему передумала. Ты считаешь, из-за тебя?
        -Пашка из себя выходил, уговаривал ее, но она – ни в какую, хотя сперва с радостью согласилась, пока я отмалчивался. Стоило только мне сказать, что тоже еду – уперлась. Карташов наверняка недоволен: он без ума от таких мероприятий. В школе все походы были Пашкины, он считался заводилой. Думаю, он не растерялся бы с этой печкой, как мы… Как по-твоему, почему Борис Борисович так спокойно относится к Пашке и Тоне? Нам-то он запретил, а их словно не замечает.
        -Быть может, потому, что они стали парой прежде, чем прозвучал его ультиматум?
        -Я тоже так подумал… Знаешь, Кать, я имел наглость намекнуть Тоне, что хорошо бы ей бросить Пашку. Потому она меня теперь обходит.
        -В свою пользу бросить? В твою? – для верности, Катя показала на него пальцем.
        -Разумеется. Неужели ты можешь предположить, что я способен пойти на гильотину ради влюбленного товарища? Мое мужское самолюбие – орган рудиментарный, но чересчур болезненный.
        -Тебе нравится Тоня?
        -Да, наверное… - он смотрел в огонь.
        -И что же, интересно, тебя останавливает? Пашка – не та преграда, которую ты не смог бы преодолеть. Боишься Бориса Борисовича с его ультиматумом?
Катя, конечно, не догадывалась, что процитировала разговор Серго с Тоней репетиционном классе. Она не поняла, почему Серго вдруг отвел взгляд от огня и посмотрел на нее как-то странно. А Серго в тот момент подумал, что Катя вообще в курсе всего и Тоня использует ее в качестве личного исповедника. Но, как ни странно, тут же он понял, что это ему совершенно безразлично.
        -Я не особо боюсь Первушина, - сказал он. – По-сути, никто ничего нам не запрещал, нас только предостерегли от трагедий на любовном фронте и возможных пропусков занятий. Главное, чтобы ничто не помешало нам, как следует, учиться.
Катя отлично помнила, как заискрило и завибрировало пространство между Серго и Тоней, когда они впервые встретились. Она не понимала, почему Серго (о, Серго!) так пассивно наблюдает за развитием вялотекущего романа. Ведь он не может не видеть того, как Тоня не уверена в своих чувствах. Для него завоевать Тоську – раз плюнуть! Почему же он до сих пор один? Почему, а?
        -Голубочки! – раздалось внезапно, Ромкино. – Не довольно ли вам ворковать? Мы вас сейчас мигом – на карандаш, и – в черный список нарушителей. Давайте-ка, подключайтесь к работе, через час – Новый год!
               
* * *
Снег был синий-синий. Луна криво ухмылялась серебряным серпом в окружении щедро рассыпанных по небу звезд. В соседних домах горели огоньки, электрички шумели за небольшой березовой рощицей…

На далекой звезде Венере
Сердце пламенней и золотистей.
На Венере, ах, на Венере
У деревьев синие листья…

Студенты, только что шумно колдовавшие над шашлыками, притихли и прислушались. Ночь  завораживала. Бежин стоял, задрав голову к небу. Остальные вертелись по сторонам, показывали пальцами и восхищались. Катя тоже подняла голову. Синий бархат, а на нем – переливающиеся блестки… На какое-то мгновение почудилось, что она летит. Чувство полета оказалось настолько реальным! Катя едва удержалась на ногах.
        -Какие звезды! – пропел Ромка, махая над головой бенгальским огнем. – Нет, господа, вы только взгляните, какие звезды!
Катя с ревностью поглядела на него. Наверняка Ромка не заметил бы никаких звезд, не смотри на них Серго. Гулиев, некоторым образом, выстилался и перед Бежиным (еще бы, ведь тот на особом счету у Первушина и ректора!), а потому не упускал случая ненавязчиво подчеркнуть свое почтительное отношение к чужим талантам и несомненному чувству прекрасного. Судя по всему, Ромка считал Серго полезным для себя человеком. Жаль только, что Серго на него было откровенно наплевать. Вот и теперь, Ромкин возглас остался им незамечен, но порядком разозлил Катю.
Гулиев раскинул руки и упал на спину, в сугроб. Кто-то из мальчишек толкнул туда же Наташку. И тут же из соседнего дома послышался бой Курантов. Наташка завизжала, барахтаясь. Студенты принялись вытаскивать обоих. Извалялись в снегу, как снеговики. Следом за Наташкой и Гулиевым, из того же сугроба, откопали шампанское. Оно было ледяным и ломило зубы.
        -Завтра у меня начнется ларингит! – с восторгом заявила Погремушка.
Первушинцы скакали вокруг костра, выплясывая невообразимые папуасские танцы с бенгальскими огнями, что-то вопили… В общем, радовались. Наскакавшись, расселись по местам – на садовой скамейке и нерубленых поленьях с шампанским и мцвади - шашлыками по настоящему грузинскому рецепту.
        -Кстати, к разговору о ларингите, - сказал Славка Смидович. – Я знаю лучшее средство от него.
        -Удивил! Кто ж его не знает, - проворчали все. – Борис Борисович это уникальное средство запретил. Он всё видит, как Вий.
        -И все-таки это – несусветная глупость, - поддержала Славку Погремушка. – Как можно запретить молодежи влюбляться?
        -Никак, - сказал Глеб.
        -На других курсах нет такой несправедливости, - вздохнула Наташка.
        -Это только так кажется, что дай нам Первушин волю – мы тут же познаем великое чувство, - сказал Глеб. – На других курсах ничего не запрещают, но и великих чувств не наблюдается. У нас профессия такая: в ней наше собственное "я" более всего мешает. Мы должны учиться оставлять свое "я" дома. В дальнейшем это может очень пригодиться.
        -Я тоже согласен, что мера Бориса Борисовича справедлива, - поддакнул Ромка, взглянув на Серго. – Он не запрещал "молодежи влюбляться", он предостерег нас от чрезмерного увлечения делами сердечными, только и всего.
        -Приходишь на занятия, как в музей, - сказал Серго, снова не заметив Ромкиных взглядов. – Бродишь себе, глазеешь по сторонам, наперед зная, что руками ничего трогать нельзя. Каждый шедевр – под сигнализацией, а скульптуры – так те вообще приморожены к постаментам.
        -Это ты о занятиях с Ариадной Артуровной? – невинно спросил Глеб и его голос потонул в общем хохоте.
        -Одному только Пашке повезло, отхватил себе такую девчонку, - вздохнул Смидович.
        -У Тоськи абсолютно никакого вкуса, - фыркнула Погремушка. – На что ей этот рыжий, никакой Карташов? Я согласна, что клоун из него неплохой, но встречаться с ним…
        -Клоун! – с чувством проговорил Глеб. – Посмотрим, что ты скажешь, когда Первушин даст ему роль Ромео.
        -Па-ашке? – обалдели все. – С чего ты взял?
        -Он с таким умилением на вашего "клоуна" поглядывает, как только речь заходит о "Ромео и Джульетте"!
        -Карташов – Ромео, - захохотала Погремушка. – Абсурд!
        -Борис Борисович обожает ломать стереотипы, - не сдавался Фомин.
        -Тогда кто Джульетта? Тоська что ли? – оскорбилась Погремушка. – Она же малолетка-малолеткой!
        -По-твоему, Джульетта не малолетка? – справедливо заметил Ромка.
        -Я не в том смысле! – запротестовала Погремушка. – Я к тому, что у Тоськи жизненного опыта – ноль. Она никогда не влюблялась, подобно Джульетте, ей это не дано. Завалит она роль, помяните мои слова.
        -Ну, знаешь, - не выдержал Ромка. – Тебя послушать, так можно подумать, будто Первушин набрал на курс неизвестно кого. Он нарочно взял трех "героинь" и трех "характерных" актрис. Все очень разные, несмотря на одинаковое амплуа. Из Тони получится никудышная Беатриче, но Джульетта и Офелия – она и только она. Спорим, что Джульеттой будет Зима?
        -Спорим! – согласилась Погремушка. – На что спорим?
        -На раздевание, - предложил Глеб.
        -Пошляк, - определила Погремушка.
        -Проигравший ведет выигравшего в "Арагви", - сказал Ромка.
Танюшка закусила губу.
        -Ладно, - сказала она, подумав, - в "Арагви", так в "Арагви".
        -А почему вы не спорите на предмет Ромео? – спросил Смидович.
        -А чего о нем спорить? – искренне удивилась Погремушка. – Ромка у нас – единственный и неповторимый Ромео.
        -Первушин ни за что не сделает очевидного выбора, - продолжал Славка. – Я, например, согласен с Глебом, что роль вполне может оказаться у Паши…
Они еще немного поспорили, а потом это всем надоело. Открыли вторую бутылку шампанского и начали рассказывать всякие страшные истории. Всё про старые, заброшенные дома, нечистую силу и тому подобные непонятности-невероятности. Особо преуспел Смидович. Он был родом с Украины, где обычно пруд-пруди таких историй. Девочки, внимая ему, повизгивали, а мальчики качали головами и усмехались, мол, знаем-знаем, еще и не такое слыхивали. Тем не менее, они, так же как и девочки, с некоторой опаской посматривали на темные окна Ромкиной дачи. Первушинцы сидели теперь под фонарем (Ромка включил фонарь во дворе, чтобы народ не подавился шашлыком при лунно-звездном свете) и из-за этого, окна казались пустыми и еще более темными, чем на самом деле. Между тем, студенты уже начали понемногу замерзать и невольно подумывали о горячем чае.
        -Девочки, а слабо кому-нибудь сходить, поставить чайник? – безмятежно спросил Ромка в самый разгар "страшилок".
        -А почему сразу "девочки"? – проворчала Погремушка.
        -Потому, что чай из женских рук несравнимо приятней, чем из мужских, - сказал Ромка.
        -Да! – поддакнул Славка. – Я бы, например, ни за что не стал пить Ромкин чай. Хоть убейте! Ну что за чай может приготовить Ромка?
        -Или Славка, - прибавил Гулиев.
        -Я не пойду, - заявила Погремушка.
        -И я тоже, - торопливо вставила Наташка.
        -Будем замерзать? – осведомился Ромка.
Все посмотрели на Катю, сидевшую чуть в сторонке от Погремушки с Наташкой, на чурбачке.
        -Но я… - начала было Катя.
        -Я тебе помогу, - неожиданно сказал Бежин, и Погремушка с Наташкой тут же пожалели, что отказались идти ставить чайник.
Остальные загудели и захлопали:
        -Ура Серго! Он не боится приведений!
Серго поднялся и раскланялся.

* * *
В доме царил кромешный мрак. Серго зашел первым и зажег в сенях свет, пока Катя в нерешительности стояла у порога. Он оглянулся на нее.
        -Полный порядок, Катерина. Ни одного вампира или оборотня. Проходи.
        -Да я и не боюсь, - пожала она плечами и прошла.
Катя открыла дверь в дом, смело включила свет в комнате. Серго одобрительно хмыкнул. В доме уже стало жарко, оконные стекла, казавшиеся с улицы темными, заросли морозными узорами. Катя сняла шубу, а Бежин принял у нее одежду и повесил на деревянную вешалку, рядом со своей "аляской".
        -Спасибо, - сказала Катя.
        -Пожалуйста-пожалуйста, мне не трудно.
Не затруднило его и сходить за дровами, в сени. В сенях было слышно, как поют во дворе студенты. Катя тоже услышала и покачала головой:
        -Завтра половина из них действительно обзаведется ларингитом… Серго, а почему ты не поехал к родителям?
        -Я ушел из дома.
        -Ну да? – не поверила Катя.
        -Да, - подтвердил он. – А ты почему не поехала к своим?
        -Потому, что ты к своим не поехал, - честно призналась Катя.
Серго улыбнулся.
        -Я думала, что у тебя хорошие отношения с предками. Такая семья интеллигентная: мама – учитель, а папа – офицер…
        -А твои родители, что, никогда не лезут в твою жизнь?
        -Да нет вроде.
        -Значит, повезло. Мой отец постоянно навязывает линию поведения, которую считает единственно верной. А мне, между прочим, уже двадцать один. Я понимаю, что для родителей мы – вечные дети, но всю жизнь следовать приказам отца не собираюсь.
        -И только-то?
        -Конфликт поколений разросся в глобальное непонимание. Дэда… то есть, мама, моя мама, встала на сторону отца – и я уехал. Что мне еще оставалось?
        -Значит, ты даже писем домой не пишешь?
        -Маме пишу немного, и она мне пишет, в тайне от отца. Иногда звоню ей от тети Наны. Если отвечает отец – тетя зовет к телефону дэду. Конспирация.
        -"Дэда" – это "мама" по-грузински, да?
        -Извини, я так привык называть маму "дэда", что иногда не замечаю этого.
        -Серго, а какой у тебя рост?
Бежина, как видно, очень веселил их разговор. Но смеялся он не обидно, по-доброму. Катя, к своему удивлению, совсем перестала смущаться и начала задавать ему вопросы, которых у нее накопилось ужасно много.
        -Сто восемьдесят пять, - ответил Серго.
        -Еще пятнадцать сантиметров – и два метра! Растут-то до двадцати пяти лет. Ты, наверное, занимался баскетболом?
        -Давно.
        -А культуризмом?
        -Ну уж нет! – засмеялся он. – Терпеть этого не могу. Что за допрос, Катерина?
        -Просто так. Интересно. Случай подвернулся – вот и расспрашиваю. Обычно вокруг тебя столько народу, что не протолкаешься…
        -Куда на этой печке ставят чайник, Кать? – вдруг спросил Серго.
Катя наконец-то сообразила, что стоит, хлопает глазами, дура-дурой, а мужчина занимается хозяйством. Он уже прополоскал чайник и налил воду для чая из предусмотрительно принесенного ведра (Ромка лично бегал на колонку)… Черт побери, почему с ней это происходит? Почему, вот уже четвертый месяц, она думает только об одном, о том, как бы ей хотелось лечь с Бежиным в постель? Катя никогда прежде не замечала за собой нездоровых наклонностей нимфоманки. Теперь же, стоит только чуть подольше зацепиться за него взглядом (если зацепишься, то не отцепишься – это как гипноз!) или, того хуже, засмотреться на Серго в трико, во время занятий, то… Ей не приходило в голову сверить свои ощущения с ощущениями "фемин", а зря. Расспросив их, Катя непременно узнала бы, что, увы, Америку она не открыла – все ее реакции на "чертяку Бежина" совершенно естественны, типичны и не новы.
        -Кать, ты где? – снова спросил Серго с нотой озабоченности. Озабоченность казалась подлинной, он хорошо ее сыграл – Катя поверила. На самом деле, Бежин анализировал, готова ли она заговорить о насущном. Выходило, что готова.
        -Что? – брякнула Катя невпопад и сразу спохватилась. – Немного задумалась.
        -Понимаю. Так куда все-таки ставить чайник?
        -Вот сюда, - она подошла к печи и показала. – Здесь такие отверстия, вроде горелок. Видишь?
Разумеется, он всё видел. Всё. Поставил чайник, отошел от печи. Катя, немного суетливо, начала расставлять на столе посуду. С улицы по-прежнему слышалось пение: "На речке, на речке, на том бережочке, мыла Марусенька белые ноги…".
        -Серго, - Катя внезапно решилась, повернулась к Серго, но стоило ему поднять глаза, как ее решимость рассыпалась в воздухе, и рухнула на пол жалкими кусочками, ссохшимися какими-то, как обломки мумии.
Катя замолчала.
        -Ты хотела еще о чем-то спросить?
        -Да.
        -Спрашивай. Сегодня такая ночь, что можно говорить о чем угодно.
Она молчала. Серго пересчитал тарелки и чашки с блюдцами.
        -Одной не хватает, - сказал он и шагнул в направлении кухни, за дополнительной тарелкой, но Катя, встрепенувшись, поймала его за джемпер.
        -Послушай, Серго! Я совсем тебе не подхожу, да? Ты ведешь себя со мной так, будто бы это я должна сделать первый шаг.
        -А разве нет? Разве не женщине принадлежит право выбора?
        -Что мне нужно делать? Я не знаю, Серго, - растерялась Катя. – Мне всегда казалось, что знаю, а оказывается – нет. Обычно парни хватают тебя и начинают либо тискать, либо целовать, а там уж не до выбора…
Серго улыбнулся, пожал плечами. Спросил:
        -И часто у тебя так, без выбора?
        -Бывает. Это плохо?
        -Тебе это нравится?
        -Мне нравится, когда мужики поступают, как мужики. Понимаешь?
        -Понимаю. Если тебе это нравится – то хорошо. Все люди разные, всем нравится что-то свое.
        -Ты… Извини, а ты не девственник случайно?
        -А похож?
        -Очень. Особенно с этими своими речами о выборе.
        -Нормальный выбор цивилизованного человека.
Серго взял ее за подбородок и поцеловал. Просто взял и просто поцеловал. Еще никто не был с Катей настолько бесцеремонен, несмотря на всё, что она тут нагородила, под горячую руку. Попробовал бы какой-нибудь тип так обращаться с ней! Немедленно получил бы по лбу! Но… Серго был далеко не "какой-нибудь тип", к тому же, целовался он просто гениально! Катя задохнулась от восторга.
Выпрямившись, Серго подмигнул ошеломленной Кате и отправился за тарелкой. Вернувшись, он поставил тарелку на положенное ей место и, оперевшись о столешницу, с улыбкой посмотрел на Катю.
        -Где ты научился так целоваться? – с долей ревности проговорила та.
        -Было дело, научился, - загадочно ответил Серго, продолжая улыбаться.
        -Хотела бы я знать, сколько их у тебя было… - проворчала Катя.

* * *
Когда замерзший народ весело ввалился с улицы, Катя последним хозяйским взглядом оценивала расставленные на столе чашки и тарелки, коробку с тортом в центре. Бежин сидел в единственном на весь дом кресле, высоко закинув ногу на ногу. Вид у обоих был абсолютно целомудренный.
        -Хорошо поете, - сказал Серго. – Громко.
        -А я еще громче могу! – похвастался Славка, выпятив грудь.
        -На дворе – минус двадцать, а они распелись, - строго сказала Катя. – Вот если бы Борис Борисович вас видел!
        -И что? – спросил Ромка с видом дебила.
        -Влетело бы по первое число, - вмешался Серго. – Быстро, раздеваться и греться! Чего стоите?
        -Ой-ой-ой! Ка-акие мы грозные! – загнусавила Погремушка, расстегиваясь.
               
* * *
За столом песнопения продолжились. Ромка подсел к Кате с гитарой. Играл он паршиво, но пел очень даже неплохо. Позавчера его похвалил сам Первушин, и Ромка теперь лопался от гордости. Серго сидел напротив Кати, через стол. Вокруг него без устали вертелась Погремушка, норовя подложить лишний кусочек торта. Ее старшая сестра жила в Москве и работала кондитером. Для сегодняшнего праздника Танюшка заказала огромный торт в розовом желе с бисквитным кремом (нарочно выпытывала у Бежина, какой крем он предпочитает, сливочный или бисквитный). На Ромкину дачу торт везли со всеми предосторожностями, в "непробиваемой" картонной коробке. Погремушка, со своим тортом, всем надоела – он слишком много весил, для такой хрупкой девушки, и нести его приходилось мальчикам по очереди. В электричке торту отвели специальное место на неотапливаемом сидении, чтобы не испортить. А был он особенный, по заверениям сестры – заговоренный, потому-то Танюшка так настойчиво угощала Серго. Катя знала о необычном угощении (Наташка не умела держать язык за зубами и сболтнула), знал о нем и Ромка (от Ромки ничего не скроешь). Гулиев нарочно подсел к Кате, чтобы ничего не пропустить – самый удобный пункт для наблюдения.
Возможно, Серго о чем-то догадывался. Во всяком случае, он перехватил Катин взгляд и улыбнулся ей ну совершенно по-заговорщицки. Она ответила ему точно такой же улыбкой, поняв, что "кондитерский" заговор не действует. Ей хотелось, чтобы Серго спел. Он пел лучше Ромки, но никогда не получал похвал от профессора, словно в чем-нибудь провинился. Борис Борисович что-то слишком уж строг с ним… Катя указала Серго на гитару и сделала умоляющее лицо. Он пожал плечами.
Смидович тем временем очень похоже пародировал Горбачева, и все покатывались со смеху. Пародии на "сильных мира сего" в последнее время вошли в моду. Прежде, в Советском Союзе, ничего подобного не было. Теперь же, вся страна потешалась над запретной еще недавно темой политиков и глав государства. Славка упивался всеобщим восторгом. Кроме него на курсе никто не мог похвастать умением подражать различным голосам. В данный момент он работал (тайно!) над образом Первушина для мартовского капустника. Смидович раскланялся – все заорали "бис!", "шайбу!", "Спартак" – чемпион!" и "гип-гип, ура!".
        -Теперь пусть споет Серго, - предложила Катя, когда восторги поутихли.
        -Да, пусть он споет, - подхватила Погремушка, - у него приятный голос.
        -Как у молодого Тихонова, - поддакнула Наташка.
        -И верно, немного похоже, - согласилась Погремушка. – Ты, Ромочка, только не обижайся, но я не слишком-то уважаю певцов, которые "дерут глотку". Своим ором ты вносишь дисбаланс в мою уравновешенную, чуткую душу. Прими совет – подайся в спортивные комментаторы. "Го-о-ол!" - вот твоя стихия.
        -Ах, вот так значит? – обиделся Ромка.
        -Да ладно вам, - сказала Катя примирительно. – У Ромки просто громкий голос. Он даже говорит всегда громко.
        -Что точно, то точно, - кивнул Глеб.
        -Ты, Ромка, не дуйся, - махнул рукой Славка. – Голосовые связки в нашей профессии – дело наиглавнейшее. Очень хорошо, что они у тебя сильные.
        -Если говорить о сильных голосовых связках, - не сдавалась Таня, - то не сказать, что у Серго они слабее. Но он никогда не орет. Дело не в силе голоса, а в сути – работаешь ли ты на внешний эффект, или смотришь вглубь…
        -Всё-всё,  диспут окончен! – Славка даже приподнялся со своего места. – Серго, спой Окуджаву?
        -Да, Окуджаву! – подхватили все.               
        -Или Визбора, - предложила Погремушка, чтобы выделиться и придвинулась еще ближе к Серго.
        -Есть одна хорошая песня, почти про нас с вами, но только она не Визбора и не Окуджавы. Раньше я был уверен, что она народная, а оказалось – авторская. Ее написал какой-то парень из Челябинска, кажется, Митяев. Вы наверняка знаете эту песню, если ходили в походы, участвовали в агитбригадах или стройотрядах.
        -Я все Подмосковье с рюкзаком протопал, - откликнулся Глеб.
        -А мы – коровник строили в Пестове, - сообщил Славка.
        -Тогда – подпевайте, - Серго принял переданную ему вдоль стола гитару.
Пел он и впрямь негромко и не столь эффектно, может быть, подавал себя, но его стройотрядовская песня звучала куда лиричней Ромкиной баллады.

Изгиб гитары желтый ты обнимешь нежно,
Струна осколком эха пронзит тугую высь,
Качнется купол неба, большой и звездно-снежный –
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!

Первушинцы подпевали. Те из них, кто песни не знал, быстро освоились и подстроились. Катя тоже подпевала, не переставая улыбаться Серго, пока этого не заметила Погремушка. Таня начала ерзать на своем стуле, что сильно насмешило Катю. Когда песня закончилась, Погремушка начала что–то нашептывать на ухо Серго. Если бы она знала, кто здесь настоящий победитель, то, вероятнее всего, сидела бы смирненько и обтекала. Кате нравилась эта игра, и настроение у нее с каждой минутой улучшалось. Серго был с ней откровенен, более того, он ее поцеловал!.. Так не пора ли двигаться дальше и жечь мосты?

* * *
Угомонились нескоро, только около шести утра, и спали, как убитые. Катя спать не собиралась. Наоборот, она боялась уснуть. Последнее, впрочем, было совсем не сложно – ей обычно никогда не удавалось заснуть в чужом доме, на новом месте, да еще и после шумного застолья. Она лежала на краю дивана, в отдельной комнате, отведенной девушкам под ночлег, и слушала, как сопят во сне Погремушка с Наташкой. Прошло не меньше двух часов – для раздумий и взвешивания всех "за" и "против" вполне достаточно. Наконец, аргументы "за" победили.
Катя села на краю широкого дивана и поглядела на девушек. Спят себе… Глаза давно привыкли к темноте, тем более что ночь не скупилась на звездный свет – снег, отражая его, наполнял дом фосфоресцирующим полумраком. Она тихонько пробралась на кухню, напилась воды из остывшего чайника. На стене тикали часы-ходики (приехав, студенты педантично подвели стрелки и подтянули тяжеленькие гирьки), половина восьмого. Катя беззвучно поставила стакан на стол и выглянула в окно. Рассвет еще не начался, но, по всему видно, что он не за горами – вон и восток, кажется, светлеет…
Так же осторожно она прокралась в комнату ребят (благо, в нее не было двери). Катя знала, что те тянули жребий, кому спать на кровати, а кому - на полу. Как распределились места – не известно.
        -Мальчики, подъем! – шепотом скомандовала Катя, чтобы проверить их сон.
Ответом была тишина и чье-то сонное бормотание. На цыпочках Катя подошла к кровати, а после – склонилась над матрацем. Насчитала четыре головы "валетом" и ни одной светловолосой. Оказалось, что Бежин, не мудрствуя, устроился в том самом кресле, где просидел полночи, ведь ни на кровати, ни на матраце ему все равно не хватило бы места. Катя приблизилась к его лицу и шепнула:
        -Серго!
Молчание.
        -Серго-о! Просыпайся, соня!
        -Соня? – проговорил он сквозь сон.
        -Это я, Катя! – прошептала она и попыталась в точности воспроизвести так поразивший ее поцелуй.
Серго улыбнулся и открыл глаза.
        -Тебе чего не спится? – сонно просил он. – Неужто восход солнца караулишь?
        -Ничего я не караулю. Просто не спится. Не догадываешься, почему?
        -Догадываюсь, - Серго с удовольствием потянулся. – Вот проснется Ромка, он тоже так догадается, что нас с тобой вышибут из училища завтра же.
        -А мы потихоньку, Серго.
        -Ты что-то долго собиралась – я успел уже хорошенько заспаться. Теперь вот погоди, пока окончательно проснусь.
        -Ага, так ты нарочно остался сидеть в этом кресле? Всё продумал заранее, знал, что я прибегу?
        -И я в тебе не ошибся.
Серго притянул к себе Катину голову и… девушка навсегда уяснила, что со своими поцелуйчиками выглядит жалкой пародией. У нее никогда так не получится!
Печь еще грела, угольки тлели в топке, и в доме было очень тепло, если не сказать, жарко. Оказалось, что Серго сидит в кресле в джинсах, но голый по пояс.
        -Иди сюда, - он поднял плед, укрывавший его.
Катя села ему на колени, боком. Серго развернул ее лицом к себе и усадил верхом. Катя хихикнула.
        -Послушай, а это твое кресло, оно нас выдержит? – шепнула она.
        -Если нет, то, с его стороны, это будет откровенным свинством, - Бежин запутался в Катиной ночной рубашке, накрывшей его колени парашютом. – Катерина, на тебе слишком много оборок.
        -Это мама шила. Она любит всякие рюши и кружева… Серго, знаешь, а я никогда так не пробовала, у меня не получится.
        -Получится, - ответил он, целуя ей шею, - вот увидишь. Проверь, там спинка плотно прижата к стене?
Катя ощупала стену руками, поправила сползший плед (Серго накрыл ее с головой) и прошептала:
        -Плотно.
        -Значит, не упадем.
С этими словами он стянул с нее ночную рубашку через голову. Плед снова упал, Катя заполошно натянула его на себя:
        -Ты что? А если кто-нибудь проснется и увидит, что я голая?
        -Я уверен, что это будет для него наименее интересная деталь из увиденного, - сказал Серго и приник к ее груди.
Катя ахнула. Слишком громко, и оба они прислушались.
        -Выражай свои эмоции потише пожалуйста, - шепнул Серго.
        -Извини…
        -Кажется, нам повезло, и никто не проснулся.
Катя выглянула из-под пледа и огляделась, вздрагивая и кусая губы от каждого прикосновения.
        -По-моему, все спят, - прошептала она, прижимая к себе его голову. – Серго, оказывается ты – опасный соблазнитель. А внешне и не скажешь.
        -Не волнуйся, Кать, я не стану соблазнять всех подряд, это для меня не спорт, а работа.
        -Что-что? Работа? В каком смысле?
        -Давай, завтра пофилософствуем, сейчас не до рассуждений.
        -Согласна.
        -Отодвинься немного.
        -Зачем?
        -Как по-твоему, должен я расстегнуть "молнию" или нет?
Катя беззвучно засмеялась:
        -Какая же я дурочка! Давай расстегну. Только ты не останавливайся, продолжай.
Она нащупала ремень, "молнию"… Серго продолжал ее целовать.
        -Ты делаешь успехи, - заметил он.
        -Серго, но я же не бездыханное тело!
        -Вот только не нужно черного юмора. Я его терпеть не могу.

* * *
Серго постучал и выждал немного. Ответа не последовало. Он постучал еще раз. Тишина. Тогда он открыл замок своим ключом и сказал:
        -Предупреждаю: захожу. Если здесь есть голые, то я не виноват.
В комнате не оказалось никаких таинственных "голых", там находился только Паша. Карташов лежал на своей кровати и делал вид, что спит, отвернувшись от двери.
        -Поругались что ли? – удивился Серго, снимая у порога куртку и обувь. Он уже научился определять Пашино настроение и вычислять его ссоры с Тоней. – Опять чего-то не поделили?
        -"Опять", - проворчал Паша, передразнивая. – Тебя послушать, так можно подумать, будто мы вечно чего-то делим.
        -А разве нет? Вы, в последнее время, часто ругаетесь. Я подозреваю, что происходит это по твоей милости.
Серго заглянул под Пашину кровать – из-под нее виднелись, матово поблескивая, его, Бежина, гантели. Интересно, Пашка их сразу обе поднимает или по одной?
        -Не твое дело, - словно отвечая мыслям, отозвался Карташов.
        -Не мое, - согласился Серго.
Он лег на свою кровать, закинул руки за голову и сказал:
        -Более насыщенной событиями Новогодней ночи в моей жизни еще не было.
        -Хорошо повеселились? – с завистью спросил Паша.
        -Не то слово "хорошо".
        -Как Ромкины шашлыки?
        -Гениальные шашлыки. Особенно, если учесть, что они делались по рецепту моего дедушки Нико.
        -А, да, я забыл, - пробубнил Паша.
        -Может быть, ты все-таки расскажешь, в чем у вас с Тоней дело? Облегчишь душу?
Паша отрицательно помотал головой.
        -Как знаешь, - пожал плечами Серго. – Черт, там, у Ромки на даче, настоящая парилка! Жарко, как в бане. Душевая у нас, конечно, "на клюшке"?
        -Понятия не имею, - сказал Паша и тоскливо вздохнул.
        -Пашка! – взорвался Бежин. – Что ты нюни распустил?! Чего тебе еще надо от Тоськи? Ты ее замучил! Не замечаешь? Ей восемнадцать лет, а она ходит, как морёная. Бледная, словно у нее чахотка на последней стадии. Не смеется, не танцует, глаза потухшие… Влюбленные девочки так не выглядят, дорогой друг. Таких кавалеров, как ты, надо гнать поганой метлой!
        -Ты тоже заметил, что она все время грустная? – пристыженно-тихо промямлил Паша. – Тоня задумала бросить училище, из-за меня. Лучше я уйду, а не она. Тося талантливая, пусть учится. Я постоянно к ней придираюсь и ревную. Пока мы вместе, мы нормально учиться не сможем.
        -Из-за этого она хочет бросать училище? – насторожился Серго.
        -Она так сказала…
Бежин сел  на кровати, по-турецки подобрав ноги.
        -Паш, ты только не обижайся, но я тебе один умный вещ скажу, - сказал он с истинно-грузинским акцентом и наклонил голову к плечу. – Чтобы нарастить мышечную массу, даже такую, не слишком-то выдающуюся, как у меня, не достаточно ворочать тяжести. Ты хоть надорвись, а бицепсы у тебя не появятся, по крайней мере такие, о каких ты мечтаешь.
        -А что же для этого надо? – Паша, от удивления, даже не поинтересовался, откуда Сережка знает о его тайной мечте.
        -Протеины.
        -Это чего?
        -Белки, балда. Молочные продукты, мясо, яйца и так далее. Дошло? Если ты будешь и далее давиться консервами из кильки, и при этом надрываться, как самый последний кретин, а потом срывать зло на Тоне – то я тебя просто убью, так и знай. А на могиле твоей будет стоять обелиск в форме фаллоса, увенчанный моими гантелями.
Он встал, подошел к двери и надел туфли.
       -Ты куда? – пристыженный Паша приподнялся на кровати.
       -Тоську твою утешать, мой глупый лекви цитури, рыжий щенок.
Дверь за ним захлопнулась.

* * *
В комнату постучали.
        -Открыто, Катя! – крикнула Тоня.
Она сидела за столом и, время от времени вытирая нос платком, писала письмо домой.
        -Это не Катя, это Серго. Можно с тобой поговорить?
Тоня вздрогнула, вскочила со стула. Через секунду она опомнилась и села обратно. Лихорадочно стерла слезы и повернулась спиной к двери.
        -Да, Сереж, заходи.
        -Привет, - поздоровался он, заходя.
        -Разве вы уже приехали? А где Катя?
        -Понятия не имею. Она сказала, что ей нужно куда-то забежать.
        -Как отпраздновали?
        -Содержательно. Вы зря не поехали.
        -Я знаю, ты пришел из-за Паши.
        -Я из-за тебя пришел. Ты собралась бросать училище?
Тоня честно старалась сдержаться, но все равно, в итоге, расплакалась. Из глаз хлынули целые потоки слез.
       -Я не знаю, что мне делать, - говорила она, захлебываясь в слезах. – Я так больше не могу. Он только требует и требует чего-то от меня. Совсем сошел с ума от ревности. Борис Борисович был так прав, когда просил нас отложить на четыре года личную жизнь! У меня же не учеба в голове, а план – на кого и как смотреть, кому и что говорить, чтобы Паша не расстроился… Я его ненавижу, Сережа!
Серго опустился на колени перед ее стулом и не знал, что делать. Впервые в жизни он не знал, что делать. Самая красивая девушка в этой жизни рыдала горючими слезами, рыдала о другом, а он, Серго, не смел прикоснуться к ней, чтобы пожалеть и утешить. Он чувствовал, что может ей помочь, отчетливо осознавал это, но не смел, хотя не сомневался: поступая так, поступает глупо. Серго стоял перед Тоней на коленях и смотрел, как  вздрагивает ее спина.
Тоню поразила тишина. Она безутешно плакала, зарывшись лицом в платочек, а вокруг была полная тишина, словно под незримым куполом. Куда-то исчез орущий через стенку магнитофон: "Не жалей, чаю налей, и окно заклей!", стихло хлопанье дверей, смолкли девичьи голоса в коридоре… Тоня насторожилась и осторожно отняла от лица платочек. Звуки так и не вернулись. Тогда она удивленно обернулась, и… Всё ее существо сжалось в комок. Серго стоял перед ней на коленях, в черно-коричневом меланжевом джемпере ручной вязки (вероятно, из настоящей, пряденой шерсти тех самых овец и коз, чьи стада пасутся в горах, под присмотром статных пастухов, потомком которых он был) и в вытертых джинсах. Светлые пряди падали на лоб, а в темных глазах его светилась такая нежность, какой Тоня еще никогда не видела в глазах юноши. Она отшатнулась, закрывшись рукой, и почти крикнула:
        -Перестань! Что ты делаешь?!
Тоня вскочила, с трудом удержавшись на ногах (ее мотнуло в сторону, как пьяную). Она схватилась за спинку стула и, отвернувшись от Серго, снова уткнулась в платочек.
Бежин закрыл глаза и опустил голову, по-прежнему стоя на коленях перед опустевшим стулом. Звуки вернулись из небытия, словно кто-то прибавил громкость. Снова послышалась музыка, шум и смех из коридора.
        -Ты не понимаешь. Не понимаешь… - твердила Тоня.
        -К несчастью, я всё понимаю, - сказал Серго. – Я бы, может быть, и рад не понимать. Пашка – мой друг, я сто лет его знаю, но мне больно видеть, как ты из-за него плачешь. Хочешь, я ему врежу, как следует?
        -Не хочу.
        -Он всегда был кретином по женской части. Его воспитывала мать, а отец – кобель, каких еще поискать. Пашка очень его любил, но, лишь потому, думаю, что редко видел. Зачастую тот приходил домой только под утро, весь в помаде. С матерью обращался, как с вещью, и никого не стеснялся, даже собственного сына. Когда Пашкина мать подала на развод – соседи так обрадовались, что поздравляли ее, как именинницу. Пашку нужно заново воспитывать, вколачивать ему прописные истины.
        -Я не умею, - сказала Тоня. – У меня не получится воспитать в мужчине мужчину. Катька наверно смогла бы, а я – нет.
        -Нельзя так сразу сдаваться, Тось. Спроси хоть у Катерины, я уверен, что она скажет тебе то же самое.
        -Зачем мне советоваться с ней, если она скажет то же, что и ты?
        -Я не уверен, что у меня есть хоть какое-то право совать нос. Ты просто поверь – никто не достоин того, чтобы ты так из-за него плакала.
Тоня осторожно повернула голову. Серго сидел на полу, глядя в желтый с коричневыми полосами линолеум.
        -Этого не достоин даже ты?
        -А чем я лучше? – усмехнулся он.
Тут дверь распахнулась, вошла Катя, раскрасневшаяся и веселая.
        -Тра-та-та! – сказала она удивленно. – Что это за мизансцена?
Серго поднялся с пола.
        -Я с Пашей поссорилась, - торопливо проинформировала подругу Тоня. – Серго об этом узнал и пришел, чтобы немного меня утешить.
        -И каким же это, интересно, образом он тебя утешает? – не сдавалась Катя. – И почему сидя на полу?
        -У вас только один стул, а на нем сидела Тоня.
        -Второй стул взяли соседи и до сих пор не вернули, - сказала Тоня.
        -А сидеть на чужой кровати – дурной тон, - подхватил Серго. – Кать, ты объясни ей еще раз (по-своему, по-женски), как нужно обращаться с мужиками. А я пошел.
К удивлению Тони, он по-свойски коротко и, пожалуй, даже привычно, поцеловал Катю, слегка приобняв ее при этом за талию.
        -Еще кого-нибудь утешать направился? – осведомилась Катя.
        -На этот раз – нет. Пойду, попытаюсь выпросить у надзирательницы ключ от душевой.
Он махнул рукой и ушел.

* * *
        -И все-таки, я не поняла, почему он сидел на полу, - недоумевала Катя, снимая шубу и шапку.
        -А я не поняла, почему он тебя поцеловал.
        -Что в этом такого особенного? Человек не имеет права целовать того, кого хочется?
        -Если кто-то из наших мальчишек додумался бы тебя поцеловать – ты отвесила бы ему тумака. Я уверена.
        -Ну, если бы "кто-то" осмелился, то получил бы в лоб, это точно, - засмеялась Катя. –  Серго – не "кто-то".
        -Тогда почему он не может посидеть на полу, раз уж он "не кто-то"?
        -Логично, - оценила она. – Но у меня оснований выделять его немного больше, чем у тебя. Я с ним переспала.
        -С… кем? – заикнулась Тоня.
        -С Серго. Пока все дрыхли, как убитые.
        -И… что? – Тоня обмерла и сделалась еще бледнее, чем была.
        -Зной! Никогда еще не заводила шуры-муры с грузинами.
        -Он не грузин. Сама же говорила, - невнятно пробормотала Тоня в полном шоке от известия.
        -В этом деле он – грузин, можешь мне поверить, - Катя рухнула на кровать. – Я думала, что он – девственник, а он научил меня трахаться в кресле! Теперь, раз такое дело, и он далеко не девственник, буду ревновать его к каждому фонарному столбу, - она расхохоталась. – Зной! Сахара! Каракум!.. Тось, в Грузии есть пустыни?
        -По-моему, там только горы… - Тоня, сама не своя, опустилась на стул.
        -А как он целуется! Фа-антастика!.. Чего он там говорил про мужиков?
        -Он…
        -Ты действительно поругалась с Пашкой? – перебила Катя.
        -Мы поскандалили. Я что-то сказала, Паша подумал, как обычно, что над ним подшучивают. Начал кричать, что я бессердечная и бездушная, что мне плевать на его душевные муки. Я тоже не сдержалась, высказала ему кое-что…
        -Понятно, та же вечная история. А Серго, значит, тебя утешал?
        -Он попытался внушить, что с Пашей нужно вести себя совсем не так, как веду я. Я его балую, а надо – прижать к ногтю. Но, Кать, я совершенно не умею царапаться.
        -Ты только гладишь, - кивнула Катя. – Оно и видно: некрасивая и зареванная.
        -Зато ты прекрасно выглядишь.
        -Ты вполне могла бы быть на моем месте, если б не глупила, - заявила Катя и тут же пояснила:
        -Ты же нравишься ему, он сам мне сказал. И, кстати, я уверена, что тебе это прекрасно известно.
        -При чем здесь я?.. Я, Кать, не совсем тебя понимаю…
        -А чего тут понимать? Он же не мог вечно дожидаться, когда тебе окончательно осточертеет Карташов! Теперь вот ты – дура с Пашкой, а Серго – мой.
Катя раскинула руки и блаженно потянулась. Она не поняла, почему Тоня вдруг заплакала. Ей показалось, что произошло это совершенно без причины. Тоня сидела, сжав колени и уронив на них руки, а по лицу катились слезы. Катя бросилась к подруге.
        -Я люблю его, - сказала Тоня, безутешно плача, - и ничего не могу поделать с этим. Целый день плачу сегодня. Отравиться мне что ли, Катя?
Тоня не назвала имени того, из-за кого собралась травиться, а Катя автоматически адресовала ее слова Паше. Но про Пашу ли говорила Тоня?
        -Не выдумывай! – воскликнула Катя. – Из-за Пашки травиться? С ума сошла!.. Тоська, не реви и послушай, что я скажу. Мы с тобой сейчас девичник устроим. Хорошая идея? А? Тось? Ну не плачь, плюнь ты на него. Хочешь, назло ему, я позову кого-нибудь из мальчишек? Подевичничают с нами… Глеба, например, он хороший парень. Тось… А хочешь, Серго?
       -Нет! – вскрикнула Тоня сквозь слезы. – Никого не зови, давай посидим вдвоем. Я никого не хочу видеть, а тем более не хочу видеть, как вы с ним целуетесь!
Она совсем проговорилась, но Катя опять ничего не поняла.
       -Ну и отлично, - сказала Катя бодро. – У Надзирательницы в холодильнике прозябает мой сервелат – я его нарочно припасла на Новый год, не предполагала, что придется отмечать праздник в деревне с шашлыками. Но всё к лучшему – сейчас сбегаю за ним, мы прибавим хлеб, яблоки и Пашкин розовый портвейн, который вы, смотрю, так и не открыли. Я обожаю розовый портвейн!.. Улыбнись, Тось.
Тоня улыбнулась, всхлипывая.
       -Умница! – Катя обняла ее и поцеловала в щеку. – Я бегу за сервелатом.

5
В любом театральном ВУЗе имеется учебная сцена, где студенты пробуют свои силы. Спектакли ставятся самые разные, от классики до авангарда и ставят их самые разные люди – профессора, студенты режиссерского факультета… Некоторым начинающим студентам с актерского уже посчастливилось участвовать в учебных постановках своих собратьев с режиссерского, но первушинцы нигде не были задействованы. Что поделать, учебная программа превращала первокурсников в людей, которым "ничего такого нельзя". А им очень хотелось поскорей выйти на сцену! Тем не менее, Первушинцы терпели и корпели на уроках актерского мастерства, готовились к самостоятельным показам, упражнялись в индивидуальной и сценической речи, учась правильно говорить, управлять своим голосом, оттачивали дикцию, а так же, усердно занимались сцендвижением. Они знали – настанет январь и начнется подготовка к первой, настоящей работе, да такой, что все остальные первокурсники театральных вузов позавидуют черной завистью!
И вот – настал долгожданный январь. Едва закончились праздники, Борис Борисович взялся за работу. Близилась сессия, но занятия пока шли своим чередом. Первушин был на редкость обаятельным человеком, заряжал своей энергией окружающих, а сам превращался задорного и веселого мальчишку. Его часто критиковали за такую манеру вести занятия и называли процесс обучения студентов балаганом. Но, все же, это была чисто внешняя несерьезность. На зависть противникам, методика Бориса Борисовича работала - его студенты отличались более качественными знаниями теории и умением применять знания на практике, вне зависимости от обстоятельств...

* * *
Первушин отпустил студентов около семи часов вечера, пообещав назавтра объявить распределение ролей в "Ромео и Джульетте". Как обычно, студенты задавали массу вопросов, делились идеями, будто никто из них за день не устал. Это затянулось еще минут на сорок. Когда, наконец, начали расходиться, Борис Борисович вдруг попросил:
        -Тоня Зима и Сережа Бежин, задержитесь, пожалуйста, на несколько минут.
У Серго весь вечер был распланирован по минутам: сейчас он намеревался забежать к тете и поздравить ее с днем рождения (а заодно, позвонить маме – у нее тоже день рождения, ведь они с тетей Наной двойняшки), ну, а к десяти, в "Качаловском", его ждал Иван Андреевич… Серго взглянул на часы и вернулся (обращение Первушина застало его в  дверях). Тоня с Катей только-только встали со своих мест. Тоня сняла с плеча сумку и села обратно. Что до Паши, то он давно ушел и ничего не слышал – Тоня с ним не разговаривала и ждать ему было некого. Катя подошла к Серго.
        -Серго, на дне рождения твоей тети девушки будут?
        -Не знаю. Возможно. У нее много подруг, а у подруг, вероятно, дочери…
Катя покачала головой:
        -Мог бы, по крайней мере, успокоить меня, сказать, что придут исключительно пожилые дамы.
        -А с какой стати?
Катя фыркнула.
        -Ладно, Кать, не дуйся. Я шучу. Действительно не знаю, кто там будет.
Борис Борисович все еще беседовал с несколькими студентами, обступившими его. Серго, улучив момент, поцеловал Катю. Она сразу перестала хмуриться и улыбнулась. Тоня, единственная, кто оказался свидетелем, отвернулась.
Когда класс опустел окончательно, Первушин попросил Серго сесть рядом с Тоней. Он подошел к ним и сказал:
        -Я задержу вас не более чем на полчаса. Начну с главного: вы – наши Ромео и Джульетта. Таков мой выбор, но. Имеется одна тревожащая меня деталь: Паша Карташов, этот меркантильный собственник. Я не случайно советовал вам оставить на время в покое свою личную жизнь. Это делалось, в частности, для того, чтобы избежать ситуаций, подобных вашей, Тонечка. Я считаю, что вы и Сережа можете составить прекрасный дуэт во многих пьесах, которые мы будем проходить по программе, но, из-за Карташова, наверняка возникнут сложности. Всё бы ничего, если б возникали эти сложности только при участии Сережи. Дело в том, что они нам гарантированы в любом случае, если партнером Тони станет кто-то кроме Паши. У Карташова абсолютно специфическое амплуа и быть партнером Тони на сцене он ни в коем случае не сможет – про "Ромео и Джульетту" я в данном случае и не говорю.
Тоня сидела потупившись. Серго подумал, что она вот-вот расплачется, как вчера.
        -Я должна бросить училище, Борис Борисович?
        -Господь с вами! Что это вы удумали? – воскликнул Первушин. – Необходимо искать компромисс. Если Паша и впрямь дорожит вами так, как хочет показать, он обязан наконец понять, что не дает работать всем. Конечно, я могу поговорить с ним и призвать к благоразумию, намекнуть, что его никто не держит в училище, но уверен – это не поможет. Сережа, вы – его друг, объединитесь с Тоней, подключите еще кого-нибудь и втолкуйте, наконец, Паше, что ведет он себя недопустимо. Быть может вам, своим товарищам, он внемлет. Мне очень не хочется применять крайние меры.
        -Если ничего не выйдет, вы отчислите обоих? – спросил Серго, глядя на Тоню.
Борис Борисович вздохнул:
        -Вероятно.
Тоня всхлипнула. На носу у нее висела капля.
        -Тось… - сказал Серго, легко прикоснувшись к ее руке, но только на мгновение. – Пожалуйста, не плачь. Мы вправим ему мозги.
        -Я уже не плачу, - ответила Тоня, вытирая платочком набежавшие слезы. – Тебе, не нужно вмешиваться, а вам, Борис Борисович, нет надобности снова объяснять, что и как. Вчера я была близка к тому, чтобы забрать документы и уехать домой. Катя и Сережа мне очень помогли. Я поняла, что не одинока, что меня есть кому поддержать. Все несчастья происходят оттого, что я потакаю капризам Паши. Необходимо поставить себя иначе, показать ему, что у меня тоже есть гордость… Я почти уже взяла себя в руки. Только не отчисляйте меня, пожалуйста. И Пашу тоже.
Первушин и Серго переглянулись. Тоня продолжала:
        -Сегодня утром я перечислила Паше все его проблемы, и он призадумался. Надеюсь, что выводы он сделал верные.
Борис Борисович поправил галстук (на занятия он всегда, неизменно, надевал галстук).
        -М-да, - промычал он в замешательстве. – Тут можно только преклонить голову. Не ожидал, что в такой хрупкой девушке столько мужества… Простите, Тоня, я, должно быть, глупости говорю.
        -Вы не заберете у меня Джульетту?
        -Ни в коем случае.
        -Спасибо, Борис Борисович.
        -Идите, пожалуй. Отдыхайте, успокаивайтесь. Со временем поймем, потребуется ли Паше задушевная беседа со мной. Будем считать, что это - самая крайняя мера. Идите, Тонечка.
Тоня кивнула, повесила на плечо сумку. Она попрощалась и, все еще всхлипывая, ушла.
        -Какая девушка, - проговорил Первушин, глядя ей вслед. – Вот из таких-то и выходит толк. Какая сила духа! Вы видели когда-нибудь такую девушку, Сережа?
        -Нет. Не видел, Борис Борисович.
        -Если мои глаза мне не врут, вы влюблены?
Серго опустил голову.
        -Я давно вижу, - сказал Первушин. – Вам, в отличие от Паши, чувства идут во благо. Простите, что суюсь не в свое дело, но вы мне словно крестный сын.
        -Борис Борисович, если вы дали мне Ромео только из отцовских побуждений, чтобы у меня наладились отношения с Тоней, то спасибо, не нужно.
        -Нет, Сережа, вы неверно меня поняли, - он подошел, сел рядом с Серго на место Тони.
        -Тогда я хотел бы отказаться сам. Это возможно? Давайте, я сыграю Меркуцио. Вы же говорили, что Меркуцио – моя роль. Это действительно моя роль и он гораздо больше интересен мне, чем Ромео.
        -Стоп, стоп, стоп! Что это еще за новости? Выкладывайте-ка, в чем дело?
        -Это… - он вздохнул. – Это трусость, Борис Борисович.
        -Вы боитесь этой роли?
        -Я боюсь этой девушки. Не в том смысле, что боюсь, а в том, что не могу ей навязываться. Я и за руку-то ее никогда не возьму, а тут – "Ромео и Джульетта"! Диалоги и монологи такие, что мороз по коже продирает… Чтобы поставить себя на место Ромео, мне нужно будет выйти в астрал. А еще лучше – возненавидеть Тоню.
Первушин улыбнулся:
        -Совсем не обязательно выходить в астрал, чтобы роль получилась. А по поводу того, что вам придется возненавидеть Тоню… Что ж, если у вас к ней настолько серьезные чувства, то да, по всей вероятности, через ненависть необходимо будет пройти. Я знаю много актеров, которые вообще не могут играть в присутствии любимого человека. Но уверен – вы справитесь. Скажу больше, то, чего не говорил ни одному своему студенту: вы вызывающе талантливы, мой мальчик. Ваш дар кричит и мечется, как дикий павиан по клетке. Не приведи Господь вас растратить, разбазарить свой дар... Вы явились для меня добрым вестником того, что жизнь я прожил не напрасно. А значит, теперь у меня достаточно сил для того, чтобы помочь вашему становлению… Лидочка Лофицкая называет вас "Серафим". Вы знаете это?
        -Да, - Серго улыбнулся смущенно. – Она немного идеализирует меня.
        -Она - человек восторженный и увлекающийся, но в тонкости чувств ей не откажешь. Давно хотел поинтересоваться: у вас с ней хорошие отношения?
        -Мы, кажется, нашли общий язык.
        -Это хорошо. Такие покровители, как Лофицкая, вам не помешают.
Первушин бросил на Серго вполне однозначный взгляд. Нет, профессор не предостерегал его от опрометчивых шагов, наоборот, он, похоже, советовал пользоваться моментом и закреплять свои позиции. Понятное дело, в слух Борис Борисович такое сказать не мог, но Серго прекрасно понял его без слов и страшно смутился. Смутился оттого, что профессор словно прочел его мысли. Лидочка уже неоднократно приглашала - то в гости, то – за свой столик в буфете, а то - просила проводить. Он не знал, чего можно ожидать от более близкого знакомства с примой, а советоваться с кем-либо стеснялся, потому придумывал отговорки. Честно говоря, городил Лидочке при этом несусветную чушь, самому противно…
        -Главное – оставаться собой и не пойти по наклонной, - добавил Борис Борисович. – Я не думаю, что Лидочка может плохо повлиять на вас. А потому – не портите с ней отношения, это важно.
Очень может быть, что наблюдательный Иван Андреевич попросил Первушина прояснить ситуацию глупому мальчишке, который не понимает своей прямой выгоды. Да уж, бизнесменом Серго был никудышным, того хуже он умел извлекать выгоду из живых людей… Но совет профессора оказался для него решающим. В самом деле, Лофицкая может и разозлиться, чего доброго. Зачем портить с ней отношения из-за какой-то ерунды?
        -До завтра, коллега, - сказал на прощание  Первушин.
Серго пожал ему руку и пошел восвояси, задумчиво глядя себе под ноги.

* * *
Назавтра было объявлено распределение ролей в "Ромео и Джульетте". Роли нашлись всем, но не для всех главные. Студенты, тем не менее, были довольны – они впервые ощутили себя членами настоящей театральной труппы, где распределяют роли, назначают репетиции и дату премьеры. Премьера предполагалась на майские праздники.
Самым счастливым оказался Паша (ему, совершенно неожиданно, дали роль Меркуцио), а самым обиженным - Рома. Погремушка с Наташкой усиленно его жалели и заявили, что назначить такого замечательного парня, как Рома, на роль противного Тибальта – вопиющая несправедливость. Первушин выслушал всех желающих. Он, не переставая, улыбался и не без интереса наблюдал за своими студентами… Тоня выглядела растерянной. Она со страхом ждала момента, когда Пашины восторги иссякнут, и он постигнет истину: Тоня – Джульетта, а Серго – Ромео. Кстати, а где же он сам, этот новоявленный Ромео?! Его хватились не сразу, так как были слишком поглощены собственными эмоциями.
Серго опоздал на две пары (обе пары – актерское мастерство у Первушина), чего с ним еще ни разу не случалось, даже после ночных репетиций в "Качаловском". Он незаметно вошел в аудиторию и сел на пустой стул рядом с Катей (как видно, она нарочно приберегла для него местечко).
        -Ты где был? – зашипела на него Катя. – На мастерстве все так орали! Я думала, что оглохну.
        -Я проспал, - признался он, но явно кривил при этом душой. – С репетиции вернулся обратно к тете. Там – тишина, не то, что в общаге. Будильник прозвонил – я его заткнул и снова заснул.
        -Ты врешь. Первушин вам вчера с Тоськой сказал, что обе главные роли – ваши, вот ты и опоздал. Не хотел, чтоб тебе тут накостыляли, под горячую руку. Верно?
        -Катерина, ты конечно весьма проницательная девица, но я вправду проспал.
        -С кем? – поинтересовалась Катя.
        -Конечно, один, - спокойно ответил Серго.
Он отыскал взглядом Тоню. Будущая Джульетта выглядела слишком уж печальной.
        -Ты сказала, что все орали. Что стряслось?
        -Гобелен не согласен. Ему дали Тибальта, а он, с пеной у рта, доказывал, что это – не его роль.
        -А Карташов?
        -А что Карташов? Твой обожаемый Меркуцио – у него. Он сейчас на вершине мира.
Серго вздохнул.
        -А вот и Ромео! – послышалось рядом Погремушкино. – Ты где пропадал, Монтекки?
        -Я проспал.
        -Он проспал, слыхали? – воскликнул Славка, проходивший мимо. – Я сегодня ночью глаз не сомкнул, а он – проспал! – Смидович пожал руку Серго. – Приветствую. Ты вообще понимаешь, что проворонил? Знаешь, что произошло на мастерстве?
        -Не напрягайся, - сказала Катя. – Борис Борисович ему и Тоне еще вчера открыл все секреты. Тоська всю ночь после этого ревела, боялась, что Пашка начнет выяснять отношения, а у нее не хватит сил урезонить его. Она торжественно пообещала Первушину не допускать больше трагедий, которые сказываются на учебном процессе. Я одновременно злюсь на нее и жалею…
        -Ну, а все-таки, что же произошло с Ромео, почему он проспал? – снова встряла с заднего стола Погремушка.
        -Ромео вчера очень устал, - ответила ей Катя, насмешливо глядя на Серго. – Сама посуди: сначала он праздновал день рождения любимой тети, потом – репетировал в "Качаловском", ну а в заключение вечера так напился где-то, что проспал целых две пары. Я верно излагаю, Серго?
Мысленно поблагодарив Катю за вполне приемлемую версию, Бежин молча кивнул.
        -Голова, если честно, разламывается, - добавил он к сказанному Катей и, для достоверности, дотронулся до виска. – Что еще говорил Ромка?
Все трое, Катя, Смидович и Погремушка, перебивая друг друга, пересказали ему в нескольких словах пропущенные события. Вскоре занятия продолжились, и страсти, на время, улеглись.

6
Лада снова ехала домой на метро. Она любила спрятаться от вьюг и распутиц под землей. Эти вечные московские перепады температур зимой, обледенелые ступеньки городского транспорта и посыпанные солью тротуары начисто отбивали охоту дожидаться автобуса на остановке. Лада догадывалась, что комфорт и цивилизация скоро совершенно испортят ей характер, что постепенно она станет домоседкой и точно таким же снобом, как и ее друзья-"мажоры". В походы Лада не ходила (разве что однажды) – не позволяло слабенькое здоровье, да и не тянуло особо, ведь в походе даже руки вымыть негде (кошмар!). Ездить за город она любила и могла смириться с грязными руками, но при условии, что увезут ее домой на машине, в тот же день (благо, у друзей-"мажоров" имелись папины "волги"). Все эти вещи Ладе очень-очень не нравились. Она завидовала геологам, туристам-любителям, тем, кто может комфортно жить в шалаше или палатке, сидеть у костра с гитарой. Э-эх, цивилизация!
Итак, в метро, где всегда одна и та же погода, сухо и тепло, Лада прошла турникет и шагнула на эскалатор.
        -Вы быстро ходите, Лада Борисовна, - послышался над самым ухом знакомый бархатный баритон.
Еще до того, как повернулась на голос, Лада узнала: Гулиев.
        -Насилу вас догнал, - продолжал Рома, рафинированно улыбаясь.
Лада тоже улыбнулась, из вежливости, но отвечать ему ничего не стала.
        -А нам с вами сегодня по пути, - он будто и не заметил, что его появлению не рады. – Борис Борисович пригласил меня зайти. Мы разговорились о Рерихе, а у вас дома, оказывается, есть его книга.
То обстоятельство, что папа пригласил в гости студента, совсем не удивило Ладу. Первушин считал не лишним беседовать со своими учениками в неформальной обстановке. У них дома бывали студенты, угощались кофе с коньяком – можно назвать это традицией. Ладу удивило другое: папа не питал особой симпатии к людям предсказуемым, общаясь с ними он начинал скучать, а Рома как раз к таким и относился. Не иначе, Гобелен разузнал о некоторых увлечениях профессора и грамотно сыграл на них.
        -Да, - неохотно ответила Лада, - у папы большая библиотека. Он собирает различные раритеты, в том числе и старинные издания трудов философов древности и русских классиков. У него есть Пушкин первой четверти девятнадцатого века, а так же, Аристотель, Аристофан, Сафокл – на языке оригиналов и, к тому же, очень старые. Папа очень гордится этими книгами.
        -Он – изумительный человек, - подхватил Рома. – Редко встретишь столь умных, разносторонних и интересных людей.
        -Спасибо. Папа к вам тоже хорошо относится.
        -Вы так думаете? А на мой взгляд, Борис Борисович не совсем… как бы это выразиться?.. Он не совсем мне доверяет.
Эскалатор размеренно полз вниз. Мимо проплывали плафоны ламп из матового стекла. Лада задумчиво провожала их взглядом. Рому не устраивала ее отстраненность. Он рассчитывал на некоторое внимание. "Любопытно, - думал он, - что она нашла в этом Бежине? Почему позволила ему бесцеремонно "тыкать"? Он же и на вид, и в душе - абсолютнейший мальчишка! Как она выносит его детское общество? Она, взрослая женщина! Ну о чем ей разговаривать с этим пацаном?!". Знал бы Рома, насколько он не прав в своих рассуждениях – пожалуй, счел бы Ладу сумасшедшей…
        -Он дал мне роль Тибальта, - продолжал Гулиев с нотками обиды в голосе.
        -Что такого ужасного в этой роли?
        -Я с детства ненавидел Тибальта, с тех пор, как посмотрел фильм, - сообщил Рома, и вид у него при этом был такой, будто все на свете давным-давно уже обязаны знать, насколько ненавистен ему пресловутый кузен Джульетты.
        -А кого бы вы хотели? – Лада понимала, что этот вопрос более всего разозлит Гулиева, потому и задала его.
        -Дело не в том, кого бы мне хотелось, а в доверии.
        -При чем здесь доверие?
        -Бежин – не Ромео, Бежин – Меркуцио! – не выдержал Рома. – Это и ежу понятно.
        -Значит, Ромео – это вы?
        -Я был бы рад любой роли, - уклончиво ответил Рома. – Даже Бенволио или Париса.
        -Но вы не годитесь для "любой роли", друг мой, - ласково сказала Лада. – Бежин способен сыграть что угодно, а вы, извините, нет. Вам самому-то не наскучило еще быть вечным "героем"? Да я, на вашем месте, только обрадовалась бы Тибальту, как шансу проверить свои возможности. Разве вам совсем не интересно поэкспериментировать, Рома?
Эскалатор уже закончился, и они шли по перрону.
        -Интересно, - тупо ответил Рома.
        -Кстати, на вашем курсе уже есть Меркуцио. Необычный, удивительный Меркуцио!
        -Паша что ли? Это не серьезно, Лада Борисовна. Паша не Меркуцио, а клоун.
Рома почти обиделся. Вероятно, он надеялся, что Лада проникнется, замолвит за него словечко. Она не стала усугублять и говорить ему, что папа обязательно будет ставить фрагменты "Гамлета" на втором курсе, он уже облюбовал для себя принца Датского, Славу Смидовича. То-то Гулиев взбесится! Толстячок-бодрячок Смидович – Гамлет? Абсурд! Но в оригинале у Шекспира, прошу заметить, есть замечательная ремарка: "Входит Гамлет. Толстый, с одышкой". Слава, конечно же, одышкой пока не обзавелся, но все у него, как говорится, впереди.
Подошел поезд, закрылись двери, гулко застучали колеса в тоннеле.
        -Вы, Рома, слишком взрослый для Ромео, - сказала Лада, серьезно взглянув на прицепившегося к поручню Гулиева. – В папином понимании, Ромео – просто чудной мальчишка, немного сумасшедший, увлекающийся, - она села на свободное место.
        -Стало быть, я попал под раздачу? – Рома склонился к ней, вися на поручне.
        -Вы не под раздачу попали, а под распределение ролей. Не забывайте, что, закончив ВУЗ, вы будете переживать длительный период становления в театре. С вашими запросами пережить этот период окажется сложно. Настраивайте себя уже сейчас. Чем лучше вы настроитесь, тем проще пройдет адаптация.
        -Похоже, что вы подталкиваете меня к мысли бросить училище, Лада Борисовна.
        -Разве?
        -Коли уж сразу не повезло, то дальше будет еще хуже. Некоторым с первых шагов везет.
        -Снова вы про Бежина! – устало вздохнула Лада.
        -Разве я не прав? Ему нет надобности "настраиваться", он уже сейчас идет в гору. Блюм лично покровительствует ему и, наверняка, готовит почву, чтобы осчастливить любимчика новой ролишкой. Бежин словно гипнотизирует всех. Ему, помимо всего прочего, дозволяется говорить вам "ты". Быть может, хотя бы ВЫ объясните мне его феномен, Лада Борисовна?
        -Я бы не рискнула говорить за всех. Скажу только за себя: тут нет ничего феноменального, Рома. Мы с Сережей – друзья, так как познакомились вне училища. Наши отношения носят неофициальный характер, вот и всё.
        -Провинциалы так непосредственны, так безыскусны, а мы – так доверчивы! – Рома вздохнул и сел рядом с Ладой на освободившееся место.
Гулиев паясничал, но Лада не хотела идти на конфликт. Она предпочла выслушать его доводы до конца.
        -У вашего друга Сережи настоящий талант влезать в доверие. Поговаривают, что сама Лидия Лофицкая за него вступилась, когда дирекция "Качаловского" засомневалась – а стоит ли им вообще связываться с первокурсником, наживать себе всякие неприятности от приверженцев традиционных методов обучения в театральных институтах. А он-то, вы представляете, темнота – даже не знал сначала, кто такая Лофицкая!
        -Ему простительно не знать таких вещей. Лофицкая в кино не снималась, играет только в театре. Это для нас с вами позор не знать ее, а для него – нормально. Но, обратите внимание, теперь он не только знает, кто она такая – он знаком с ней лично.
        -И, говорят, не просто знаком, - прибавил Рома хмуро.
        -"Не просто знаком"? Что значит "не просто знаком"?
        -Ничего не значит, к слову пришлось. Вы представляете себе, как повезет Бежину, если "Качаловский" возьмет его в свою труппу после училища?!
Рома был совершенно зациклен. Он продолжал бубнить об одном и том же на протяжении всего пути. Ладе удалось от него избавиться только у себя дома. Она опасалась, что папы может не быть и придется развлекать гостя своими силами. К счастью, Первушин уже вернулся.
…Разговор в метро, упоминание о Лофицкой, оставили неприятный осадок. Ромкины слова, якобы случайно вырвавшиеся, постоянно лезли в голову. Не просто знаком. Не просто. Лофицкая лет на десять моложе Лады, изысканная, с безупречным вкусом… Серго наверняка привлек ее внимание. Не мог не привлечь. Папа отзывался о Лофицкой почти с благоговением и много раз восклицал, что Кацу (преподавателю Лидии в институте) непростительно повезло работать такой актрисой. Стало быть, Серго, будучи артистической натурой, с не менее хорошим вкусом, так же не мог не обратить внимания на Лофицкую. Она старше его всего на каких-то три-четыре года! "Какой ужас!" – сказала Лада сама себе и сжала пальцами виски.

* * *
В комнате мягко светил торшер, за окном падал синий снег и оранжево глядели фонари на улице Горького… Лада сидела в гостиной, пытаясь прочитать программу телепередач, но не могла сосредоточиться. Папа с Ромой закрылись в кабинете и Дуся только что отнесла им кофе. Мамы дома не было, сегодня она отправилась на девичник к институтским подругам (обычно такое бывает раз в год и засиживаются они допоздна). Лада сидела одна, не зная, куда себя деть. Никак не получалось успокоиться. В отчаянии, она включила телевизор и попыталась найти в паутине телеканалов что-нибудь подходящее. Нашелся фильм с Чаком Норрисом. Стреляли, убивали, гонялись друг за другом… Лада ничегошеньки не понимала в сюжете.
        -Пиратское видео? – снова послышался знакомый голос. – Вы любите американские боевики, Лада Борисовна? Вот уж никогда бы не подумал.
Лада вся подобралась – она не могла выглядеть подавленной в присутствии Гулиева.
        -Включила вот, - проговорила Лада торопливо, - а тут – кабельное телевидение… Не люблю смотреть на сцены насилия, но иногда необходимо отвлечься.
        -А я не мог бы вам помочь отвлечься?
Она постаралась перевести разговор:
        -Вы уже закончили ваши дела с папой, Рома?
В ее словах неприкрыто слышалось: "А если закончил, то вали отсюда, Гобелен!".
        -Да, - Гулиев показал на книгу у себя под мышкой. – Борис Борисович был так любезен, что дал почитать мне этот фолиант. Я буду с него пылинки сдувать.
Он погладил белый срез страниц.
        -Папа вас не провожает? – поинтересовалась Лада, дежурно улыбаясь.
        -А я не ухожу. Позвонил старый друг Бориса Борисовича и он пока с ним беседует. Я не стал мешать и пришел проведать вас. Мне показалось, что вам скучно.
        -Ну уж нет. Мне никогда не бывает скучно одной. Гораздо чаще я скучаю в чьем-либо обществе.
Ладу коробило от стиля, в котором они с Ромой разговаривали. Этакий чванливый, светский разговор. Нормальные люди так не говорят.
        -Да-да, - подтвердил Рома и самовольно уселся на бабушкин антикварный диван.
Лада помолчала, наблюдая, как он садится, откидывается на кожаную спинку и кладет ногу на ногу.
        -И верно, бывают такие типы, - продолжал Гулиев. – Они мнят себя центром мироздания и говорят только о том, что волнует их лично, ничуть не заботясь об интересах окружающих. Мне приходилось встречать таких…
Он развивал тему далее. На экране по-прежнему немилосердно чистили друг другу физиономии, Лада, с тоской, наблюдала и, наконец, спросила, не выдержав:
        -Любопытно, а как вы поступаете с препятствиями, если они вдруг появились у вас на пути?
        -Что-что? – переспросил Гулиев, прослушавший вопрос в пылу своего красноречия.
Лада повторила.
        -Как правило, я добиваюсь цели в любом случае.
        -Вы – счастливый человек, - сказала Лада и снова повернулась к телевизору.
        -Вы считаете? Тогда не могу ли я попытать счастья и пригласить вас в какое-нибудь серьезное заведение вроде ресторана?
        -Ого, вы можете себе позволить ресторан? – она обернулась.
        -Не только и не просто ресторан. Вы пробовали фаршированные шампиньоны под соусом "бешамель"?
        -Не удостоилась чести.
        -Так я и знал. У меня, Лада Борисовна, есть одна слабость – хорошая кухня. Не могу устоять. Я – неисправимый гурман. Не желаете приобщиться?
Лада засмеялась. Не в силах была больше сдерживаться. Еще ни разу в жизни за ней так прямолинейно и напористо не приударяли. И кто? Мальчишка! Похоже, у Лады Борисовны, как и у Аллы Борисовны, начался "молодежный период". Смех да и только!
        -Сколько вам лет, Рома? – спросила она, хохоча.
        -Двадцать пять. А что?
        -Что вас толкнуло в объятия Мельпомены?
        -Сердце позвало, Лада Борисовна.
        -А где вы были до того, как оно вас туда позвало? Работали где-то или учились?
        -Манекенщиком работал, на Кузнецком мосту… Я понял, вы не воспринимаете меня серьезно, - трагично сказал Рома.
Лада все еще улыбалась.
        -Вы правы, Рома. Да и как же вас воспринимать всерьез? Говорите казенными фразами, ведете себя, как… как… - она подбирала слова поточнее и, вместе с тем, ей не хотелось обидеть Гулиева, он ничего плохого ей не сделал. – Ну, как болванчик что ли, не знаю. Вы всегда были таким занудливым и не интересным?
        -Не всегда, - сказал Рома и потупился. – Со мной такое происходит исключительно в вашем обществе. Бежин, я знаю, ведет себя посмелей, мягко говоря. Тем он вам и интересен?
        -Бежин ведет себя вполне естественно, а я ко всем отношусь одинаково. Изначально. И, прошу вас заметить, человек выбирает себе друзей самостоятельно, в полном соответствии со своими взглядами на мир и интересами. Вы понимаете, что я хочу сказать?
        -Я понимаю, но, сдается мне, что вы, как и все человеки, можете ошибаться или обманываться. Бежин – недалекий, неинтеллигентный человек. Вы присмотритесь внимательно: он носит футболку с китайскими иероглифами, наверняка не зная, что на ней написано. Лично я ни за что не надел бы что-либо с неизвестной надписью.
        -Рома, - строго оборвала его Лада, - я не собираюсь выслушивать гадости про кого бы то ни было. Плохо отзываясь о человеке, которого я считаю своим другом, вы обижаете так же и меня. Это во-первых. Во-вторых, мне Сережа отнюдь не кажется недалеким. Умный, начитанный мальчик. В-третьих, не нам с вами судить об интеллигентности. Кстати, в данный момент, именно вы поступаете неинтеллигентно и непорядочно. И потом…
        -Роман! – раздался из глубины квартиры голос Первушина. – Вы еще не ушли?
        -Нет, Борис Борисович, не ушел.
        -Подите-ка, пожалуйста, сюда.
Рома встал с дивана и чинно произнес:
        -Простите меня, Лада Борисовна, я, кажется, вас обидел. Честное слово – не нарочно.
Он склонил кудрявую голову, поправил книгу у себя в подмышках и удалился. Лада подумала, что он тоже обиделся. Сама-то она не то чтобы обиделась, но рассердилась. Лада редко выходила из себя, но этот Гулиев!..

* * *
Она еще немного попереключала каналы, выключила телевизор и, положив на диван телепрограмму, ушла к себе. Борис Борисович наверняка демонстрировал сейчас Ромке альбом репродукций Рериха. Благо, Первушина не интересовала агни-йога, у истоков которой так же стоял Рерих, иначе, Гулиева пришлось бы оставлять на ночлег. Лада вытащила записную книжку, перелистала странички и бросила ее обратно в сумку. Звонить подругам не хотелось. Она подошла к окну, отодвинула занавеску и села на подоконник. Синий снег все еще падал, во дворе кто-то гулял с собакой, катал коляску, дети съезжали с горки, которую смастерил дядя Витя к Новому году. Дядя Витя – это бодрый старичок, который в прошлом был главным редактором крупной газеты, а сейчас превратился в пенсионера с причудами. Весной дядя Витя сколачивал скворечники, зимой заботился о горках и снеговиках, приносил с елочного базара елки и наряжал их… Детвора сбегалась во двор со всех окрестностей. Допоздна слышался под окнами детский смех и веселые визги. Родители уже знали где искать своих чад – они  уводили их со скандалом (детям давно пора спать, уже десять вечера!). Вот и сегодня, несмотря на поздний час, трое малышей еще возились в снегу… Ладе почему-то казалось, что дядя Витя, таким вот образом, замаливает грехи. Она вздохнула и задернула цветной тюль. Легла на кровать, закинув ноги углом плюшевого пледа, взяла с тумбочки книгу, вытянула из нее маленький календарик, служивший закладкой (Лада читала "Белую гвардию") и задумалась, разглядывая его. "Время икс" предполагалось на май. В августе, когда она проходила очередной курс профилактического лечения в гематологической  клинике, доктор сказал, что если у нее не случится ухудшений самочувствия, то можно "сачкануть" до мая. Весна, обычно, чревата осложнениями, но пока есть еще время погулять на относительной свободе (от инъекций, таблеток и регулярных анализов не убежишь). До сего дня, самочувствие Лады было прекрасным, не кружилась голова, не подкашивались ноги… Правда, пару раз шла носом кровь, но это явление можно назвать обычным. Каждый вечер она вставала на весы. Вес ее остановился, как вкопанный: 39 килограммов при росте 158. Лада не худела, но и не полнела. Это, впрочем, больше радовало, чем огорчало: она не была уверена, что, слегка располнев (вряд ли когда-нибудь получится прибавить в весе, даже если перейти на одни пирожки и конфеты), найдет силы для того, чтобы двигать прибавленные килограммы… Худенькая, маленькая… Ко всему прочему, поспешила родиться на целых четырнадцать лет! Стоит только вдуматься в эту цифру и становится страшно. Наверное, в этом есть какой-то смысл. Наверное есть…
Ладу крестили в тридцать лет по настоянию Дуси. Сама она не могла бы точно сказать, верит в Бога или нет. Говорят, от крещения хуже не будет, скорее всего даже наоборот, если учесть ее болезнь. Папа присутствовал на обряде (крестной была Дуся) и Лада, впервые в жизни, увидела у него на глазах слезы. Дуся сжимала руки на груди и твердила о какой-то картине. Позже выяснилось, что она имела в виду знаменитое полотно Риберы "Святая Инесса" – на Инессу Лада была похожа во время обряда…
Проблемы с кровью у нее начались очень рано, лет, наверное, в пять. Один внимательный педиатр обратил внимание на то, что белых кровяных телец в ее крови что-то слишком уж много… Лада не строила иллюзий и вполне допускала самый неблагоприятный исход, когда "бомба замедленного действия" внутри нее начнет свой финальный отчет. Она часто думала о том, что будет, когда родные и близкие останутся без нее. Пыталась представить много раз и представляла очень отчетливо: из кухни будет по-прежнему пахнуть свежим Дусиным хлебом, а по весне зазвенит капель, в мае зацветут каштаны, яблони, сирень… Всё здесь останется по-прежнему: эта улица, фонари, Москва… Прямо как у Блока:
         
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века
Всё будет так. Исхода нет.
 
О таких вещах Лада размышляла совершенно спокойно. Страх она оставила в детстве и теперь ей стало почти все равно. Каждый год, отмечая день рождения, Лада думала, что празднует в последний раз. Но годы шли. Вот уже и восьмидесятые подошли к концу и жизнь неузнаваемо переменилась. Звучат иные песни, совсем другие люди глядят с экранов…
…По голосам в прихожей она поняла, что Рома, все-таки, отправляется домой. Лада не собиралась выходить из комнаты, прощаться: с нее на сегодня хватило церемоний. Она опасалась, что, высунув нос из комнаты, вновь нарвется на какое-либо приглашение в ресторан, кафе или театр. Ей придется согласиться (в папином присутствии), ведь папа всегда за то, чтобы его дочь поменьше грустила дома и почаще дышала свежим воздухом. К счастью, Рома быстро ушел, а папа видимо решил, что Лада спит.

7
Что-то назревало. Это стало ясно почти сразу, с началом репетиций. Ромка злился, Паша  отмалчивался, с Тоней вообще происходило невесть что. Она прямо-таки цепенела, стоило только Серго появиться поблизости. Все учили текст, а атмосфера царила празднично-апокалипсическая. Наставления Первушина явно не помогали. Студенты не могли не понимать, что профессор был совершенно прав, когда распределил роли именно так. С точки зрения учебного процесса лучше не придумаешь. Это – первый серьезный экзамен...

* * *
Излюбленной работой Бориса Борисовича в театральном училище была работа над спектаклями в учебном театре со своими студентами. Ученики обычно являлись полноправными участниками процесса постановки пьес, и потому, несмотря на, в целом неизменный репертуар учебного театра, все премьеры тех же "Ромео и Джульетты" разнились, как небо и земля. Каждый студент работал над образом, высказывал свои мысли, а руководитель курса оценивал, делал замечания, объяснял, что сделано неверно и на что следует обратить внимание.
Рома так ненавидел Тибальта, что несчастный Джульеттин кузен получался у него клиническим негодяем. Нужно было слышать, как он произносил свой текст:

Уйти, смиреньем победивши злость?
Что ж, и уйду. Но ваш незваный гость,
Которого нельзя побеспокоить,
Еще вам будет много крови стоить.

Как персонаж трагедии Шекспира, Тибальт – фигура значительная, но сама по себе роль уж очень небольшая. Рома не жаловал мнение, что краткость – сестра таланта. Развернуться ему оказалось негде и он не уставал повторять, что, мол, поспешность хороша только при ловле блох. Он усердно взялся за работу и вывел концепцию роли: Тибальт стал рабом своего максимализма и поплатился за это жизнью. Борис Борисович согласился с Ромой и похвалил за усердие. Шекспир, между нами говоря, вкладывал в Тибальта примерно то же самое, но Гулиев считал, что это только его, Ромы, оригинальный вывод. Похвала профессора снова возвысила его в собственных глазах.
Кем по-настоящему был доволен Первушин, так это Джульеттой. Тоня рисовала нежный и хрупкий образ, у нее даже голос слегка изменялся. Ее голосок звенел, как горный ручей и каждый раз, когда "Джульетта" говорила, замирало сердце.
Наибольшие волнения связаны были с Ромео и Меркуцио. "Ромео" с видимым усилием перешагивал эту грань: "Джульетта" – девушка его друга, он никак не мог выбросить из головы столь значимую для него деталь. Поцеловать Джульетту он оказался не в состоянии! В конце концов, Борису Борисовичу пришлось оставить попытки добиться от Серго того, чего тот сделать не мог. Очевидно, вследствие душевных метаний Бежина, Ромео получался слегка ненормальным, у юноши наблюдался явный крен в сторону маниакального стремления любить и быть любимым. Ничего более для него в жизни не существовало. Он и Тибальта-то, оказывается, заколол только потому, что строптивый кузен Капулетти мог стать главной преградой между ним и Джульеттой, новым предметом его мании. Месть за убитого друга тут вовсе ни при чем! А что самое невероятное - циник Меркуцио оказался несчастным влюбленным во всё ту же Джульетту! Его цинизм, оказывается, проистекает из несчастной любви. Он увидел Ромео и Джульетту вместе, на балу у Капулетти, и… Первушин был потрясен: еще ни одна постановка "Ромео и Джульетты" в учебном театре не могла похвастать такой глубиной. Всему виной оказался тот самый, туго затянувшийся, любовный треугольник. Пожалуй, уже и не треугольник, а четырехугольник: две пары, самым невероятным образом запутавшиеся в собственных отношениях. Борис Борисович, не очень-то довольный происходящим в этой сложной геометрической фигуре, предпочел выждать, тем более что обе девушки (чего не скажешь об их юношах) продолжали его радовать. Катя так же великолепно справлялась с ролью Кормилицы. Она собственноручно подшила в свой костюм несколько слоев ваты, сама придумала грим… Первушин не мог на нее нарадоваться. Но, Паша... Паша убивал наповал! Карташов не тянул. Никак. Меркуцио все больше начинал походить на рядового нытика. Паша тщетно старался наделить своего героя и обаянием, и необычайной фантазией, и живостью. Типаж оказался не тот. Точнее, типаж был самый подходящий, но Меркуцио не из тех персонажей, чья внешность говорит сама за себя.
Сдаваться Паша не собирался, он бился над своей ролью, как рыба об лед, обнаруживая недюжинное упорство. Серго наблюдал за ним с некоторой жалостью, но советов никаких не давал, несмотря на то, что знал о Меркуцио буквально всё. Пашка не стал бы слушать советов, из гордости. Оставалось только вздохнуть и пустить дело на самотек. Серго обычно уходил куда-нибудь. Возвращался зачастую не совсем трезвым и ворчал, что так, чего доброго, можно окончательно спиться, но… исчезал регулярно. Катя и та не могла точно сказать, где Серго находится в данный момент.

* * *
Более всего у Паши не получался монолог о королеве Маб. Мысли, подобные тем, что изрекает в своем монологе Меркуцио, никогда в жизни не посещали его, а потому он, как ни старался, не мог поставить себя на место шекспировского героя. Этот монолог Борис Борисович считал ключевым в образе Меркуцио, и именно его читал на экзамене Серго. Первушин нарочно не позволял Бежину читать монологи Меркуцио в присутствии Паши – еще во времена, когда никто не знал, как распределятся роли. Тогда это удивляло, теперь стало совершенно ясно.
        -Давай попросим его? – сказала вдруг Тоня (какими-то неизведанными путями она узнавала, что Серго нет в комнате, и приходила поддержать Пашу в его исканиях).
        -Попросим о чем? – хмуро бросил Паша, захлопнув том Шекспира.
        -Попросим, чтобы он прочитал этот монолог о королеве Маб. Он прочитает, а ты послушаешь. Паш? Ну чего ты молчишь?
        -Ты, значит, тоже убеждена в его гениальности? По-твоему, я ни на что не гожусь? Да?
        -Тебе нужно от чего-то оттолкнуться. Ты посмотришь, послушаешь…
        -Ты все-таки ответь на мой вопрос: я не смогу этого сам, без его помощи?
        -Это не твоя роль, Паша, - честно сказала Тоня, отведя глаза. – Борис Борисович переоценил твои силы. Ты  довольно посредственный Меркуцио, если не сказать хуже.
Паша уткнулся в подушку, а Тоня сидела в ногах его кровати, на самом краешке, и молчала.   
        -Уходи, – сказал Паша глухо. – Оставь меня в покое. Противно слышать, как ты поешь ему дифирамбы, противно видеть, как вы с ним целуетесь на репетициях…
        -Мы не целуемся, Паш, я уже тысячу раз тебе объясняла…
        -Очень натурально вы "не целуетесь", - проворчал Паша. – Иди отсюда.

* * *
Тоня молча ушла. Спорить с Карташовым бесполезно. В коридоре она встретила Глеба.
        -Тося, салют, - обрадовался тот. – Ты плачешь что ли?
Тоня всхлипнула:
        -Паша на нервах играет.
Она прошла бы мимо, но Глеб обнял ее за плечи:
        -Э, нет, постой. Пошли к нам, Джульетта.
        -Зачем? Я не хочу.
        -Пошли, хватит тебе плакать. Пускай он тебя поищет.
        -Он не станет меня искать, - вздохнула Тоня. – Он теперь до завтра обиделся или до послезавтра…
        -Тем более. Пошли.
В комнате у мальчиков ждал сюрприз. Помимо Славки Смидовича там сидела Погремушка и, по своему обыкновению подобрав ноги по-турецки, на чьей-то кровати помещался Серго. У каждого в руке было по бутылке "Жигулевского", бутылка Бежина стояла возле кровати.
        -Тоня! – удивленно развела руками Погремушка. – Вот так сюрприз! Как же Паша тебя отпустил одну?
        -Не иронизируй, - сказал Глеб. – Пашка – настоящий изверг. Она же постоянно плачет, круглые сутки! Вы только вспомните, какая она красотка была на вступительных, а теперь у нее синяки под глазами. Еле уговорил  зайти, отвлечься.
        -Иди сюда, - сказала Погремушка и подвинулась. Она сидела напротив Бежина, на соседней кровати (стульев в комнате не наблюдалось).
Славка восседал на подоконнике, а Глеб плюхнулся рядом с Серго, который, кстати, даже головы не поднял, будто ушел в медитацию. Смидович слез с подоконника, открыл еще одну бутылку и подал Тоне.
        -Я не пью, - запротестовала Тоня.
        -Мы тоже не пьем. Что здесь пить? Это же пиво, а не водка.
        -Я заметила, что это пиво. Но тогда дайте мне хотя бы стакан, я не умею пить из горлышка, - Тоня тайком взглянула на Серго. Только сейчас она разглядела, что он держит в пальцах что-то крошечное и блестящее. По-видимому, эта штучка и поглотила всё его внимание.
        -Что это у него? – спросила Тоня у Погремушки, передавшей ей стакан.
        -Мистика! – вдруг произнес Серго, словно продолжая какой-то разговор, и поднял голову (он не удивился присутствию Тони, стало быть, прекрасно слышал, как она пришла, но не посчитал нужным отвлечься от своего созерцания – обстоятельство это чувствительно укололо).
Серго посмотрел на Тоню и продолжил:
        -Представь себе – полез в карман за рублем, а нашел женскую сережку.
        -Не шутишь? – не поверила Тоня.
        -Я – свидетель, - подтвердил Славка. – Он только что ее обнаружил, на наших с Танюшкой глазах, пока Глебсона не было.
        -Не твоя, случайно? – спросил Серго у Тони.
        -Почему она может быть моей? Почему не Кати?
        -У Катерины только одни серьги, совсем не такие, - пожал он плечами. – Ты могла оставить ее у нас, а Пашка нашел и, чтоб не потерять, засунул в первый попавшийся карман.
        -Да, да, очень может быть, - поддакнул Глеб, заглядывая через плечо Серго. – Как звездочка блестит!
        -Я не видела у Тони таких сережек, - сказала Погремушка. – Может быть, она надевает их специально-персонально для Паши?
        -Можно посмотреть? – потянулась Тоня к Серго. Она точно знала, что это не ее серьга, но женское любопытство обязывало разглядеть и потрогать красивую безделушку.
Подняв в очередной раз голову и натолкнувшись на Тонин взгляд, Серго ощутил привычный толчок в сердце.
        -Можно, - сказал он, - забирай, если твоя.
Погремушка, закусив губу, стреляла глазами то на Тоню, то на Серго. Тоня подставила ладонь, и он положил на нее крошечный "гвоздик" белого металла, размером чуть побольше спичечной головки. Несмотря на миниатюрные размеры, благодаря бриллиантовой насечке, сережка переливалась и временами вспыхивала.
        -Как красиво, - восхитилась Тоня. – Это что, золото? Серебро так не блестит.
        -Белое золото, - тоном эксперта подтвердила Погремушка. – Я знаю, у меня есть колечко из белого золота. Можете даже пробу не искать – она пятьсот восемьдесят третья. Совершенно точно.
        -Жаль, что сережка не моя, - сказала Тоня, отдавая "гвоздик" обратно.               
Все посмотрели на Серго. Погремушка хихикнула:
        -Кто-то подкинул Бежину компромат, а взамен забрал рубль.
        -Ну, допустим, насчет рубля я очень сомневаюсь: возможно, его там и не было, - успокоил ее Серго и, так же сидя на кровати по-турецки, склонился к своей бутылке с пивом, поднял ее с пола.
Как успела уловить Тоня, "гвоздик" был отправлен в нагрудный карман рубашки.
        -Черт, я вспомнил! – воскликнул Серго. – Вот склеротик-то! Я ехал в этих джинсах в Москву, а когда приехал и вышел на перрон, что-то блеснуло под ногами. Понял, что золото, сунул в карман и забыл.
Все засмеялись.
        -И что, с тех пор не стирал джинсы?
        -Самое странное, что стирал.
        -Сам? – спросила Погремушка.
        -Тетя Нана стирала, если честно.
        -Та, что на Герцена живет?
        -Угу, - он отпил пиво из бутылки.
        -Серго, у тебя такая интересная родня! – восхитилась Погремушка.
        -Да что ты?
        -Да-да! А кто еще у тебя есть из экзотических родственников?
        -У, это часа два надо перечислять, - отмахнулся Серго.
Тоня потихоньку цедила пиво. Ей стало намного легче, она даже повеселела (припомнила, что у Серго на Погремушку мигрень) и слезы совсем высохли.
        -Сережа, - обратилась она неожиданно даже для себя самой. – Сережа, а что если я попрошу тебя прочитать тот злополучный монолог Меркуцио, на котором вечно спотыкается Паша?
Все разом замолчали.
        -А что, если я попрошу тебя не просить меня об этом?
        -Но почему, Серго, почему-у?! – разочарованно протянула Погремушка.
        -Не кокетничай, Серега, - Славка взглянул на Тоню. – Прочитай, а мы с удовольствием послушаем, как монолог должен звучать в идеале.
        -Скажи еще "в оригинале" или "в абсолюте", - сказал Серго.
        -И скажу, - не сдавался Смидович. – Мы много слышали о том, что ты потрясающе его читаешь, но все боятся попросить тебя продемонстрировать нам это воочию. Говорят, Первушин тебе строго-настрого запретил читать все монологи Меркуцио в присутствии посторонних.
        -Я не знала о запрете, - порозовела Тоня. – У меня возникла мысль попросить тебя помочь Паше. Он с ума сойдет с этим Меркуцио. Быть может, ты покажешь ему, как надо, и он сможет развивать роль самостоятельно. Никто не узнает, Сереж…
        -Ему не нужна моя помощь, он недвусмысленно дал мне это понять. Сунься я к нему с советами, он пошлет меня подальше – и все дела. А ради чего мне перед ним унижаться, Тонь? Он своим умом крепок – вот пусть и таранит им стены, в то время как все двери и окна открыты. Не моя вина, что Пашка не замечает очевидного и гордится этим. Как во сне живет. "Что сны? – галиматья"...
Глеб мгновенно подал нужную реплику:
        -А я не ошибался в них ни разу.
        -Всё королева Маб, ее проказы, - сказал Серго.
Прозвучало это естественным продолжением разговора. Удачно вписалась даже бутылка "Жигулевского".

Она родприемница у фей,
А по размерам – с камушек агата
В кольце у мэра... . По ночам она
На шестерне пылинок цугом ездит
Вдоль по носам у нас, пока мы спим.
В колесах – спицы из паучьих лапок,
Каретный верх – из крыльев саранчи,
Ремни гужей – из ниток паутины,
И хомуты – из капелек росы.

У Серго Меркуцио мгновенно ожил, задышал и ни на секунду не был неинтересным, статичным. Фонтан обаяния, сплошная экспрессия, хотя Серго просто сидел по-турецки на кровати, придерживая рукой бутылку, которую поставил себе на колено. Он обращался то ко всем одновременно, то к каждому в отдельности. Глебу было поведано про "горбы вельмож", Погремушке – про "губы дев"…
Тоне снова захотелось плакать, но уже оттого, что сердце вдруг как-то непонятно защемило.  Подумалось: "Он гениален. Ге-ни-а-лен! Он чувствует каждую букву! А ты – дура с Пашкой"…

Речь о сновиденьях.
Они плоды безделицы-мечты
И спящего досужего сознанья.
Их вещество – как воздух, а скачкИ –
Как взрывы ветра, рыщущего слепо
То к северу, то с севера на юг.

        -Не застудил бы этот ветер твой нам ужина, пока мы сдуру медлим, - сказал Глеб, показывая на свою бутылку.
Далее следовали слова Ромео, но Серго обошел их и сказал только:
        -Бей в барабан! – и приложился к бутылке.
Погремушка взвизгнула и запрыгала на кровати:
        -А дальше?
        -Они все уходят, - сообщил ей Серго. – Конец сцены четвертой.
И снова приложился к бутылке.
        -Класс – высший, - не без зависти, но честно оценил Смидович. – Блюм еще не звал тебя к себе в "Качаловский"?
        -Еще не звал, - ответил Серго просто.
        -А ты сам поинтересуйся, собираются они тебя взять или нет, - посоветовала Погремушка.
        -Мне три года еще учиться. Сколько воды утечет!
        -А я бы, на твоем месте, уже всё разузнала. Ужасно хочется в Москве остаться – столько возможностей для карьеры! Не приведи Господь, ушлют в какой-нибудь уездный Мухосранск, попробуй потом оттуда вылезти!
       -Тебя-то, Танюшка, уж точно не ушлют, - хохотнул Славка. – Ты запросто пристроишься в Белокаменной. Выскочишь за какого-нибудь режиссера и будешь генеральшей, с машиной и дачей.
        -Молоток, точно сказал, - подхватил Глеб. – А Серго, на мой взгляд, не худо было бы посерьезней позаботиться о Лофицкой.
        -Фомин, помолчи, - Серго поставил пустую бутылку на пол.
        -Я шучу. Ты что, шуток не понимаешь?
        -Дурацких – не понимаю, - сказал он хмуро, и обратился к Тоне:
        -Ты удовлетворена в своей просьбе?
        -Да, спасибо, - рассеянно улыбнулась Тоня.
        -А теперь куда? Пашке режиссировать? А, может быть, он под дверью подслушивал?
Разразилось зловещее молчание. Никто не ожидал от Серго такой агрессивности, а Тоня - меньше всех. Она сидела на кровати, выпрямившись и побледнев, словно ее хлестнули по лицу.
        -Ну зачем ты так, Серго? – проговорил Глеб, наморщив лоб.
        -Как "так"? Разве она не за тем пришла, чтобы перетянуть меня на свою сторону, если повезет? Да она спит и видит, как я суфлирую Пашке. Я не собираюсь этого делать, тебе ясно, Тоня Зима? И не нужно больше передо мной лебезить, я не заслужил.
        -Ты что, белены объелся? – удивился Славка.
Тоня, молча и вполне хладнокровно, выплеснула содержимое своего стакана прямо в лицо Серго. В стакане было больше половины. Погремушка зажала себе нос и рот, чтобы не расхохотаться. Пока Серго протирал глаза, Тоня встала и ушла. Это произошло очень быстро.
Славка бросился за Тоней, а Серго закрыл лицо руками.
        -Какой же я кретин, - сказал он.
        -Да уж, самый настоящий, - вздохнул Глеб и похлопал его по плечу. – У тебя с ней и без того напряг, а ты еще усугубляешь… Вы не Ромео и Джульетта, а пауки в банке, постоянно между вами такое трение, что искры летят!
        -А у них не из-за трения искры летят, - авторитетно заявила Погремушка. – Это их гормоны искрят, потому, что трения-то у них как раз и нет. Тоську трет рыжий Пашка, а не красавчик Серго, хотя, по логике, должно быть наоборот.
        -Танюшка, прикуси язык, - пригрозил Глеб.
        -А то что?
        -Послушайте, братья и сестры, меня от вас тошнит, - сказал Серго, отнимая руки от лица. -  Особенно – от нее, - он показал на Погремушку. – У нее не голова, а свалка пошлых любовных романов и прочих отходов полиграфии… Я пойду, пожалуй, не то убью кого-нибудь.
Он ушел, а Погремушка передернула плечами и поморщилась:
        -Все такие нервные стали с этим Шекспиром! Особенно Серго. Он всегда милашкой был, а теперь, как подменили его.

* * *
Серго чуть было не опоздал - он примчался к самому началу занятий. К тому времени однокурсники, все как один, уже знали, что вчера Тоська плеснула ему пивом в лицо, а он, после этого, не ночевал дома. Кое-кто (Катя, например) серьезно опасался, не случилось ли с Серго беды. Когда же он объявился, живой и здоровый, его глаза подозрительно блестели, и был он весь какой-то взъерошенный и взбаламученный. В перерыве Катя подошла к Серго и потрогала лоб. Холодный почему-то… Одновременно она заметила серьгу у него в ухе, и едва не вскрикнула от неожиданности.
        -Что это? – ахнула Катя. – Что это такое?
        -Серьга, - ответил Серго невозмутимо.
        -Я вижу, что серьга, - сказала она, рассматривая сверкающий "гвоздик". – Откуда эта серьга?
        -Зашел в косметический салон и проколол. Не имею права?
        -А серьгу где взял? – не унималась Катя.
        -Погремушка знает – у нее и спроси.
        -Ничего она не знает – ты ей, конечно же, наврал.
Больше Катя ни о чем не спрашивала, она надулась и молчала. Серго посчитал это лучшим разрешением проблемы. Не до объяснений с Катей ему было, он размышлял о другом, о том, как заставить себя не думать о Тоне. На этот раз проблема не решалась. Он давно уже пожалел, что нахамил ей вчера, но деваться некуда: что сказано - то сказано, что сделано - то сделано. Серго почти сознательно оттолкнул Тоню, чтобы освободить путь и себе, и ей. Пытки Шекспиром становились с каждым днем мучительней и, при прежних обстоятельствах, никуда не вели. Сегодня Тоня его ненавидела. Минус на минус дало плюс.

Что значит имя? Роза пахнет розой,
Хоть розой назови ее, хоть нет.
Ромео под любым названьем был бы
Тем верхом совершенств, какой он есть.
Зовись иначе как-нибудь, Ромео…

У нее была почти истерика, когда она произносила эти строчки! Выходит, любовь и ненависть вправду две стороны одной медали, раз уж они так похожи?.. Но ненависть разглядел только Серго.

* * *
Никто ничего не понимал – Ромео и Джульетту подменили! Шероховатости, так удручавшие Бориса Борисовича, исчезли без следа! Больше всех недоумевали очевидцы вчерашней сцены в комнате Славки и Глеба. Без сучка, без задоринки прошли эпизод знакомства на балу, диалог в саду и даже сцену венчания. Первушину осталось только развести руками и сказать растроганно:
        -Друзья мои, сегодня вы были великолепны!…

* * *
Ромка явился в репетиционный класс самым первым.
        -Слышали главную новость дня, Лада Борисовна? – поинтересовался он торжественно. – Ваш друг Сережа новую штуку отколол: проколол ухо. Девочки в восторге. Я не удивлюсь, если у него в скором времени где-нибудь появится татуировка.
        -Серьга в ухе – это личное и добровольное дело каждого, - сказала Лада спокойно. – К чем у это торжество в голосе?
        -А вы не поняли?
        -Вообще ничего не поняла!
        -Разве вы не знаете, что говорят о Лофицкой? У нее садистские наклонности. Садисты, если вы не в курсе, получают удовольствие от причинения кому-либо физических страданий. Присмотритесь сегодня к Бежину – он выглядит дико и растерзанно, и в общежитии, прошу заметить, не ночевал. Как бы она совсем его не прикончила в пылу страсти!
Посмеиваясь, Гулиев отошел. Студенты, тем временем, постепенно заполняли репетиционный класс. Они оживленно переговаривались, еще не остыв от работы на учебной сцене. Серго пришел с Глебом Фоминым. Поздоровался. У Лады сердце замерло: ни разу она еще не видела его таким, как сегодня. У него был вид абсолютного победителя, а выглядел он словно ожившее полотно Жан-Батиста Грёза, романтично и одухотворенно (всё оттого, что с утра, похоже, не причесывался). Но никакой  дикости и растерзанности Лада не заметила. Сережка в ухе поблескивала – это точно, но мало ли кто помог ему ее вдеть? Девочек в общежитии много…
        -Лада, послезавтра "Дни Турбиных". Если я тебя приглашу на спектакль, ты придешь?
Лада собиралась непременно побывать на спектакле, но не ожидала, что Серго пригласит ее, а значит, выбьет для нее контрамарку…
        -А кого ты еще пригласил? – спросила Лада взволнованно.
        -Никого, только тебя.
        -Почему меня, Серго?
        -Ты – моя первая поклонница и самый добрый друг. Я тобой очень дорожу. Так ты придешь?
Он сиял. Он был счастлив! У Лады слезы навернулись на глаза: как же все-таки печален удел поклонниц!
        -Обязательно приду.
Он засиял еще ярче и сказал с мальчишеской гордостью:
        -Сегодня ночью у меня генеральная репетиция. Ну, то есть, не только у меня, а у всех, кто занят в спектакле. Боюсь, что завтра я проснусь только к третьей паре, - и засмеялся.
Лада покосилась на студентов, а потом, привстав на своем круглом, вращающемся стульчике, шепнула обеспокоено:
        -У тебя всё хорошо?
        -С головой?
        -Нет, вообще. У тебя такой вид, словно…
        -Словно?
        -Словно ты что-то натворил. Ну, там, испортил, сломал, быть может… Нет?
        -Я иду ва-банк, Лада.
В районе диафрагмы что-то болезненно сжалось. Серго же наклонился, положил локти на закрытую крышку рояля и улыбнулся, склонив голову к плечу.
        -Я за тебя боюсь почему-то, - сказала Лада. – Тебя даже выслушать и пожалеть некому: мама слишком уж далеко…
        -Не бойся. Я всего лишь учусь держать себя в руках. Стремлюсь, чтобы личное не мешало творчеству. Выхожу я вследствие этого, Лада, ну очень круглым болваном, - проговорил он, прекратив улыбаться. - Для начала – уничтожил дипломатические отношения с Тоней, но наладил их же с Пашкой.
        -А кто из них для тебя важнее?
        -Они, до обидного, важны мне оба.

* * *
Глеб Фомин не без оснований считал себя человеком, разбирающимся в электронике. Иногда ему действительно удавалось чинить радиоприемники и магнитофоны (при этом вполне могли остаться непонятные лишние детали, но  техника работала). На сей раз, Глеб вооружился паяльником и забрался в самое сердце магнитофона "Романтик", под электронную плату. Магнитофон принадлежал девочкам с третьего курса, он славился тем, что "сжевал" уже уйму пленок, жутко трещал, хрипел и не желал ничего записывать. Фомин вызвался помочь, урезонить распоясавшуюся машинку. Он сидел над механизмом часа полтора, колдовал и пускал оловянный дым в потолок. Мужское население общежития, едва ли не в полном составе, толпилось в его комнате и давало советы. Народ болел за судьбу магнитофона, бессменного участника всех здешних вечеринок.
Отец Сашки Козленко работал мастером по ремонту телевизоров (видимо из телевизора Сашка и почерпнул любовь к искусству), так что он значился главным помощником и консультантом по вопросам ремонта. Консультировал Сашка в высшей степени виртуозно (а, может быть, ему так казалось). Вооружась отверткой, он тыкал ею то туда, то сюда с умным видом, не взирая на то, что техника подключена к сети (в данном случае, Глеб наблюдал, как взаимодействуют между собой детали). Помимо прочих, присутствовали, конечно же, Славка (куда его денешь?) и Серго, на правах соседа напротив, хотя в технике такого рода разбирался слабо. После ночной репетиции в "Качаловском" он сразу же отправился на занятия, а по возвращении домой ему удалось поспать только час, потому что приперся Паша и принялся декламировать предсмертную речь Меркуцио. Пашина подача этого персонажа выводила Серго из себя. Он не выдержал и сбежал к ребятам. Теперь вот Бежин сидел за столом, на чужом, принесенном откуда-то стуле, сонно моргал, слушал разговоры и следил за работой Глеба.
        -А конденсаторы! Смотри, какие конденсаторы! Блеск! Они запихали в совковый магнитофон японские конденсаторы! – авторитетно ткнул отверткой Сашка.
        -Они и в самом деле японские? – недоверчиво заглянул в магнитофон кто-то из соседей.
        -По-моему, это даже не конденсаторы, - сказал Глеб.
        -Ты ничего не смыслишь в радиоэлектронике! – заявил Сашка с обидой. – Это – самые настоящие японские конденсаторы. У них особая маркировка, вот здесь.
Сашка вновь ткнул отверткой и… в ту же секунду из магнитофона полетели искры, повалил дым и свет в комнате, подмигнув, погас.
        -Ух ты! – восхитились из темноты. – Интересно, это во всей общаге свет погас, или только на нашем этаже?
        -Темнота – друг молодежи, - справедливо, но без энтузиазма заметил кто-то.
        -Я пойду, проверю, - раздался голос Славки. – Заодно и девушек проведаю – визга там, наверное, полно.
        -Сашка, паразит, - проворчал Глеб, - попадись мне только… Ребята, осторожней, тут паяльник горячий. Конденсаторы, даже если они действительно японские, полетели к чертовой бабуле. С них толку теперь – ни хрена.
        -У меня в армии, - сказал Серго, смеясь, - старшина был, по фамилии Надрага…
        -Набрага? – переспросили из темноты.
        -Надрага. Надирался этот Надрага в каптёрке, как сапожник. А однажды, будучи в крепком подпитии, ему сбрендило чинить розетку.
        -И что? – заранее захохотали вокруг.
        -Что? Ткнул он отверткой влево – ничего, а вправо ткнул – получил электрическую дугу. Отвертка оплавилась, как оловянная, капли стали впаялись в деревянный пол, казарма обесточилась, а Надраге – хоть бы хны. Пошел в каптерку, еще немного спиртяшки принял и порадовался, что остался жив. Потом еще долго обсуждали, как Надрага, опытным путем, смоделировал шаровую молнию.
        -А где ты служил, Серго? – посреди всеобщего хохота спросил Глеб (ему, по понятным причинам, было не до смеха).
        -В Сибири. Танковые войска.
        -Ого, значит, ты в танке ездил?
        -Один раз прокатился.
        -Что так мало?
        -Таких долговязых, как я, в танковые войска обычно не берут. Нас в танк от силы трое влезет, а нужно, чтобы экипаж состоял из четверых. Я у них при кухне служил, шофером. В военкомате моего отца хорошо знали (он и сам там работал). Они наслышаны были, что вояка из меня никудышный, а одному полку, между тем, требовался шофер.
        -Снова по блату?
        -Ага, - согласился Серго. – По блату. Отец знаешь как возмущался, что меня, вроде как дефективного, определили шестеркой при кухне! Долго ворчал, что его сын физически подготовлен лучше, чем десантники второго года срочной службы. Но моя мама осталась очень довольна. Это она, в свое время, настояла, чтобы я учился в УПК на автослесаря и получил права. Часто повторяла, что в жизни такая специальность может очень пригодиться. И верно, пригодилась. Я отцовский "Москвич" запросто чинил, никакой автосервис не нужен.
        -Ну, и как там, при кухне, было? Не пыльная работка?
        -Если сравнивать со строевой подготовкой и учениями, то не пыльная. При кухне служил один повар, худющий, как Кощей, он вечно норовил заставить меня чистить картошку. Я ему доказывал, что чистка картошки не входит в мои обязанности: у меня и без картошки полно работы в гараже, плюс ежедневные рейсы до города и обратно, погрузки и разгрузки продуктов. Бывало, за день так намахаешься, что не помнишь как до койки добрался, а тут еще этот, с картошкой! Кончилось тем, что Кощей пошел к командиру части и попросил, мол, командируйте мне этого физкультурника в безвременное пользование. Потом оказалось, что он неспроста так ко мне прилип: дочка у него на выданье.
Вокруг хохотали:
        -Что ж ты не женился на Кощеевой дочке, Серго?
        -Да не понравился я ей.
        -Ну уж, так и не понравился? – не поверили окружающие.
        -Я вечно в мазуте перемазанный ходил и пах бензином. Она носик воротила, хотя сама-то, между нами говоря, пигалица пигалицей. Зато, мне единственному, страшную тайну открыла, что влюблена в прапорщика из штаба. А куда мне до прапорщика?
        -Значит, не перепало тебе, - со смехом посочувствовали из темноты.
        -Не перепало, - согласился Серго.
        -Про кухню – понятно, - сказал Глеб. - А в гараже ты чем занимался?
        -Загорал. С механиком, под грузовиком. Этот грузовичок за три года в полку так раздолбался по ухабам проселочных дорог, что выглядел на все двадцать. Особенно весело было, когда он ломался прямо в пути, посреди леса – тогда я его чинил в одиночестве и ругался страшными словами.
        -И все равно тебе повезло, - не сдавался Глеб. – Я вот маркировки лепил в депо на вагоны и столбы. Даром, что ракетные войска…
        -Серго, а кроме дочки Кощея, девушки на кухне были?
        -А как же? Студентки из кулинарного.
        -Хорошо готовили?
        -Спрашиваешь! Я потому не особо расстроился из-за дочки Кощеевой, что у меня были другие варианты. Потом уж сам с кухни уходить не хотел.
Ребята снова засмеялись. Вернулся Славка, с фонариком.
        -Фаза сдвинулась, - проинформировал он, - кстати, только на нашем этаже. Где этот козел Козленко?
        -Сам мечтаю его увидеть, - проворчал Глеб. – Получит он у меня так, что надолго запомнит. Дай фонарик, Славка.
За фонариком и остальные потянулись из комнаты. Смидович на ощупь отыскал свою кровать и лег, лязгнув панцирной клеткой.
        -Серега, это ты сидишь за столом?
        -Я, - откликнулся Серго. – Потихоньку задремываю. Как ты думаешь, Пашка уже закончил упражняться в ораторском искусстве?
        -А кто его знает…
        -И верно, никто его не знает. Пойду, проверю.
        -Проверь и возвращайся.
        -Хорошо, - засмеялся Серго.

* * *
Глаза уже привыкли к темноте. Серго безошибочно сориентировался в коридоре но едва повернул к своей двери, как зажегся свет. Сзади послышался радостный вопль Смидовича. Щурясь от резкой перемены освещения, Серго толкнул дверь, собираясь с порога предъявить Паше ультиматум, но… слова застряли у него в горле. Он быстро закрыл дверь снова и, прислонясь спиной к косяку, мучительно зажмурился.
        -Серго, ты чего? Ослепился? – довольный Славка вышел из своей комнаты.
        -Что?… А, да, да… Ты куда?
        -Курить.
        -Я с тобой.
        -С чего это?
        -Не спрашивай. Пошли отсюда.
По правде говоря, в тот момент ему больше всего захотелось напиться до бесчувствия. Перед глазами вновь и вновь возникало видение: Тоня, совершенно нагая, лежащая навзничь. Безупречные линии колен и заломленных рук (точь-в-точь, как у Блока!), кожа цвета слоновой кости (летний загар уже сошел, и она почти не походила на креолку), а посреди этого великолепия – Пашка со спущенными штанами! Тоня смотрела в упор из-под руки: равнодушное лицо человека, отбывающего повинность. Паша ничего не заметил, но она явно только и ждала той минуты, когда откроется дверь. Серго догадался, почему дверной замок оказался открытым: это – месть. Простая, типичная женская месть. Тоня посчитала недостаточным стакан пива, вылитый в лицо и добавила. Она знает, что нравится, она видит это каждый миг, и ее раздражает поведение Серго по отношению к ней. Он проявил себя непослушным, невежливым, непочтительным, а должен валяться в ногах, как тогда, первого января. Ей понравилось, что он стоял на коленях. Он. На любого другого ей было бы наплевать… Серго оставалось признать, что на этот раз Тоня победила с разгромным счетом.
Славка курил, рассказывал что-то. Серго молчал. Он сидел на подоконнике, подпирая оконный проем справа собственной спиной, а слева – подошвами туфель. Славка помещался на краю этого подоконника, свесив ноги, а на свободном месте стояла пустая банка из-под советского кофе. Банка служила курильщикам импровизированной пепельницей. Как и всякий молодой человек, Серго успел уже попробовать на вкус множество сигарет, но ни один ему не понравился. Он пришел к выводу, что отец более чем прав, называя табак самым бесполезным растением на свете. Трудно сказать, кто повлиял на него больше, отец или дедушка Нико. Дедушка, например, всю жизнь дымил трубкой, но каждодневно повторял, что Серго не стоит наживать себе аналогичной привычки. Как бы там ни было, Серго ее пока не нажил и не особо тревожился, что является единственным некурящим студентом в общежитии (большинство девушек тоже курили).
Глеб долго не возвращался (возможно, отыскал Сашку, и вправлял ему мозги). Сколько прошло времени – не известно. За разговором Славка докуривал уже вторую сигарету, когда между этажами объявилась Тоня. Она прыгала со ступенек на одной ноге, потом  на другой, по очереди.
        -Вечер добрый, - приветствовал ее Славка с поклоном.
        -Привет, Слава, - отозвалась Тоня и улыбнулась конфиденциально Смидовичу. – Не знаешь, отчего гас свет?
        -Козленко устроил маленький фейерверк: сунул отвертку в механизм магнитофона. Там замкнуло что-то.
Тоня засмеялась:
        -И что же вы, изверги, сделали за это с бедным Сашечкой?
        -Глебсон его ищет. Найдет – убьет.
        -Зачем же так сразу и убьет?
        -За тем, что Сашечка слишком умный у нас. Пора его долгий ум укорачивать… Ты к Пашке ходила?
        -Да. Вдохновила его на гениальность.
        -Похвально. Хорошо, когда такие девушки в стране советской есть, вдохновляют. А меня вдохнови?
        -Ишь, какой ты хитрый! Вот найди себе музу и вдохновляйся.
        -Первушина боюсь. Я бы и рад, может быть…
        -Дай затянуться, Славочка? У тебя "Мальборо"? Богато живешь.
        -Держи.
        -Сенк ю. Карташов увидит – будет скандал.
        -Он не увидит, а мы не скажем. Правда ведь не скажем, Серго? – Славка обернулся к Серго.
Тот молча наблюдал, как Тоня затягивается и выпускает дым. На губах ее при этом плясала насмешливая полуулыбка, а глаза так и говорили: "Что, Ромео, получил зрелище по первое число? Как я все замечательно придумала, да? И электричество так вовремя включилось!". Серго вынул из пальцев Тони остаток сигареты и, затушив о подоконник, выбросил в банку.
        -Сначала курить научись, малолетка, а потом уж строй из себя роковую женщину, - сказал он спокойно и отвернулся, глядя в окно.
Тоня и вправду впервые взяла сигарету. Серго поступил с ней, как с ребенком и все ее победы полетели псу под хвост.
        -Да ты… да ты… - начала она в высшей степени возмущенно, но что сказать – не знала и только испепеляла его глазами. – Ты меня бесишь! – крикнула она наконец. – Я ненавижу тебя!
И бросилась вниз по лестнице, к себе, на второй этаж. Славка, проводив ее глазами, присвистнул:
        -Это вы чего, друзья? С воскресенья никак помириться не можете? А я думал, всё уже наладилось.
        -Тебя что-то удивляет? – с непроницаемым спокойствием спросил Серго.
        -Она ж тебя чуть не разорвала! Я ее такой еще не видел.
        -Я тоже, но злится она лучше, чем играет в гейши.
        -Согласен, - засмеялся Славка. – Злючка она – высший класс, хотя со стороны не скажешь…
По лестнице, беззаботно насвистывая, спускался Паша.
        -А, Серго, - обрадовался он, - я тебя обыскался. Мы с Тоней пойдем прогуляемся, в кафе, может, сходим. Ты меня не теряй.
        -Уговорил, - ответил Серго. – Только гуляйте подольше, мне нужно отоспаться.
        -Кате что-нибудь передать? Я сейчас к ним.
        -Катя, в отличие от тебя, понимает, что у меня завтра трудный день.
        -Ладно, будем гулять, пока не посинеем и не засохнем.
Паша махнул рукой и пошел дальше.
        -Серго, а почему все-таки Катя? – поинтересовался Славка, помолчав. – Почему не Погремушка, или не Наташка, скажем? Погремушка тебе проходу не дает, и Наташка, по-моему, сильно неравнодушна. Обе – как картинки. А Катя ведь не то чтоб очень, - он пожал плечами. – Конопатая, курносая пампушка. Она симпатичная – и всё.
        -Мы понимаем друг друга. Катя не умеет злиться так, как Тоня, что для типа вроде меня, согласись, очень ценно.
        -Да уж, - со смехом согласился Славка. – Раз уж ты саму Зиму довел до белого каления, то равных тебе в игре на нервах нет – это точно.

* * *
…Он проснулся оттого, что кто-то его будил, тряс за плечо.
        -Отстань, - пробормотал Серго, отмахиваясь.
        -Ну, Сережка, вставай же, наконец! Я уже минут пятнадцать тебя бужу. В училище пора, Бежин!
Он узнал Катин голос.
        -Ты откуда? – спросил Серго, не открывая глаз.
        -Ночевала я тут, на Пашкиной кровати. Они вчера из кафе вернулись и предложили мне подняться к тебе. Было еще слишком рано, чтобы спать. Я посидела немного у девчонок, боялсь тебя разбудить…
        -Вот свинтус этот Пашка! – проворчал Серго. – Только о себе думает. Я бы на твоем месте не согласился.
        -А мне какая разница? – Катя легла рядом и, потянувшись правой рукой, повернула к себе его лицо. – Просыпайся, говорю!
        -Угу…
        -За нос укушу.
        -Кусай… Эй, да ты что? Зубы же останутся!
        -Ничего с твоим замечательным носом не сделается.
        -Представляю себе, как удивится Блюм: "Бежин, позвольте спросить, а кто это вас за нос укусил?".
        -Катька укусила, - сказала Катя, целуя его. – А Катька – это я.
        -"Катька" тебе не подходит. Ты – Катерина.
        -Это хорошо или плохо?
        -Ни хорошо, ни плохо. В самый раз.
        -Серго, чего ты опять Тоське наговорил?
        -Когда?
        -Вчера. Ее от одного твоего имени перекашивает.
        -Поставил ее на место.
        -С девушками так нельзя. Говорят: не плюй в колодец. Она что, уже не нравится тебе?
        -Сменим тему, а?
        -Например? – улыбнулась Катя.
        -Сколько там времени до занятий? Я что-то не вижу будильника. Где-то тикает, а не видать.
        -До занятий – час двадцать, - Катя показала ему будильник, который держала в руке. – Успеем справиться с твоей ежеутренней проблемой или пусть пропадает?
        -Успеем даже еще и в буфет заскочить, а побреюсь я вечером, перед спектаклем. Только будильник на место поставь: он Пашкин. Уроним, разобьем, сломаем – греха не оберешься…
На дворе светало. Уже потушили фонари, и снег стал розово-голубым. В феврале в Москве сыро и ветрено, тянет весной и талым снегом. Пожалуй, это самое странное время в году, когда из последних сил ждешь весну, а она, будто насмехаясь, вдруг приходит в марте морозами и снегопадами…
               
8
Серго надеялся, что никто из однокурсников не додумается присутствовать на его премьере. Он опасался, что обязательно почувствует присутствие кого-нибудь из них в зале, и это помешает ему сосредоточиться. В то же самое время, сознание того, что среди зрителей будет присутствовать Лада, внушало уверенность в успехе дебюта.
Он никогда еще так не волновался, ни перед выпускными экзаменами в школе, ни перед присягой… Состояние напоминало столбняк (болезнь такую), когда двигаться не можешь, но ужасно хочется расслабиться, скрючиться, исчезнуть. По иронии судьбы, окружающие словно спотыкались о него: везде замечали, норовили пожелать ни пуха, ни пера. Иван Андреевич так же не давал покоя, расточал заключительные наставления, доводя до белого каления Севу, гримировавшегося тут же. А за полчаса до спектакля пожаловала и сама Лофицкая. Насюсюкалась с "Маленьким" от души (он терпеливо сносил все ее слащавые напутствия) и, поцеловав, по-матерински, в лоб, удалилась. Присутствующие вздохнули свободно. Иван Андреевич только плечами пожал, ничего не сказав, а Сева хихикнул.
В "Качаловском" работал изумительный портной, Вовик. Этот Вовик был слегка чудаковат, слегка голубоват и слегка обижен жизнью. Он считал, что занимает должность, которая его не достойна, а костюмы в "Качаловском" запросто могли бы поспорить и с музейными реликвиями, и с самыми последними моделями ведущих кутюрье. Худрук дорожил Вовиком. Оч-чень. Вовик умудрился соорудить для Серго костюм, в котором тот выглядел на удивление несуразным. Удивился метаморфозе даже видавший виды Блюм и сразу пообещал повысить Вовику зарплату. Сказать по правде, костюмчик этот отличался редким неудобством. Плечи пиджака Вовик заузил до предела (Серго опасался за надежность швов на спине и в подмышках), а низ, наоборот, расширил гораздо больше, чем следует. Создавалась иллюзия мешковатости силуэта, а ссутулиться Серго догадался сам. Сутулость требовала от него немалых трудов: постоянно хотелось распрямить спину и расправить плечи.
Для первого акта первой картины Серго нарядили в совершенно идиотского вида серое пальто, нахлобучили ушанку и замотали крест-накрест не то шалью, не то капором (Лофицкая от души хохотала, увидев его в таком виде).
        -Ты очарователен! – сказала Лидочка. – Щеголев в этой одежде выглядел последним уродом, а тебя так и тянет расцеловать!
Серго знал, что многие зрители, пришедшие на спектакль, явились только для того, чтобы оценить нового Лариосика. Это обстоятельство заставляло его цепенеть от страха. Первые слова, произнесенные Лариосиком в момент его приезда в дом Турбиных, запомнились Серго навсегда и оказались, пожалуй, самыми трудными словами в жизни. Говорил Лариосик следующее: "Вот я и приехал. Со звонком у вас я что-то сделал". На самом деле, он вдавил кнопку звонка, и тот трезвонил непрерывно, наделав в доме переполоху. Робкий, застенчивый, добродушный неудачник из Житомира, вечно что-нибудь ломающий или роняющий, с той поры прочно запал в душу Серго. Волнение прошло, как только была произнесена та самая, первая, фраза. Словно кто-то невидимый подсказывал, что и как нужно говорить и что делать. Репетиции отошли на второй план и совсем утратили свое значение. Серго будто разделился надвое – первое, это он сам, тот, кто думал о зрителях в зале и ждал их оценки, а второе – Житомирский кузен Лариосик, приехавший в Киев в самый разгар гражданской войны… Зал хохотал и аплодировал. За кулисами Сева показал ему большой палец, а Лофицкая налетела, словно цунами: "Чудный! Милый! Обожаю! Обожаю!". Кое-кто с неприязнью косился, а кто-то поздравлял, горячо, но не искренне… Самой ценной и главной была, конечно же, реакция зрителей – а с ней всё оказалось в порядке.

* * *
После спектакля Лофицкая укатила "в кабак, с поклонником таланта", Сева, потрепав Серго за чуб, испарился, едва разгримировавшись. Для них закончился обычный рабочий день.
Серго сидел в гримерке один, оглушенный. В ушах шумели последние овации. Сегодня на него обрушилось столько впечатлений, что идти восвояси он был пока не в силах.
        -Серго, - кто-то заглянул в дверь. – Это я...
        -Добрый вечер, - улыбнулся он Ладе через зеркало.
        -Я пришла сказать, - она закрыла за собой дверь, - сказать, что… В общем, я тебя поздравляю. Вот.
И Лада протянула ему три белых гвоздики.
        -Зачем ты… Лада, ну зачем? – сказал он. – Я девчонка что ли?
        -Возьми пожалуйста, Сережа. Иначе я совсем засмущаюсь и убегу. Мне еще ни разу не доводилось бывать в гримуборной своего кумира после спектакля.
Он снова улыбнулся, взял цветы и положил на стол.
        -Как тебе мой дебют? Только честно.
        -Очень, - выразиться точнее Лада в тот момент не смогла бы. – Я видела этот спектакль раньше, но сегодня мне показалось, что смотрю совсем другую вещь, в незнакомом театре. Ты такой молодец, Серго, у меня слов нет, чтобы описать, какой ты молодец. Папа очень доволен твоей работой.
        -Па-апа?!
        -Да.
        -Он был в зале? Лад, ну почему ты не предупредила, что Борис Борисович будет на спектакле? Он сказал мне, что ему некогда…
        -Он нарочно так сказал, а я - нарочно не предупредила, чтоб ты зря не нервничал. Тебе и так, я думаю, хватило.
        -Это точно…
        -Тебя подвезти? Мы на машине.
        -Спасибо, нет. Иван Андреевич просил подождать его.
        -Кстати, а ты знаешь, который час?
        -Знаю,  десять. Я предупредил комендантшу в общежитии, меня пропустят, не впервой.
Лада, сидя на стуле, огляделась по сторонам. На стенах висели афиши и фотографии, возле Севиного стола, на стене, надписи, рисунки, шариковой ручкой и разноцветными фломастерами. Это казалось чудесным, необычным, хотя ничего нового она не увидела, гримерка, как гримерка. У папы в театре точно такая же…
        -Я не буду тебе надоедать, - сказала она робко. – Пойду… Да, чуть не забыла: тебя в общежитии ребята ждут. Быть может, ты все же поедешь с нами?
        -Ты извини, но…
        -Я понимаю. Спасибо тебе.
        -За что?
        -За всё. За то, что ты есть, - она улыбнулась, и тихо ушла из гримерки.
Серго посмотрел на дверь, закрывшуюся за Ладой, на цветы, на себя в зеркале… Ему почудилось, что Лада… Нет, нет, это ошибка, не может быть. Она всего лишь благоговеет перед тем, что кажется ей сверхъестественным. Она - не малолетняя дурочка, понимает, что к чему и ни за что не влюбится в такого непутевого человека, как некто Бежин. Хотя, что там говорить, было бы приятно знать, что красивая, взрослая женщина по-настоящему влюблена в тебя… Несмотря ни на что, Серго искренне не желал Ладе такой беды. В глубине души он догадывался, что беда с ней уже приключилась, но надеялся, что все обойдется.   
Серьга вошла в ухо с тупой болью (ухо уже почти зажило) и засияла. Странное дело – Серго успел привыкнуть к ней, словно носил с самого рождения. Только эту серьгу и никакую больше.
        -Ага, вы еще не ушли! – воскликнул Иван Андреевич, заходя. – Я опасался, что вы меня не дождетесь. Значит так, юноша. Возможно, в перспективе у вас приём в труппу "Качаловского". Вы рады?
        -Рад, Иван Андреевич. Спасибо.
        -Спасибо скажете, когда дело дойдет до написания заявления. А пока – гонорар ваш в кассе. Завтра можете получить. Так, и еще, по сути дела: вы немного переврали моего Лариосика.
        -Переврал? – удивился Серго. – Иван Андреевич, я…
        -Не отпирайтесь, юноша, не отпирайтесь, - ректор ласково погрозил пальцем. – Сегодня вы всё делали немного иначе, чем на репетициях, но я не могу не признать, что ваш вариант несколько более точен. Совершенно замечательный и яркий образ вы нарисовали и за это вам – бис. Мой вариант несколько суховат, - он оглянулся на дверь, - но это пусть останется между нами. Что от меня ожидать? Я уже старик, а вам виднее – вы ровесник Лариосику. Продолжайте в том же духе, как говорится.
От Ивана Андреевича попахивало коньяком. Вряд ли он так разоткровенничался бы, будучи трезвым. Вероятно, в таком состоянии у него можно выведать любой секрет. Серго подумал, что нужно бы поведать об этом Лидочке: она такие вещи до умопомрачения любит.
Ректор стал уговаривать составить ему компанию в такси (выпив, он никогда не садился за руль) и Серго согласился – он слишком устал, чтобы сопротивляться человеку, которого уважал почти как Бориса Борисовича. Беседы с "небожителями" обычно отнимают массу энергии, ты как бы стараешься дотянуться до их уровня… Таким образом, домой он вернулся гораздо быстрей, чем предполагал, но совершенно обессиленным. Хотелось только одного: лечь спать.

* * *
В общежитии и вправду ждали. И не только однокурсники: собрались так же студенты старших курсов и собратья с "параллельного потока", будущие театральные режиссеры, тоже проживающие в общежитии. Всем мечталось приобщиться к славе "Качаловского", пусть даже путем тисканья Бежина в дружеских объятиях.
Существовал в стенах общежития и негласный обычай, ритуал, своего рода "посвящение в звезды". В том случае, если кому-то из студентов удавалось проявить себя в чем-либо масштабном, ритуал приводили в действие. Ритуал был дурацкий, как и все ритуалы, и довольно жестокий. Отличившемуся наливали стакан водки с перцем. Водку надлежало обязательно выпить, а после, если сумеешь, хорошо бы показать номер художественной самодеятельности. Далеко не каждому удавалось после принятия "адской смеси" спеть, сплясать, прочитать стишок или рассказать анекдот. На первом курсе еще никто не умудрился настолько отличиться, чтобы привести обычай в действие. Такое вообще редко с кем случалось на первом курсе. Но вот, свершилось! К счастью для Серго, водку с перцем настаивали не неделю, а два дня (этим занимались девочки – по причине клинического неравнодушия к Бежину, они просто пожалели его), да и перец оказался не жгучим красным, как положено, а обычным, черным.
Для начала Серго поздравили: обнимали, жали и трясли руки, а девочки предпочитали поцеловать. Скоро его помяли, взлохматили и перемазали в помаде, а он так устал сегодня, что совсем уже не сопротивлялся. Серго думал, что после "ритуала" сразу свалится замертво, но почему-то не свалился, хотя закашлялся и чуть не задохнулся, а в голове зашумело. Он только слегка пошатнулся и схватился за спинку ближайшего стула. Студенты радостно завопили и зааплодировали, а девочки сердобольно дали запить "Фантой". Серго довольно долго не мог сообразить, что бы такое продемонстрировать из своих талантов и, наконец, спел песню, которую только и смог припомнить сейчас. Он слышал ее в армии, но сам ни разу не пел. О ней было известно только одно: называлась она "Балалаечка". Серго с трудом объяснил, как положено исполнять эту песенку – по сигналу, требовалось громко проорать хором повторение последней строки куплета.

Балалаечку свою
Я со шкафа достаю:
Про Канатчикову дачу
Я вам песенку спою.
Я вам песенку спою,
Я вам песенку спою…

И все заорали: "Я вам песенку спою!!!". Исполнение вышло очень веселым.
…Разошлись только около двух, когда обнаружили, что виновник праздника крепко спит. Про него на какое-то время забыли, а когда вспомнили, разбудить Серго оказалось уже невозможно. Рядом, с ним, на его кровати у окна, сидела Катя и ворчала, что ЕЁ БЕЖИНА доконали, и отгоняла всех прочь.
               
9
Лада избегала прямого общения со студентами. Они были ДРУГИМИ. Рядом с ними она казалась себе плоской, неинтересной. Они пели совсем другие песни, мыслили иными мирами, рассуждали иначе и, будто бы, всё знали наперед. Она не представляла, каким образом можно найти с ними общий язык: девочек Лада просто боялась (их оценивающие взгляды рождали в душе панику), а мальчиков… Мальчиков избегала. Она не была уверена, что смогла бы нормально общаться с ними и, что греха таить, до смерти боялась услышать от кого-нибудь из них приглашение, подобное тому, что поступило недавно от Ромы. Лада не знала, как нужно себя вести в подобных случаях, а посоветоваться с педагогами не решалась. Возможно, так она ощущала на себе пресловутый "конфликт поколений". Ее школьная подруга недавно отпраздновала восемнадцатилетие своей дочки! Но одно дело – иметь своего ребенка такого возраста, а другое – общаться с чужими акселератами-детишками, которые сами, того и гляди, все переженятся и заведут потомков…
Весной Ладе предоставилась возможность вглядеться в "племя младое, незнакомое" поближе. Восьмого марта студенты показали капустник собственного изготовления. Получился не просто вечер поздравлений, а малюсенький, озорной спектакль на сорок минут. В капустнике участвовали практически все студенты актерского отделения. Центральные роли роздали студентам старших курсов и они с удовольствием строили из себя театральных гигантов. Правда, была одна роль, роль Черного Колдуна, которой не прельстился никто, не из старших, не из младших. Всем не терпелось блеснуть талантом, а какой тут блеск в злобном болване с бородой? Поступили предельно просто: отдали роль Бежину, который после шумного дебюта в "Качаловском" предпочитал вести себя тихо и не рваться в авангард. Рассудили так: он уже, считай, забронировал себе место в знаменитом театре, стало быть, терять ему нечего. К тому же, Серго отличался нездоровым отсутствием карьеризма и для всех своих самостоятельных показов выбирал самые невыгодные, второстепенные и, главным образом, характерные роли. Другое дело, что при всем при этом, ему клинически везло.
Серго в два счета модернизировал свою роль. К обязательной бороде он прибавил черную подводку для глаз, накладные брови, черный парик, зловещее одеяние, подпоясанное проклепанным ремнем с черепом на пряжке, и превратился в этакую бородатую рок-звезду, вроде "Зи Зи Топ". По сценарию, Колдун был гадким типом и вечно строил козни, намереваясь сорвать праздник. Он попадал во всяческие глупые ситуации и зрители дружно над ним потешались (Лада ни за что не узнала бы Серго, если б не влюбленная в него Ариадна Артуровна - хореограф, радостно сообщила, кто занят в роли Черного Злодея. Как ни странно, ему удивительно шел черный цвет и борода, кстати, тоже. Издалека он выглядел очень эффектно, настоящим демоническим красавцем). Колдун то и дело выключал свет в зале и на сцене, вырубал микрофоны, устраивал различные пиротехнические штуки, от которых визжали девочки. В апофеозе действа он похитил ректора из зрительного зала. "Положительные" успешно с ним сражались и, конечно же, в конце концов, победили.
Капустник всем зачли, как учебную работу. И еще: так как он не связывался напрямую с восьмым марта, было решено везти его на конкурс-фестиваль студенческих театров. Конкурс проводился регулярно, через год, и училище традиционно в нем участвовало… в качестве гостей. Профессиональному театральному ВУЗу не положено соревноваться с самодеятельными театрами. Конкурс проходил в разных городах Московской области или городах, расположенных поблизости, например, в Калуге или Наро-Фоминске… На этот раз, гостей принимал… Владимир! ("Что-что?!" – переспросила, услышав невероятную новость, Лада.)
Лада поняла, что обязана ехать. Такая возможность возникает раз в жизни. Возможно, в последний раз. Были, конечно, волнения по поводу собственного самочувствия, но Ладу уже ничто не пугало.

* * *
        -Ладушка, ты лучше меня знаешь, что тебе нельзя ехать, - сказал Первушин, и сердце ее упало. – Автобус, тряска, несколько часов пути в походных условиях… Тебе не выдержать.
        -Я выдержу, - сказала Лада бодро. – Я хорошо себя чувствую, папа. Я уже много лет никуда не выезжала, а врачи, между прочим, рекомендуют.
        -Они рекомендовать-то рекомендуют, - проворчал Борис Борисович, - а плоды пожинать тебе. Я понимаю, что у тебя особое отношение к этому курсу, но так рисковать ради них…
        -Не только ради них, папа. Большей частью ради себя. Я должна увидеть Владимир еще раз. Пусть даже из окна автобуса.
        -Зачем?
        -Я была там двадцать четыре года назад, мало что понимала. Все эти музеи, соборы, исторические памятники… Мне необходимо побывать там снова!
Первушин вздохнул, посмотрел с некоторой жалостью.
        -Он же из Владимира, кажется? Твой Бежин.
Лада отвела глаза:
        -При чем здесь Бежин?
Борис Борисович не ответил.
        -Хорошо, - сказал он. – До поездки еще месяц. Там поглядим.

* * *
Подопечные "детишки" действительно давно выросли, но сопровождение их в поездках тем не менее считалось делом необходимым. Выбор пал на Ариадну Артуровну, хотя, по идее, мужчина для миссии сопровождения подошел бы гораздо больше. Ариадна Артуровна пользовалась заслуженным авторитетом среди студентов, не то, что Афанасий Афанасьевич по прозвищу Наф-Наф, преподаватель индивидуальной речи, своеобразный логопед. Наф-Наф был сравнительно молод, но люто ненавидим девочками-студентками за вечно неряшливый вид. Вскоре прозвище "Наф-Наф" стало нарицательным, и удостаивались его те, кто шли по стопам Афанасия Афанасьевича. Выпускники этого училища навсегда уносили в себе память о незабвенном Наф-Нафе. В случае необходимости, их можно запросто вычислить, поскольку только они называют грязнуль "Наф-Нафами"…
Итак, во Владимир ехала Ариадна Артуровна, а Лада напросилась ей в помощь.

* * *
Пока ждали автобус, казалось, народу собралось очень много. Лада начала опасаться, что мест для всех не хватит и ее, как ненужного человека, могут попросить остаться в Москве…
Серго был с Катей Рыжовой. Совершенно определенно, они были вместе и, кроме того, у Серго через плечо переброшена одна сумка на двоих. Он улыбнулся Ладе – и только. Подходить не стал. Катя, судя по всему, зябла, она засунула обе руки в карман его "аляски" и нос у нее покраснел. Между прочим, папе очень не понравилась серьга у Бежина в ухе. С точки зрения Лады, такие вещи являются всего лишь проявлением индивидуальности человека. Она не верила в басни о Лофицкой, мало ли что там Ромка навыдумывал! Ну прокололи ему ухо и прокололи, подумаешь, невидаль. Гулиев постоянно крутился поблизости, то и дело попадаясь на глаза и нервируя Ладу. Когда подали автобус и все рассаживались по местам, Ромку оттеснили в самый хвост, что не могло не порадовать. Автобус оказался большим, красно-белым, с надписью на борту "Спутник" (известное туристическое бюро) – продукция венгерского завода "Икарус", так что мест хватило всем. Ариадна Артуровна и Лада самыми последними заняли свои кресла (как и положено, два первых места, сразу у кабины водителя). Отправились ровно в восемь, точно по плану.
        -Бежин с этой… Катей… Рыжовой, - сообщила Ладе Ариадна Артуровна. – Чего он в ней нашел, не понимаю! Девочка талантливая, да, но не подходит ему совсем.
        -А мне нравится Катя, - сказала Лада. – В ней есть изюминка.
        -Деревенская деваха, - не сдавалась Ариадна Артуровна. – Я, быть может, грубо скажу, но смотрятся они вместе так же нелепо, как Никколо Паганини во фраке, с какой-нибудь дойной телкой из зверосовхоза. Нет, нет, Ладушка, вам меня не разубедить. В Бежине невооруженным глазом видна порода и подруга ему нужна породистая. Вроде вас или Тони Зима. А это, - она небрежно указала в сторону сидящих чуть поодаль, в соседнем ряду, Кати и Серго, – это – баловство.
Прошло минут сорок, за окном уже отмелькали столичные пейзажи, мокрые мостовые и дома, настал черёд Подмосковья. Махали ветвями голые деревья, зазвенели железнодорожные переезды, появились деревянные и каменные частные домишки. Студенты начали задремывать, кое-кто завтракал. Ариадна Артуровна настойчиво угощала Ладу чаем с листом смородины. Отказываться было неудобно, хотя пить не хотелось и в сумке тоже имелся термос, в котором плескался чай, заваренный Дусей, с новомодной травой под названием "лимонник"…
Ариадне Артуровне на месте не сиделось – в отличие от Лады она знала всех вокруг и вела себя по-свойски. Оставалось только позавидовать легкости ее общения с молодежью.
        -Ладушка, - пропела она, в очередной раз возвращаясь на свое место, - не хотите ли взглянуть на картину, достойную кисти Леонардо? Выгляните-ка из-за спинки моего кресла.
Лада выглянула. Зрелище и впрямь было восхитительным. Вспомнились открытки начала века вроде "Люби меня, как я тебя" или "С днем Ангела, милое дитя!". Ассоциаций с Леонардо, правда, не возникло, но не исключено, что Да Винчи, увидев такое, загорелся бы написать новый шедевр и заполнить брешь. Катя и Серго сидели всё там же, оба спали и их было прекрасно видно. Катина голова покоилась на груди у Серго, а рука потерялась где-то под его расстегнутой курткой. Солнечный свет, утренний, оранжевый, светил прямо им на лица, но они не просыпались. Лучи золотили Катины русые волосы, и она чем-то напоминала "мадонн" Боттичелли, а Серго и вовсе казался дремлющим божеством, Амуром, быть может…
        -Чудесно, правда? – спросила Ариадна Артуровна и вздохнула. – Молодость так прекрасна…

* * *
Скоро, студенты сидевшие по соседству, тоже заметили живописную картинку (правда, к тому времени, солнечный свет уже куда-то убежал), даже Паша.
        -Карташов, - обратились к нему, - чем твой сосед занят по ночам? В последнее время он вечно ходит сонный. Это ты ему спать не даешь? Больше некому.
        -У Рыжовой спросите, - проворчал Паша. Он терпеть не мог насмешек, тем более, неприкрытых.
        -Что-о-о? Неужели Рыжова переселилась к вам в комнату, и вы вдвоем не даете ему спать? – изумились окружающие и захохотали над тем, какое глупое выражение приобрело лицо Карташова.
        -Повезло Катьке, - вздохнула Погремушка, отворачиваясь к окну.
        -Откуда ты знаешь, что ей повезло? – скептично пожала плечиками Наташка. – Она говорила разве, что, мол, "мне повезло"?
        -Много ты понимаешь, - поморщилась Погремушка. – Раз уж они так дрыхнут, стало быть, не теряют зря лучшее время в году, весну. Это мы с тобой сидим, как дуры, боимся, что нас исключат, а этим – по барабану.
        -Заметь – им "по барабану" и никто их не исключает, а нам, чуть что, сразу укажут на дверь. Первушин нарочно и дочку свою подослал, наблюдать за нами. Обратила внимание, как она выглядывала из-за спинки кресла?
        -Да уж. Своими черными глазищами… Она на ведьму похожа, а не на Веру Холодную! И как только Серго не боится с ней общаться?
        -Он тоже черноглазый – чего ему бояться?
        -Он не черноглазый! – почти возмутилась Погремушка. – У него синие глаза. Просто они очень тёмные. Ты что, ни разу не смотрела ему в глаза? Вы же делали вместе какой-то этюд месяц назад.
Наташка порозовела и неопределённо пожала плечами:
        -Это не этюд был, мы просто читали Гумилёва, по ролям…
        -Бежин верно мыслит, - Погремушку не очень-то интересовали подробности Наташкиных взаимоотношений с Серго, поскольку никаких взаимоотношений, по-сути, не было, - с нужными людьми необходимо дружить. В случае необходимости, Лада Борисовна всегда за него словечко замолвит.
        -Может быть, нам тоже с ней подружиться?
        -Нет уж. Я ее боюсь: чуть что, сразу папе доложит. К несчастью, мы с тобой не Серго Бежин и даже, на худой конец, не Ромка Гулиев.
        -Да, верно, даже не Ромка… Ты только посмотри, как она его сграбастала! – возмутилась Погремушка, снова взглянув в сторону "старинной открытки". – У Рыжовой совершенно нет совести! Ну встречаешься с Серго, и встречайся, зачем публично демонстрировать свое право на него, тем более, если прав-то у тебя никаких нет? Сегодня он с тобой, завтра – с кем-нибудь еще…
        -Очень интимная сценка, очень, - согласилась Наташка. – Одного не пойму, каким образом, Катьке удалось его заполучить? Он всегда был столь очаровательно недосягаем!
        -Девчонки говорят, что Серго нарочно Катьку выбрал – она лет с пятнадцати с парнями гуляет. Ему с ней проблем не будет, не то, что с нами. Она сама всё знает, умеет и, кстати, вряд ли забеременеет.
        -Это почему?
        -Да всё потому же, - сердито проворчала Погремушка. – Опыт в этом деле – великая вещь. Серго терпеть не может дилетантов, ты разве еще не заметила эту его особенность? Если б он выбрал, к примеру, тебя, то сразу же пришлось бы на тебе жениться – ты с первого раза оказалась бы на пятом месяце.

* * *
В спинку кресла Серго кто-то крепко заехал кулаком. От этого удара он и проснулся.
        -Вставай, подымайся, рабочий народ! – торжественно объявили над самым его ухом. – Подъезжаем к твоим родным пенатам, Серго.
Это был Глеб Фомин. Он облокотился о спинку его кресла и заглядывал в окно. От толчка проснулась и Катя.
        -Что случилось? – пробормотала она.
        -Приехали, - сказал Серго, зевнув.
        -Как быстро, - Катя передвинулась на свое кресло и потянулась.
        -А это и мои пенаты тоже, - заметил Паша с соседнего ряда.
Тоня отрешенно смотрела в окно.
        -Ах, да, прости, забыл, - расшаркался Глеб и вернулся на место позади Бежина.
        -Ты к своим зайдешь? – спросила Катя у Серго.
        -Пока не знаю. Если останется время.
        -Наверняка останется, ведь до вечера еще целый день. Я бы, на твоем месте, такой шанс не упустила. С удовольствием полежала бы сейчас в ванне! Тебе еще не надоел вечный душ в общаге?
        -Ванна есть у тети Наны.
        -Вечно я забываю про твою гостеприимную тетю!
        -Спроси лучше, не надоели ли мне нескончаемые буфеты, бутерброды и столовые, - улыбнулся он. – Я отвечу, что надоели.
        -Вот видишь! – обрадовалась Катя. – Кстати, когда мы вернемся в Москву, ты, пожалуйста, напомни, что тебе надоели бутерброды. Возможно, я что-нибудь придумаю, если очень попросишь.

* * *
Открылась дверь и на пороге возникла темноволосая девочка с большим красным яблоком в руке.
        -В чем дело, барышня, почему вы не спросили "кто там"?
        -Сережка! – взвизгнула девочка и бросилась ему на шею. – Откуда ты взялся?!
        -С дружеским визитом, на фестиваль студенческих театров.
        -Да–а? А я видела афиши. Почему ты не сообщил нам, что приедешь?
        -Я говорил с дэдой по телефону. У нее только и разговоров, что про болезнь отца. Не знаю, почему не сказал о своем приезде. Наверное, не хотелось, чтобы она разрывалась надвое… Ее же нет сейчас  дома, она у отца, в больнице, верно?
        -Да, Серго, в больнице. Но ты всё же неправильно поступил. Знаешь, как она обрадовалась бы? А так – дэда расстроится.
        -А ты не говори ей, что я приезжал.
        -Да ты что, Кари? Какой-то ты… совсем чужой стал, - девочка внимательно всмотрелась в брата.
Серго отвел глаза.
        -Ты выросла, Лианка. Женихи, наверное, дежурят под окнами?
        -Женихи? – фыркнула Лиана и наморщила носик. – У тебя, как обычно, только одно на уме.
        -Что-что? – засмеялся Серго. – Что у меня на уме? Поподробней можно? – он повесил куртку на вешалку.
        -Да ну тебя! – отмахнулась Лиана, взяла его за руку и потянула за собой.
Попутно, Серго осмотрел ее сзади, но ничего не сказал.
        -В этой Москве, Кари, ты совершенно одичал – я не вижу логики в твоих поступках. Раньше ты так никогда не делал, - говорила девочка, ведя Серго за руку. Она откусила яблоко и обернулась:
        -Хочешь яблоко?
        -Нет, спасибо. Я не люблю яблоки, разве ты не помнишь?
        -А дэдины хачапури ты любишь? – лукаво прищурилась Лиана. – Дэда словно чувствовала, что ты приедешь.
        -Хачапури – моя слабость.
        -Тогда я схожу на кухню и поставлю чайник. Не скучай.
Лиана убежала, а Серго огляделся. В гостиной всё было по-прежнему. Детские фотографии так же висели на стене. Он потрепал за ухо вислоухую плюшевую собаку, сидящую на софе (любимая игрушка Лианы), и открыл дверь в свою комнату. Сразу же к горлу подкатил комок. Плед на кровати, бесчисленное количество до боли знакомых деталей: клякса на полу, отметки шариковой ручкой на дверном косяке…"3 года", "5 лет", "10", "15"… "18". Ткнулся лбом в верхнюю отметку, приложил руку к макушке, сверил. Сантиметр разницы, не больше. А Катерина говорила, что нормальные люди растут до двадцати пяти… На обоях, возле письменного стола, записан чей-то телефон, на гвоздике – подкова, привезенная из Грузии (кобылу звали Варсквлави, что значит, "Звезда"), корешки книг на полках, фотография с принятия присяги: стриженый, ушастый… Смех да и только! Он стоял на пороге своей старой комнаты и приходил в себя, словно после встречи с прошлым, с самим собой, не таким, как сейчас…
        -Ностальгия? – Лиана вернулась из кухни. – Это хорошо, а то я уже начала подозревать, что ты совсем нас забыл. Пишешь редко, не звонишь… - она прижалась щекой к его плечу. – Дэда поседела, постарела, Серго. Ты бы вернулся, а? Тяжело ей, одна она…
        -А ты?
        -Что я? Я еще маленькая, а ты – уже мужчина.
        -Патара! А рассуждаешь, как диди.
Лиана улыбнулась:
        -Ты еще не забыл грузинский! А я его, между прочим, теперь начала изучать. Ты сказал: "Маленькая! А рассуждаешь как большая". Правильно?
        -Правильно, молодец.
        -Можешь сказать честно, почему сбежал?
        -Я не сбежал. Я уехал поступать в институт.
        -Ты мог бы учиться здесь. Тебе так дорог твой театральный?
        -Дорог, Лианка, дорог.
Девочка подняла голову, посмотрела на него.
        -Ой!
        -Что такое?
        -Ухо проколол! Ну, ты даешь! И такой лохматый, - она ухватила его за челку. – Похоже, целый год не стригся, с прошлой весны, как из армии пришел. Отцу бы не понравилось. Ты зачем ухо проколол?
Серго пожал плечами.
        -Просто так, - сказал он.
Кареглазая Лиана становилась красавицей. Она всё больше походила на бабушку Марью, маму отца. Те же черты лица, та же родинка над бровью. Отцовскими были улыбка и лоб, точно такой же, как у брата… Лиана обняла Серго.
        -Я так скучаю по тебе, братик. Мне тебя не хватает…
        -Мне тебя тоже, сестрёнка. Часто вспоминаю, как мы с тобой по грибы ходили.
        -А как на Нерль ездили, помнишь?
        -Тебе семь лет было, а мне – пятнадцать. Дэда так боялась, что мы заблудимся там, в полях! Я помню эту церковь Покрова на Нерли. Там еще дерево над рекой, во много обхватов.
        -И кувшинки...
        -И комары!
        -Да, комары! – рассмеялась Лиана. – Комары были, что надо!.. Серго, а курить ты не начал? Только честно.
        -Ара.
        -Врешь!
        -Да нет же, Лиана!
        -А девушка у тебя есть?
        -Есть.
        -Какая она, расскажи?
Серго только-только начал соображать, какую из девушек ей описать, как на кухне засвистел чайник. Лиана, тем временем, так и стояла, глядя с вопросом.
        -Какая? – повторила она.
        -Красивая.
        -Ну, это само собой. А еще? Вы вместе учитесь?
        -Да, пожалуй.
        -Как это? Ты что, не уверен?
        -Лиана, там чайник вскипел.
        -Разве? – девочка сделала вид, что прислушивается, хотя этого и не требовалось.
        -Пошли, - она ухватила брата за джемпер и потащила за собой. – Знаешь, Серго, если ты женишься и ничего нам об этом не сообщишь, то я перестану тебя любить. Совсем.
        -Лианка, ты узнаешь об этом первой, клянусь.
        -Надеюсь, - со вздохом сказала девочка и усадила его за кухонный стол. – Сиди. Сейчас я буду тебя кормить.
        -Я только что из кафе.
        -Из кафе! Это шутка? Действительно, насмешил, ведь дэдиных хачапури там точно не подают!   
Они просидели на кухне около часа. Вспоминали прошлое, расспрашивали друг друга о настоящем. Лиана, в тайне от брата, ждала: вот-вот щелкнет ключ в замочной скважине и вернется мама, но… Мама не пришла. Обычно она не возвращалась из больницы раньше трех-четырех часов дня, а теперь было всего тринадцать тридцать… Лиана, конечно, догадывалась, почему Серго приехал, по сути, тайно. Отец никогда его не понимал, дэда, хотя и жалела, но чаще всего вставала на сторону отца. Да и сама Лиана, если честно, не очень-то разбиралась в происходящем и иногда ябедничала на брата… Серго всегда был им немного чужим, будто гость в этом доме. Он и вел-то себя, как гость, стараясь сосуществовать с ними, по возможности, незаметно и бесшумно. Его манера двигаться выработана годами: он никогда ничего не опрокинет и не зацепит локтем, заранее выверяя траекторию, словно кот, готовящийся к прыжку. Он не топает и не говорит громко, хотя мог бы похвастать силой своих голосовых связок. Его будто нет, или он просто летит над землей, как бестелесный, астральный дух. Как правило, о нем  вспоминали всегда в самую последнюю очередь, и он притерпелся к этому. Никто не баловал и не лелеял Серго, он был старшим сыном, старшим братом, мужчиной, даже в шесть лет, когда пошел в первый класс. Действительно, что проку сидеть еще год в детском саду, если давно считаешься старшим во всем? Он сам решил, что идет в школу, а отец согласился. Дэда, правда, повздыхала немного и даже всплакнула – уж очень маленьким и худеньким был Серго в возрасте "без трех месяцев семь", но перечить мужчинам не стала. Зато бабушка Марья сильно конфликтовала по этому поводу с отцом, она считала недопустимым отправлять в школу такую кроху. Но "кроха" была очень упрямой и закончила первый класс с одной "четверкой"!.. Когда Серго уехал в прошлом году в Москву, все в доме восприняли это, опять же, естественно (как выразилась начитанная Лиана, "адекватно личности"). Бабушка Марья снова высказывала свои недовольства и долго охала. Она не могла понять, как же это только-только вернувшегося из армии мальчика могли отпустить куда-то снова. И не просто отпустить, а практически выгнать. "Что вы за родители? – качала головой бабушка. – Сердца у вас нет!". Но никто из домашних не раскаивался в том, что Серго, в результате их внутреннего семейного конфликта, уехал. Они словно знали, что он должен был уехать и оставить их в покое. Потому, что он – чужак. Даже Лиана, самый близкий человек в этом доме, поняла, насколько ей не хватает брата только через три месяца после его отъезда. Вдруг стало недоставать летних поездок в Суздаль, музей деревянного зодчества, на место гибели Гагарина в Кольчугино, в Гусь Хрустальный… Ей хотелось снова услышать музыку "Дайр Стрэйтс", увидеть на книжной полке переплет книжки стихов Николая Гумилева (Серго не мог жить без этой книжки!)… Он взял с собой только это – томик стихов и кассету. Денег на билет и еще чуть-чуть "на дорогу" ему дала  бабушка Марья, она же проводила его и перекрестила на прощание. С тех пор они остались без Серго… Когда Серго был в армии, его отсутствие не воспринималось столь фатально. Теперь же всё стало по-другому. Дом опустел. Лиана не позволяла родителям ничего менять в его комнате, верила, что Серго к ним вернется, что надоест ему болтаться где-то там… Отец почему-то молча соглашался, возможно, тоже почувствовав образовавшуюся пустоту, возможно, испытывая вину… Лиане исполнилось двенадцать, когда произошел между отцом и сыном решающий конфликт. Она считала себя главной виновницей произошедшего, ведь это она не поддержала брата в трудную минуту!
Обычно Серго ничего не скрывал от сестры, он нуждался в союзниках в этом доме. Об истории со школьной учительницей биологии Лиана узнала первой и единственной. Она, в какой-то степени, исполняла роль связной: если Серго отсутствовал, запоминала слова позвонившей "подружки", чтобы потом повторить их брату. Тогда Лиане было даже не двенадцать, а всего девять. Можно себе представить, какой глупышкой она была! Просто-напросто не удержала язык за зубами и выболтала секрет маме. По глупости. Мама расстроилась, долго терпела, мучилась, держала в себе, а потом… Эта самая биологичка заявилась к ним домой с просьбой внушить Серго, чтобы он не надеялся ни на что и не терроризировал ее визитами по возвращении из армии. Вроде бы никакого криминала уже не наблюдалось - Серго давно исполнилось восемнадцать и он вправе был сам решать, с кем встречаться, но маму тревожило другое. Она работала преподавателем и неплохо представляла, как неприлично выглядят нестандартные (так скажем) отношения учительницы и ученика в глазах общественности. Если история выплывет на поверхность, то скандала не миновать - пострадает не только эта незадачливая биологичка, но и репутация родителей ее бывшего ученика. Вообразите, как станут смотреть на мать мальчика, соблазненного в четырнадцать лет учительницей, на мать, которая сама преподает в школе! Отец, при всем при этом, пострадает вообще ни за что. Лиана, со своей стороны, считала, что ничего ужасного в "истории" нет, и она – дело прошлое. Серго ни за что не станет "терроризировать" биологичку визитами - это точно. Значит, постепенно история сгладится и забудется. К несчастью, мама не была настроена столь оптимистично. Она рассудила иначе и рассказала отцу. "Рассказать отцу" – это в их семье крайняя мера и прибегают они к ней только если что-то довело их до предела. В данном случае, пределом оказался визит биологички. Когда отец узнал, что жена и дочь несколько лет скрывали связь его сына со взрослой женщиной, случился невероятный скандал. Лиана плакала и винила себя – не проболтайся она маме, возможно та не сорвалась бы, не рассказала отцу… Словом, к моменту возвращения из армии Серго, атмосфера успела накалиться. Он еле выдержал месяц дома и, в середине июня, уехал в Москву. Лиана места себе не находила. Она-то знала, что ее братик – самый лучший братик на свете. Когда отец начинал поминать сына недобрым словом, Лиане хотелось во все горло крикнуть, что он не прав, что, говоря плохо о Серго, он пытается нейтрализовать свою вину. "Он не заслужил" - повторяла Лиана. "Не заслужил" – кивал отец, но имел в виду совсем другое: Серго не заслужил отцовского уважения, не заслужил, чтобы ему помогали сейчас материально, не заслужил того, чтобы вернуться… Илья Данилович вскипал мгновенно, стоило только вспомнить в его присутствии о Серго ("Мы так терпеливо, так старательно прививали своим детям чувство прекрасного, чувство долга, учили быть порядочными, поступать благородно, читали им умные книжки о чести и достоинстве… а этот негодяй думает только о бабах!").
Серго проявил несговорчивость с самого рождения. Ждали дочку, а родился сын, до обидного хорошенький. Когда, через несколько лет, на свет всё же появилась дочка, осталось лишь разочарованно вздохнуть. Окружающие так же были единодушны: хорошо бы брату и сестре поменяться местами. (Между прочим, родня до сих пор ломает голову над вопросом, в кого Серго уродился таким светловолосым, ведь блондинов в их роду никогда не бывало, ни с одной, ни с другой стороны…) Лиана продолжительное время ходила в дурнушках и только сейчас начала понемногу выправляться. Серго, как лучшая подруга, скептично осматривал ее перед походом на какой-либо праздник и давал ценные мужские советы (что надеть, какую прическу сделать, чтобы всех затмить). Он же убедил Лиану в том, что она вовсе не уродина, а наоборот славная, смуглая девочка. Под его влиянием она записалась в кружок бальных танцев (кстати, Серго обязан сестре своим умением танцевать вальс, это полностью ее заслуга), где научилась носить сказочно красивые платья…
        -Кари, - сказала Лиана, - ты знаешь, я недавно в гастрономе встретила эту вашу биологичку. Она принялась меня расспрашивать, как ты, где ты, поступил ли в медицинский. Когда узнала, что вместо медицинского ты поступил в театральный, даже побледнела. Я не думала, что она так неравнодушна к артистам…
        -О ком ты говоришь?
Его взгляд был полон недоумения, он и впрямь не понял, о ком речь.
        -Об этой, как ее… Которая приходила к нам, чтобы наговорить дэде гадостей про тебя.
        -Лианка, - улыбнулся Серго. – Была у нас в школе биологичка, верно, но чтобы она приходила сюда, да чего-то еще говорила… Не помню.   
        -Ну, как же ты не помнишь? Нина… Михайловна, кажется.
        -Я не помню. Не помню. Понимаешь? И довольно об этом. Лучше расскажи еще о себе.
        -Это я во всем виновата, Кари. Я проболталась дэде, она себя накрутила, а потом, когда ЭТА пожаловала, дэда не смогла больше скрывать от отца, - тихо проговорила Лиана, глядя в пол. – У тебя есть множество причин относиться ко мне плохо: ты доверился мне, а я проболталась… Но я очень люблю тебя, братик. Ты прости меня пожалуйста, и всех нас прости, мы так плохо поступили… пали… поступали с тобой…
        -Ну вот, и слезы пожаловали! Не плачь, Лиана. Не плачь, - Серго обогнул стул, присел перед сестрой на корточки, невольно вспоминая, как совсем недавно точно так же сидел возле плачущей Тони. – Ты произнесла мне очень хорошую надгробную речь, сестренка, но для эпитафий рановато… Женщины так часто плачут, что можно утонуть в их слезах… Ну скажи, что мне сделать, чтобы ты перестала плакать?
        -Ты все равно не выполнишь.
        -А вдруг?
        -Тебе нужно помириться с отцом и вернуться домой.
        -Я постараюсь помириться. Обещаю.
        -Но ты никогда уже не вернешься. Я тоже уеду. Выйду замуж и уеду.
        -Далеко?
        -В Грузию. Самшобло, родина… Меня туда тянет. Поближе к корням, к праху папа Нико. Тетя Этери нашла мне жениха, - Лиана вытерла нос бумажной салфеткой. – Правда он – картвели, и довольно пожилой, твой ровесник, - (на словах "твой ровесник" Серго улыбнулся.) – Но он очень хороший. Письма мне пишет.   
        -Вы с ним встречались, хотя бы раз?
        -Еще нет. Летом я поеду знакомиться. Закончу школу – и сразу выйду замуж.
        -А отец? Он согласен с тем, что ты собралась замуж за старика? – серьезно спросил Серго, но не выдержал и рассмеялся.
        -Я ему еще не рассказывала… Ты считаешь, что идея насчет замужества глупая?
        -Я не очень представляю, как ты будешь жить в горах. Для тебя это всегда было мукой.
        -Мой жених, Гедеван, живет в Тбилиси.
        -Ах, вот оно что! Тогда всё в порядке.
        -Мне так важно твое мнение, Серго. Я стеснялась писать тебе об этом, - Лиана обняла его, сидящего на корточках.
Серго взглянул на часы. Пора было идти, если не хочешь опоздать на репетицию. Но уходить не хотелось.
        -Лианка, мне пора.
        -Побудь со мной еще немного?
        -Пять минут.
        -Хотя бы пять минут, - Лиана прикрыла глаза и положила щеку ему на макушку. – Со стороны мы, наверно, похожи на двух влюбленных…
        -Ты думаешь, влюбленные именно так и выглядят?
        -А разве нет?
        -Не знаю…
        -А вдруг Гедеван такой носатый, как Сирано де Бержерак? У грузинов же здоровенные носищи!
        -Ты что ж, даже фотографии его не видела?
        -Я боюсь его увидеть. Вдруг он действительно носатый?
        -Не бойся, уж что-что, а нос мы ему укоротим, - Серго в шутку щелкнул сестру по носу. – Будет такая же кнопочка, как у тебя.
        -Я курносая, как отец, но курносого жениха мне не нужно. Лучше бы нос у него был, как у папа Нико, или, как у тебя. У вас с дедушкой одинаковые носы… Но, зато с отцом вы очень похожи по характеру, - прибавила Лиана, подумав, - оба неисправимые гордецы. Ваш конфликт так и не закончится никогда, пока кто-то не уступит. Только вот гордость не позволяет уступить.
        -Не позволяет, - вздохнул Серго. – Это точно, что не позволяет: гордость и самолюбие прут через край.
        -И все равно ты – хороший.
        -Спасибо, сестренка, ты льешь мне бальзам на душу.
        -Должен же кто-нибудь сказать тебе правду!
Серго засмеялся, поцеловал ее в щеку.
        -Ты – добрая душа, Лианка. Мне пора бежать. Хочешь со мной?
        -А как же дэда? Я обещала сидеть дома и учить уроки.
        -Тогда учи, раз обещала.
        -Нет, я хочу с тобой. Напишу ей записку, чтоб не волновалась, а уроки сделаю завтра. Подожди меня немного, Серго, я мигом соберусь.
        -Жду.
Лиана вскочила, метнулась к раковине с грязной посудой, потом к двери и приостановилась в нерешительности. Оставить посуду немытой ей не позволила бы совесть, но она не могла задерживать Серго, он торопится.
        -Иди, я помою, - сказал Серго, не переставая улыбаться.
        -Ты же гость…
        -Иди, Лианка, иди.
Девочка побежала переодеваться.
Он, почти с благоговением, намыливал тарелки и невольно вспоминал, как когда-то ненавидел мыть посуду, в том числе и простую чашку с ложкой. Губка для мытья посуды была точно такая же, и раковина та же, со сколотой в двух местах эмалью… Это только он, Серго, изменился, его отношение к жизни. Слезы навернулись на глаза и до смерти захотелось вернуться домой…

* * *
Серго проводил сестру до дома. Она непрерывно восторгалась тем, что увидела на фестивале, хотя посмотреть ей удалось совсем немного (почти всё время Лиана провела за кулисами с братом, знакомясь с его однокурсниками). Досмотреть до конца фестивальные выступления тоже не получилось – необходимо было вернуться домой в восемь, как и обещала маме в записке. Окна их квартиры светились.
        -Неужели, ты так и не зайдешь? – спросила Лиана с надеждой.
        -В другой раз. В девять мы уезжаем.
        -Ты мог бы уехать завтра вечером, поездом. Завтра же воскресенье, Серго!
        -Не получится. У меня завтра вечером спектакль.
        -А, "Дни Турбиных", - вяло кивнула девочка. – Дэда мне рассказывала.
        -Лиана, а что ты написала в записке?
        -Написала, что пришла подруга, предложила пойти на фестиваль студенческих театров. Меня конечно так и тянет рассказать о твоем приезде, но я не хочу расстраивать дэду.
        -Поцелуй ее от меня.
        -Обязательно. Пиши чаще.
        -Я постараюсь.
        -Знаешь, а эта… Лада, да? (какое необычное имя!) Вы с ней чем-то похожи немного, только она опять старше тебя, по-моему…
        -Почему ты говоришь "опять"?
        -Но ведь Лада и есть твоя девушка, я верно поняла?
        -Нет, - растерянно сказал Серго, - она вовсе не моя девушка. Моя девушка – Катя.
        -Катя? – удивилась Лиана. – Она на матрешку похожа. Ой, Серго, гляди, женит она тебя на себе! Такие "матрешки", они хваткие!
        -А ты откуда знаешь?
        -Догадываюсь. А ты знаешь, что Лада в тебя влюблена?
        -Не выдумывай. Мы с ней просто друзья и все.
        -"Просто друзья"? А почему тогда глаза прячешь?
        -Не хочу обсуждать эту тему.
        -Почему?
        -Лиана, прекрати. Не хватало еще, чтобы мы поссорились.
        -Прекращаю, - вздохнула Лиана.
        -Мне нужно бежать. Давай прощаться?
Они еще раз трогательно обнялись на прощанье…
Покидая двор, Серго думал, что уезжает надолго, по меньшей мере, лет на десять. Но разлука оказалась гораздо короче. Через три года он снова вернется к этим кленам, к дорожке, посыпанной мелким гравием… Вернется, чтобы снова уехать, на этот раз действительно надолго…

* * *
На обратном пути шофер автобуса уступил общей просьбе и прокатил своих пассажиров по основным достопримечательностям города. Серго и Паша руководили экскурсией, вооружившись микрофоном, который всегда имеется в таких автобусах специально для гидов. Студенты без устали вертели головами, обозревая окрестности. "Золотые ворота", Дмитриевский и Успенский соборы, "Владимирка", монумент к 850-и летию города, церкви Никиты, Николы, Успения… Попутно была продемонстрирована школа, где Бежин и Карташов когда-то учились и закоулок, знаменитый тем, что однажды осенью Паша там поскользнулся и расквасил себе нос (потому-то у него на носу теперь аристократическая горбинка). Оба говорили громко, четко и ни разу не дали петуха – Лада мысленно отметила, что знания они применяют успешно.
Надо сказать, на обратном пути места в автобусе распределились несколько иначе. Например, Ариадна Артуровна увлеклась разговорами и села где-то сзади (туда же ушел и Серго, после окончания экскурсии), Погремушка с Наташкой атаковали мальчиков с третьего курса, а Глеб со Славкой любезничали с девушками… Кто-то просто спал. Поспать решила и Лада. Она очень устала, стараясь ни в чем не уступать Ариадне Артуровне. Изо всех сил убеждала всех и, главное, себя, в том, что, несмотря на постоянную бледность и полупрозрачный вид, ей не стоило особого труда провести вместе со всеми целый день вдалеке от дома. Вместе со всеми, здоровыми и сильными…
Лада проглотила очередные таблетки, запив их горячим еще чаем из термоса и нажала на кнопку в подлокотнике, опуская спинку. Закрыла глаза. Тот час поплыли круги – черные, желтые, розовые, завертелись непонятные, фиолетовые в крапинку, субстанции… Она поняла, что заснуть не удастся: переутомилась. В глаза словно песку насыпали, а голова ясная, как летний полдень. Что ж, будем смотреть в окно. За окошком – темень и, как в зеркале, отражалась она, Лада, полосатые чехлы на креслах… проступивший из глубины салона, как изображение на фотобумаге, Рома.
        -Подозреваю, что только мы с вами здесь скучаем, Лада Борисовна. Почему вы одна?
        -Немного устала, - честно призналась Лада.
        -Можно разбавить ваше одиночество?
        -Пожалуйста, Рома, садитесь, - Лада все так и смотрела в окно, где отражалась жизнь, освещенная приглушенным светом ламп из-под потолка салона автобуса.
        -Как вам понравилась поездка? – Гулиева отнюдь не тронуло равнодушие собеседницы.
Он уселся на место Ариадны Артуровны.
        -Поездка удалась, - ответила Лада. – Чудесный город, милые люди, веселый праздник.
        -Чье выступление на фестивале вам больше всего приглянулось?
        -Я не все видела, но мне понравились ребята из Новгорода.
        -Они всем понравились… Лада Борисовна, а что это за девушку приводил за кулисы Бежин, вы не в курсе?
        -В курсе. Это – его сестра.
        -Сестра? – удивился Рома. – Родная сестра?
        -Да, родная.
        -Никогда бы не подумал. Такая черненькая, кучерявенькая, как цыганка.
        -Возможно, она – в маму, а Сережа – в папу.
        -Возможно, - согласился Гулиев. – У меня никогда не было сестры, только брат и две племянницы. Должно быть, это здорово, когда у тебя есть такая маленькая, миленькая сестричка…
        -У меня самой только двоюродная сестра, да и той уже больше сорока лет.
        -Наверно, у нее уже взрослые дети?
        -Да. Кстати, намечается внук.
        -Стало быть, вы тоже станете бабушкой?
        -Стало быть, - засмеялась Лада: Рома был так поражен ее словами, что выглядел глупо, такого за ним обычно не водилось.
        -Вы извините, Лада Борисовна, если нахамил, - опомнился Рома.
        -Нет-нет, всё в порядке.
        -Это я к тому, - оправдывался он, - что вы уж слишком молодая бабушка будете.
        -Пустяки. Некоторых моих знакомых дети сделали бабушками и дедушками в тридцать с крошечным хвостиком.
        -А… вам разве больше? Простите.
        -Больше, - не переставала улыбаться Лада.
        -И…
Она молча улыбалась и ждала, о чем Ромка спросит на этот раз. Ей очень понравился его глупый вид.
        -И у вас до сих пор нет своих детей? – сформулировал, наконец, Гулиев. – Простите, я что-то обнаглел сегодня…
Но Лада нормально отнеслась к его вопросам. Наверно атмосфера прошедшего дня повлияла на нее.
        -Нет их у меня, Рома, - сказала она и опять улыбнулась, - это верно, что нет. Я считаю, что людям, которые сами еще недостаточно взрослые, детей заводить нельзя.
        -Рано, или вообще нельзя?
        -Это, как получится.
        -А как по-вашему, Лада Борисовна, я уже вырос?
        -Не обидитесь? Хотя, конечно, это смотря что считать обидным. На мой взгляд, вы давно переросли своих сокурсников (однажды я уже говорила вам об этом), но вот достаточно ли вы взрослый, чтобы воспитывать детей, судить не возьмусь. Нужны ли вам дети в принципе – вот в чем вопрос.
Роме, видно, все-таки не очень нравилась ее улыбка. Он старательно выдержал паузу и внезапно спросил:
        -У вас есть кто-нибудь, Лада Борисовна?
        -Кто-нибудь? Вы имеете в виду, есть ли у меня мужчина, друг?
        -Именно.
        -Нет. У меня никого нет.
        -Это как "нет"? – не поверил Рома. – Что, совсем?
        -Совсем, - спокойно подтвердила Лада. – В моей жизни все утряслось, нашло свою нишу. Там просто нет места для чего-то еще.
        -Но вы же сами себя обкрадываете! – не выдержал Рома.
        -Может быть.
        -Не "может быть", а обкрадываете! Вы – такая красивая, такая умная, вы могли бы осчастливить какого-нибудь человека! Так осчастливить, - он вздохнул и покачал головой.
        -Вы, Рома, никуда не годный дипломат, - снова не сдержала улыбки Лада.
        -Зато я, говорят, хороший любовник.
        -Да неужто?! – с иронией спросила она.
        -Желаете удостовериться?
        -Когда же вы успели столькому научиться?
        -Замечу: Жюльену Соррелю было куда меньше лет, чем мне. Лада Борисовна, я вам неприятен?
        -С чего вы взяли?
        -Я наблюдаю и делаю выводы.
        -Вы понимаете, Рома, бывают люди и люди, - терпеливо начала объяснять Лада. – Кто-то становится нам другом, любимым, а кто-то – остается чужим. Дело не в том, что один приятен, а другой не приятен. Мы выбираем по себе, по сердцу. Я понятно объясняю?
        -Значит, не судьба?
        -Я рада, что вы правильно меня поняли.
        -А попытать счастья я могу? Может быть и так в жизни: вы чего-то не разглядели в человеке и потому ваше сердце молчит. У одних – всё на лице написано, а у других – глубоко запрятано.
        -Ничего не выйдет, Рома.
        -А вдруг?
        -Как вы себе представляете это "вдруг"? Станете изливать мне душу – а вдруг да разглядится в ней что-то?
        -Не совсем "изливать", может быть. Я намерен за вами поухаживать.
"А чем черт не шутит?" – вдруг подумала Лада. Быть может, она действительно что-нибудь проглядела? Ромка казался искренним, хотя и лез в душу, что называется, "без мыла". Серго, например, ни за что не позволил бы себе так разговаривать с ней, хотя ему Лада, пожалуй, с радостью выложила бы всё, что накопилось и наболело. Быть может, она предвзято относится к Роме? Пусть он попытается, поухаживает. За ней давно никто не ухаживал.
        -Выходит, вы не боитесь даже моего папы? – спросила Лада.
        -А что предосудительного я делаю?
Ситуация попахивала авантюризмом. Лада не любила поступать безрассудно и бесшабашно, но идея испытать неизведанное неожиданно увлекла ее. Тётя Лада (тётя-мотя!), на старости лет, сошла с ума. Сей финт ушами называется, по всей видимости, "лучше поздно, чем никогда". Да, она чувствовала, как жизнь уходит, словно скорый поезд, от которого безнадежно отстала. Лада старалась догонять этот поезд, успевать, быть в курсе, надышаться воздухом, насмотреться на небо и солнце, но всё отчетливей становилось ощущение финала. Жизнь словно отпускала ее, и одновременно слабело тело, бледнела кожа… Иногда Ладе чудилось, что она становится ниже ростом, хотя, куда уж меньше-то?! Но зеркало, этот бесстрастный судья, говорило ей, что внешне она пока "вполне" и не обнаруживало слишком уж явных следов страшной болезни. Время от времени появлялась надежда протянуть еще лет десять… А что если махнуть на всё рукой и спеть лебединую песню? Кому? Ромке?.. А какая, в сущности, разница?

* * *
Процесс ухаживаний начался буквально на следующий день. В понедельник. Ромка даже не ухаживал, он осаждал неприступную твердыню. Неожиданно оказывался рядом, чтобы придержать дверь (или открыть ее же), подсаживался к Ладе в буфете, заводил разговоры о фильмах и спектаклях (как ему удалось разузнать об этой слабости Лады – обсуждать зрелища?), дарил цветы… Первые тюльпаны! Весна выдалась ранней. К середине апреля проклюнулись листочки, которым всегда так радовалась Лада, воздух пах изумительно… Ромка выбрал идеальное время года, ничего не скажешь! "Твердыня" дрогнула и начала сдавать укрепление за укреплением. Ромка уже не казался подозрительным, отталкивающим. Правда, Лада по-прежнему была совершенно равнодушна к нему, но весна брала свое. Будь, что будет.

* * *
Ромка стал вдруг еще противней, чем прежде, напыщенным, как индюк. Теперь его не задевал даже Тибальт. Он старательно пытался обольстить Ладу – от наблюдательного Серго ничего нельзя было скрыть. Он мысленно посмеивался над потугами Гулиева, поскольку был уверен, что Лада ни за что не купится на пошлые ухаживания и плоские шуточки. По молодости лет ему невдомек было, какие чувства владели Ладой. Он плохо разбирался в женской психологии (иногда попадал в точку, но ориентировался при этом больше на интуицию, нежели на разум и жизненный опыт), да и, честно признаться, ему было не до Лады и ее проблем. На уме - только "Ромео и Джульетта", на сердце… на сердце - Тоня.
Она начала сниться Серго (опять весна виновата, что ли?), да так сниться, что смотреть после такого в глаза Пашке совершено невозможно. Вы скажете: "Нужно что-то делать, это же сущее безобразие!". Нужно! Но что? Что делать?! Ссора с Тоней помогла ему перешагнуть через себя, чтобы достоверно сыграть Ромео. Паше тоже стало спокойней. Зная, что Серго и Тоня в ссоре, он не портит им нервы своей ревностью… Это так конечно, но Бежин, по сути, прикрыл собой амбразуру. Раздор больно резанул его по самой душе, он дорого стоил Серго, но, по счастью, жертва не оказалась напрасной. Первушин был более чем доволен спектаклем, студенты тоже… А Серго просто нравилось, что все счастливы, все на подъеме. Он, не без удивления обнаружил в себе альтруистические задатки и, пожалуй, остался вполне удовлетворен открытием. Быть альтруистом как-то веселей, чем просто параноиком, отрекающимся от личного, ради благополучия общественного.

* * *
Тоня направлялась в гримерку с твердым намерением помириться. О том, что Серго находится в гримерке, ей сообщил встреченный по дороге Ромка.
Она не могла гримироваться со всеми - так нервничала, что ее раздражал любой шум. Разложив на подоконнике в холле учебного театра коробку с гримом, карандаши, помаду, тушь, Тоня сидела на этом подоконнике и рисовала "Джульеттино лицо". Полагался еще парик, но это потом, в последнюю очередь. Со вчерашнего утра ей не сиделось на месте. Ей так же не стоялось, не лежалось, не молчалось, не говорилось и не думалось. Тоня начинала какую-нибудь фразу, но закончить ее не могла, так как мысль тут же перебегала на другое и начало фразы прочно забывалось… Она нарисовала лицо и отправилась искать Серго.
        -Ты Сережу не видел? – спросила у Гулиева Тоня.
Вообще-то, на курсе учились еще два Сергея, но ни одного из них Зима не назвала бы "Сережа" – это Ромка давно усвоил. Гулиев, наряженный Тибальтом, при шпаге и в шапочке с пером, ухмыльнулся, услышав вопрос, и сказал:
        -Он в гримерке, с Рыжовой.
Тоне эта ухмылка не понравилась. Чего такого особенного в том, что Бежин в гримерке со своей девушкой? Гримерка общая, в ней можно находиться кому угодно, с кем угодно и сколько угодно… Итак, она шла в гримерку и прикидывала, что скажет, заходя. Скажет она так: "Сережа, давай наконец, помиримся. Сколько можно существовать в атмосфере холодной войны?". Да-да, именно так. Все сразу обрадуются. Катька, как обычно, скажет: "Ну, слава Те, Господи!", а Серго что-нибудь вроде: "Я и сам собирался к тебе подойти с той же целью". И с плеч упадет тяжесть – Тоня терпеть не могла ссор. Она стыдилась своей несдержанности, того стакана пива, вылитого в лицо. Размышляя на эту тему, "Джульетта" открыла дверь гримерки, и… Что это было? Ответ на ту злополучную сцену, когда Бежин стал невольным свидетелем кое-чего в своей комнате? Но разве можно так жестоко мстить девушке? Да и, собственно, он не мог знать, что Тоня придет мириться. Знать не мог, но мог догадываться: Первушин часто повторял, что перед спектаклем иногда необходимо помириться с партнерами по сцене. Короче говоря, "Джульетта" увидела, как "Ромео" целуется с "Кормилицей", причем "Кормилица" сидит на гримировальном столике в весьма однозначной позе… Нет, ничего ужасного не происходило – они просто слегка увлеклись, а в общем, самый обычный поцелуй. К тому же, помимо Серго и Кати, в гримерке находились еще человек пять, которые спокойно занимались своими делами и не видели в происходящем никакого криминала. Тоню никто не заметил, а она, стряхнув оцепенение, тихонько ушла. Да, Катька имеет полное право целоваться со своим парнем когда и где угодно. Она завоевала его, она – победитель, а если кому-то неприятно или завидно – пусть не смотрит. Верно, Тоня позавидовала. Паша строит из себя великого артиста и запретил мешать ему готовиться к выходу на сцену. А ей так хотелось бы побыть сейчас с ним, зарядиться положительными эмоциями… К сожалению, Карташов знал только о своих эмоциях, концентрировался на них, нянькал, как младенца. Тоня, как всегда, была одна. Да, как всегда.

* * *
Спектакль шел гладко, словно расписанный по нотам. Никаких неожиданностей для Первушина он не принес (и это обстоятельство слегка разочаровало) – Тибальт оказался прописным подлецом (кто бы сомневался), Меркуцио – нытиком, с тоской поглядывающим на Джульетту… Не завалил свою роль Паша только по той причине, что, в конце концов, решено было не мешать ему занудствовать. Борису Борисовичу ничего не оставалось, как поддержать совершенно выбившегося из сил Карташова – остальные студенты стали подыгрывать – так, общими усилиями, вытянули Меркуцио на вполне приличный уровень. Примерно к середине спектакля Первушин успокоился и, проанализировав, понял, что, как зрителю, действие на подмостках ему скорее даже нравится.
А на подмостках, между тем, происходило еще одно, параллельное действие, скрытое от зрительских глаз.  Как обычно, в той пресловутой сцене знакомства Ромео и Джульетты, когда герою следовало поцеловать героиню, Серго приблизился к Тоне на критическое расстояние, что со стороны вполне походило на поцелуй. Борис Борисович просил хотя бы раз, в этой сцене, поцеловаться по-настоящему, а не по-балаганному. Но Паша ни за что не пережил бы такого кошмара! Оба это знали, а потому поступали не очень честно по отношению к зрителям в зале, но достаточно профессионально. На спектакле, судя по всему, из-за волнения и обид на Пашу, Тоня повела себя несколько иначе, чем на репетициях. Когда Серго наклонился к ней, от него пахнУло Катькиными духами. Духи пахли очаровательно и нравились Тоне, но купить себе такие же не позволяла женская гордость. Она унюхала такой знакомый запах и разозлилась. Да что же это за издевательства, в конце концов?! У нее первый раз в жизни главная роль, Джульетта!!! Но никто ее даже не поздравил. Более того, Пашечка не додумался хотя бы в щечку чмокнуть перед выходом!
        -Вот, с губ моих весь грех теперь и снят, - сказал Серго, выпрямляясь.
        -Зато мои впервые им покрылись, - отозвалась взволнованная Джульетта-Тоня.
        -Тогда отдайте мне его назад, - предложил Ромео.
Ох, лучше бы он этого не говорил! "Джульетта" поднялась на цыпочки, и… "Ромео" был в шоке. Благо, для него не предусматривалось ответной реплики. Очень вовремя подоспела "Кормилица" и сказала "Джульетте":
        -Тебя зовет мамаша на два слова.
По Катиному лицу Тоня вычислила, что Катя (о, ужас!) очень даже хорошо разглядела, как Тоня поцеловала Серго "по-всамоделишному". Для спектакля такая мизансцена – момент положительный, но за кулисами не миновать разборок, это точно… Уходя вглубь сцены, к "мамаше", Тоня спиной чувствовала молчаливое изумление Бежина, озадаченность Кати. Но в тот момент ей было светло и радостно. Точно так же, озадачено, поглядывала Катя на протяжении всего последующего диалога Джульетты и Кормилицы, а за кулисами задала ожидаемый Тоней вопрос:
        -Ты зачем его поцеловала?!
        -Кать, я… - начала оправдываться Тоня. – Я не хотела, честное слово. У меня непроизвольно вышло.
        -Непроизвольно! – передразнила Катя. – Ты что, ничего не соображаешь? Ладно, Серго сложно "расколоть", другой, на его месте, от изумления заикаться бы начал! Представляю себе его состояние! – она показала в сторону сцены. – В следующий раз предупреждай. Он уверен, что ты его не переносишь, и вдруг – такой пассаж!
        -Паша мне ни слова не сказал перед спектаклем, не пожелал даже обычного "ни пуха, ни пера"…
        -Так ты из-за этого? От обиды?
        -Не совсем. Секундный порыв под влиянием форс-мажорных обстоятельств… Кать, на самом деле я очень хорошо к Сереже отношусь, он такой славный… у тебя. Это всё из-за Паши, ну, вся моя, якобы неприязнь, я играю роль… Ну, расстроилась, обиделась, отомстила Паше… Ты простишь меня?
Тоня не договаривала. Точнее, не просто не договаривала, а врала напропалую. Поведай она Катьке всё, как есть, та моментально ополчилась бы на нее на веки вечные! Кто бы знал, сколько сил Тоня тратила на то, чтобы не броситься Серго на шею и не завопить: "Все вон! Не смейте к нему прикасаться! Он – мой! Я никому его не отдам!", кто бы знал! Он не просто "славный", он… он… Она любила его до такой степени, настолько отчаянно, что могла бы убить. Раньше Тоня ни за что бы не поверила, что это чувство называется любовью, скорее его можно отнести к разряду помешательств. Теперь же, временами ей было страшно себя самой, но повиниться, рассказать об этом Кате или, того хуже, Серго, не представлялось возможным.
Катя поверила. Очевидно, взволнованный вид Тони ввел ее в некоторое заблуждение. К тому же, месть Карташову для нее была делом праведным и заслуживающим одобрения.
        -Ладно, - улыбнулась Катя примирительно, - дома поговорим, Джульетта.

* * *
Что до Серго, то он, вопреки Катиным предположениям, воспринял происшествие вполне нормально. По крайней мере, вел себя так, словно на спектакле вообще ничего не случилось. Но, конечно же, он ничего не забыл. Главное в том, как отнестись к маленькому не запланированному происшествию. Он предпочел отнестись к нему, как к недоразумению. Чего только не натворишь от волнения! Однако, горько сознавать, что любимая девушка может поцеловать тебя только по недоразумению…
Общежитие справляло премьеру (студенты всегда не прочь отметить что-нибудь, даже если это их не касается). Народ бегал, вопил возбужденно, а Серго в одиночестве лежал на своей кровати с Толкиеном в руках (три книги "Властелина колец" ходили по общежитию, на них была громадная очередь). Утром он тоже волновался и нервничал, но теперь от взбудораженности не осталось и следа. Вошел Паша. Серго взглянул на него поверх книги и продолжил читать дальше: "Держа в руке светящийся жезл, Гэндальф начал подниматься по лестнице. Путники насчитали двести ступеней, а потом увидели сводчатый коридор, уводящий в таинственную темную даль…". В комнате разразилась странная тишина. Насторожившись, Серго наклонил книгу, чтобы увидеть происходящее за ней (он читал, установив ее у себя на груди вертикально). Паша сидел спиной к нему. Эта спина была какая-то жалкая.
        -В чем дело, Паш? Ты же праздновать собирался вместе с ребятами.
        -Она тебя поцеловала, - тупо промямлил Карташов.
Серго отложил книгу, сел по-турецки и внимательно осмотрел Пашину спину.
        -Кто настучал? – поинтересовался он.
        -Никто. Она сама сказала. Значит, это правда.
        -Стало быть, ты из-за этого киснешь?
        -Почему она это сделала? – бубнил Паша. – Почему?
        -Не знаю, не спрашивал.
Карташов обернулся, посмотрел мрачно:
        -Она решила меня бросить… Да?
        -Она зря сказала. Зря, - покачал головой Серго. – Знает, какой ты псих – и сказала. Не понимаю я женщин… Послушай, а может быть она хотела, чтобы ее приревновал?
Паша задумался.
        -Ты считаешь? – изрек он с надеждой.
        -Ну а чем еще можно объяснить этот странный поступок? Ты, в последнее время, со своим Меркуцио совсем ее забыл. Раньше хоть в кино водил или в кафе. Девчонки обожают, например, когда ради них сигают со второго этажа, а ты знаешь только свою персону. Она не жена тебе, чтобы жить твоей жизнью. Вот женишься – и хоть паранджу на нее надевай, а пока – терпи.
        -Ты терпишь?
        -Это ты о Катерине?
        -Да. Она на этюдах со Смидовичем целовалась.
        -Я не путаю работу и жизнь, Пашка. По крайней мере, не подаю вида.
Серго подмигнул ему и улегся обратно, установив книгу в прежнюю позицию. Паша был явно доволен доводами.
        -Мне повезло, что ты такой, - сказал он, - кого угодно в чем угодно убедишь… Ты к ребятам не идешь?
        -Голова болит. Я лучше полежу.
        -А, ну ладно, отдыхай. А я пойду.
        -Семь футов под килем, - напутствовал Серго.
        -Приходи, если надумаешь.
        -Договорились.
Паша ушел. Серго посмотрел на часы, в книгу… И положил раскрытого "Властелина колец" страницами себе на лицо. Снова отчего-то потянуло домой. Быть может потому, что зачитанные страницы книги пахли точно так же, как его любимая в детстве "Одиссея капитана Блада", замызганная до дыр. Это был запах библиотеки и веяло от него ветрами дальних странствий, просторами полей, великолепием гор и запредельностью иных миров… Об отношениях с Карташовым думать не хотелось. Былая дружба подевалась куда-то, а взамен явились обрывочные диалоги, молчаливое сосуществование на грани конфликта. По всей видимости, Паша чувствовал, что Серго далеко не всё ему говорит. Именно в недосказанности гнездится главная причина, ставшая камнем преткновения. А куда денешься от недосказанности, если влюблен в чужую девушку и до смерти боишься выдать себя, чтобы не навредить в первую очередь ей?! Вот и приходится брать на вооружение самый верный прием: сбивать с толку советами и нападением. Честно говоря, тошнит от всего этого, будь оно неладно… Серго поднял книгу и продолжил вместе с ее героями таинственное путешествие по гномьим пещерам в горе Мория. Никто из однокашников не пришел, чтобы помешать ему в этом – все уже знали, что если Бежин отказался от пирушки, мотивировав отказ одним-единственным "я не хочу", то это окончательно и обжалованию не подлежит.               
               
10
        -ЦЕлую бутылку! – оживленно рассказывал Ромка. – Он целую бутылку выдул – и ни в одном глазу. "Я, - говорит, - водку салом закусывал, вот и не опьянел (вы разве не заметили?)". Девушки, конечно, заинтересовались его уникальными способностями, вопросы начали задавать всякие, по существу. Видели бы вы его рожу – сидит довольнехонький!
Покачивали молодой листвой липы и сирень, а на каждом листе, на самом кончике, висело по капле недавно прошедшей грозы. Солнце, умытое и ласковое, выглянуло из-за уплывающей на северо-восток тучи и заиграло лучами в каплях, как в гранях бриллиантов.
        -Гениальный способ привлекать к себе внимание, - хохотала Катя, слушая Ромку.
Речь шла о недавних пирушках, посвященных премьере "Ромео и Джульетты" на первом курсе, защите диплома четвертым и дню рождения кого-то из девочек.
        -Этот Карташов, - продолжал Ромка, - первостатейный хохол. Только хохлы варят сало так, как варит его Пашкина бабка. Помните, он рассказывал? По-моему, на вкус это – страшная дрянь!
Серго остановился и хлопнул себя по карманам. Сразу же следом за ним остановилась Катя, а остальные, Ромка и Глеб, по инерции прошли еще несколько шагов и тоже встали.
        -Забыл… Точно, забыл!
        -Чего ты забыл? – спросила Катя.
        -Кассету забыл в репетиционном классе. Чужая кассета, нужно вернуться.
        -У меня времени в обрез, - намекнула Катя.
У нее намечался вечерний спектакль, дебют на театральных подмостках. Выход без слов во втором составе "Качаловского". Иногда Первушин вводил своих студентов в спектакли, в которых участвовал сам, либо – в те, которые ставил на сцене знаменитого театра. На этот раз Кате повезло почти случайно – актриса из первого состава оказалась в роддоме, из второго – простудилась, а из третьего – уволилась по причине ссоры с дирекцией.  Всё это произошло одновременно. Роль была крошечная, сыграть ее могла бы даже уборщица из "Качаловского" (требовалось подметать веником пол), но Катя все равно очень гордилась тем, что Первушин, на этот раз, выбрал именно ее.
        -Я не собираюсь тащиться с тобой обратно в репетиционный класс, - добавила она.
        -Тебя никто не неволит туда тащиться, - отозвался Серго. – Иди с ребятами, не жди меня.
        -Но ты же обещал пойти со мной на спектакль, поддержать морально! – надула губки Катя.
        -Я не обещал. Я сказал: "Может быть", а ты не настаивала. Могут у меня быть свои дела, как ты думаешь?
        -Это не по-товарищески, Серго!
        -Извини.
Катя фыркнула, поскольку поняла, что это снова тот случай, когда уговаривать его бесполезно. Вот уже почти полгода она, что называется "на собственной шкуре", убеждалась в абсолютной невыносимости характера Серго. Но обижаться на него, как не старалась, не могла дольше, чем полдня. Обиды рассыпались в прах, стоило только Серго улыбнуться или поцеловать ее (пусть даже банально, в щеку). Мысленно Катя называла его "чудовищем", но он был из тех монстров, от которых слабая женщина готова стерпеть что угодно.
        -Глеб, ты сейчас в общежитие? – подчеркнуто ласково поинтересовалась она у Фомина и, получив утвердительный ответ, взяла его под руку. – Хоть с кем-то из вас мне по пути. Не придется ощущать себя всеми брошенной.
        -Ни пуха, Катя, - сказал Серго.
Она еще раз фыркнула и, не оборачиваясь, прощально выбросила вверх руку, помахала в воздухе кистью вправо-влево:
        -Пока, мальчик!
        -До завтра, - попрощался с ним Глеб, верно рассудив, что Серго сегодня уже не появится в общежитии.
Ромка догнал направившегося обратно к училищу Бежина.
        -Эй, Серго, погоди минуту! Там сейчас Лада Борисовна, одна.
        -Ну и что?
        -Ты, случайно, не задумал ли чего-нибудь?
        -Я не совсем понял вопрос.
        -Ну как же? Красивая женщина, одна… Тебя это не возбуждает?
        -Иди ты к черту, - отмахнулся Серго.
        -А ты все-таки ответь.
        -В подобных ситуациях, я стараюсь забывать о том, что между мной и красивой женщиной имеются существенные различия.
        -"В подобных ситуациях" – это в каких?
        -Отвали.
        -Трусишь? Боишься Первушина? Я знаю, боишься. Его все боятся.
        -А ты, значит, нет?
        -Нет.
("Чего-чего?! Что ты хочешь этим сказать, вальяжный, смазливый увалень?")
        -Что значит "нет"? – спросил Серго. Он остановился и повернулся к Ромке.
Гулиев нахально улыбнулся.
        -Если мне не изменяет память, ты на "ты" с Ладой Борисовной? Выходит, ваши отношения носят дружеский характер?
        -Допустим.
        -Тогда, быть может ты, как ее друг, знаешь ответ на интересующий меня вопрос: верно ли, что она – старая дева?
        -Насколько я понимаю, это не наше с тобой дело.
        -Не твое, не спорю. Но мне хорошо бы знать заранее, стоит ли прихватить с собой отбойный молоток в ближайшую субботу, или отправиться налегке, с цветами и конфетами.
От его слов так и сквозило чем-то омерзительно грязным. Серго стало противно.
        -Ты имеешь в виду, что… - начал он, но не закончил, язык не повернулся назвать всё своими именами.
        -Ее родители едут на дачу, - охотно пояснил Ромка, - и я приглашен в дом Первушиных на кофе.
        -Не "приглашен", а "напросился" - так, наверное, вернее.
        -Нет, Серго, именно приглашён, - торжество прозвучало в бархатном баритоне. – А уж коли мне дан такой шанс, то я его не упущу.
Еще прежде, чем Гулиев договорил, Серго понял: Лада попала в беду. Ее запутали, заговорили, пустили в глаза пыль! Наверняка дело было не так, наверняка Ромка изводил ее просьбами об уединенном свидании и она, устав сопротивляться, уронила: "Ну хорошо, так и быть, приходите в субботу. Я сделаю кофе". Да, это, пожалуй, похоже на Ладу. Порой она бывает настолько беспомощна, насколько может быть беспомощна… раненая птица. Ее так легко поймать и растоптать, так легко! Он понял, что обязан отвести беду от хрупкого, беззащитного существа.
        -Так что, - продолжал Ромка торжественно, - если ты намеренно оставил там кассету с надеждой вернуться и порезвиться, то учти: девочка эта чужая. Ты опоздал и место занято.
        -Ошибаешься, - сказал Серго вкрадчиво. – Если ты задурил голову доверчивой девушке - это не значит, что она никогда уже не прозреет. "Девочка" не так глупа, как ты думаешь и, к счастью, у нее есть друг, который не настолько лоялен, чтобы допустить тебя к ней.
Он отодвинул Ромку со своего пути так стремительно, что тот едва не упал – Гулиев не ожидал, что Серго ринется к училищу сломя голову.
        -Это мы еще посмотрим, - проворчал Ромка, рассматривая намоченный туфель – Бежин толкнул его в лужу.
Гулиев вел партизанскую войну. Он поджег уже столько мостов, извел такое невероятное количество боеприпасов, осаждая Ладу, что и сам уверовал в праведность этой войны. Ромка силился залечить собственное самолюбие, задетое при распределении ролей в "Ромео и Джульетте" и не сомневался, что Бежин принял вызов. А так как на процесс "убалтывания с запудриванием" у него самого ушло больше четырех месяцев, то, даже по самым грубым подсчетам, Серго безнадежно опоздал. Попытайся он сейчас исправить свою медлительность – его с позором выкинут вон из репетиционного класса. Соблазн понаблюдать за крахом проигравшего соперника был велик, но Ромка ждать не любил, он и без того потратил много времени на эту Ладу.

* * *
        -Лада, еще раз добрый день! – Серго просунул голову в проем приоткрытой двери. – Давно с тобой не общался.
        -Ничего удивительного, - приветливо отозвалась Лада, - у вас растут нагрузки. Папа это любит.
Она раскладывала на рояле ноты.
        -Я тут кое-что забыл. Ровно на секунду тебе помешаю.
        -Ты не мешаешь.
Серго поднял со скамьи прозрачную кассету "Sony" с голубой вставкой в подкассетнике.
        -Карманы перетряхивал, искал ручку, а потом забыл положить кассету обратно, - пояснил он.
        -Что за музыка?
        -"Queen", альбом восемьдесят шестого года.
        -"Э кайнд оф мэджик" ?
        -Ты даже название альбома знаешь! – удивился Серго. – А я, грешным делом, думал, что ты признаешь только классику.
        -Я очень люблю эту группу. "Куин" - самая классическая из рок-групп. "Классическая" в смысле классической музыки.
        -Согласен.
        -Это твоя кассета?
        -Хочешь послушать?
        -Я не слышала этого альбома целиком, только несколько песен в фильме "Волшебство "Куин" в Будапеште".
        -Кассету дал мне послушать один знакомый коллекционер. Он собирает пластинки. "Куин" у него тоже есть. Могу тебя с ним познакомить.
        -Не отказалась бы.
        -А кассету возьми пока. Я с ним договорюсь, и мы с тобой как-нибудь сходим в гости, он тут недалеко живет.
        -Спасибо, - улыбнулась Лада. – У меня таких знакомых нет. Было бы очень интересно пообщаться.
Серго подошел к роялю и положил на него кассету.
        -Что это ты делаешь? – спросил он, глядя на кучу нотной бумаги, в которой разбиралась Лада.
        -Нечаянно рассыпала ноты, - вздохнула она. – Странички перепутались…
        -Как тебе удается разбираться в этой писанине? – покачал головой Серго, рассматривая ноты. – Крючочки, палочки, кружочки, аллегро, модерато… Несколько лет учился, и ничего не помню. А листы что, не пронумерованы?
        -Не все.
        -Ну-у, так ты до ночи просидишь!
        -Что поделать, - вздохнула Лада. – Между прочим, Серго, только что здесь была Ариадна Артуровна и, не поверишь, мы говорили о тебе.
        -Чем же вас привлекла моя скромная персона?
        -Она увидела тебя в окно. Ты стоял возле входа с Ромой Гулиевым. Уж очень ты нравишься ей. Она буквально носом к стеклу прилипла и всё боялась, что ты ее запеленгуешь. Сказала, между прочим, что чувства ее безответны – ты терпеть не можешь хореографию.
Серго улыбнулся:
        -Хореография – это для девчонок.
        -А она убеждена, что ты способный, хорошо двигаешься, пластичен. Немного, правда, не хватает природной гибкости (человеком-змеей тебе уж точно не быть), но, при желании, гибкость можно развить упражнениями. Жаль, что у тебя к этому нет ни малейшего стремления. Такое твое отношение удручает нашу Ариадну Артуровну.
Ладу немного смущало его присутствие. Он был так близко, так приятна была ей его ясная улыбка, так нравился его взгляд на нее, Ладу… Она не могла видеть себя со стороны, а потому, не могла и оценить всю прелесть картины, представшей в тот момент глазам Серго. Солнечный зайчик плясал на ее темных волосах, гладко причесанных и собранных в косу. Свет переливался на ресницах, оттеняя глаза-вишни, просвечивал тонкий рукав шелковой блузки и поблескивал в звеньях цепочки, выглядывающей из-за воротника. Если бы Лада видела себя со стороны, то, вероятно, поняла бы, что Серго любуется ей, необыкновенно похожей сейчас на Веру Холодную.
        -А еще, я узнала от нее, - продолжала Лада, смущенно улыбаясь ему, - что ты умеешь делать шпагат. Это правда?
        -Умею, - кивнул Серго. – Не такое уж это великое достижение… Тебе любопытно посмотреть?
        -А ты можешь показать?
        -На следующем занятии. Я, конечно, мог бы и сейчас, но в брюках не принято садиться на шпагат: они имеют обыкновение лопаться, причем сзади, и в самый неподходящий момент.
Лада засмеялась:
        -Тогда и впрямь лучше отложить.
Серго, по-прежнему соображая, что бы такое сказать или сделать, для плавного перехода к теме о возможном субботнем приходе Гулиева к Ладе "на кофе", снова взглянул на собеседницу и его, наконец, осенило:
        -Лада! – сказал он внезапно и замолчал, еще раз взвешивая правомерность соваться в чужую личную жизнь.
        -Что? – полуиспуганно откликнулась она.
        -У тебя время есть?
        -Ну… в общем… - она посмотрела на перепутанные ноты, - в общем, да… А что случилось?
        -Однажды ты спрашивала, есть ли у меня друзья в Москве, я ответил, что есть. Они тебя очень заинтересовали, ты расспрашивала меня о них.
        -Помню такой разговор.
        -Быть может, это слишком рискованно… Ты такая…
        -Какая?
        -Утончённая. А они…
        -Серго, - строго сказала Лада, - прекрати, пожалуйста, хамить. Я обижусь.
Серго улыбнулся:
        -Извини. Недавно приехал один парень из Харькова, я как раз собирался сегодня его навестить. Составишь мне компанию?
        -Ой, - проговорила Лада. – А это удобно?
        -Знаешь, чего я больше всего не люблю?
        -Чего?
        -Когда на вопрос отвечают вопросом. Тем более, дурацким.
Лада сначала стушевалась, а потом начала смеяться.
        -Сереж, - сказала она, - ты не подражаем! Счет два-один в твою пользу.
        -Я и не сомневался, - парировал он. – Так ты готова бросить свою кучу нотной бумаги и пойти со мной?

* * *
Ладе снова было восемнадцать. Да-да, ничуть не больше! Она не могла не сравнивать Серго с Ромкой. Гулиев так и не стал симпатичен ей, но он оказался настойчив. Серго совершенно точно смоделировал в своем воображении предысторию приглашения на кофе в субботу. Так и было! Лада и сама удивлялась, насколько легко сдалась Ромке. Она ни за что не рассказала бы Серго об этом самом "приглашении". Похоже, Лада всю свою жизнь только и дожидалась, когда кто-нибудь скажет ей те самые слова, что сказал Ромка. Она почти приучила себя к мысли о том, что Гулиев придет "на кофе" в субботу и, скорее всего… В конце концов, не она первая – сейчас стало модно иметь молодых любовников. Но, как бы себя не успокаивала, принять это было тяжело. Тяжесть на душе Лада упорно списывала на понятное волнение. Она старалась не сравнивать Ромку и Серго, потому, что от сравнений становилось еще тяжелее. С Ромкой ей ничего не оставалось, как строить из себя солидную даму, за которой пытается ухаживать совсем молодой человек. А с Серго с плеч словно скатывалась добрая половина жизни, становилось легко и весело. В ней всё ликовало, когда они шли вместе по улице. Лада готова была говорить глупости, травить бородатые анекдоты! Ромка жил теми идеалами, той жизнью, от которой смертельно устала, а от Серго так и веяло новым, свежим, интересным, он будто из другого измерения появился.
По пути Лада поведала своему спутнику о том, как интересует ее жизнь Старого Арбата, но подойти и заговорить с художниками или музыкантами она ни за что не решится. Они такие независимые, самодостаточные… О чем с ними говорить? Серго терпеливо, не перебивая, выслушал и резко остановил ее посреди улицы. Лада испуганно вздрогнула от неожиданности.
        -Я понял, в чем твоя беда, - сказал Серго.
        -Просвети? – сердце колотилось, словно птичка в клетке.
        -Ты боишься волков.
        -Каких волков? – оторопела Лада.
        -Тех самых, которых если бояться, то и в лес не ходить.

Сусальным золотом горят
В лесах Рождественские ёлки,
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят!

Кто-то в окне над их головами выругался и захлопнул раму.
        -Ты скверно прочитал Мандельштама, - рассмеялась пришедшая в себя Лада. – Публика не довольна.
        -Дело не в публике и не в Мандельштаме. Дело в том, что ты их боишься, и сама же от этого страдаешь. Ты даже влюбиться боишься – ты не уверена, нужна ли кому-то твоя любовь. А ну и черт с ним, Лада, раз он такой тупой и не ответит тебе. Главное, ты снова начнешь жить. Не согласна?
Она пожала плечами. Не придумала, что сказать, ведь он опять попал в точку. Откуда он узнал об ускользающей жизни? Кто ему сказал?
        -Вот видишь – ты в замешательстве. С твоими волками нужно срочно что-то делать. Сейчас я отведу тебя в другой мир, где нет никаких волков и всё возможно. Запомни, пожалуйста, этот миг, - Серго взял ее за руку. – Мы уже почти пришли.

* * *
Старый, грязно-желтый дом, мусор в подворотне, голуби, лужи… Самый обычный Арбатский дворик. Совсем не похоже на вход в другое измерение. Поднялись на второй этаж. Пол выложен битой, потемневшей от времени плиткой, осколки позвякивают под ногами. Облупившиеся стены, сломанные перила, двери высоченные, антикварные, как комоды. Замок на двери отсутствует.
        -А где же замок? – поинтересовалась Лада.
Она тоже жила в старом доме, но он уже много раз ремонтировался. Здесь царила древность, возможно, дореволюционная.
        -Тут красть нечего, замки им не нужны. Проходи.
Ухнули во мрак прихожей.
        -Народ, почему темень? – спросил Серго в темноту. – Пробки повылетали?
        -Пробки целы, - ответил из мрака женский голос. - Иди дальше, как и шел. Кто с тобой, гости?
        -Экскурсантка. Тома, по Москве говорят, что Чернов приехал. Не врут?
        -Сутки назад, - неожиданно возник мужской голос.
        -Отлично, - сказал Серго, не выпуская руку Лады.
        -Кто это такие? – шепнула ему Лада, когда они повернули влево и чуть не угодили в гудящий холодильник, выросший на пути в слабом свете далекой лампочки.
        -Это Зяба с ГардИной, хозяева. Когда у них в квартире много народу, они, чаще всего, уединяются в прихожей и целуются (а иногда не только целуются). Обычно, Зяба ругается, если кто-то им мешает, и запросто может врезать между глаз, если попадет в темноте конечно.
        -А более подходящего места для этого в их квартире нет?
        -Ты не понимаешь. В этом главный Зябы с Гардиной кайф. Они воображают себя последними из оставшихся на земле людей, которые занимаются любовью во вселенском мраке, при потухших светилах.
Лада тихо засмеялась.
        -А еще кто-нибудь здесь живет? Ну, из постоянных жителей.
        -В этой квартире – уже нет. Дом скоро будут сносить, и все потихоньку выезжают… Интересно знать, где эти черти полосатые обосновались на этот раз...
Серго сложил ладони рупором и крикнул:
        -Сашка! Са-ашка, Чернов! Отзовись!
После кратковременной тишины в конце длинного коридора открылась дверь.
        -Кто это там у нас? – спросил силуэт на пороге.
        -Датви с горы Цикури спустился, повидать старого своего мегобари , - сказал Серго с неподражаемым грузинским акцентом. – Девушку привел красивую.
Чернов расхохотался:
        -Кари! Ты в своем репертуаре: с девушкой. Гамарджобат, генацвале, иди же скорей сюда!
        -Я только утром узнал, что ты приехал, - сказал Серго, подходя и ведя Ладу за руку.
Чернов оглядел Ладу и спросил:
        -Твоя новая калишвили ?
        -Нет, это не моя девушка, это - Лада, дочь Бориса Борисовича.
        -Бориса Борисовича? Гребенщикова?
        -Первушина. Балда ты, Муравей-Чиангвела!
        -А-а! Пардон меня. Мажорка, значит?
Лада улыбнулась и согласно кивнула.
        -Милости просим, - Чернов сделал приглашающий жест. – Стумарс пативисцема унда, кем бы он ни был.
Серго засмеялся и перевёл для Лады:
        -"Гостя надо уважать", - а потом добавил, уже обращаясь к радушному хозяину:
        -Кончай придуриваться, Муравей, переходи на русский.
        -Сам же начал!
Они пожали друг другу руки, словно завершая какой-то ритуал.
Комната была большая, с множеством смежных помещений (туда вели несколько открытых и закрытых дверей слева и справа). Народу в комнате находилось не так много, как ожидала увидеть Лада, но все разнородные и живописные. Хиппи, панки… Одна девушка обладала отчаянно-рыжим "ирокезом", две других – длинными волосами, перехваченными цветными шнурками-хайратниками. У стен стояли всяческие мелкие вещицы – музыкальные инструменты в чехлах, этюдники. На стенах висели картины в рамах и без. Мебель – немудреная, посередине комнаты – диван "углом" (Лада позабыла, как такие называются). Гадать тут нечего – все присутствующие с Арбата.   
Серго приветствовали по-свойски, тянули руки для пожатия, а девушки по очереди поцеловали в щеку. И все называли его "Кари".
        -Кари, а она водку пьет?
"Она" – это Лада.
        -Немного, - Серго переглянулся с ней. И сказал на ухо:
        -Не отказывайся, не вежливо.
А потом обратился уже к Чернову:
        -Не отравишь?
        -Обижаешь, - ответил тот. – Заводская. Я "палёнку" не держу.
        -Что означает "Кари"? – спросила Лада.
        -Ветер, - ответил Серго неохотно.
        -По-грузински, - добавил Чернов. – Он был невыносимо шустрым в детстве и дед прозвал его Ветром.
        -Я имел неосторожность рассказать им о своем детском прозвище, - пояснил Серго, указав на Чернова. - Они тут же решили, что я отнюдь не утратил резвости и детское прозвище по-прежнему актуально.
Девушки раскладывали на полу пасьянс. Обладательница рыжего ирокеза сказала Ладе:
        -Серго кокетничает. Согласись, что он и в самом деле очень подвижный и энергичный. Но мы считаем, что больше всего он похож на плюшевого медвежонка – такой же миленький. Здесь у него двойное прозвище: "Медвежонок Кари".
И снова увлеклась своим пасьянсом.

* * *
В раздолбанном магнитофоне пел Гребенщиков. Чернов предложил Ладе посидеть на том самом "угловом" диване, покрытом вполне приличным чехлом в мелкий розовый букетик. Диван стоял поперек комнаты, по диагонали - выглядело это очень оригинально.
        -А ты не похожа на мажорку, - сказал Чернов.
        -Это обнадеживает, спасибо, - ответила Лада.
        -Зато ты похожа на Веру Холодную.
        -Я знаю, - ей понравилось тут, и Чернов тоже нравился, он был невысок, курнос, с приятным голосом. – А ты сам вообще кто? Муравей?
        -Это ребята меня так прозвали, - заулыбался Чернов. – Я – маленький, худенький… А вообще-то я с Украины, из Харькова. Бард з рiдной Вкрайны.
        -Может, споешь что-нибудь?
        -Для вас, Вера (можно называть тебя Верой?), хоть спеть, хоть сплясать…
        -Муравей, ты смотри, не спои мне Ладу, - сказал Серго, неожиданно появляясь - он слегка, как видно, увлекся разговором с девушками, упустил из поля зрения Ладу. – На сегодняшний вечер я за нее отвечаю.
        -А еще я, - продолжал Чернов, - я на редкость работоспособный, как муравей. Они все, - он показал на собравшихся, - надо мной ржут, говорят, что я – маньяк и трудоголик.
Стол придвинули к дивану, расставили стулья, а девушки притащили с кухни кастрюлю вареной картошки. Компания дружно навалилась на эту кастрюлю и большущие красные помидоры, привезенные Черновым (он уверял, что вырастил их лично, в… теплице, но ему никто не поверил: какие могут быть теплицы на Украине?). Ладу впервые угощали в такой непринужденной атмосфере. Чернов очаровал ее совершенно, спев несколько песен собственного сочинения. Она настолько прониклась обаянием "Муравья", что дала ему свой телефон и пообещала переговорить с папиными друзьями – вдруг да найдется человек, который выведет его на свет Божий. Муравей действительно был удивительно артистичен и музыкален – клад да и только!
        -Какую музыку ты любишь, Вера? – спросил Чернов, когда публика, отбисировав ему, вернулась к водке и остывающей картошке.
        -Моцарта, Шуберта, Рахманинова…
        -А из современных?
        -Шнитке, - сказала Лада и засмеялась, поняв, какую музыку он имел в виду. – А из популярной, пожалуй, только  английскую группу "Queen".
        -Я слышал "Куин". Мне нравится, - гордо сказал Чернов. – У нас Бежин запросто споет "Киллер куин" один в один!
        -Врешь, - отозвался Серго.
        -Не вру, а преувеличиваю, - возразил Чернов.
        -Намек понял, - сказал Серго, - но петь не стану, я не в голосе сегодня.
        -Я знаю, у него есть голос – слышала на занятиях в училище. Однако, верхнего "ля" ему не взять, - сообщила Лада Чернову неизвестно зачем.
        -Меркьюри, кстати, тоже не возьмет верхнего "ля", - авторитетно заявил Чернов.
        -Фальцетом, скорее всего, возьмет, а Серго – нет, - тоном эксперта поправила его Лада, и все посмотрели сначала на нее, потом на Бежина. – Но это в музыке не главное, поверьте мне. Главное сердцем и душой чувствовать каждый звук. Если у Серго и есть что-то общее с Фредди Меркьюри, то это способность чувствовать музыку и петь сердцем. А Серго еще и играет на сцене сердцем – я говорила ему, что это опасно, играть сердцем, но он меня не слушает.
        -А я была на "Ромео и Джульетте" – заявила бритая с ирокезом. – Кари был потрясный Ромео. Я так ревела, когда он отравился!
        -Я там тоже была, - сказала одна из девушек в хайратниках. – До того самого момента, как Серго сыграл Ромео, мне казалось, что трагедия эта – самая неудачная у Шекспира.
        -Спасибо, Соня, - отозвался Серго, - от меня лично и от имени Шекспира.
Лада взяла у Чернова гитару и, безо всяких предисловий, запела одну из песен всё той же группы "Куин" - "Who want’s to live forever".
         
There’s no time for us,
There’s no place for us,
What is this thing that builds our dreams
Yet slips away from us…

Лада знала о чём поётся в этой песне - её очень тронул текст, перевод которого (на слух, из фильма о гастролях группы в Будапеште) сделала одноклассница, окончившая иняз, а потому исполнение вышло очень проникновенным.

Нет времени для нас, нет места для нас,
То, о чем мы мечтали еще слишком далеко…            
Кто хочет жить вечно, кто хочет жить вечно?..
Кто отваживается любить вечно, когда любовь должна умереть…
Кто ждет вечно, несмотря ни на что?

Ее слушали замерев и удивленно раскрыв глаза, а потом, понемногу, начали подпевать и допели песню уже все вместе.

Who waits forever anyway?

Лада взяла последний аккорд и сказала:
        -Никогда не умела играть на гитаре.
Ей захлопали, а девушки восторженно взвизгнули.
        -Где ты работаешь, если не секрет? – Чернова покорила красивая песня в Ладином исполнении, он восхищался. Восхищение можно было прочесть и в выражении его лица, и в уважительном тоне.
        -В детском саду.
        -Воспитательница?
        -Музыкальный работник.
        -А-а, - протянули девушки, - повезло детишкам.
        -Ты – достойная дочь своего отца, - резюмировал Чернов.
        -Да, я догадываюсь, - сказала Лада и улыбнулась задумчиво.
 
* * *
Оказалось, что в квартире все-таки есть, что воровать: тут имелся вполне приличный видеомагнитофон. Как объяснили собравшиеся, их компания вовсе не такая маленькая, как сегодня. Она больше раза в четыре и у одного паренька есть видеокамера. Вот так и получилось, что все вместе, сообща, начали снимать видеофильмы по собственному сценарию. Накопилась уже внушительная горка видеокассет (паренек с видеокамерой доставал их через своего брата, который как раз занимался продажей кассет: вполне легальный нынче бизнес, не то, что раньше). Собравшиеся загорелись устроить просмотр "избранных перлов", если, конечно, Лада не против. Лада убедила их, что она очень даже "за". Фильмы оказались остроумными, оригинальными и смешными...
Так как присутствующие предпочитали сидеть на полу, Лада осталась на диване одна. Сняла босоножки, поджала под себя ноги и решила, что жизнь прекрасна. Серго вновь появился как бы ниоткуда. Он легко перемахнул через спинку дивана и приземлился рядом с Ладой. В руке у него дымилась сигарета (или папироса – Лада плохо рассмотрела).
        -Ты же не куришь? – озадачилась Лада.
        -Не курю. Это не то, что ты думаешь.
        -Интересно, а что же это такое на самом деле?
        -Косяк, - сказал Серго. – Косяк с коноплей. Ужасно, правда?
Лада пожала плечами.
        -Ты пробовала когда-нибудь?
        -Это опасно…
        -Брось, Птица. Жить вообще вредно и опасно. В любую минуту на голову может упасть кирпич или обломок одной из ступеней ракеты, не догоревший в атмосфере. Эти твои волки – такой облом, знаешь…
        -Почему ты назвал меня Птицей?
        -Я назвал тебя птицей? – удивился Серго.
        -Да. Только что.
        -Странно. Я не заметил. Вырвалось непроизвольно. Ты всегда напоминала мне птицу. Такая же легкая, хрупкая.
        -Здесь всем дают прозвища?
        -Нет, далеко не всем. Иначе, у нас давно получилось бы сборище зверушек.
        -Это точно, - засмеялась Лада. – Но "Птица" мне нравится. Как будет "птица" по-грузински?
        -Чити.
        -Чити, - повторила она.
Лада взяла из пальцев Серго папиросу с коноплей и затянулась. Она бросила курить два года назад, когда со здоровьем стало хуже.
        -Чернов еще не домогался тебя?
        -Что-что? Чернов?
        -Он у нас Дон Жуан.
        -Не похож, - засмеялась Лада, с интересом наблюдая, как сдвигается в бок гостиная.
        -Тем он и опасен, что не похож. Ну, как? – Серго показал на "косяк".
        -Это лучше водки.
        -Каждая из них хороша и плоха по-своему, - назидательно поднял он палец.
Лада отдала ему папиросу.
        -Пожалуй, согласна, - сказала она и задумалась.
        -По-моему, ты хочешь спросить меня о Соне, - вдруг сказал Серго. - Спроси.
Ладу действительно очень заинтересовала Соня. У нее была аристократическая внешность - как у барышень на полотнах прошлого столетия. А еще – Ладе показалось, что Серго и Соню связывают какие-то отношения. Но спросить что-либо она не решилась бы…
        -Судя по всему, у Сони есть дворянские корни, - несмело начала Лада.
        -Есть. Прямая наследница какого-то древнего рода. Не говорит, правда, какого, считает, что это - лишнее, и не имеет к ней ни малейшего отношения. Учится на филфаке и - знаешь, кем работает? Натурщицей в Строгановском.
        -Она – твоя девушка?
        -Нет. Точнее – уже нет. Мы расстались зимой.
        -Почему?
        -Просто – расстались и всё. Я сказал ей про Катю, она ответила: "Тогда мы больше не будем встречаться".
        -Ничего себе! Ты – жестокий человек.
        -Здесь всё проще, Лада, я же предупреждал.
        -И всё равно - с девушками нельзя так.
        -Нельзя. Потому-то я стараюсь бывать на Арбате чаще.
        -Странный мир…
        -Здесь все остаются собой, и стараются не врать себе и другим. Гардина, когда я ее увидел в первый раз, на Арбате, тащила огромные сумки – предложил помочь. Пришли с этими сумками сюда. В гостиной сидят Соня и Ю. Соня делает Ю ирокез ножницами. Ножницами. Представляешь? Мы с девчонками весь вечер проговорили, и полночи. Мне тогда было очень плохо: девушка за другого вышла, а отец сказал, что я - эгоистичный молокосос, играющий во взрослую жизнь. Та девушка была моей учительницей. Биологию преподавала. Черт знает, как у нас всё вышло. Мне казалось, что я в нее влюблен. Мы три года встречались. А когда из армии вернулся - она от меня пряталась, трубку бросала. Я еще раньше всё понял, по ее письмам - нашелся кто-то. Всего два раза позвонил, хотел просто поговорить с ней, повидаться, быть может. Но она явилась к нам домой, устроила истерику, уверяла, что я ее преследую и угрожаю чем-то. Несла полный бред. У меня потом был жуткий разговор с отцом. Мама от меня отвернулась. Обидно было очень. Ладно бы - за дело пострадал. "Мы так терпеливо, так старательно прививали своему сыну чувство прекрасного, чувство долга, учили быть порядочным, поступать благородно, читали ему умные книжки о чести и достоинстве... а этот негодяй думает только о бабах!" - эти слова даже снились мне - отец произнёс их с такой ненавистью... Не знаю, как я не свихнулся. У меня всё болело, даже кожа, кончики пальцев. Выложил свои беды девчонкам здесь, на Арбате, в тот самый вечер - вот взял и выложил. Никогда ничего подобного не делал, не умею плакаться в жилетку. Гардина чаем напоила, как маленького по голове погладила - и мне сразу легче стало. Засобирался домой – уже часа три ночи было. Соня подошла и просто сказала: "Я хочу быть с тобой – так долго, как ты сам того захочешь". Вот так всё и вышло. По-твоему это странно?
        -Немного... Никогда не задумывалась о твоей прежней жизни, - сказала Лада. - Мне казалось, что ты совсем еще мальчик, а оказалось – нет.
        -А я рад, что у меня есть жизненный опыт, - ответил Серго. – Он невелик, но он есть. Не желаю быть пустышкой, подобно Ромке Гулиеву.
        -При чем тут Ромка? – Ладу немного покоробило от этого имени. Неужто Гулиев и эта квартира настолько взаимоисключающи?.. Хотя верно, Рома вряд ли когда-нибудь окажется в компании, подобной этой. Она и сама-то до сих пор не могла до конца поверить, что ее занесло в этот поразительный дом!
        -Просто к слову пришлось, - Серго сделал невозмутимое лицо. – Он тебе действительно нравится?
        -Я не могу сказать "он плохой", но, в то же время, не могу сказать и "он хороший". Он какой-то...
        -Обтекаемый.
        -Да-да, наверно это самое подходящее определение.
        -Он за тобой ухаживает?
        -Всего-то несколько раз подарил цветы и поцеловал руку. Мне казалось, никто ничего не замечает…
        -Никто ничего не замечает. Если бы он сегодня сам не похвастался мне, что ты пригласила его на кофе в выходные, я бы так и жил в неведении. Слишком сложно себе это представить – ты и какой-то Гобелен.
        -Он… похвастался?
        -Да. После этого разговора мне захотелось немедленно пойти, помыть руки. Я удивился, что ты вообще принимаешь его ухаживания.
        -Тебе слишком мало лет, ты не понимаешь всего, Сережа.
        -Пусть я ни черта не понимаю, но ведь нельзя же с кем попало-то!
        -Ничего не стоит очернить человека за глаза.
        -При необходимости я что угодно выскажу ему лично, можешь не сомневаться. Моя цель - убедить тебя не делать глупостей. Подумай сама, что за интерес мне на него наговаривать? Мне от тебя ничего не нужно, и я не убираю с дороги соперников. Наоборот, я, пожалуй, был бы очень рад за тебя, отыщи ты в Ромкином лице подходящего человека... Лада, я могу познакомить тебя с каким-нибудь хорошим парнем – только скажи. У нас тут полно нормальных ребят, которые тебе обязательно понравятся. Хочешь с высшим образованием – будет тебе с высшим, с двумя, с тремя высшими – есть и такие. Впрочем, тебе решать - это твоя жизнь и голова на плечах у тебя тоже имеется, не глупее моей.
Лада подняла глаза, вгляделась. Серго сидел, немного съехав вниз так, что под головой у него оказался угол диванной спинки. Смотрел он в телевизор, демонстрировавший видеоперлы "Чернов и Ко". Безупречная линия профиля, девчоночьи ресницы, спутанные волосы… Она поразилась одухотворенностью этого облика, словно сама жизнь нашла в нем свое пристанище. Серго был настолько светел, что так и тянуло пасть ниц. Лада поняла: ему известно всё. Бог знает, откуда он узнал! Ей не хватило духу спросить об этом напрямик, а у Серго не хватило наглости сказать ей: "Лада, ты не птица, а великовозрастная дура! Только такая (ворона), как ты, могла купиться на грубую лесть и бездарную игру в искренность". Он не сказал этого, а она не спросила.
        -Я тебя обидел? – вопрос прозвучал неожиданно.
Как ни странно, ничего из того, что сказал Серго, ее не задело. Точнее, задело, очень задело, но совсем не обидело. Речь шла о вещах, о которых говорить не принято, потому что они – твое сокровенное, куда не разрешается совать свой (даже если он такой красивый) нос не только двадцатилетним мальчишкам, но и вообще никому. Признаться, услышав что-то в этом духе от кого-либо, Лада не просто обиделась бы, она вознегодовала! Но Серго был словно брат, который действительно неравнодушен к ее судьбе и искренне не желает ей ни несчастий, ни позора, ни горьких разочарований. Она это чувствовала, и сердце тепло сжималось от благодарности и нежности. За какое-то мгновение перед глазами Лады мелькнули прошедшие месяцы, и она взглянула на них уже под другим углом. Серго не сказал ей и половины того, что знал, но истина раскрылась моментально, стоило только, как следует разобраться, сопоставить его слова с собственными подозрениями, которых раньше не желала замечать. Ее пытались обмануть. Грубо и пошло. Как можно быть такой легковерной?!
        -Ты считал меня взрослой тетенькой, а я оказалась глупее девчонок с вашего курса.
Серго повернул голову и, дружелюбно улыбнувшись, сказал:
        -Знаешь, похоже, нам с тобой одинаково лет.
        -Похоже, да.
        -И, похоже, хорошо бы взять над тобой шефство, охранять от плохих людей… - он замолчал, словно пораженный какой-то мыслью.
        -Что? – обеспокоилась Лада.
        -Ничего. Я вдруг вспомнил Экзюпери, розу под стеклянным колпаком… Бред конопляный…
        -Может быть и не бред. В детстве я мечтала о старшем брате. С тобой я не ощущаю возраста. Что если моя мечта сбылась?
        -Ты говоришь о возрасте, как старенькая–престаренькая бабушка.
        -Должно быть тебе, в твои двадцать один, я именно бабушкой и кажусь.
        -Ничего подобного, - возразил Серго. – Ты – дама бальзаковского возраста. Это, между прочим, лучшие годы в жизни женщины.
Лада засмеялась:
        -Ты действительно жутко милый. Медвежонок… Мне нужно идти. Родители будут волноваться, несмотря на то, что я – дама бальзаковского возраста: уже почти одиннадцать.
        -Я тебя провожу.
        -Серго, мне необходимо побыть одной, - она сделала паузу и посмотрела ему в глаза. – Понимаешь?
        -Понимаю, - ответил он и медленно сел обратно.
Секунду поколебавшись, Лада наклонилась, поцеловала его в щеку, а потом торопливо попрощалась с обществом, поблагодарила за компанию, пообещала заходить и ушла.

* * *
Дома Лада первым делом взяла с полки "Маленького Принца". Открыла безошибочно нужную страницу. Строчки она знала почти наизусть, с детства.
Маленький Принц так боялся, что какой-нибудь барашек съест его любимую розу, "вдруг, в одно прекрасное утро возьмет и съест… и даже не будет знать, что он натворил". Рома Гулиев, его шевелюра из кольца в кольцо. Барашек… Лада вздохнула. Она понятия не имела, как относится к ней Серго, что он думает о ней. Но, раз уж он, узнав что-то или почувствовав, сразу предпринял попытку вытащить Ладу из неприятной, чреватой Бог знает чем ситуации, то, стало быть, он… Что "стало быть", она не знала. Даже и предполагать что-либо боялась. "Если любишь цветок – единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд – этого довольно: смотришь на небо и говоришь себе: "Где-то там живет мой цветок". Она улыбнулась. Лада лежала на кровати в своей комнате и смотрела в звездное небо. В ее душе вновь наступило равновесие. Она только сейчас поняла, насколько тяготила история с Ромой. Всё хорошо, что хорошо кончается. Нужно срочно дать Гулиеву от ворот поворот. Завтра же! Что это было с ней? Отчаяние? В очередной раз нафантазировала себе романтическую историю о том, как юный красавец (Рома Гулиев) влюбился в нее? Да, верно, работа в театральном, где неповторимый дух молодости, свободы и романтики витает в старых стенах, заражая всех подряд (оттого и люди там необычные, наверное) многое поменяло в Ладе и ее жизни. Теперь ей невыносимо стыдно за свою глупость, за то, что поддалась Ромке. Перед папой стыдно. Он считает ее мудрой, взрослой, а она занимается чепухой, думает непонятно о чем!
С самого раннего детства, как только стало известно, что Лада неизлечимо больна, ей все стало не желательно: школьные вечера, прогулки с мальчиками, занятия спортом, нарушения режима… Подружки гуляли с друзьями, ходили в походы и на танцы, а она учила уроки, гаммы и ложилась спать строго по часам. Но, несмотря на предосторожности, ни с того ни с сего, накатывала слабость, повышалась температура, шла носом кровь… Приговор врачей беспощаден: лимфолейкоз. А подружки считали, что Лада – зануда и зубрила. В детстве, минимум дважды в год, она лежала в больнице. Ей кололи стероидные гормоны, антибиотики, переливали кровь. Она переболела всеми инфекционными болезнями, а позже появились боли в костях, обмороки. Главной мечтой ее папы было навсегда вылечить дочь, чтобы не видела она больше врачей и лекарств. Он копил деньги на операцию за границей. Иногда Ладе казалось, что папа живет и работает только для того, чтобы накопить денег для лечения, принимая каждый новый день, прожитый ею, как подарок. Много лет назад один добрый доктор сообщил родителям, что их дочка не проживет и трех лет, слишком слабенькая. Пожалуй, только родительской любви и заботе Лада обязана тем, что предсказания "доброго доктора" не сбылись. Вот потому-то ей и было стыдно сейчас.

* * *
Она пришла в училище с тяжелой головной болью. Спала конечно же плохо, во сне видела сплошные кошмары, просыпалась, читала "Отче наш" (по рецепту Дуси "от ночных кошмаров"), но это мало помогало. От детского сада на сегодня удалось отмазаться (пожаловалась на плохое самочувствие и ей дали день без содержания), но в училище пошла. По дороге сочиняла речь для Ромки и столкнулась с ним у порога центрального входа. "Выглядите, Лада Борисовна, на миллион долларов мелкими купюрами!". Норовил поцеловать (завтра суббота!). В планы Лады пока не входило произнесение сочиненной в дороге речи – сначала необходимо настроиться, принять таблетку от головной боли, а уж потом выдавать тезисы "нагора".
Таблеток Лада не нашла. До трех часов шли занятия второго курса и она, как могла, собралась с силами. Второй курс был сплошь девчачий, исключительно характерные актрисы, забавные десять девчонок. Ладе они так нравились, что на время позабылась головная боль.
Боль вернулась в перерыве между занятиями, когда репетиционный класс опустел после второго курса, но еще не заполнился первым. Возвратившись, боль навалилась с новой силой. Первым заявился Ромка, преподнес чайную розу. Лада к ней не притронулась. Цветок так и остался лежать на крышке рояля. Говорят, розы пахнут перед дождем. Запах был почти удушающий… Серго всё время отводил глаза. Лада чувствовала, что он поглядывает на нее тайком, но стоило попытаться перехватить его взгляд – отворачивался. Она окликнула его, на удачу, когда занятия закончились, и все стали расходиться. Окликнула, но была уверена, что он "не расслышит". Ей казалось, что Серго либо стыдится вчерашнего вечера (слишком много было сказано), либо сердится из-за Ромки. Ошиблась. Услышал. Подошел.
        -Ужасно выглядишь, Птица, - сказал Серго и облокотился о закрытую крышку рояля. Он рассматривал розу. – Тебе не на пользу пошло вчерашнее одиночество. Лучше бы я тебя проводил. Ты не больна?
Лада благодарно улыбнулась:
        -Мне немного нездоровится.
        -Так немного, что ты вот-вот рухнешь, по-моему. Я отвратительно себя вел вчера, нагородил тебе чего-то… Лада, нельзя же, в самом деле, любую бредятину принимать так близко к сердцу!
        -Мне твои слова бредятиной не показались.
        -И ты совсем на меня не сердишься?
        -Нет конечно.
Роза лежала там же (к счастью, Ромка не стал подходить – он одарил Серго уничтожающим взглядом и убрался восвояси), она слегка завяла, бутон свесился с крышки рояля вниз. Это совсем не та роза, о которой писал Экзюпери. От этой веет холодом. Лада поёжилась.
        -Как у тебя дела с Ромкой? – спросил Серго.
        -Я пошлю его по всем чертям.
        -Умница. Я не сомневался, что ты придешь к правильному решению.
        -Увидела его сегодня, вслушалась в то, что он говорит… Сплошная ложь. Ты подошел и сразу спросил, почему я плохо выгляжу, не больна ли, а он мне столько славословий навалил! Я почти поверила, хотя видела себя в зеркало и знаю, что выгляжу далеко не лучшим образом. Он умеет влезть в доверие…
        -Ромку вечно переклинивает на том, что женщины любят ушами.
        -А ты считаешь, что мы не ушами любим?
        -Вопрос в том, что вы хотите услышать. С одной достаточно грубой лести и пошлого анекдота, а другую то же самое заставит только задуматься.
Лада невольно потянулась рукой к виску: боль становилась невыносимой. Серго остановил ее:
        -Погоди. Не трогай.
Он обернулся, проверяя, все ли ушли, и мягко приложил ко лбу Лады свою ладонь. Лада содрогнулась от прикосновения: ладонь показалась раскаленной. Минута прошла, две, полчаса или час – никто не знает. Первым вернулся слух. Звон и гул в ушах затихли, упала с глаз призрачная пелена, делавшая мир вокруг зыбким и нереальным. Боль скрутилась в тонкую, светящуюся неоном ленту и выскользнула вон. Лада очнулась, словно от долгого забытья, и схватилась за клавиатуру, чтобы не упасть и не наставить синяков. Рояль откликнулся до-минором.
Оказалось, что Серго уже убрал свою руку – это вслед за ней выскользнула неоновая лента.
        -Что это такое было? – Лада хлопала ресницами.
        -Когда? – спросил он с улыбкой.
        -Ты снял мне дикую головную боль простым наложением рук. Ты экстрасенс?
        -Не знаю. Иногда у меня случаются моменты, когда я понимаю, что могу исправить ту или иную ситуацию. Вот и всё.
        -И часто они у тебя случаются, эти моменты?
        -Очень редко. Два-три раза за двадцать один год.
Серго показал ей сжатые в кулак пальцы:
        -Куда мы спровадим твою мигрень?
Лада ткнула в ненавистную розу:
        -Вот сюда.
        -Тебе не жалко цветка?
        -Этого – нет.
        -Ну хорошо, - он подержал в руке увядший бутон и положил обратно. Роза не изменилась. - Выброси ее куда-нибудь, лучше в воду. Только не отрывай от нее ничего.
        -Ты – колдун! – Лада перебегала глазами с розы на Серго и обратно. – Ты настоящий колдун! Я теперь стану тебя бояться.
Он засмеялся:
        -Даже если я – колдун, тебе меня бояться нечего.
Серго встряхнул рукой, словно что-то на ладони его беспокоило.
        -Руку покажи? – попросила Лада.
        -Зачем?
        -Покажи!
Он показал. Ничего особенного, ладонь, как ладонь.
        -Что ты чувствуешь? Ведь что-то ты чувствуешь? – спросила Лада.
        -Пальцы онемели, как от холода.
Она потрогала его руку. Пальцы отнюдь не были холодными, они, пожалуй, были чересчур горячими.
        -Это пройдет сейчас. Так бывает.
        -А другая рука? – не унималась Лада.
        -И другая так же. Но обе руки для тебя – слишком.
Лада покачала головой:
        -А ты знаешь, что происходит, когда руки вдруг мерзнут? Энергия уходит. Твоя энергия. Тебе нужно научиться удерживать ее, она еще пригодится. Необходимо как бы замыкать систему, так делают йоги. У папы, кажется, был какой-то приятель, занимающийся йогой. Я постараюсь выяснить, что нужно делать для сохранения энергии.
        -Договорились, - согласился Серго, но было видно, что йогой он заниматься не собирается.
        -Я догадывалась, что у тебя колоссальная энергетика. Ко всему, эта энергетика – положительная. Потому-то к тебе все так тянутся, особенно девушки. Ты, чего доброго, сможешь повелевать толпой мановением руки. Не ходи в политику, Кари.
        -Это почему? – засмеялся он и несколько раз сжал пальцы в кулаки, словно музыкант, разминающий руки перед концертом.
        -Потому, что хороших людей и без того слишком мало.
        -Значит, по-твоему, все политики – подлецы?
        -Нельзя пройти по грязи, не запачкавшись.
        -Я подумаю об этой проблеме на досуге, - Серго безмятежно улыбался – политика совершенно его не интересовала. – Ты извини, - он посмотрел на часы, - мне бежать нужно. В семь у нас сегодня "Ленком", Борис Борисович выбил билеты для всего курса.
        -Я знаю, да. Серго, а можно мне еще раз зайти в тот дом, где мы с тобой вчера курили какую-то дрянь?
        -Конечно можно, - засмеялся он. – Только с "дрянью", Птица, нужно завязывать.
        -Кто бы говорил! – улыбнулась Лада.
        -Это – единичный случай, клянусь, - сказал Серго и прибавил, серьезней:
        -Приходи в любое время.
        -Спасибо. Обязательно приду.
               
11
Она потеряла сознание во дворе своего дома. Мир вновь стал далеким и зыбким, как поверхность пруда, в который бросили камень. Лада пошатнулась, потеряв ориентацию в пространстве, и упала, сильно разбив колени. По счастью, головой не ударилась. Точнее, ударилась, но не сильно. Ей повезло: упала на бок, на газон с травой, иначе…
Словом, Лада пришла в себя в больнице. Она помнила только то, что шла домой с работы, был вечер, среда… Но вот почему у нее перебинтованы колени и почему сегодня не среда, а четверг – пойди, догадайся! Больше всего в тот момент испугала мысль о том, что ей никогда уже не выйти отсюда и до конца жизни вокруг будут только капельницы, шприцы, аппараты для переливания крови и бледные тени, двигающиеся вдоль стен по коридорам. Живые тени с болезненными синяками под глазами.
Доктор Пивоваров сказал ей на утреннем обходе:
        -Ты молодец, Лада, сопротивляешься. Это очень важно – сопротивляться. Но сопротивляться - не значит махнуть рукой на болезнь. К сожалению, просто взять и отмахнуться не получится, она всегда настигнет и накажет за легкомыслие. Если помнишь, мы обговаривали с тобой сроки, когда ты должна будешь лечь в стационар. Срок миновал две недели назад. Выполни ты мое предписание – кризиса не случилось бы.
И снова Лада глотала бесконечные таблетки, от которых устойчиво тошнило и связывало слабостью, по несколько часов лежала под капельницей… Результаты анализов оставляли желать лучшего. Их держали в тайне, но догадаться не составляло труда. За двадцать два года болезни Лада научилась читать по глазам врачей, вытягивать подтекст и завершать недосказанное. Она знала доктора Пивоварова уже давно, и он был с ней откровенен настолько, насколько может быть откровенен с пациентом врач. Доктор понимал, что Лада перечитала гору специальной литературы, и обманывать ее не имеет смысла, но главного он не говорил. Постепенно у Лады сложилось впечатление, что ее нарочно успокаивают, мол, всё у тебя как всегда, как обычно, случился лишь малюсенький кризис, который легко поправить. Возможно, совсем недавно так оно и было, но не теперь. А тут еще мама однажды проговорилась, что папа вновь начал собирать деньги на операцию (он, на некоторое время, "заморозил" свои сбережения, так как ремиссия длилась уже лет пять – все надеялись, что больших ухудшений не будет еще долго…). Раз так – значит, дела совсем плохи. Лада никого не винила – волнения последних месяцев и уж, тем более, вечер на Арбате (если она и выпила водки, то не больше наперстка!) никоим образом не могли повлиять на обострение болезни. Единственное, чего не следовало делать, так это забывать о "времени Ч". Она повела себя легкомысленно, вот и поплатилась.
Догадки оказались слишком жестокими. Некоторое время Ладой владела полная апатия. Не хотелось даже зубы чистить – зачем, если все равно скоро умирать?! Да, недооценила она свою давнюю подругу, лейкемию, слишком оптимистично смотрела в будущее, строила планы, решилась покончить со старой жизнью с помощью Ромы… Она оказалась не готова к тому, что ее век может закончиться, к примеру, завтра. Не готова.
Пока Лада привыкала к своему новому положению, положению смертницы, прошло довольно много времени. Она использовала все методы, уговаривала себя не поддаваться панике точно так же, как успокаивают ребенка, впервые постигшего истину, что он когда-нибудь умрет. В конце концов, если уж говорить прямо, ничего не скрывая, то любой день на этой планете может оказаться последним для кого угодно. По статистике, умереть от удара молнии можно гораздо чаще, чем от рядового несчастного случая. А пресловутые метеориты, встречи с которыми регулярно предсказываются? Лада перестала спать ночами. Лежала и думала о тех людях, что занимали это место до нее. Как одержимая, она размышляла и размышляла об их судьбах без конца. Реальностью казалось только то, что происходило в больнице, а всё остальное отдалилось, исчезло… Каждодневно ниоткуда приходили родители, Дуся. Приходили и уходили. В никуда. "Какая бывает трава ночью, когда на нее не смотришь?.. Травы тогда просто нет… Только когда взглянешь, она тут, как тут. Иной раз, если очень быстро обернешься, можно это уловить… Предметы – точно слуги, которые ушли на танцы. Всё дело в том, чтобы обернуться очень быстро и тогда успеешь увидеть, что их нет… Иначе они уже окажутся на месте и прикинутся, будто никуда не исчезали…". Лада запоем читала Ремарка, с утра до позднего вечера, а то и по ночам, в холле. Отключалась от действительности абсолютно. Выглядывала ночью в окно и видела там огоньки, силуэты деревьев… Ромка рассказал Серго о том, что она сдалась его настойчивости и пригласила "на кофе"… Вот стыд-то, позор! Но, несмотря на стыд, в груди теплело от одного этого имени: "Серго". Уже целый месяц прошел с тех пор, как они в последний раз виделись на занятиях в училище. А интересно, когда ему исполнится столько же, сколько сейчас ей, сохранится ли этот блеск в глазах, эта светлая улыбка? Жаль, но Ладе, видно, не суждено взглянуть на него через тринадцать лет. Пожалуй, вот то единственное, о чем она по-настоящему жалела.
               
* * *
Больничный коридор был тих и полутемен. На посту дремала медсестра, а в ординаторской, через приоткрытую дверь, была видна зеленая лампа. Сегодня дежурил доктор Пивоваров. Лада постучала. "Да?" - откликнулись из-за двери.
        -Можно, Алексей Алексеевич? – заглянула Лада.
        -Лада? – удивился доктор. – Можно, конечно.
Он захлопнул и отложил в сторону какую-то папку.
        -Напрасно ты не спишь по ночам, - Пивоваров покачал головой. – Тебе это вредно. Присаживайся.
        -Мне здесь вообще не спится, - пожаловалась Лада.
Впервые она встретилась с доктором в феврале 1967-го (Серго тогда еще не было на свете). Она внезапно почувствовала себя плохо и ее положили в гематологическое отделение для детального осмотра. Лечащим врачом назначили совсем молодого Алексея Алексеевича Пивоварова. Лада улыбнулась, вспомнив этот год. В марте ей исполнилось тринадцать, а ее подруга влюбилась в учителя математики и страдала ("Он такой старый! Ему уже двадцать пять!"). И тогда же, на школьном вечере, Лада впервые танцевала с мальчиком…
        -Я выпишу тебе подходящее снотворное, - пообещал Пивоваров, возвращая Ладу из воспоминаний в полутемный кабинет с зеленой лампой.
        -Да, - согласилась Лада, - пожалуйста, выпишите мне что-нибудь, не то я скоро начну сходить с ума… Вы так мало мне говорите, Алексей Алексеевич… Мои дела совсем плохи?
        -Сейчас уже лучше.
        -В самом деле?
        -Я смотрел результаты последней биопсии. Они меня обнадежили.
Лада вздохнула и, помолчав, сказала:
        -Я так устала ждать… Почти забыла О НЕЙ за последний год, но ОНА пришла, как вор, без стука. Пришла и нудит возле уха: "Ты умираешь. Умираешь. У тебя белая кровь. Совершенно белая. Человек не живет с белой кровью". Я живу, словно… словно птица. Мои перелеты через океан – это попытки жить, как все, работать, как все… влюбляться… А два материка, которые океан разделяет – мой дом и эта больница. Но, в отличие от птиц, я не вывожу потомства. У меня были возможности завести ребенка, но я шарахалась от них в паническом ужасе потому, что боялась, как бы он не появился на свет с лейкемией. Согласитесь, передавать по наследству свою беду – преступление. Да и не могу я допустить, чтобы он остался один, когда его мать умрет.
        -Но у него был бы еще и отец, - напомнил доктор мягко.
        -Вряд ли, Алексей Алексеевич, его отцу, кем бы он ни был, нужен был бы мой ребенок. На порядочных людей мне, обычно, не везет. Не знаю, возможно, я сама виновата, возможно, вела себя как-то не так, что-то не то говорила… Очевидно, Бог был против. Я предпочла подчиниться. Вы считаете, я не права?
        -Я не советчик тебе, Лада, но я убежден, что со своим умом, чувством прекрасного и необычайной одаренностью, ты могла бы быть одной из лучших на свете мам.
Лада улыбнулась:
        -Необычайная одаренность? У меня? Из меня не вышло ни композитора, ни пианистки…
        -Ты писала чудесные музыкальные пьески к детским сказкам.
        -Вы еще помните?
        -Я каждую из них помню. Могу даже мелодию напеть из "Красной Шапочки".
        -Как трогательно, - вздохнула Лада. – Алексей Алексеевич, а вы не могли бы спрогнозировать, сколько я еще проживу?
        -Этого никто не знает. Твое состояние слишком нестабильно.
        -Примерно такого ответа я и ожидала… Алексей Алексеевич, если можно, дайте мне пожалуйста таблетку снотворного прямо сейчас. На часах только два часа ночи, а если я не усну, то, боюсь, сбегу через окно и пойду либо топиться на реку, либо торговать телом, хоть это и глупо. У меня странная решимость что-то сделать и мне ее, похоже, не преодолеть…
               
12
В дверь позвонили. Сначала Серго подумал, что это ему приснилось, но звонок повторился. Лёжа он стал прикидывать: кто бы это мог быть? Лофицкая вернулась? С чего бы, в таком случае, ей звонить в дверь собственной квартиры? Забыла ключи? Это вряд ли, Лидочка очень редко что-либо забывает. Стало быть… Стало быть, что? Голова нещадно болела: вчера вечером он сдуру согласился отведать Лидочкиного "фирменного" коктейля, куда она обычно намешивает черт-те что. Не исключено, что в рецепт этого коктейля входят и портвейн, и водка, и чего-нибудь еще. Они отмечали день рождения Лидочкиной бабушки (трепетно любимой) и, по этому поводу, весьма ощутимо нарезались. Более-менее отчетливо Серго помнил только то, что весь вечер Лидочка твердила, как попугай: "Если бы ты, Маленький, был знаком с моей бабушкой, то непременно полюбил бы старушку столь же трепетно, как я". Да, еще, кажется, в памяти зафиксировался момент ухода Лидочки на репетицию, но как давно это было – абсолютно не ясно.
Серго сделал над собой усилие и сел. В голове гудели колокола. "Ма-алиновый звон на за-аре! Скажи моей милой зе-емле, что я"… Он огляделся. В комнате царствовал бардак. "В нее с детства влюблен, как в этот мали-иновый звон!". Его джинсы валялись под креслом. Кроме джинсов – ничего из одежды.
        -Нет вещи пошлее, мой друг, чем штаны на голую задницу, - недовольно проворчал Серго, натягивая джинсы и озираясь.
По всей вероятности, звонивший в дверь знал, что кто-то есть дома. Неизвестный так же отличался большим терпением, потому как звонок время от времени повторялся, но не нервный, а спокойный и интеллигентный. Недолго думая, Серго выхватил из стенного шкафа с Лидочкиной одеждой какую-то футболку, с трудом натянул (Лофицкая была сорок четвертого размера, а Серго сорок восьмого – странно, что футболка не разлезлась тут же по швам) и пошел открывать. Босиком. Между футболкой и ремнем маячило сантиметров пять голого тела. Он добрался до двери, держась за стены (ему и в голову не пришло, что "назойливый звонарь", возможно, один из респектабельных дружков Лидочки, который решил набить морду незадачливому сопернику).
На лестничной клетке стояла посторонняя девушка в цветастом платье (не в смысле цветочков, а в смысле разноцветия: на кремовом фоне пестрели яркие пятна, красные, зеленые, желтые, похожие на картины абстракционистов - хит нынешнего сезона!) и с полиэтиленовым пакетом. Девушка с интересом смотрела карими глазами, темные волосы стянуты на затылке белой приколкой под названием "банан", а платье короткое, едва прикрывающее колени…
        -Добрый день, - произнесла девушка весело. – Крепко спите.
        -Ты кто? – полусонно спросил Серго, приложив щеку к дверному косяку, как к подушке.
        -Домработница, - все так же весело сказала девушка.
        -Ну да? – не поверил он.
        -Лидия Викторовна велела выходить на работу с понедельника. Сегодня – понедельник. Час назад я говорила с ней по телефону, она сказала, что звонить в дверь нужно до последнего. Вот я и звонила.
        -Чем докажешь, что не обманываешь?
        -Тебя зовут Серго, - торжественно объявила девушка. - Ты - новое увлечение примы "Качаловского". Тебя все так и называют "Её Новое Увлечение".
        -А тебя как зовут? - Серго совсем не обиделся, он прекрасно знал, как его называют в Лидочкином театре.
        -Марина. Я собиралась утром прийти, но Лидия Викторовна просила подождать: у тебя была трудная ночь, она сказала.
Серго пожал протянутую ему маленькую руку и заметил на ней обручальное кольцо.
        -А я думал, что тебе лет шестнадцать. Ты на мою сестру чем-то похожа, - он сделал приглашающий жест. - Проходи.
Марина вошла, сняла босоножки, вытащила из пакета тапочки, надела.
        -Извини за любопытство, чем ты будешь тут заниматься? – Серго только что закрыл за ней входную дверь. Он стоял и рассматривал ноги неожиданной гостьи.
        -Сегодня – только уборкой. С завтрашнего дня буду еще и готовить… Ты покажешь мне квартиру?
Она обернулась на него и рассмеялась:
        -Это что, мода такая?
        -Какая? – не понял Серго и только сейчас додумался взглянуть на футболку. Она оказалась розовой, в горошек. Со стороны, должно быть, он выглядел полным идиотом.
        -Рубашку свою никак не могу найти, - пробормотал Серго смущенно.
        -А-а, - понимающе протянула Марина, пряча улыбку. – Так ты покажешь мне квартиру?
Он показал ей, по очереди, ванную, туалет, кухню, две комнаты, а дверь спальни, наоборот, прикрыл плотнее:
        -Там я сам наведу порядок.
Марина согласилась и достала из пакета фартук. Вместе они отыскали веник и пылесос (половую тряпку она тоже принесла с собой, чем заслужила от Серго сравнение с Мери Поппинс).
        -Переоденься, - посоветовала Серго запасливая домработница. – Тебе не идет. Ты Бог знает на кого похож в этой майке.
Легко сказать "переоденься"! Он поплелся в спальню и продолжил поиски, параллельно пытаясь "навести порядок". Порядок получался относительным, но нашлись носки и рубашка (благо, рубашка была джинсовой и утюжить ее не требовалось), чего не скажешь о нижнем белье. Возле кровати стояла почти пустая бутылка белого вина, но смотреть на вино Серго не мог, хотя и догадывался, что только оно спасет от головной боли. Кое-как справляясь с туманом перед глазами, он закинул кровать покрывалом, поправил ковер на полу и повернулся к ночному столику, собираясь отнести на кухню стоящие на нем бокалы, но наткнулся взглядом на хрустальную пепельницу. Вперемешку с Лидочкиными окурками в ней лежали три использованных презерватива и верхний из них (совершенно отчетливо это видно) порван. Серго сел на кровать. Мозги отказывались повиноваться. Лидочка, как подлинная патриотка, голосовала всегда за отечественную продукцию. Но отечественная резина, как правило, имеет обыкновение рваться, тем более, если твой кавказский темперамент выходит за рамки дозволенного совковым производителем.
        -Тьфу ты! – воскликнул Серго, постигнув, наконец, суть увиденного в пепельнице. – Тысячу раз уже говорил этой легкомысленной особе, чтобы проявляла свой проклятый патриотизм как-нибудь иначе!
        -Что? – переспросила Марина из соседней комнаты.
        -Это я про себя, - крикнул он.
        -А, - поняла Марина и включила пылесос.

* * *
Когда она закончила пылесосить, Серго уже хозяйничал в кухне. Первым делом он принялся за варку кофе.
        -Марина! – позвал Серго. – Бросай там всё и иди сюда. У Ляли вчера был праздник и, по этому поводу, холодильник буквально разламывается. Я сегодня еще не завтракал, к тому же, мне тут скучно одному.
        -Ты шутишь, что не завтракал? – Марина появилась на пороге кухни. – Четвертый час дня! Ты в самом деле спал?
        -Конечно, спал. У меня каникулы, а с работы я пока уволился, на пару месяцев. Сколько можно вкалывать?
        -Ты где работаешь?
        -В мебельном магазине, грузчиком.
        -А учишься?
        -В театральном.
        -Я так и подумала. Мой муж тоже закончил театральный два года назад.
        -И где он теперь?
        -Работает в "Качаловском". Денис Сальников.
        -Не знаю такого. Я там мало кого знаю.
        -Послушай, - Марину осенило, - это же ты – новый Лариосик из "Дней Турбиных"?
        -Я.
        -Я немного иначе тебя представляла. Из зрительного зала ты кажешься худющим и нескладным. К тому же, совсем другой голос у Лариосика, примерно на пол-октавы выше и лицо… Не обижайся, но в тех очках ты чем-то напоминаешь Шурика из "Кавказской пленницы".
        -"Не обижайся"? – удивился Серго. – Да это комплимент! – и повторил ворчливо:
        -Не обижайся…
        -Я на всякий случай сказала. Актеры – люди обидчивые и мнительные.
        -Я не комплексую.
        -Это хорошо, - улыбнулась Марина.
Она наотрез отказалась от кофе и изобилия из холодильника, так как "домработницам не положено".
        -Да брось ты, я никому не скажу, - пообещал Серго, но Марина была непреклонна.
После долгих уговоров она согласилась на… молоко.
        -Я стараюсь не пить кофе, - объяснила она. – У меня маленький ребенок и я сцеживаю молоко. До сих пор.
        -Маленький – это какой? – Серго был сражен.
        -Почти полгодика.
        -А как это "сцеживаешь"?
        -Ну, она у меня болела сначала, лежала в больнице. Там ее приучили к соске, - продолжала объяснять Марина. – Теперь она не берет грудь.
Посмотрев на Серго, она засмеялась:
        -Ты так внимательно слушаешь!
        -Материнство – непостижимая для меня вещь. Значит, ты "сцеживаешь" свое молоко, чтобы кормить дочку?
        -Да. Варю кашки.
        -Фантастика! – покачал головой Серго. – А на кого она похожа?
        -Говорят, на папу.
        -Жаль.
        -Почему жаль?
        -Да потому, что девчонки должны быть похожи на маму.
        -Почему? – засмеялась Марина.
        -Чтобы быть красивыми, глупая!
Марина продолжала смеяться:
        -С тобой не соскучишься! Мне кажется, будто мы с тобой знакомы очень давно. Вообще-то я тяжело схожусь с людьми.
        -Зато я – легко. Тебе сколько лет?
        -Двадцать один.
        -Мне тоже.
        -Серьезно?
        -Абсолютно. А почему ты пошла в домработницы?
        -Нужно денег подкопить. Мужу одному тяжело: зарплата у актера сам знаешь какая. Он у меня на трех работах, помимо театра… Кстати, мой Сальников однажды обмолвился, что ты непременно прославишься, поскольку не каждому дано вытянуть такую сложную роль как Лариосик, за месяц! Тебе кто-нибудь помогал?
        -Конечно. Иван Андреевич руководил, Блюм давал советы, Сева поддерживал, Ляля, конечно, тоже не стояла в стороне, а Первушин всех их контролировал. Я знал, что от меня требуется, и старался соответствовать. В меру сил.
        -Никогда бы не подумала, что буду сидеть с тобой за одним столом. Ты теперь здесь живешь?
        -Я живу в общежитии. Просто… просто ОНА во мне иногда нуждается. Почему-то.
        -Думаю, ей тоже иногда необходимо бывает пообщаться с нормальным человеком, - понимающе вздохнула Марина. – У нее все приятели какие-то, - она поморщилась.
        -А ты уверена, что я – "нормальный"?
Марина кивнула.
        -А что по-твоему значит "нормальный"? – снова спросил Серго.
        -Это тот, с кем можно нормально пообщаться… Что ты смеешься?
Серго поразила ее чистота, наивность, открытый взгляд. Девушка она замечательная, это он сразу уразумел и позавидовал "ее Сальникову" самой черной завистью.
        -Ничего, - сказал он. – Не обращай внимания. Просто я давно не чувствовал себя нормальным человеком, с которым "можно нормально пообщаться". Окружающие, видя наши отношения с Лялей, принимают меня за альфонса.
        -Но ты же не альфонс?
        -По крайней мере, я так не считаю. Подарки ее мне не нужны, деньги – тем более (да их у нее, кстати, и нет). Разве что, иногда я грешу тем, что раскулачиваю холодильник.
        -Мне нравится Лидия Викторовна, - сказала Марина. – Она добрая, понимающая, всегда поможет… Ей же не нужна домработница – просто она решила мне помочь.
        -Ей нужна домработница! – воскликнул Серго. – У нее тут вечно такой бардак! По секрету скажу: в голове у нее то же самое.
Марина улыбнулась.
        -Но, - он поднял вверх палец, - она – хороший человек и потому я иногда бываю здесь.
Они чокнулись чашками, он – с кофе, она – с молоком.
        -Все правильно, - сказала Марина. – Никого не слушай.
        -Я и не слушаю.
        -Лидия Викторовна – хороший человек, а ты – хороший парень.
        -Невероятно! Ты – уже пятая за год, кто сказал мне, что я – хороший парень. Того и гляди, сам в это поверю.

* * *
Шли первые дни июля. Цвела липа. Лада с детства любила этот запах, с тех самых пор, когда на летних каникулах собирала с бабушкой липовый цвет для чая. Стоя под липой во дворе Старо-Арбатского дома, она глубоко вдыхала аромат чудесных, светлых дней и сами по себе на ум приходили стихи Гумилёва:
   
Ярче золота вспыхнули дни
И бежала медведица-ночь.
Догони ее, князь, догони,
Зааркань и к седлу приторочь!

Сидеть дома не могла, хотя врачи и родители советовали беречься и побольше отдыхать. Лада еле вырвалась из больницы и не намеревалась, как она говорила, "провести свои последние дни в четырех стенах". Детский сад уехал на дачу, в училище начались каникулы… Необходимость встречи с Серго ощущалась уже как потребность в чем-то жизненно важном. Но только где же его сейчас найдешь? В театре? Мебельном магазине? У тети, на улице Герцена? Телефон, записанный второпях, на каком-то клочке, безнадежно утерян, а спрашивать у папы Лада не решилась бы. Размышляла недолго. Отправилась на Арбат, в тот самый дом с колотой плиткой на полу и облупившимися стенами. Там наверняка знали, где искать Бежина.
В прихожей горела лампочка. В ванной кто-то громко пел главную тему из "Лебединого озера": "Ла-а, ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла!", шумела вода, и что-то громыхало. Лада улыбнулась, продолжая свой путь по коридору. На кухне тоже пели, на этот раз женский голос, битловскую "Yesterday". Пела, оказывается, Гардина, хозяйка (Лада познакомилась с ней в свое первое посещение этого дома). Она, как и Зяба, была чуть старше Лады.
        -Тамарочка, добрый день! – заглянула в кухню Лада.
Гардина чистила алюминиевую кастрюлю. На очереди стояла закопченная сковородка.
        -А-а! Вера! – обрадовалась Гардина. – Мы тебя совсем потеряли. Я слыхала, ты в больнице. Что стряслось?
        -Ничего серьезного, - сказала Лада, заходя. – Немного скачет давление. Меня положили в больницу на обследование, но ничего не нашли. Посоветовали не переутомляться и отпустили.
        -Это хорошо, когда ничего серьезного. Если человек болен – нет никакой радости от жизни!
        -Верно, - согласилась Лада. – А я вам абрикосов принесла. Любите абрикосы?
        -Спрашиваешь!
Лада огляделась. Кухня огромная, как и вся квартира. Штукатурка от времени пузырилась и шла пятнами – желтыми, серыми, черными, а краска на стенах облупилась, как обгоревший на солнце нос. Лада поставила на стул полиэтиленовый пакет с абрикосами (армяне продавали возле метро и она, обрадовавшись такой удаче, отхватила сразу же три кило).
        -У вас сегодня тихо.
        -Еще рано. Вчера был Иван Купала, мы немного отметили на Арбате. Спать легли под утро. Да и вообще, жизнь у нас начинается после трех дня.
Только они начали мыть под краном абрикосы, как из коридора послышалось:
        -Зяба! Ты уже сорок минут полоскаешься, имей совесть!
У Лады перехватило дыхание. Она настроила себя на то, что в ближайшее время Серго ей в Москве не найти. Теперь его присутствие рядом оказалось для нее полной неожиданностью.
        -Ну вот, опять "щас"! - продолжал из коридора Серго. – Ты мне это уже в десятый раз говоришь! Я глаза продрать не могу, дай хотя бы умыться!
Гардина беззвучно смеялась.
        -Тоже мне, лорд Зяба! Как подлинный буржуй, дважды в день принимаешь ванну. Ты перепел уже весь репертуар Большого театра!
Гардина умирала со смеху.
        -Это ритуал такой, - шепнула она. – Каждое утро кто-нибудь обязательно должен выгонять Зябу из ванной. Если этого не случается, то у Зябы портится настроение на весь день. Лучше всех справляется с обязанностями Серго: Зяба его обычно часа по полтора маринует, из особой любви.
        -Зяба, ты размокнешь! – всё так же слышалось из коридора. – Сначала превратишься в медузу, потом – в желе. Выйдешь из дома в один прекрасный день, и растаешь на солнышке, несчастный!
        -Тома, а почему его зовут "Зяба"? Он же Зиновий. Значит "Зяма", а не "Зяба", - шепотом спросила Лада у Гардины.
        -Не известно, - улыбнулась та. – В имени "Зиновий" нет ни буквы "м" - "Зяма", ни буквы "б" - "Зяба". Я думаю, пиплы решили, что называть его Зябой будет оригинальней, чем Зямой. Я вот тоже, "Гардина", а отчего и почему – не знаю. Прозвали – и всё. Может быть оттого, что в большой комнате у нас, в свое время, периодически падала гардина. Ну, такая длинная палка, на которой шторы висят. Карниз. Я с ней вечно воевала, пока Зяба не приделал к потолку карниз "струна". Теперь ничего больше не падает.
Из ванной нахально доносилось уже: "Частица черта в нас заключена подчас!".
        -Зяба, я тебя убью! Только выйди! Можешь сидеть там весь день!
        - "…И наш коварный взгляд в душе рождает ад!".
Серго расхохотался и появился на пороге:
        -Тебе, Тома, пора мужа менять. У этого скоро жабры отрастут. На кой он, с жабрами?
Он был в одних джинсах, застегнутых только на молнию, взлохмачен и весел.
        -Лада, - сказал Серго, радостно улыбнувшись. – Тебя наконец-то выписали.
        -Выписали, - Лада покраснела бы, если б могла.
        -Мы скучали, особенно Муравей.
        -Кари, абрикосов хочешь? – Гардина продемонстрировала блюдо с абрикосами.
        -Хочу. Откуда такое счастье?
        -Вера принесла. Там еще в пакете полно.
        -Наша Вера – просто клад, - сказал Серго, глядя на Ладу.
Она смущенно улыбнулась.
        -Девушки, вы позволите, я умоюсь? Кроме шуток. Мне этот чистюля уже поперек горла – в ванную не пробиться, - пожаловался он, жуя абрикос.
        -Да пожалуйста, - разрешила Гардина. – Полотенце возьми кухонное – я только что чистое повесила. Пойду, пожалуй, выкурю Зябу из ванной.
Она удалилась, вытирая руки о передник. Лада стояла в центре кухни, возле стола, и смотрела на спину Серго. Спина была бронзовой.
        -Ты где так загорел?
        -На крыше, - он выглянул из полотенца. – Июнь жаркий был. Мы с Муравьем вылезали на крышу… Хорошо выглядишь.
Лада поправила собиравшийся упасть с блюда для торта абрикос и отодвинула блюдо подальше от края стола.
        -Спасибо, - сказала она. – А где же Муравей?
        -У него любовь появилась. Три дня у нее пропадает. Какая-то продавщица из кондитерской.
        -Я думала, что ты тоже где-то пропадаешь. К родителям не поехал?
        -Уже год их не видел, - кивнул Серго и сел на стул.
Он посмотрел на нее снизу-вверх и Лада увидела, что у него совершенно выгорели волосы, брови и даже, немного, ресницы.
        -Я чертовски рад, что ты здесь.
        -Я очень скучала по всем вам, - сказала она тихо.
Серго почему-то посерьезнел (неужели прочитал что-то на лице?). Еще раз, внимательно, взглянул, отправил рукой со лба назад мокрую челку.
        -Кажется, я ошибся, - произнес он. – Ты действительно хорошо выглядишь, но с тобой что-то не так. Что стряслось?
        -Да нет же. Ничего не стряслось, - Лада постаралась сказать это как можно безмятежней. – Полный порядок.
        -Поверю на слово, - он по-прежнему был серьезен. Спохватился, застегнул пуговицу на джинсах. – Извини, что я голый – там Соня спит. Не стал возвращаться за одеждой, чтобы не будить.
Лада тоже села на стул. Зяба о чем-то пререкался с Гардиной, тарабанящей в дверь ванной.
        -Серго, всё нормально, ты можешь не извиняться. На тебя приятно смотреть.
        -Радую глаз обилием растительности?
        -Именно так, - засмеялась Лада и прибавила осторожно:
        -Вы с Соней снова вместе?
        -Само собой как-то вышло, и мы пока друг другу не надоели.
Лада опустила глаза.
        -А как же Катя?
        -Катя? – переспросил он, словно забыв, кто такая Катя. – Я не очень-то ей нужен. Катерина сказала мне, что сезон встреч закончен и укатила в свою Истру. Писать не обещала. Она – независимый человек, более того – совершеннолетний, так что я не суюсь. Нет – так нет.
        -Боюсь, что она только хотела продемонстрировать тебе свою независимость, а на самом деле ждала, когда ты ее остановишь.
        -Ты считаешь? – Серго наморщил лоб. – Я как-то не подумал об этом.
        -Тебе хорошо бы быть повнимательней к ней. Ей очень трудно по-моему.
Зяба с Гардиной притихли. Серго прислушался.
        -Они извращенцы все-таки, - он указал на коридор. – Хочешь кофе?
        -Не откажусь.
        -У них там это надолго и я вряд ли попаду в ванную, - Серго встал со стула, выудил откуда-то кофейник, налил воду, насыпал молотый кофе из банки.
Лада с интересом за ним следила.
        -Значит, ты так и не помирился с отцом?
Он покрутил головой.
        -Нет, не помирился. Дэда опасается за его здоровье. Знаю, что надо помириться, но не могу переступить через себя. Отец сам так меня воспитал, твердил, что надо быть гордым. Боюсь, это не та ситуация, когда нужно демонстрировать свою гордость, но сделать первый шаг к примирению все равно не хватает духу.
Лада сидела спиной к двери, а потому, когда Серго сказал кому-то через ее голову: "Не прошло и года!", ей пришлось обернуться. В дверном проеме стояла Соня.
        -С добрым утром, спящая красавица, - продолжал Серго.
        -Привет всем, - проговорила Соня, сладко потянувшись. – Я подумала, что ты ушел.
        -Сегодня я дома.
        -Абрикосы! – обрадовалась девушка. – Обожаю!
На ней была белая футболка с желто-красными кленовыми иероглифами. Очень узнаваемая футболка. Она сидела на Соне как на вешалке, косо, и одно плечо выглядывало в пройму ворота. Девушка откинула за спину растрепанную косу, прошлепала босыми ногами мимо стола, прихватив по дороге абрикос, откусила и, приобняв Серго свободной рукой за шею (он слегка наклонился), поцеловала. Лада старалась не пялиться на них, но оторваться не могла. Поцелуй выглядел привычным поцелуем людей, которые вместе не первый день. Он был не слишком откровенным, но зато настоящим, и, как видно, исполнен Соней в демонстрационных целях.
        -Медвежонок, как обычно, варит кофе, - констатировала девушка, облизнув губы. Вернувшись к столу, она перевернула стул, где недавно сидел Серго, спинкой задом-наперед и встала на него коленями, облокотившись о столешницу. – А где Зяба с Гардиной?
        -Развлекаются в ванной, - отозвался Бежин.
        -Эти от скуки никогда не умрут, - хихикнула Соня. – Должно быть, Зяба сегодня капитан дальнего плавания, а Гардина – потерпевшая кораблекрушение красотка.
        -Твои абрикосы? – обратилась она к Ладе.
        -Мои.
        -Запах – с ума сойти, - похвалила Соня абрикосы. – И такие сладкие… Послушайте, я вам помешала что ли?
        -Нет, - неуверенно сказала Лада.
        -Сонь, будь другом, пойди, посмотри телевизор, - предложил Серго.
        -Тогда принеси мне два бутерброда с сыром и чай.
        -Заказ принят.
Соня слезла со стула, стянула с себя футболку, оставшись в одних трусиках. Она перекинула футболку через плечо Серго, взяла пригоршню абрикосов и исчезла с кухни.
Серго перехватил взгляд Лады. Она торопливо отвела глаза. Он снял с конфорки закипевший кофе и поставил на его место чайник. Потом надел футболку и принялся по-хозяйски вытаскивать из холодильника продукты.
        -Ты теперь тут живешь? – спросила Лада, глядя на абрикосы.
        -Немного, - уклончиво ответил Серго.
        -А работу не бросил?
        -Взял тайм-аут до августа.
        -Дай, я сделаю бутерброды тебе и твоей Соне.
        -Сама-то ты будешь что-нибудь?
        -Я только что завтракала дома. Только кофе выпью.
        -Ты похудела, - сказал Серго, садясь верхом на повернутый Соней стул, и сложил руки на его спинке. – Ничего не хочешь рассказать?
        -Что ты хочешь услышать? – Лада сосредоточенно резала батон и сыр.
        -По возможности, немного правды.
Она с улыбкой посмотрела на него:
        -Неужели ты думаешь, что я залетела от Ромки и легла в больницу на аборт?
Он ответил очень серьезно:
        -Я этого не сказал.
        -Серго, для этого не обязательно ложиться в больницу, тем более так надолго. Ромка получил свое "вали" и благополучно свалил. А похудела я… Сам же, наверное, знаешь больничную диету.
Серго кивнул:
        -Я понял, что ты его отшила, иначе он не отмалчивался бы. Вообще-то я не Ромку имел в виду, когда спрашивал. Ты сломленная, будто у тебя выбили почву из-под ног.
Лада остановилась.
        -Сереженька, можно тебя попросить кое о чем? – ей казалось, что подыми она на него глаза – он сразу все поймет, прочитает, вычислит…
        -Можно, Лада, - вздохнул Серго, принимая у нее бутерброд.
        -Пообещай, что больше никогда не заговоришь со мной об этом. Пожалуйста, пообещай.
        -Это необходимо?
        -Да.
Он подумал.
        -Ты… Ты умрешь, Лада?
Лада вздрогнула и вскинула голову.
        -С чего ты это взял? – она была ни жива, ни мертва.
        -Предчувствие. Я, должно быть, сморозил жуткую чушь, но… Но что-то же случилось, Птица, я чувствую.
        -Пообещай не спрашивать, не говорить, - повторила Лада, как автомат. – Пообещай.
        -Может быть, я смогу тебе помочь? Хоть чем-то? Если уж я не должен ничего знать… Но я не в состоянии сидеть сложа руки, когда у тебя такое лицо! – он выпалил последнюю фразу отчаянно, почти выкрикнул ее.
От того, как он это сказал Ладу бросило в дрожь. Она чуть не расплакалась, тронутая до глубины души.
        -Ты ничем не сможешь мне помочь, - через силу улыбнулась Лада и прибавила ласковое:
        -Кари. У меня – хроническое заболевание крови. Оно не так опасно, как ты подумал.
        -Надеюсь, что ты не обманываешь меня, - он не верил, тому, что она говорила, Лада это поняла.
Она собралась с силами, выдержала пронзительно-синий взгляд и еще раз улыбнулась. Серго остался серьезен. Лада сложила бутерброды, предназначенные для Сони, на блюдце и занялась своим кофе. Бежин взгляд потушил, вылил оставшийся в кофейнике кофе себе в чашку и подождал, когда крупинки молотых зерен осядут.
        -Серго, - начала Лада давно заготовленное, но испугалась. Здесь, сейчас, всё, что она распланировала сказать ему, выглядело глупо и пошло.
        -Да, Лада, - Серго не поднял головы от чашки с кофе.
        -Я… Боже мой, что я несу… Я – старая дева, Серго. То, что обо мне говорят в училище - правда, и я… Я решила покончить с этим. Решила устранить причину.
Серго молчал.
        -Я пришла сюда сегодня только для того, чтобы отыскать тебя и попросить… Не отказывайся, не то мне будет очень стыдно…
        -Но, Лада…
        -Как это, оказывается, трудно – предлагать себя…
        -Еще труднее – отказаться, оказывается.
        -А ты откажешься?
Он еще немного помолчал.
        -Ты же не хочешь этого, Птица. Тебе это не нужно, - сказал Серго, по-прежнему глядя в чашку. – Ты не должна тяготиться тем, что… В общем, то, от чего ты стремишься избавиться, вовсе не причина, чтобы стыдиться. Это – состояние души, это…
        -Ты верно говоришь, - ответила Лада грустно. – Между прочим, странно слышать от тебя такие суждения.
        -В армии я читал Толстого, "Крейцерову сонату". А потом много думал об этих вещах...
        -Да, но ты не понимаешь главного. Ты не знаешь всего.
Серго медленно поднял голову. Он уже не сомневался в том, что предчувствия его не обманывают. Да, ситуация гораздо трагичней, чем Лада старается внушить, а потому - дело совсем не в том, что она решилась радикально поменять свое "состояние души". Демагогия не пройдет, пришло время для серьезного разговора. Выходит, сам напросился, убедил в том, что она может обратиться к нему с любой проблемой. Теперь Лада твердо уверовала, что Серго не только способен защитить, снять головную боль - для неё он поистине всемогущ, и никого не интересует, что там у него в голове по этому поводу. Ее проблемы гораздо глобальней той, от которой она хочет избавиться. Она пытается догнать ускользающую жизнь и ухватить беглянку за хвост. Как, скажите, внушить ей, что Бежин не годится для такой серьезной роли? Он со своей личной жизнью разобраться не может, а тут… Где же ему набрать столько сил, чтобы на самом деле помочь Ладе, не оказаться в результате всего лишь инструментом, служащим сомнительной цели? Серго стало стыдно, словно он, наобещав с три короба, тут же и отрекся от собственных слов. Нужно как-то поправить положение. Лучше всего сказать правду и не увиливать. Пусть она поймет, что не к тому обратилась…
        -Лада, - сказал он смущенно, и вновь потупился. – Лада, я жутко трушу, потому, наверное, и плету тебе тут паутину из демагогии. Ты понимаешь… мне еще ни разу не приходилось делать ничего подобного. Я не умею.
У Лады вновь навернулись слезы – так трогательно прозвучало его признание.
        -Ты же и вправду – еще совсем ребенок! – вырвалось у нее.
        -Это плохо?
        -Это – замечательно. Оставайся таким как можно дольше.
Чайник давно уже кипел. Лада подумала, что он вот-вот взорвется.
        -Соня не умрет с голоду?
        -Ах, да, - спохватился Серго. – Сейчас я отнесу ей бутерброды и вернусь.
Он не смотрел на Ладу. Он все еще размышлял. Первый шаг к отступлению сделан и, хотя пришлось поведать о том, о чем Серго предпочел бы никому не говорить - этот удар по мужскому самолюбию совершен во благо. Во благо Лады. Он готов был закрепить свои позиции и рассказать, например, как в детстве боялся пауков и гусениц, о том, что не умеет плавать и свистеть – что угодно, лишь бы она оставила свои идеи… Серго не пришло в голову, что в своих попытках оградить Ладу от неоправданных жертв, он поступает, опять же, как герой Экзюпери. Он пытается защитить свою Любимую Розу, на этот раз - от себя самого, и поступает как истинно любящий человек.
Лада заинтересованно наблюдала, как Серго наливает кипяток в чашку, как бросает туда пакетик с чаем, как уносит Сонин "заказ" в комнату… Да, ну и повезет какой-нибудь девчушке, попадись он ей в мужья…
Минуты через три вернулась Гардина. Зяба бегло заглянул в кухню, поприветствовал Ладу и потребовал у жены чего-нибудь поесть. Гардина начала носиться по кухне, словно ураган. Лада допила кофе и, сославшись на дела, быстренько ушла.

* * *
Она и полквартала не прошла, когда услышала за спиной:
        -Лада! Куда же ты ушла? Постой, Лада!
Лада не остановилась, уверенная, что Серго, нагнав ее, тот час схватит за руку или за плечи (вероятно, за эти несколько минут, он успел осознать свою власть). Но нет, не притронулся, только слегка подсёк ей путь. Лада остановилась. Она смотрела на улицу, простиравшуюся впереди – залитый солнечным светом переулок, расчерченный на синие прямоугольники (тени от зданий) и ярко-золотистые промежутки между ними.
        -Ты забыл положить Соне в чай сахар, - сказала она, глядя, как шевелится на тротуаре тень клена, под которым они стояли.
        -Соня пьет без сахара… Ты на меня обиделась? Я глупо себя веду, говорю совсем не то, всё делаю неправильно! Ты ждала от меня мужского поступка, а я оказался лишь мальчишкой.
        -Будем считать, что я тебя ни о чем не просила.
("Нет-нет, постой, как это не просила? Просила! Большого ума не нужно чтобы догадаться: ты не остановишься, наделаешь глупостей, влипнешь в историю! Так пусть уж лучше это будет Бежин, нежели какой-нибудь чужой, грязный тип, которого ты подцепишь на улице!")
         -Но я согласен тебе помочь! Сто раз согласен, сорок тысяч раз! Ради тебя. Только потому, что ты – это ты. Когда и где?
Лада пожалела, что начала этот разговор. Она поддалась панике. Ей не нужно было ничего рассказывать Серго, теперь он станет опекать ее, как маленькую, следить за каждым шагом… Лада считала себя сильной. Она действительно была сильной, но любовь к Серго обезоружила ее, заставила иначе чувствовать, иначе думать…
        -Ты варишь отличный кофе, - сказала, наконец, Лада.
Серго не ответил. Он шагнул с тротуара на дорогу и оказался почти одного роста с Ладой. Теперь глаза девать совсем некуда – Серго стоит прямо перед ней.
        -Когда, Лада? – повторил он. – Я свободен еще около трех недель.
        -Нет.
        -Нет?
        -Ты… ты торопишься.
        -А ты? Не торопишься?
        -Серго…
        -Лада, у тебя каждая минута на счету!
Лада сжала ладонями виски.
        -Ты совсем другая вернулась из больницы, мне страшно за тебя. Потому, я на всё согласен.
        -Если это возможно… - проговорила она, голос дрожал, - если это возможно, то… в Новогоднюю ночь.
        -Через полгода? – опешил Серго. – Это же очень долго.
        -У тебя будет возможность еще раз взвесить…
        -Я уже взвесил.
        -Серго, это только просьба, я ни на чем не настаиваю, а потому…
        -Знаешь, - сказал он строго, - дело принимает такой оборот, что настаивать, похоже, теперь нужно мне.
        -Значит, всё встало на свои места, - попыталась улыбнуться Лада. – Я не иду на попятную, но, как у любого старого холостяка, у меня полно всяческих причуд. Новогодняя ночь – одна из них.
        -Стало быть, Новый год. Окончательно?
        -В юности я мечтала, чтобы это произошло именно в Новогоднюю ночь. Если тебе не нравится идея, то повторяю: это только просьба.
Серго выдержал качаловскую паузу и торжественно произнес:
        -С завтрашнего дня начинаю отмечать полгода крестиками по календарю, как в армии отмечал дни до приказа.
        -Спасибо, Сережа, - еле слышно проговорила Лада.
        -Спасибо скажешь первого января. Сейчас уместнее будет поплевать через плечо.
        -Я не суеверна.
        -Зато я – суеверен.
Серго помялся несколько секунд и неожиданно взял ее за руки.
        -Лада, я… - начал он, но не закончил фразы. – Ты не должна думать, что мне всё равно с кем быть. Я понимаю, что со стороны выгляжу не очень хорошо с моими бесконечными подружками… Но я не претендую, пускай будет так, как есть. Дед учил меня, что если женщина о чем-то просит, то отказывать ей нельзя. Откажешься – значит признаешь себя кем угодно, но только не мужчиной. Я одинаково хорошо отношусь ко всем женщинам на свете и если появляется возможность быть чем-то им полезным, стараюсь сделать всё, что в моих силах. Но ты… Мне казалось, что АНГЕЛУ никогда понадобится помощь такого, как я. Ты просишь не задавать вопросов и при этом чуть не плачешь. Я не буду ни о чем спрашивать, но буду настаивать, чтобы ты не делала глупостей. Если Новый год – это попытка потянуть время и избавиться от меня, как от назойливой мухи, то…
Лада ничего не могла сказать, голос ей отказал – она смогла только отрицательно покрутить головой.
        -Честное слово? – спросил Серго.
Она кивнула.
        -Я хочу, чтобы ты стала хоть немного счастливей. Благодаря тебе я нашел себя в жизни, ты мне целый мир подарила.
Серго положил ее правую руку тыльной стороной ладони на свою ладонь и тихонько поцеловал в самый центр, в линию ума. Поцелуй был влажным. Не мокрым, как у распалившихся юнцов, и не сухим, как у Ромки Гулиева, а влажным поцелуем прирожденного плейбоя. Лада вспомнила, как целовал ей руки Ромка. Она все еще, кажется, осязала каждое его прикосновение. Ей чудилось, что эти его поцелуи до сих пор живут на ней, подобно застарелым струпьям какой-то болезни. Струпья жгли, болели и стало стыдно того, что они есть. Лада мученически прикрыла глаза…
        -Ты никогда не станешь для меня одной из многих, Птица, - сказал Серго, выпрямившись.
Неожиданно Ладу осенило: а ведь он не осознаёт своей власти! Говорит о каком-то долге, целует руку… Он преклоняется? Быть может, потому и опустился с тротуара ниже? Нельзя смотреть на высшее существо сверху-вниз, так заведено у тибетских монахов: ни в коем случае не садиться и не стоять выше Далай Ламы. Открытие ее потрясло. Чем она заслужила такое отношение? Она же обычный человек…
        -Можно, я спрошу, Серго? – Лада оставила свое открытие при себе и решила, по возможности, отойти от темы "кто и над кем имеет большую власть". Смущение, между тем, все еще оставалось, а слова так и норовили застрять в горле.
        -Спроси, - улыбнулся Серго, не выпуская ее руки.
        -Что здесь написано? – она показала глазами ему на грудь, на кленовые иероглифы. – Ты знаешь, как они интерпретируются?
        -Да, конечно. Я бы поостерегся таскать на себе неизвестную надпись – эти азиаты, чего доброго, наложат страшное заклятие, а ты даже не будешь знать об этом. В Грузии у меня есть двоюродная сестра – она сходит с ума по всему, что связано с Японией. Эта футболка – ее подарок.
        -Так это не китайские иероглифы? Японские?
Он улыбнулся, просто, без снисхождения:
        -Единственное, что я знаю – у китайцев и японцев разные языки, но вот иероглифы почему-то совершенно одинаковые. Фантазии у них не хватило, что ли? Надеюсь, что сестра меня не обманула, это действительно японский. Здесь написано одно из их традиционных японских трехстиший. Автор - СикО:

О, кленовые листья!
Крылья вы обжигаете
Пролетающим птицам.

        -Очень красиво, - проговорила Лада немного смущенно: строчки оказались слишком уж точными…
        -Почему ты спросила?
        -Давно собиралась, да повода не было.
        -Сегодня его тоже не было, - его руки мягко разжались. - Быть может, не будем ничего больше говорить, а просто вернемся к твоим абрикосам… Птица?
Ничего не оставалось, как снова сослаться на дела. Она безумно устала, словно за несколько часов прожила целую жизнь… Но, как бы там ни было, кажется, обстоятельства складывались как нельзя лучше: ее поняли, поняли правильно, а остальное – со временем утрясется. Лада шла к метро и раздумывала над всеми треволнениями дня. Он сказал: "Мне казалось, что ангелу никогда не понадобится помощь такого, как я". Серго считает себя хуже, чем есть на самом деле? Он?! Он, о ком мечтает вся женская половина училища, включая преподавателей! Кто же это так постарался, чтобы навсегда унизить его в собственных глазах? Неужели, родители? Лада готова была до хрипоты спорить с тем, кто это сделал, доказывать, что более чуткого, более доброго, благородного и талантливого человека, чем Серго, в мире нет и быть не может. Ей не приходило в голову, что она просто-напросто влюблена и оттого он кажется ей кладезем всех добродетелей, но если бы пришло – Лада аргументировано доказала бы свою правоту. Вероятно, она действительно была права. По большому счету.
 
* * *
        -Ты чересчур драматизируешь, Маленький.
        -Я не драматизирую, а констатирую факт.
        -В конце концов, мне не привыкать – это случилось не в первый, и не в последний раз.
        -Да, но со мной такое впервые!
        -Когда-нибудь надо начинать. Ну ты что, обиделся?
        -Нет.
        -Я вижу, что обиделся, - Лидочка обняла его. – Ты обиделся потому, что он мне не нужен.
        -Дело не в этом, Ляля.
        -В этом, именно в этом!
Серго он тоже был не нужен. Это и оказывалось самым ужасным во всей истории. Его вообще не должно было быть, просто резинка порвалась… Его не ждут. Он никому не нужен. От таких мыслей хотелось плакать. Лидочке тоже хотелось плакать (обычно, в таких ситуациях, ей всегда хотелось плакать), но она ни за что не показала бы слёз Серго. Ей нравился этот не избалованный, милый мальчик, но ситуация совсем не та, чтоб распускать нюни. Лидочка совершенно точно знала, что обязана избавиться от досадного недоразумения. Избавиться, или… Или?
Для нее было бы гораздо полезней забеременеть от одного из своих именитых любовников. Она давно запуталась в вариантах: от кого из них выгодней рожать. На этот раз, Лидочка успела взвесить множество вариантов разнообразного вранья. Например, сказать кому-нибудь из них, что ребенок его. Но кого из троих осчастливить? Первый – брюнет и импотент, но денег не считает вообще. Второй – только что отбыл в загранку, и, с начала лета, Лидочка его у себя еще ни разу не наблюдала (стерва-жена принялась таскаться за ним повсюду!). Третий подходил идеально: светло-русые волосы, голубые глаза. Родись у нее светловолосый малыш, он и не заметит обмана! Правда, есть одно "но". Этот третий, известнейший деятель искусств, работает при знаменитом театре балетмейстером, ездит по заграницам, преподает, и… всю жизнь увлекается нетрадиционными видами секса с молодыми людьми. Недавно ему стукнуло пятьдесят, и он, почуяв старость, начал мечтать завести ребенка. Только ни в коем случае не приёмного – исключительно своего. С женщинами он умел делать только пируэты и "батман тандю" и Лидочка взялась обучить его азам. Встречались у него дома, довольно часто, но непродолжительно – пару месяцев. Адюльтер с Деятелем был отвратителен, но это – малозначащие детали по сравнению с его солидной материальной базой и дачей на Красном море. В данный момент, Деятель находился не то в Израиле, не то в Индии (поехал "на недельку, нюхнуть экзотики"), вернуться обещал в самом скором времени…
Если бы Серго знал, какая напряженная работа мысли происходит сейчас в прелестной головке Лидочки, то наверняка не стал бы заботиться о дипломатии. Он-то боялся обидеть знаменитую приму, сказав, что виной всему ее чертов патриотизм и безалаберность.
        -Я не могу тебя ни в чем винить, - вымучил он, наконец. – В твоей жизни я – никто и звать меня - никак. Ты вольна поступать так, как считаешь нужным.
        -Я знала, знала, что ты поймешь и не будешь рвать мне душу разговорами о том, что я – убийца и так далее.
Они сидели в гримуборной Лофицкой, оклеенной афишами и набитой фотографиями из спектаклей. Герои всевозможных пьес взирали на них отрешенно и слегка фальшиво… Или это только казалось так? Короткий перерыв в репетиции нового спектакля заканчивался. В дверь кто-то стучал и, время от времени, дергал ручку, но Лидочка предусмотрительно закрыла гримерку изнутри на ключ.
        -Ты придешь сегодня?
        -Мы что-то часто стали встречаться, - заметил Серго.
        -Тебе это не нравится?
        -Нет, почему…
Лидочка обняла ладонями его лицо и потерлась носом о нос. Серго улыбнулся.
        -И все-таки, ты обиделся, Маленький.
Он покрутил головой:
        -Не обиделся. Мне жаль его, вот и всё.
        -Сколько их у тебя еще будет, таких, - вздохнула Лидочка. – Послушай, а, может быть, у тебя назначено на сегодня свидание? Если да, то это уважительная причина для отказа мне.
        -Всё в порядке. Никаких свиданий на сегодня.
        -Не так уж и часто мы встречаемся – раз в две недели.
        -Может быть и не часто, но моя девушка выказывает признаки недовольства. Она вернулась с каникул, а я не знал, и не появился в общежитии – как раз был у тебя.
        -Она у тебя такая собственница?
        -Не особо, но считает, что, зная о ее скором приезде, я обязан сидеть и ждать.
        -Должно быть, подозревает, что ты нашел ей замену и казнит себя из-за того, что уехала, не заручившись твоей клятвой верности.
        -Может быть.
        -Надеюсь, ты ничего ей не обещал?
        -Нет, не обещал.
        -И правильно. Нам пообещай – мигом сядем на шею. Нельзя, чтобы женщина начинала сразу с ревности. Ты только вообрази себе, Маленький, что тогда будет дальше!
        -А я думаю, что у нее просто было плохое настроение.
Лофицкая укоризненно покачала головой:
        -Гляди, как бы жениться не пришлось. Ты, случайно, не собрался жениться?
        -Нет, - засмеялся Серго. – А похоже на то?
        -В твоем возрасте часто делают глупости. Гормональный токсикоз. Все через него проходят, - Лидочка вытащила из сумочки ключи от своей квартиры. – Держи. Напоминаю: это – единственные ключи, запасные я отдала Марине.
        -Понял: ты не горишь желанием сидеть под дверью, возвратясь домой. Я приду, не сомневайся. Когда тебя ждать?
        -После шести. Знаешь, Маленький, если я уверена в нашей с тобой встрече вечером - у меня чудесное настроение целый день. Ты мог бы почаще поправлять мне его.
        -Я подумаю об этом, пока буду ждать тебя. Да, а где ты намерена провести время от конца репетиции до шести вечера?
        -Вопрос на засыпку?
        -Нет, просто, из любопытства.
        -Женские дела, Маленький. Магазины, покупки… Тебя такое вряд ли заинтересует.
        -Кстати, о том, что меня интересует. Ничего, что твоя домработница в курсе?
        -В курсе наших отношений? – она приблизилась к его уху. – Какая же красивая серёжка всё-таки! Ты когда-нибудь поведаешь мне её тайну?
Серго промолчал. Уловив лёгкое раздражение в его молчании, прима прекратила попытки сменить тему разговора.
        -Думаешь, я взяла бы к себе в дом случайного человека? - спросила она и прищурилась.
        -Симпатичная девушка…
        -А я давно поняла, что она тебе нравится. Любишь смуглых девчонок, блондинчик?
        -Она - не тот случай.
        -Это ты о муже? Брось, знаю я его. "Ботаник", тебе и в подметки не годится, хотя внешность у него есть.
        -И, тем не менее.
        -Смотрите, какой принципиальный! Но ты всё же поразмысли про Марину. Я не собственница, в отличие от твоей подружки, возражать не буду.
        -Лидия Викторовна! – послышалось из-за двери.
        -Я пошел, - сказал Серго, вставая.
        -До вечера, Маленький, - Лидочка звонко чмокнула его в щеку, повернула в замке ключ и выпустила Серго из гримерки.
Стоявшая за дверью завтруппой (это она стучала), кивнула на его "добрый день" и обратилась к Лофицкой:
        -Лялечка, душечка, мы уважаем ваши чувства, но и вы уважайте наши. Все вас ждут!
        -Уже бегу, Изольда Пална! – она поглядела вслед Серго и твердо решила: ни от какого "недоразумения" избавляться не станет. Мальчик совершенно чудный, а главное – здоровый и даже не курящий. Нужно благодарить Небеса за такую удачу, вовремя порвавшуюся резинку! Со дня на день вернется надышавшийся экзотикой Деятель, а это значит, что пора готовиться к обещанному золотому дождю.

* * *
Марина нажала выключатель, и пылесос перестал работать. Из соседней комнаты по-прежнему не доносилось ни звука. Странно, между прочим, ведь Лидочка обычно любила пошуметь. Ее стоны ужасно смешили Марину. Они походили на спевку в сумасшедшем доме и отличались друг от друга высотой звука, продолжительностью и разнообразием форм. Марина уже задавала хозяйке вопрос о том, не мешает ли пылесос "процессу". Лидочка категорично отмела все сомнения и заставила подозревать себя в том, что присутствие свидетеля только добавляет ей куражу. Возможно, она и вправду нарочно не позволяла Серго уходить раньше прихода Марины (остальные исчезали задолго до девяти часов, когда домработница обычно входила в квартиру), чтобы продлить развлечение. И не только продлить, между прочим, но и качественно его, развлечение, улучшить. Марина так же считала утренние звуковые представления в спальне хозяйки развлечением. Она даже немного огорчалась, когда, заходя, не слышала Лидочкиных воплей и стонов. Огорчилась она и сегодня, но тут же, в прихожей, споткнулась о мокасины Серго (это он сам так называл свои туфли за некоторое внешнее сходство). Марине везло редко, так как приходила она через день, а заполучить своего юного любовника Лофицкой удавалось нечасто. Но если уж везло, то по полной программе.
Она протирала пыль и прислушивалась, стараясь понять, почему сегодня такая тишина. Вряд ли они спят – сейчас уже половина одиннадцатого, а Лидочка просыпается в девять, будто по будильнику. Это давняя привычка "примы", и она очень ею гордится. Марина места себе не находила от любопытства, но, видно, не суждено ей сегодня получить свою порцию "развлечения"… Зазвонил телефон. Она бросилась к аппарату со всех ног.
        -Доброе утро! – сказала трубка сладким мужским голосом. – Дорогуша, позовите мне Лидию, будьте так любезны.
        -Вам срочно? – спросила Марина потому, что больше ничего не придумала.
        -Очень, очень срочно. Мы не виделись около двух недель и я, признаться, успел самым трагическим образом соскучиться. Ваша хозяйка – идеал женщины, вам так с ней повезло…
        -Секунду, я взгляну, где Лидия Викторовна. По-моему, она принимает ванну, - соврала Марина наудачу.
Она нажала на телефоне кнопку "отключение микрофона" и, как можно не навязчивей, позвала:
        -Лидия Викторовна!
        -Да, Мариночка, - сразу же откликнулась Лофицкая, немного запыхавшись.
        -Вы извините, но тут какое-то срочное дело. Что ответить?
        -Пусть продиктуют свой номер, и я перезвоню через полчаса. Уверена, что любая срочность подождет тридцать минут.
Лидочка в своем репертуаре – запросто посылает ко всем чертям кого угодно, будь этот кто-то хоть самим папой Римским. Марина кое-как урезонила "папу", записала на полях газеты его имя и вернулась к своим делам и размышлениям. Она убрала пылесос в чехол и приступила к богемскому стеклу. Наконец, из соседней комнаты донесся первый звук – громкий хохот. Лофицкая произнесла сквозь смех что-то неразборчивое и взвизгнула. Марина вздохнула и вышла на лоджию, проверяя, всё ли там в порядке.
        -Марина, вы где? – позвала ее хозяйка.
        -Я здесь, - она выглянула с лоджии.
Лидочка стояла посреди гостиной и причесывалась, держа в зубах шпильки.
        -Я там записала на газете, кто звонил. Посмотрите, на тумбочке, рядом с телефоном.
        -Спасибо, милая, - промычала сквозь шпильки Лидочка.
Марина вышла с балкона, продолжила протирать и расставлять за стеклом стенки чешские вазочки и фужеры. Она чуть не выронила один из фужеров, когда Лофицкая ахнула где-то в прихожей. По звуку Марина догадалась, что шпильки посыпались на тумбочку и на пол – словно горох раскатился.
        -Алик приехал! – воскликнула Лофицкая. – Ты слышал, Серго?
        -Это какой Алик? – спросил он из-за двери спальни.
        -Который Деятель. Он наверняка привез мне что-нибудь из Индии!
        -А-а, - понимающе-равнодушно протянул Серго.
Лидочка набрала номер и минут пять мурлыкала со своим Аликом. Из спальни вновь не доносилось ни звука.
        -Ма-ри-ноч-ка! – Лофицкая развязывала поясок халата и торопливо скрепляла шпильками волосы, направляясь в ванную. – Я сейчас ухожу, а вы, не сочтите за труд, накормите, пожалуйста, завтраком моего, - она нарочно повысила голос, чтобы Серго мог услышать, - "вертолетчика–перехватчика". Он, ни в коем случае, не должен чувствовать себя покинутым. Хорошо?
Марина занялась яичницей с ветчиной и кофе. Как обычно, ей не удалось понаблюдать за церемонией прощания… Она справедливо не считала себя  слишком любопытной, но эта пара вызывала ее живой интерес. Происходящее веселило и тонизировало, словно черный кофе или слегка авантюрная французская комедия. Маринин муж слишком серьезно относился к вопросам личной жизни, а потому, атмосфера дома, порой, тяжелела и мечталось куда-нибудь сбежать. Денис и Серго – две противоположности, потому-то второй сразу привлек к себе Маринино внимание. В его лице она нашла для себя отдушину, если так можно выразиться. Нет-нет, как вы могли подумать – Марина очень любила мужа, но, в данный момент, их семья вошла в сложный период, период притирки. Ничего подобного тому, что происходило между Серго и Лофицкой никогда не произошло бы между ней и Денисом. Потому, она наблюдала за чужим романом, буквально раскрыв в изумленном восхищении рот.

* * *
Лидочка уже ушла, кофе закипал, и через некоторое время из спальни послышалась песня под гитару:

Вы стояли в театре, в углу за кулисами,
А за вами, словами звеня,
Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами
Потихоньку ругали меня.
Кто-то злобно шипел: "Молодой, да удаленький,
Вот кто за нос умеет водить!"
И тогда вы сказали: "Послушайте, Маленький,
Можно мне вас тихонько любить?"

Марина, слушая песню, подошла к двери в спальню. Дверь оказалась приоткрытой, но она все равно постучала.
        -Заходи, не бойся, уже всё закончилось, - сказал Серго.
Марина заглянула. Он лежал на кровати в Лидочкином махровом халате и, положив себе на грудь гитару, перебирал струны.
        -Мне велено накормить тебя завтраком.
        -Послушай, Маришка, давно хочу поинтересоваться: как ты это выдерживаешь?
        -Ты о чем?
        -Ну, об этом… регулярном трах-тибидохе со звуковым сопровождением.
Марина засмеялась:
        -Он меня ни капельки не задевает. Вы оба мне симпатичны. Это скорее весело, чем обидно.
        -Да ладно! – искренне удивился Серго. – Я бы, на твоем месте, давно лопнул от злости.
        -Значит, ты ревнивый, - убежденно сказала Марина, тайком оглядывая комнату.
        -Пожалуй, - вздохнул Серго. – Ревность – одна из главных моих проблем, знаешь…
        -А…
        -Ты что-то хотела спросить?
        -Да, я хотела… - Марина провела пальчиком по дверной ручке, за которую держалась. Она подняла глаза к потолку и снова засмеялась:
        -Я хотела задать вопрос о "звуковом сопровождении": сегодня что-то уж очень тихо. Я даже подумала сначала, что тебя нет, а Лидия Викторовна просто проспала.
        -Ну да, проспала, как бы не так! Я попросил ее вести себя потише, мне не очень нравятся эти вопли в твоем присутствии. А что, и вправду ничего слышно не было?
        -Нет. Тишина и покой. Я же говорю, сначала мне показалось, что тебя нет сегодня.
Марина стыдливо прикрыла лицо рукой и спросила:
        -Серго, поделись опытом, что можно с человеком делать, чтобы он так стонал?
Серго отложил гитару в сторону и сложил на груди руки, предварительно поправив воротник халата. Потом он засмеялся и сказал:
        -Лучше не вспоминать.
        -Почему?
        -Потому, что семейная добродетель, в данном случае твоя, для меня – святое, - к концу фразы Серго посерьезнел и приложил палец к губам, но, через пару секунд снова улыбнулся. - Ляля питает слабость к внешним эффектам. Она работает на зрителя. На тебя. Когда тебя нет – ей не особо хочется вопить и стонать. Тогда она предпочитает действие. Ты лучше у нее спроси, что она СО МНОЙ делает, когда ты отсутствуешь. Там, Маришка, есть чему поучиться. Я по сравнению с ней – дилетант, а то и похуже чего-нибудь, - он развел руками.            
        -Я кажусь тебе глупой? – Марина склонила голову к плечу.
        -Ты? Глупой? Что за ерунда? Ты – открытый, искренний человечек, - Серго сел. – Давай дружить?
        -У тебя мало друзей?
        -Хороших - мало. Их много не бывает
        -А враги у тебя есть?
        -Не знаю, возможно.
        -Что за песню ты пел? Твоя?
        -Это Вертинский. Ты кто по образованию?
        -Художник.
        -Кроме шуток?
        -Кроме. А почему ты спрашиваешь?
        -Интервьюируешь, как журналистка.
Марина покраснела.
        -Там кофе стынет, - проговорила она.
        -Десять минут. Наведу марафет.
Пока он отсутствовал, Марина почистила овощи для заказанного Лофицкой на обед борща и приготовилась резать свеклу.
        -Знаешь, Маришка, - сказал Серго, заходя (он застегивал рубашку и с волос у него капала вода), - обо мне больше года так не заботились, с тех пор, как из дома уехал.
        -А разве у тебя нет девушки? Садись.
Он сел за стол.
        -Девушка у меня есть, но ей только восемнадцать. Сама понимаешь, ветер в голове.
        -Когда-нибудь, из нее тоже выйдет хорошая хозяйка… жена, мама…
        -Понятие "мама" гораздо более ёмкое, Мариш. Это еще не каждая сможет соответствовать.
        -Ты – философ…
        -Я – много кто. Ляля утверждает, что самое цензурное из этого "много кто" – болтун.
        -Но мне нравится тебя слушать. Ты говоришь чисто. Почти без слов-паразитов и вообще без мата. Меня огорчает, когда образованные, вроде бы, люди не могут толком выразить свою мысль, пока не выразятся по матери.
        -Можно ответный комплимент? А мне – нравится говорить с тобой. И еще, я хочу познакомиться с твоим мужем. Надеюсь, он тоже "чисто" говорит?
Марина засмеялась:
        -Бывает, что вставит крепкое словцо, в сердцах. Но так, чтоб разговаривать на мате – нет. Я бы не вынесла.
        -Свой человек, - одобрил Серго. – Так ты нас познакомишь?
        -Для чего?
        -Для того чтобы… - он замолчал, встретив бархатный карий взгляд. Потом улыбнулся и отвел глаза в сторону, качая головой:
        -Просто у такой замечательной девушки, как ты, наверняка должен быть выдающийся муж, у которого можно поучиться уму-разуму.
Марина снова порозовела:
        -Для меня он – да, выдающийся.
        -Как вы познакомились?
        -Обычно. На дне рождения моей подруги.
        -Ты его любишь? Извини за любопытство.
        -Очень люблю. И готова твердить об этом каждому, кто спросит. Только вот, никто не спрашивает...
        -Могу регулярно задавать тебе этот вопрос.
        -Не надоест?
        -Не надоест, если буду знать, что тебе приятно на него отвечать.
Всё вроде бы нормально выглядело: домработница с пониманием относится к увлечениям хозяйки, и даже подружилась с самым новым из них. Помимо прочего, она на совесть выполняет положенную работу по дому и держит язык за зубами. Но, с другой стороны, Серго чувствовал себя крайне неловко от сознания того, что эта чужая девчонка все видит и слышит. Вчера он прилежно дождался Лидочку у нее дома и выдвинул ультиматум: "Сегодня останусь только при условии, если ты пообещаешь завтра утром соблюдать тишину". Лофицкой пришлось согласиться, хотя и с неохотой – тон ультиматума убедил в том, что с ней не шутят. Серго понемногу начинал нервничать – ему поднадоело строить из себя пылкого влюбленного. Львиную долю азарта он потерял, узнав о Лидочкиной беременности. Враз расхотелось бывать тут. По большому счету, дело не в беременности, как таковой, но она подействовала на Серго отрезвляюще. Он и раньше воспринимал свои встречи с театральной примой, как ликбез, во всех смыслах этого слова. Только ликбез и не больше. Лидочка многому его научила, она проводила с ним уроки "физиологической анатомии" (так выражалась прима "Качаловского", щедро делясь опытом) и их значение переоценить невозможно. Катя заметила, что Серго стал гораздо лучше разбираться во всяких там "женских штучках" и, с некоторых пор, начала за ним пристально наблюдать. Ему приходилось теперь постоянно контролировать свои слова, чтобы не проболтаться (не хотелось, чтобы в училище начали обсуждать его отношения с Лофицкой). Он не привык жить в такой конспиративной атмосфере, а потому раздумывал, как подипломатичней объяснить непонятливой приме, что пора бы и попрощаться. А та, казалось, ничего не замечала - повторяла, что только теперь поняла, почему старые бабы так любят молодых мальчиков и полукровок. Лидочка постоянно норовила подчеркнуть разницу в возрасте, четыре года, и это звучало у нее, как сорок лет. Еще она обожала стягивать Серго запястья его же ремнем и привязывать их к спинке кровати, где имелось специальное кольцо (!). Лофицкая, и верно, оказывалась немного извращенкой, но клиники Серго пока не усматривал. Он считал, что обязан ей за уроки, а потому не спешил с прощанием, несмотря на то, что со связыванием запястий получался явный перебор…
Разговаривая сейчас с Мариной в кухне, Серго очень даже хорошо понимал, кем выглядит в ее глазах. Легендарный Сальников служил хорошим щитом, но, самое обидное, что щит этот, большей частью, бутафорский. В разговорах Марина выводила Серго всегда на одно и то же, вынуждая защищаться по-настоящему, без бутафории. Дело даже не в том, что он не намерен заводить еще один сомнительный роман. Дело в Денисе, муже Марины. Этот незнакомый парень стал симпатичен Серго авансом. Он не сомневался, что их брак построен на любви, но в нем немного не хватает того сумасбродства, которое Марина наблюдает здесь, в квартире Лофицкой… Молодой семье Сальниковых необходим точно такой же ликбез, какой прошел у Лидочки Серго, но не практический, а теоретический. Для этого нужно срочно познакомиться с Денисом! Тогда-то Маришка уж точно позабудет про крамольные мысли. Несчастье в том, что она слишком заинтересовалась уникальным экземпляром по имени Серго и мечтает теперь отщипнуть от него сувенирчик для себя и своего мужа. Бежин умышленно не скрывал, что она ему нравится – он не хотел обижать девушку напускным равнодушием. Но жертвовать семейной добродетелью ради сомнительного эксперимента все-таки не стоит - вот это он и старался дать ей понять окольными путями. К несчастью, Марина слишком уж поддалась и уверовала в праведность своих устремлений на благо семьи… А раз так – пора сматываться, ведь она и вправду нравится ему.
Серго посмотрел на часы. Четверть первого. Значит, сидят они с Мариной в кухне уже больше сорока минут. Ему решительно некуда было торопиться, но он сделал вид, что опаздывает.
        -Пора. Вот они – самые большие зануды на свете.
        -Кто? – спросила Марина, заглядывая.
        -Стрелки. Зануды и командиры: ать-два. Пошел. Спасибо за заботу, Мариш.
Марина отчаянно попыталась удержать его – хотя бы за рубашку поймать. Но Серго двигался гораздо быстрее, чем она рассчитывала. Вместо зеленого коттона девушка поймала воздух. Серго обернулся, выходя из кухни и сказал, с чуть виноватой улыбкой:
        -Не провожай. Я сам захлопну дверь. Счастливо!
Марине оставалось только вздохнуть и задуматься над дурацким вопросом: почему принято считать, что зеленый цвет подходит только брюнетам, и почему тогда ЭТОМУ так исключительно к лицу зеленая, как трава, рубашка?
               
13
Занятия в училище начались, как и полагается, с сентября. Лада, к своему удивлению, обрадовалась встрече даже с Гулиевым. Что до самого Ромки, то он глядел насупившись – у него явно не шел из памяти разговор, которым Лада дала ему понять, что между ними ничего нет и быть не может. Гулиева, видимо, не столько задел отказ, как таковой – его покоробил тон Лады: она говорила как воспитательница в детском саду, урезонивающая провинившегося малыша. Ко всему, девушки, словно сговорившись, дружно потеряли к Ромке интерес. Оставалось с тоской вспоминать первый курс, когда эти же самые девушки ходили за ним гурьбой. Гурьбой девушки уже не ходили в принципе, они разбились на пары и отдельные группки. Большинство девушек уже обзавелись приятелями (в обход всех запретов), а те из них, кто пока никем не обзавелся, устало отмахивались от назойливых типов вроде Ромы. Воля ваша, Гулиев ничего не понимал!
Катя приехала в конце августа и обнаружила, что Серго подменили. Сначала она и в самом деле подумала, что он кого-то нашел. Он как-то… повзрослел что ли? Катя изводила его вопросами долго и терпеливо, но ничего не добилась. Серго считал, что Катерина чересчур болтлива и не так уж умна, чтобы безбоязненно доверить ей свои тайны. С другой стороны, тайны эти рисовались слишком уж серьезной вещью, он был не совсем готов к тому, чтобы хранить их в одиночку… Мысли следовали за Серго неотступно и настолько его мучили, что между бровей пролегла вертикальная складка, с первого взгляда поразившая воображение Кати. Упорное молчание Серго в общем-то не задевало, но и не нравилось: обычно открытый и доступный, он только чуть замкнулся – и сразу же потерял бОльшую часть своего детского очарования. Повзрослел… "Пора наверное, ведь в ноябре ему уже двадцать два", - вздыхая, раздумывала Катя.
Самым близким человеком в этот период, для Серго стала Лада. Он подсознательно выбрал ее, маленькую, полупрозрачную, но обладающую большой силой духа. До конца лета они успели побывать вдвоем на могиле Миронова в день его памяти, не раз посидеть в одном из любимых парков Лады, поговорить о многом… Он чуть было не рассказал ей об истории с Лофицкой. Промолчал по одной причине: постыдился, ведь Лада такого высокого мнения о нем. Кому–то другому, возможно, нарочно рассказал бы, но только не Ладе… Серго разрывался от противоречий. Когда-то давно, в детстве, ему, как и всякому мальчишке, мечталось быть таким, как Д’Артаньян и Зорро, хотелось читать в глазах окружающих дам восхищение, стяжать себе славу неповторимого, невероятного, выдающегося… По иронии судьбы, именно это он и видел сейчас в женских глазах, но на поверку оказалось, что никакой исключительности ему не нужно. Серго лучше других знал, что он – обычный, вовсе никакой не супергерой. Он – рядовой болван из провинции, едва достигший совершеннолетия. Но никого его мнение не интересовало, а дамы практически не давали прохода. Наваливалось что-то неведомое, с чем еще не умел обращаться. Это "что-то" порядком пугало Серго. Он нуждался в поддержке, чтобы противостоять напирающему мирозданию. Огромная доза любви запросто может оказаться смертельной, если не сумел заранее подготовиться, не научился принимать ее, соответствовать ей. Серго не очень понимал, почему за поддержкой идет именно к Ладе. Казалось бы, она принадлежит всё к тем же "восхищенным дамам", но ее восхищение, ее кроткие взгляды и ее любовь не вызывали в нем реакции отторжения. Более того, если бы она, вдруг, изменилась к нему, он не на шутку встревожился бы... Чем можно все это объяснить, вы не знаете? Вот, вы уже и догадываетесь. Но наш Серго до сих пор ничего не понял.
Да, с Бежиным что-то творилось. Процесс становления актера проходил болезненно и больше походил на некую ломку. Очень скоро Серго поймал себя на странной вещи: в ответ на любое слово похвалы его так и тянуло обхамить того, кто это сказал. Всякое действие рождает противодействие: чтобы выжить в атмосфере всеобщего обожания, необходимо стать негодяем, иначе завязнешь, как мушка в сиропе! Катя, порой, со страхом наблюдала за его подтягиваниями на турнике во время занятий по физ-подготовке. Казалось, вот-вот он рухнет без сил (почему-то особенно страшно было подсчитывать, сколько раз Серго подтянулся). Но все остальные смотрели с таким восхищением, что в дрожь бросало. Никто, кажется, не замечал его надлома. Были заняты другим важным делом: подсчитывали, открыв рты, зачарованно наблюдали, как напрягаются мышцы… Бежину так часто аплодировали во время занятий, что вскоре это стало обычным делом. А он – мрачнел, злился, грубил Кате, садился поодаль и надолго замолкал. "Настоящее совершенство должно носить в себе отрицание самого себя – это залог его выживания".
Первушин не трогал Серго. Он относился к нему, как к подростку, переживающему переходный возраст. Борис Борисович и студентам своим наказал: "К Бежину не лезьте. Он должен сам справиться с кризисом". В том, что это - кризис, профессор не сомневался. Оставалось только ждать и уповать на то, что кризис длительным не бывает. Первушин наложил вето на аплодисменты и восторги, но запретить девушкам взгляды, полные любви, он не мог. "Когда это случилось? – тайком шептались девушки. - Еще зимой Серго был всего лишь симпатичным мальчиком, теперь же – так взглянет иногда, что поджилки затрясутся. Что за демон в нем поселился?". В шепотках преуспела Погремушка, с которой Ромка поделился подозрениями о романе Серго и Лофицкой. Поползли слухи и породили новую волну ажиотажа вокруг Бежина.
Сам же "пожиратель сердец" в это время действительно яростно сражался со своими собственными демонами. Он теперь повсюду таскал за собой Катю, словно отгораживаясь с ее помощью от окружающих. Катя плохо разбиралась в ситуации, но ей льстило, что Серго нуждается в ней. Они всё чаще встречались (и всё чаще ссорились!), всё сильнее сближались – вместе готовились к зачетам, показам, сессиям… У окружающих сложилось мнение, что ничего кроме друг друга их не интересует. Но Катя-то знала, как на самом деле складываются обстоятельства.
Серго часто исчезал вечерами и не ночевал в общежитии. Она старалась ни о чем не спрашивать, зная, как раздражают его подобные допросы. Оставаясь по ночам одна (Паша, естественно, пропадал у Тони), Катя спала на его кровати и обнимала подушку, втягивая носом до боли родной запах его волос… Она не считала, что влюблена (для этого слишком трезво смотрела на свои отношения с Бежиным), но не понимала, почему не скандалит из-за его ночных прогулок, почему скучает и ждет… Их начали считать идеальной парой и на Новогоднем капустнике назвали парой года… Но мы забежали вперед.

* * *
Лада наблюдала за "звездной парой" не без умиления. При кажущейся независимости обоих, они были привязаны друг к другу и по-настоящему дружили. Лада старалась пореже попадаться на глаза Серго. Она уже начала стесняться того июльского договора, скрепленного поцелуем в ладонь. Паника прошла, депрессия улетучилась - Лада не задумывалась, по какой причине. Но причина-то была и, скорее всего, роль причины исполнил этот самый договор. А еще - летние разговоры на Патриарших прудах… О чем они только не переговорили! Не упоминали лишь тему Новогодней ночи, обходили, как могли. Теперь так приятно вспоминать прошедшее лето! Словно не оно бросало Ладу в безысходность и страх близкой смерти… Все равно, хорошего было гораздо больше, чем плохого. У нее появились новые друзья, к которым можно запросто прийти без предупреждения и они обрадуются тебе, угостят каким-нибудь смешным супом из плавленых сырков, песню споют… За лето она побывала на Арбате еще раз пять и стала там своим человеком. Удивительно, как легко Лада вошла в неизведанный для себя мир! Оказалось, что косматые хиппи гораздо ближе ей по духу, чем прилизанные мажоры, с которыми всю жизнь общалась и к которым сама принадлежала. Лучше поздно, чем никогда. И все это – благодаря Серго. Она не задумывалась еще вот о чем: почему он проводит с ней столько времени. Она не позволяла себе думать на эту тему, обозначив ее, как табу. Кто знает, возможно Лада поступала правильно… Она, одна единственная, не заметила в Серго никаких изменений. Быть может, потому, что слишком часто его видела. С ней он остался точно таким же, как год назад, в первую их встречу. Да, Лада тоже наблюдала воочию его "кризис жанра", когда он мог запросто, замолчав на полуслове, развернуться и уйти из репетиционного класса. Но она считала такое поведение вполне естественным и не отшатывалась в шоке, старалась помогать ему чем только возможно. Она знала его лучше, чем остальные, а потому смотрела на происходящее совсем под другим углом. Рискни Серго поведать ей об истории с Лидочкой Лофицкой, она совсем не удивилась бы, сказала: "Ты зря так переживаешь, Серго. Это – жизнь. Перемелется, мука будет", и ничуть не покривила бы душой. Она ждала этого разговора, но Серго промолчал. Напрасно. "Кризиса жанра", в таких масштабах, могло бы и не случиться…

* * *
В начале октября состоялся еще один спектакль "Дни Турбиных" и о Бежине написала самая популярная газета, освещающая культурную жизнь страны. Именно тогда он впервые, по-настоящему, всерьез напился. Не от радости напился, а от какой-то безысходности. Серго уже не мог свернуть с выбранного пути: сцена приняла его и опутала сетями крепче крепкого. На ум постоянно приходили Пастернаковские строки: "Цель творчества – самоотдача, а не шумиха, не успех. Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех". Точно так же, как какой-нибудь энтомолог гоняется за ценной бабочкой, вооружась сачком и булавкой, таблоиды гонятся за новыми именами и сенсациями. Серго не желал стать притчей во языцех, но как тут, скажите, сопротивляться? Он не чувствовал в себе готовности принадлежать миру. Временами его охватывала паника, казалось, что некто пытается отобрать у него душу, уговаривает выгодно заложить, а заодно – вычистить из нее весь житейский хлам: воспоминания о доме и детстве, слова и наставления дедушки Нико, тщательно оберегаемые чувства к Тоне, трепетное отношение к Ладе… Серго почти впал в отчаяние в те осенние дни. Противоречия рвали его на части. Так бы вот закрыл голову руками и закричал: "Не хочу, не надо, уйдите все, оставьте меня в покое!"…
Как было уже сказано выше, окружающие плохо понимали его состояние и кое-кто поспешил сделать вывод, что Бежин зазнался, а Тоня… Тоня Зима намертво влюбилась в Серго. Что тут еще скажешь?
               
14
        -Ты уже слышала? Они ищут натурщиков для фотографа-иностранца!
Это было первой фразой, услышанной Катей от Тони за целый день. С утра Тоня хмурилась, злилась и молчала с таким видом, словно Катя в чем-то провинилась. Дыма без огня не бывает. Катя легко догадалась, что Тоськино плохое настроение началось не далее, как вчера, после занятий в репетиционном классе с Ариадной Артуровной. Событие: Бежин наступил на вылезший из паркета гвоздь (кстати, а откуда в паркете мог взяться гвоздь?). Заметив, что он хромает, оставляя кровавый след, девчонки запричитали. Все бросились к нему, с целью спасти, но он подпустил только Ариадну Артуровну и Катю. Катя сразу поняла: это обстоятельство сильно задело Тоську. Значит, свершилось! Тоське до смерти надоел Паша, иначе она не обратила бы ни малейшего внимания на какой-то там гвоздь, каким бы большим и ржавым он не был. Открытие Катю не порадовало, мягко говоря.
Ногу Серго успешно обработали и перебинтовали в медпункте. Обошлось без заражения крови, которым пугала его медсестра (гвоздь-то и впрямь большой и ржавый!), и, похромав три дня, Бежин пришел в норму. Ариадна Артуровна не позволяла ему заниматься вместе со всеми еще два дня, в качестве подстраховки. Он вынужденно сидел на скамейке возле зеркальной стены и следил за сокурсниками. Впрочем, сидя участвовать в процессе обучения тоже можно.
Так вот, Тоня вдруг преобразилась и нарушила обет молчания.
        -Кого-кого они ищут? – переспросила Катя.
        -Натурщиков! – повторила Тоня, сияя. – Это моя мечта – позировать перед камерой!
Катя только плечами пожала. Да, наверное, Тоське, с ее фигурой, можно мечтать о карьере фотомодели…
               
* * *
Ассистентов фотографа оказалось двое: длинноволосый парень с бородой и девушка с внешностью ортодоксальной художницы. Похоже, кроме Ромки, Тони и Кати ни один человек не догадывался, что это за парочка. Не знал ничего и Серго. Как обычно, в последние несколько дней, он сидел на своей скамейке в репетиционном классе, а "парочка" поместилась поблизости. Неизвестные непрерывно переговаривались и жестикулировали, обсуждая студентов "мальчикового" курса. Серго попытался было вслушаться в их разговор, но ничего кроме нескольких слов не разобрал. Он решил, что они с "Мосфильма" или студии имени Горького, ищут будущих кинозвезд. Кино его интересовало еще меньше, чем политика, потому он потерял к "парочке" всякий интерес.
Студенты "повторяли пройденное": работали над пластическими этюдами. В данный момент требовалось изобразить какое-либо растение. Серго честно заставлял себя следить за всеми, но на деле выходило так, что смотрит он только на Тоню. Она изображала ковыль (если правильно расслышал). Ромка был дубом, Паша – листком, по которому ползет гусеница, а Катя старательно копировала анютины глазки.
        -Серго, а ты кто? – крикнула она ему мимоходом.
        -Я – гриб, - ответил он серьезно.
        -Какой? – засмеялась Катя.
        -Опёнок. Разве не понятно? – он похлопал по деревянной скамейке, на которой сидел.
        -Тогда где твоя шляпка?
        -Хулиганы сбили.
Со смехом, Катя взлохматила ему челку и снова отошла.
        -Шляпку сбили хулиганы, - послышался женский голос, - а что у Опёнка с ногой?
Это обнаружила свое присутствие та самая "ортодоксальная" девица.
        -На гвоздь наступил.
        -Серьезная травма?
        -На пару дней.
        -А вы не хотите немного подзаработать, товарищ Опёнок?
        -Немного – это сколько?
        -Минимум, пару сотен.
        -У тебя такой тон, будто ты его клеишь, -  сказал бородатый парень. – Он, того и гляди, подумает о нас не очень хорошо…
        -Уже подумал, - заявил Серго. Настроение у него и так было неважное, а подозрение этих двоих в причастности к кино и вовсе отбило всю охоту любезничать.
        -Мы – ассистенты шведского фотохудожника, - продолжал бородатый наставительно. – Он создает свои произведения в процессе путешествий по миру. Ему нравится работать в Москве, "ветер перемен" навевает на него вдохновение. Он оборудовал себе фотостудию на Тверском бульваре. Его последний фотоцикл – история любви Австралийских аборигенов, закончившаяся свадьбой. Очень красивый, экзотический цикл. Если вы пожелаете – сможете увидеть все произведения. На Западе он пользуется большой популярностью, а его выставки проходят всегда с огромным успехом. Мы здесь, чтобы пригласить вас поучаствовать в создании нового фотоцикла.
Серго удивился. Он никак не ожидал, что "парочка" ищет натурщиков.
        -Что это за "новый цикл" если не секрет? – спросил он осторожно.
        -Эротический.
        -Чего-чего? Порнуха что ли?
        -Не-ет! – оскорбленно скривились они.
        -Что вы, молодой человек! – сказала девушка с укором. – Мы пришли сюда официально, с разрешения ректора. По-вашему, так делается порно?
        -Я не знаю, как оно делается, не имел чести.
        -Смею вас заверить – не так. Мы представляем интересы художника. Он задумал этот цикл в духе эпохи Возрождения, с драпировками, шелком, бархатом… Вы видели картины Леонардо, Рафаэля, Микеланджело, Боттичелли?
        Серго кивнул.
        -Тогда вы сможете себе вообразить, что будут собой представлять будущие фотографии.
        -У меня девушка очень ревнивая.
        -Это та, что подходила? А мы позволим ей лично присутствовать, чтобы она убедилась в подлинности искусства мастера.
        -Ну уж нет, - усмехнулся Серго. – Что угодно, но только не ее присутствие.
        -Значит, вы согласны? – оживилась девушка и придвинулась поближе.
Серго, в раздумьях, сел на скамейке поудобнее. Усаживаясь, он оперся о сидение руками, чтобы поберечь ногу (Бежин рвался работать вместе со всеми, но рана-то была серьезной и, честно говоря, до сих пор еще болела). Ассистентка момент не упустила и деловито попробовала его плечо на ощупь.
        -Ого, неплохо. Я была права, - она торжествующе обернулась на своего спутника и пояснила Серго:
        -У меня профессиональная способность видеть сквозь одежду.
"А что вы ещё видите сквозь одежду?" - собирался схамить Серго, но передумал.
        -Вы не патологоанатомом работаете случайно? – спросил он вместо этого.
        -Нет, - рассмеялась ассистентка. – Я преподаю в архитектурном институте. Ваши бицепсы настоящие?
        -Вы протезы имеете в виду?
        -Я имею в виду анаболики.
Серго предпочел не обижаться (какие анаболики, родная, когда с детства, ежеутренне и ежевечерне: пятьдесят отжиманий, хоть убейся, а между ними - пробежки и гантели, турник - раньше отец заставлял, теперь сам без всего этого не можешь, привык!). Он только коротко ответил:
        -Настоящие.
        -У вас будет партнерша. Очаровательная девушка.
        -Это я понял, - проворчал Серго. – Надеюсь, ваша "очаровательная девушка" на поверку не окажется уродиной.
        -В этом вопросе вы можете нам доверять, - авторитетно заверил бородатый. – Мы знаем толк в красивом.
        -Согласны?
        -Согласен.
Он не понял, зачем согласился. Скорей всего потому, что стипендия, плюс зарплата в магазине все равно не позволили бы ему купить Катерине приличный подарок на день рождения (уже вот-вот грянет ее девятнадцатилетие!). Хотелось поддержать имидж "идеальной пары"…
        -А не хотите ли взглянуть на свою партнершу? – и девушка показала ему на Тоню.
"О, черт!!!" - подумал Серго. Узнай он об этом раньше всего на минуту – ни за что не согласился бы, заплати они хоть миллион! Серго изменился в лице.
        -Что не так? – озаботилась ассистентка.
        -Это сюрприз…
        -Надеюсь, приятный?
Он промолчал.
        -Не беспокойтесь, никто ничего не узнает, если вы сами не расскажете, - пообещала его собеседница. - Между прочим, основным условием Антонины тоже было строгое соблюдение конфиденциальности. Будьте спокойны, мы – деловые люди и исполняем обещания.
               
* * *
Вечером Серго и Катя собрались сходить в кино. Катерина тащила его на полукомедию-полуфантастику "Кокон", о которой много читала и слышала. Серго не привередничал – ему было без разницы, что смотреть, тем более, если, в кое-то веки, удалось вернуться из училища пораньше. Стоило потратить свободное время с пользой, а не давить койку в общежитии, читая книги, положенные по программе. Серго терпеть не мог, когда что-то "полагалось по программе", еще со школы, а потому выбрал кино.
Он спускался на второй этаж, собираясь подождать там Катю, и столкнулся с Тоней. Серго как раз надеялся этой встречи избежать – Катерина обещала выйти к нему сама. Тоня, по всей видимости, направлялась к Паше, прямо из кухни. В руках она держала горячую сковородку, накрытую крышкой. Сковородка казалась тяжелой. Тоня поддерживала ее за дно левой рукой, подложив, чтоб не обжечься, полотенце.
        -Привет, Сереж, - весело сказала она. – Разве вы еще не ушли?
Это было что-то новенькое: Серго и не помнил, когда в последний раз она разговаривала с ним в таком дружеском тоне.
        -Уже уходим, - сказал он.
        -Интересного просмотра, - пожелала Тоня.
        -Тоня, - начал Серго и смутился, - я знаю, что тебя пригласили натурщицей к шведскому фотографу…
        -Кто тебе сказал?
Если Тоня, по словам ассистентки, и вправду боится огласки, то почему в ее голосе не испуг, а скорее… кокетство?
        -Наверное, Катька, - предположила Тоня. – Это Катька тебе сказала, да?
        -Мне сказали об этом те типы, что приходили сегодня.
        -Я мечтала попробовать себя в чем-нибудь подобном с детства.
        -Тонь, я, кажется, сделал глупость.
        -Какую? – она поставила сковородку на перила.
        -Они предложили то же самое и мне. Я согласился. Я не знал, что ты будешь участвовать в этой съемке.
        -Значит, потому-то ты сам не свой?
        -Я сам не свой?
        -Да уж. Не пытаешься меня разозлить – это на тебя не похоже. Я уже успела привыкнуть, что мы с тобой враги.
        -Мы не враги. Дело… в обстоятельствах. Они почему-то против.
        -А ты? Ты ничего не имеешь против меня, как партнерши, в фотосъемке с обнаженкой?
        -Мы хорошо работали в "Ромео и Джульетте". Надеюсь, что и с обнаженкой справимся не хуже.
        -Я уверена, что справимся.
        -Значит, всё нормально?
        -Да, Сережа.
        -И ты не наденешь мне на голову эту сковородку?
        -Нет, что ты. Мне нужно накормить Пашу. А потом, если ты хочешь, я могу надеть тебе на голову пустую сковородку.

* * *
Швед оказался довольно пожилым, лысым, но с первого взгляда вселял уверенность в своей респектабельности и серьезном отношении к делу. Звали его Христиан Свантенсон. Он довольно сносно изъяснялся по-русски.
Для начала фотограф внимательно осмотрел своих новых натурщиков. Хлопнул Серго по плечу (его рука оказалась достаточно тяжелой), проверяя, видно, на устойчивость, одобрительно кивнул и попросил расстегнуть рубашку. Тоню он не осматривал столь придирчиво: одного профессионального мужского взгляда на нее оказалось достаточно. К тому же, она надела на себя всё самое обтягивающее и короткое. Свантенсон взглянул, зажмурился, и сказал: "Oh, Russian girl! It’s a greatest miracle!". Короче говоря, швед в момент спекся.
Целый час ушел на осмотр студии, демонстрацию работ маэстро, грамот и призов (призы были сфотографированы и любовно вклеены в альбом), а так же, на подробнейший рассказ о будущем фотоцикле. Тоня вела себя совершенно непринужденно, задавала вопросы, а Серго всё сильнее нервничал. Он еще надеялся, что полностью раздеваться не придется, но, похоже, зря. Черт знает, почему не отказался от этой авантюры сразу, как только узнал, что партнершей будет Тоня. Возможно, не мог допустить, чтобы ее лапал какой-нибудь левый тип.
Тоня ушла переодеваться в выданный ей теплый халат, а Серго отправили в ванную.
        -Выдай ему станки для бритья, Лиля, - обратился Свантенсон к давешней девушке-ассистентке.
Никто даже и не подумал поинтересоваться, есть ли у Серго желание брить себе грудь. Раз пришел – значит брей. Лиля отвела его в ванную, в самый дальний конец студии. Она вручила пакетик пластмассовых одноразовых станков, крем для бритья и помазок. Предложила свою помощь, но Серго отказался.
Когда Лиля ушла, он огляделся. Ванная комната оказалась размером не меньше, чем кухня в квартире Зябы и Гардины. Кругом кафель, имитирующий темно-зеленый мрамор, вместо ванны – джакузи (тогда Серго еще не знал, что это такое), точно такая же, "мраморная". Комната буквально сияла, словно над ней только что потрудился отряд уборщиц. На зеркале, вделанном в стену – ни единого пятнышка. Серго осмотрел края зеркала, прикинул, как это делается, и решил, что когда обзаведется своей квартирой, то обязательно сообразит себе точно такое же зеркало в стене.

* * *
Кто бы мог подумать, что "эпиляция торса" – такая отвратительная процедура! Станок увязал и бесконечно забивался, приходилось его то и дело полоскать. Стоя у мраморной раковины, Серго поклялся зеркалу, что никогда больше не станет брить себе грудь – пусть даже за это посулят бешеные бабки.
Как только он так подумал – в ванную вошла Тоня.
        -Тук-тук, - сказала она. – Я собиралась постучать, но передумала. Нам надо входить в роль, ведь так? Чего мы с тобой будем стоить, если зажмемся перед объективом от страха прикоснуться друг к другу?
        -Верно, - промямлил Серго. – Ничего не будем стоить.
        -Очень хорошо, что ты согласен. Тогда я, заодно, сниму вот это, - Тоня сняла халат и повесила его на крючок рядом с дверью, где уже висели два полотенца и еще один, точно такой же, халат.
Серго остолбенел. Сказать, что фигура у Тоськи была потрясающей, значит, не сказать ничего. Катерина многократно повторяла свои завистливые восхищения по поводу Тоськиной фигуры, но лучше один раз увидеть… Более всего его поразила линия бедра, расширяющегося от талии. Идеальный прямой угол, перевернутая коньячная рюмка! И при этом – длинные, стройные ноги. Грудь казалась несколько тяжеловатой, для такой талии, но с бедрами прекрасно гармонировала.
        -А что это ты онемел, Сережа? – невинно поинтересовалась Тоня. – Или никогда не видел обнаженных девушек?
        -Таких - не видел, - сказал он и продолжил свою экзекуцию. Рука не слушалась – станок норовил выпрыгнуть.
        -Меня попросили смыть косметику, - Тоня заглянула на отвернувшегося к зеркалу Серго и села на край джакузи, метрах в двух от раковины.
        -Ты сказала Пашке, куда идешь?
        -Нет, - отфыркиваясь ответила Тоня. – Катька что-то наболтала ему про кинопробы на "Мосфильме", и он поверил, что те двое были с киностудии. Знал бы Пашечка, что это за пробы!
Серго стоял, подставив станок под струю воды из сверкающего крана. Тоня выключила у себя воду, бесстрашно поднялась, подошла к полотенцу, промокнула лицо.
        -Сережа, признайся, для тебя это только работа?
        -Что "это"?
        -Ну, вот это, - она показала вокруг. – Ради чего ты сбриваешь сейчас самое явное доказательство своей мужественности? Ради работы? Или ради меня?
        -Ради тебя?
        -Я не переношу волосатых мужчин.
        -Не знал…
        -Значит, я ошиблась – не ради меня?
        -Если я верно тебя понял, ты хочешь знать, стал бы я брить себе грудь, будь ты моей девушкой?
        -Ну, в общем, да. Пусть так.
        -Не стал бы.
        -Значит, работа для тебя важнее меня?
        -Выходит, что важнее.
        -Ты меня любишь?
        -Послушай…
        -Ты любишь меня? – повторила Тоня настойчиво.
        -Люблю, - вынужденно признался Серго и, бросив станок в раковину, оперся руками о мраморные ее края. – Я тебя люблю. Ты довольна?
Тоня поглядела на него через зеркало, улыбнулась и подошла. Она обняла Серго, стоя у него за спиной, положила ладони ему на грудь. Необычное ощущение прикосновения: руки коснулись выбритой кожи, теплые и нежные, как цветы.
        -Позволь мне помочь, раз уж этот процесс столь нетипичен для тебя. Вдруг ты, по ошибке, сбреешь себе что-нибудь жизненно важное? – Тоня касалась грудью его спины, нарочно проследила, чтобы касаться.
        -Ты не сумеешь.
        -Я регулярно брею себе ноги.
        -Сравнила. Даже я, с моей твердокаменной щетиной на физиономии, ничего подобного ни разу не делал.
        -Масштабы не те, понимаю, но нужно же всё попробовать в жизни.
        -Ты уже вошла в роль, - заметил Серго.
        -А ты – еще нет.
Тоня нежно, но настойчиво развернула его к себе, подняла из раковины станок. Добрить оставалось совсем немного. Она старательно, не оставляя ни одного пятнышка мыльной пены, водила станком по его груди и животу сверху-вниз. От каждого ее прикосновения у Серго внутри все сжималось и дрожало, а сердце совершало немыслимые кульбиты.
        -Тоня, давай прекратим это. Я сам добреюсь.
        -Посмотри, какой ты становишься гладкий! Звезда стриптиза! – она была левшой, а потому держала бритву в левой руке, натягивая правой кожу, и постоянно, как бы невзначай, касалась Серго то бедром, то грудью, то коленом.
        -Прекрати, - он попытался отнять у нее станок. – Отдай.
Тоня спрятала станок за спину:
        -Не отдам. Стой спокойно, порежу.
Она осмотрела свою работу и осталась ею довольна. Бросила станок в раковину.
        -Вот теперь – всё, - объявила Тоня.
        -Теперь действительно – всё, - хмуро сказал Серго. – Теперь я испорчу этому симпатичному шведу весь его высокохудожественный цикл.
        -Почему? – искреннее изумление отразилось на лице Тони, но дьявольские огоньки танцевали в персиянских глазах.
        -Я должен быть спокоен и расслаблен, а не олицетворять собой ходячую эрекцию (кстати, большое тебе за нее спасибо).
        -Так я могу тебя от нее избавить. Запросто! – Тоня продела пальцы под ремень его джинсов.
Серго выпрямился, будто кто-то неожиданно стукнул его между лопаток. Воздуха катастрофически не хватало. Тоня провела ладонями вверх по его груди, по шее к затылку, взлохматила волосы и слегка наклонила голову… Они целовались. О, Боже, они целовались!
        -У тебя нет другого выхода, - прошептала Тоня. – Впрочем, есть один: я оставлю тебя одного и ты избавишься от стояка самостоятельно. Мне уйти?
        -Ну уж нет, - сказал Серго. – В таких вопросах я на редкость несамостоятелен.
Они продолжали целоваться, сумбурно, задыхаясь, тыкаясь друг в друга носами…
Начало случилось бурным. Даже слишком. Тоня оказалась легкой, как перышко. Серго поднял ее, подхватив за бедра, она только чуть изогнулась, и он стремительно провалился в нее, как в бездну. Вокруг был только холодный кафель, о том, чтобы разложить на полу халат, речи не шло. Серго поступил проще: с Тоней на руках он шагнул к вешалке у двери, где висели их халаты и полотенца, и прислонил девушку спиной к стене. Волей-неволей пришлось управляться стоя. Тоня, как эквилибристка, удерживала равновесие, хотя это было очень трудно с непривычки, отталкивалась ногами от пола, от стены, хваталась за халаты и крючки вешалки. Будто со стороны она смотрела, как отражается в зеркале загорелая спина Серго и ее собственное лицо над его плечом. Выражение лица казалось каким-то обморочным… Впрочем, Тоня припомнила это уже потом. А тогда… Ее вдруг затрясло, задергало, окатило жаром, и навалилась темнота.
…Очнулась Тоня оттого, что ее шлепают по щекам. Она открыла глаза.
        -Ты меня напугала, - сказал Серго, крепко держа ее за талию, чтоб не упала. – С тобой всегда так?
        -Н-нет, - заикнулась Тоня, - ничего подобного со мной еще ни разу в жизни не было!
Она раздвинула халаты и, придерживаемая Серго, неверно ступая, подошла к джакузи и села на край.
        -Позвать кого-нибудь?
        -Никого не надо. Уже порядок, только в ушах словно вата…
Он стоял перед ней с джинсами в руке. Тоня улыбнулась.
        -Серго-о… Так вот значит, почему за тобой все бегают, Серго?
Серго смутился.
        -Отдача прямопропорциональна подаче, - только и сказал он.
        -Я долго репетировала эту подачу, но отдача превзошла все ожидания. Мой репетитор оказался плохим режиссером.

* * *
Тени пересекались, сплетались, едва различимые и четко очерченные. Каждый софит моделировал свою определенную тень или бесследно рассеивал ее. Потом погасли все огни и остался только один, он лишь подчеркивал очертания двух юных тел, размывая детали и лица. Простертая навзничь девушка, юноша, склонивший голову… Точеность черт, мягкость жестов, изысканность поз. Словно ожили творения Пименова и Каменского, скульптуры из русского музея. Швед без устали менял планы и фотофильтры, щелкал затвором, лопотал по-скандинавски, прищелкивал языком то и дело повторяя: "Magnifique !".
Тоня хихикала, щекотала Серго, норовя заставить его засмеяться и испортить кадр, но он ни разу не раскололся. Это было не слишком сложно - он постоянно анализировал, улетучивается ли из его сердца образ неземной девушки. Да? Или нет? Что он скажет Кате? А Паше? Что теперь со всеми ними будет?.. Ничего не исчезло и не закончилось, Тоня по-прежнему оставалась для него главным человеком на земле. Лучше бы умереть!
        -Если я приглашу вас к себе вторично, вы придете? – спросил Свантенсон, закончив съемку.
        -Возможно, - ответили они и переглянулись.
Швед галантно склонился перед Тоней, кутающейся в халат (она немного замерзла – иначе ни за что не надела бы его) и приложился к ручке. Он долго тряс обе руки Серго и несколько раз повторил: "Вы – бог, мальчик, вы – бог!". Свантенсон уже извлек из камеры все пять пленок и буквально подскакивал от нетерпения – скорей проявлять и печатать, но не забыл просигнализировать ассистентам, чтобы те рассчитались с натурщиками.
        -Куда положить деньги? – подошел к Серго бородатый.
        -Положите девушке в сумку. Мы разберемся.
        -О’кей, - согласился бородатый.
Ассистенты уважительно проводили их до двери, по пути без устали убеждая Тоню в том, что ей обязательно нужно быть фотомоделью. К Серго не совались, он выглядел несколько мрачновато, но Лиля всё равно смотрела на него влюбленно. Она так и не решилась ничего сказать и, прощаясь, сказала, подобострастно улыбаясь:
        -Удачи вам, ребята. Надеюсь, еще встретимся.

* * *
Они шли по той же самой улице Тверской бульвар, но словно минуло миллион лет. Шли молча, постепенно замедляя шаг, пока Серго не сел на скамейку в пустой аллее. Тоня остановилась перед ним. Тлели опавшие листья, собранные дворниками в кучи.
        -Ты уже пожалел?
        -Я был уверен, что, зная о существовании какого-либо табу, ни за что его не нарушу, хоть огнем жги. На деле выходит иначе… Что скажем Пашке, уже подумала?
        -А ты? Ты подумал?
        -Но ведь это твоя идея… Черт, вот я уже и виноватых ищу, - он поник головой. – Прости, Тонь, я – дурак и трус.
        -Это моя идея, я согласна. Сережа, я ни капельки не жалею и я хочу еще. Всерьез. Хочу кричать и плакать до изнеможения. Я хочу тебя всю ночь, весь день и еще одну ночь!
        -Но мы должны это прекратить. Мы не можем встречаться, это исключено.
Тоня села на скамейку:
        -Почему?
        -Я знаю Пашку миллион лет, и не могу так кинуть его. Он любит тебя.
        -Мы могли бы встречаться тайно, у твоих друзей. У тебя же есть друзья в Москве…
        -Таких, у которых мы могли бы встречаться – нет. Я не могу без конца врать. Ты понимаешь? Ненавижу вранье.
        -Ты больше не любишь меня? Получил, что хотел, а теперь выбрасываешь?
        -Не говори так.
        -Буду говорить. Говорить правду легко и приятно (не помню, чья это мысль).
        -Но это – не правда.
        -Тогда скажи правду ты. Слабо?
        -Не слабо, но я уже всё тебе сказал. Повторять не намерен.
        -Почему бы не повторить?
Он промолчал.
        -Ладно, я не настаиваю, - Тоня вздохнула. – Забери свои деньги.
Она открыла сумочку и достала одну из двух одинаковых пачек красных десятирублевок, крест-накрест заклеенных банковской лентой со штампом "Пятьсот рублей".
        -Сумасшедший швед, - усмехнулся Серго, засовывая "десятки" в задний карман джинсов. - Рисует он их что ли?
        -Что ты еще скажешь? Чем меня облагоденствуешь? – со скептической гримаской Тоня откинулась на спинку скамьи.
        -Что еще скажу? Ну, например, ты могла залететь.
        -С одного раза?
        -Наверняка тебе никто не скажет "да" или "нет".
        -От тебя уже залетали?
        -Однажды.
        -Катька?
        -Нет.
        -А кто?
        -Не важно. Ты с ней не знакома.
        -Неужели у тебя есть ребенок?! – Тоня округлила глаза.
        -Она избавилась от него.
        -Жаль. Ты любил ее?
        -Не хочу говорить на эту тему.
        -А на какую тему хочешь?
        -Тоня, мы с тобой взрослые люди. Давай же, наконец, вести себя по-взрослому.
        -Это как?
        -А так: разойдемся сейчас с миром.
        -Ты правда этого хочешь?
        -Пока иного выхода я не вижу. Подождем, поищем…
        -Ты действительно собираешься искать выход?
        -Собираюсь. Если, конечно, ты не передумаешь.
        -Не передумаю.
        -А зря, - сказал Серго, вставая. – Так было бы лучше для всех. Извини, что не провожаю, мне нужно побыть немного одному. Увидимся завтра.
И он пошел в сторону, противоположную Пушкинской площади, к улице Герцена и Арбату. Тоня проворчала ему вслед:
        -Поматросил и бросил. Все вы одинаковые, одним миром мазаны.
И отправилась к метро.

* * *
Серго предпочел не возвращаться в общежитие, а воспользоваться гостеприимством Зябы и Гардины. Его воротило от мысли, что придется отвечать на Катины вопросы, врать Паше… Разговоров и откровений с него на сегодня предостаточно.
Да уж, было о чем поразмыслить. Только последний идиот может завести три романа одновременно, да еще чтобы четвертый маячил на горизонте новогодними гирляндами! Что он будет делать, когда все три девушки вдруг заявят свои права? Где взять столько сил, если ты, между прочим, не половой гигант (хотя, Катерина убеждена в обратном) и не можешь заниматься всеми тремя, практически беспрерывно, дни и ночи напролет? В жизни полно других, не менее увлекательных вещей, смею заметить. Серго понял, что зашел в тупик и срочно нужно что-нибудь предпринять, чтобы выкрутиться. Иначе, девчонки сговорятся и, чего доброго, отрежут ему тот самый наиболее жизненно важный орган. А правильно сделают: тогда мигом отпадут проблемы с женщинами. И… начнутся проблемы с мужчинами. Эта мысль его развеселила и на душе сразу полегчало.
На Арбате, у Зябы и Гардины сидел Чернов, поссорившийся со своей кондитершей. Конечно же, они в очередной раз напились, каждый по своему поводу, и, позабыв на время о думах и проблемах, до одури спорили о музыке, чем остались ужасно довольны. Присутствующие на импровизированной пати Зяба и Гардина с удовольствием поддержали и возлияния, и разговор…
               
* * *
        -Ты где пропадал?! – напустился Карташов. – Мы с Катькой тебя вчера до ночи ждали! Ты ж ей обещал, что обязательно вернешься в общагу!
        -У меня изменились обстоятельства, - сказал Серго.
Паша ждал его утром возле аудитории. Вид у Карташова был побитый. Обычно он выглядел так, поругавшись с Тоней.
        -Тоня заявилась с кинопроб злющая. Сказала, что видеть никого не желает, вытолкала меня, Катю, и заперлась в комнате. Мы ждали у окна: вот ты придешь и успокоишь ее.
        -Вы ждали меня? Чтоб успокоить? – удивился Серго.
        -Ты же умеешь…
        -У нас с ней, - начал он, но в тот момент его кто-то увесисто пихнул.
Серго обернулся. Оказалось, Погремушка не устояла на шпильках. У нее подвернулась нога, и она повалилась на Серго. Он поддержал Танюшку за локоть, пока та распутывала свои ноги.
        -Извини пожалуйста! – экзальтированно приложила к груди свободную руку Погремушка. - После воскресенья ноги совсем не держат.
        -Понимаю, - кивнул он без улыбки, выпуская Танюшкин локоток и продолжил, повернувшись к Паше:
        -У нас с ней полная нестыковка, ты же знаешь.
        -Да, но вы понимаете друг друга, несмотря ни на что. Взять хотя бы "Ромео и Джульетту".
        -Я пас, Пашка, не обижайся.
        -Не обижаюсь, - сник тот.
        -Нашелся! – из коридора к ним подошла Катя. – Где был?
        -На Арбате.
Последовал дежурный поцелуй.
        -А у нас – трагедия. Пашка уже рассказал? – у нее в руке был пакетик арахиса в сахарной глазури, на плече болталась кожаная сумка с десятком молний (Катя обычно выбирала сумки с множеством кармашков).
        -Рассказал, - пожаловался Карташов, - а он – послал меня к черту.
        -Никуда я тебя не посылал.
        -Ты подразумевал.
        -Если бы я что-то подразумевал, то так и сказал бы.
        -Ты же дипломат у нас. Посылать открытым текстом не стал бы.
        -Особенно, если учесть, что ты – чересчур мнительный и ранимый!
        -Тихо, тихо! – урезонила их Катя и встала между. – Сейчас же перестаньте задираться, как петухи! Тоське надоест дуться и она сама придет. Может быть у человека момент, когда ему никого не хочется видеть или не может?
        -Может, - пробубнил Паша. – Серго, Кате пришлось ночевать на твоей кровати, но ты не подумай ничего плохого.
        -Он не думает, - успокоила его Катя, глядя на Серго. – Пашечка, ты бы шел по своим делам?
Она взяла Серго под руку и отвела подальше от двери, где стоял Паша, с унылым видом рассматривая облупившуюся краску. Тоня уже вошла в аудиторию, и он никак не мог сосредоточиться, чтобы скроить равнодушное лицо. Хотелось произвести на нее должное впечатление благородного спокойствия.
        -Вы же вчера были у этого шведа, так? Тоська проболталась! Колись, что у вас там произошло?! – зашептала Катя, прижав Серго к стене, невольно напоминая ему о том, о чём он старался не вспоминать.
        -Ублажили творческий зуд шведа по полной программе…
        -И?
        -Что "и"?
Выдерживая длинную паузу, Катя смотрела на Серго, склоняла голову то к одному плечу, то к другому. Серго стойко выдержал ее взгляд, и даже не отвел глаз. Наконец, Кате наскучила пантомима и она сказала, слегка разочарованно:
        -Строишь из себя конька-горбунка, выпячиваешь грудь, мол, "да я, да ни за что не замахнусь на святое"… Чего святого ты нашел между Пашкой и Тоськой? Пашка не видит дальше своего горбатого носа! Он Тоське ни разу ни цветочка не подарил – что тут беречь?
        -Я тебе тоже ни разу не дарил цветов, - задумчиво сказал Серго.
        -Мы – другое дело, у нас совсем не такие отношения… - Катя снова склонила голову к плечу, вздохнула, и сказала:
        -То, что те типы от шведа пришли прямиком к нам на курс – целиком Тоськина заслуга. Она их разыскала (Ромка откуда-то принес весть и сразу ей сообщил, мол, ищут натурщиков для фотографа), предложила свои услуги. А когда узнала, что им еще и молодой человек для съемок нужен, то радостно известила: "Я одного парня знаю – вы ахнете!". Сказала, что ты будешь на лавочке сидеть – распорол ногу гвоздем. Предупредила их: "Постарайтесь, чтобы он дал согласие. В партнеры желаю только его!". Они после того, как с тобой познакомились, полчаса Тоську благодарили за неоценимую помощь искусству.
        -Ромео, после длительных колебаний, предпочел Джульетте ее подругу, - насмешливо откомментировал сцену проходивший мимо Ромка. – Судя по всему, Джульетта оказалась ему не по зубам, а вот подружка – куда более сговорчива. Правда, последняя несколько раз уже была в употреблении, но, в наше время, это не позор, а преимущество. Она столько всего умеет!
Серго дернулся, чтобы подсечь Ромке путь, но Катя удержала его:
        -Не связывайся. Я не обиделась – пусть болтает, что хочет.
        -Ну уж нет. Этот гад должен перед тобой извиниться!
        -Не связывайся, говорю, - повысила голос Катя. – Серго, я прошу. Он во многом прав, и тебе это известно. Сейчас обязательно оглянется – поцелуй меня. Ромка лопнет от злости.
Целовались до тех пор, пока не услышали дружелюбное:
        -Молодые люди! Покорнейше прошу пройти в аудиторию, дабы приступить к, некоторым образом, так сказать, учебному процессу.
Это был преподаватель философии Федор Игоревич, улыбчивый толстячок.
        -Здравствуйте, Федор Игоревич, - откликнулись они в голос.
        -Здравствуйте, здравствуйте, молодежь…
               
* * *
Тоню все раздражало: и хронически улыбающийся Федор Игоревич, и Погремушка, то и дело поглядывающая в ее сторону, и Паша, сидевший в отдалении с видом побитой собаки… А особенно – сладкая парочка "Катя+Серго". Подумать только, сидят смирно, как два голубка и записывают лекцию! Особенно голубь. Одет в точности, как и вчера, тот же джемпер песочного цвета, те же джинсы… Понятное дело – ведь в общежитие он не заходил. Наверно напился с друзьями.
Она думала о нем непрерывно. Кусая кончик шариковой ручки, прокручивала в памяти вчерашние события, до мельчайших деталей, ища ответ на мучивший ее вопрос: почему Серго так поступил? Ну, если б он ее не любил – тогда понятно. Но он любит. Она была уверена в том, что он ее любит. Тоня наплевала бы на всё и прекратила ломать голову, не будь он "лучшим парнем на земле". Самое обидное, что сама она не удержалась и банально влюбилась в лучшего. Куда эффектней любить Пашу, поглядывать на лучшего свысока, чтоб помучился, как следует, у шведа в ванной! Надеть халат и молча удалиться. Каково?! Хорош бы он был на съемке, ничего не скажешь!.. Но смешно Тоне не было. Ну почему он не падает к ее ногам? Чего еще ему надо? Он и взглядом ее не удостоил, входя в аудиторию, хотя Тоня нарочно села на самое видное место в ярко-красном свитере! Мечтала проверить его реакцию при взгляде на любимую девушку. А реакции-то никакой и не было.
Катерина угощала Серго арахисом, заглядывала в его конспект и, не стесняясь, терлась щекой о плечо песочного джемпера… Одно слово, голубки. Всё до обидного по-прежнему, как всегда.
Правда, было одно "но". Войдя, они сели в первом ряду, возле стола преподавателя. Места, надо сказать, мало популярные, но зато ничто не маячит перед глазами. В том числе и красный свитер.

* * *
        -Ну а почему же они тогда делают вид, что ничего не знают, не ведают и никуда не ходили?
        -Как почему? Ты представляешь, что будет, если Карташов узнает, что Зима куда-то зачем-то ходила с Серго?
        -А ты бы согласилась позировать фотографу?
        -А что такого? Разница только в том, сколько одежды потребуется с себя снять.
        -А сколько снимали они?
        -Откуда ж я знаю? Ромка слышал, как те двое договаривались с ректором, чтобы пройти по аудиториям, искали натурщиков. Он и намекнул Тоське, мол, не хочешь ли заработать на халяву? Та сразу бросилась их искать.
        -А как туда Серго попал?
        -Разве ты не заметила, как его уговаривали на сцендвижении?
        -Я подумала, они просто беседуют.
        -Ну да! – воскликнула Погремушка. – У них по лицам было видно: уговаривают. Сколько денег посулили, что Серго согласился, хотела бы я знать.
        -Если полная обнаженка, то заплатили, наверное, много. Серго из тех, кто никогда не продешевит. Вот Тоська, с ее нездоровыми эксгибиционистскими замашками, могла бы и бесплатно раздеться. Серго – ни за что.
        -Это точно, - согласилась Погремушка. – Меня просто убивают Тоськины полупрозрачные маечки и блузочки. Полный курс одиноких мужиков, а она лифчика в принципе не носит. Всё сиськи свои напоказ выставляет. Попадет когда-нибудь.
        -Такие не попадают.
        -Могу поспорить! Ты приглядись, как она себя ведет. Мужики на такое поведение быстро западают, - авторитетно изрекла Погремушка и обернулась на Тоню.
Уже третий день Тоня вела себя странно. Улыбалась всем подряд мальчикам (кроме двоих), строила глазки... Паша, как обычно, принял такую тактику на свой счет. "Наверно, - думал он, - я чем-то ее обидел и не заметил этого. Быть может, плохо отозвался о кино…". Он терялся в догадках: пусть Тоне не повезло на кинопробах, а он-то при чем? Почему она смотрит на него, как на врага? Катя посоветовала попросить прощения. "За что? – спросил Паша. – Она сказала тебе за что обиделась на меня?". "Какая разница? – отмахнулась Катя. – Ты попроси, ей будет приятно".
        -Тоня, прости меня пожалуйста, - проговорил Паша, неловко присев рядом с ней на скамейку в репетиционном классе.
        -За что, Паша? – Тоня подняла на него глаза.
Все уже собирались домой, репетиционный класс пустел.
        -За что-нибудь, - горестно вздохнул Паша.
        -Да что с тобой, Паш? Ты никогда еще не просил прощения…
        -Пашка, будь другом, до одиннадцати не появляйся дома? – прозвучало внезапно сверху.
Тоня окаменела лицом, а Паша не сразу понял, что от него требуется.
        -Что? – переспросил он, задрав кверху подбородок.
        -Сейчас девять часов, - сказал Серго, посмотрев на часы. – Дома не появляйся до двадцати трёх. Договорились?
        -А, - понял Паша. – Ладно, я у Глеба со Славкой посижу.
Он ни за какие коврижки не согласился бы мотаться где-то два часа, если бы рядом не сидела Тоня.
        -Спасибо, - Серго повернулся к выходу.
        -Скажи ему, что ты не придешь до утра, - быстро шепнула Тоня на ухо Паше и покосилась на Бежина.
Паша обрадовано вскинулся.
        -Серго! – позвал он. – Вернись на секунду.
Тот вернулся.
        -Я утром приду. В половине восьмого. Устроит?
        -Устроит, - ответил Серго. – Тогда – до завтра.
Погремушка с Наташкой делали вид, что чем-то заняты у противоположной стены. На самом деле они наблюдали за разговором через зеркальную стену. Подошел Ромка.
        -Новости есть, агентура? – он показал глазами в сторону Тони и Паши.
        -Тоська перед Серго буквально цепенеет. Что это с ней? – сказала Наташка.
        -А Пашка в понедельник о чем-то его просил и очень при этом унижался, - сообщила Погремушка Ромке.
        -Ты еще не разузнал, где Серго с Зимой были и что делали?
        -Людмила обещала на днях разведать.
        -Людмила? Это секретарша ректора что ли? – поморщилась Погремушка. – Ну и вкус у тебя, Ромка!
        -Ради дела мне ничего не жаль. Даже себя.
        -Ради какого еще дела? – насторожилась Наташка. – Что-то мне не очень это нравится. Давайте прекратим за ними наблюдать, а?
        -Тебя никто не заставляет, - отрезала Погремушка.
        -Ну, допустим, Ромка мечтает, чтобы Бежина отчислили, а тебе-то какой резон, Таня?
Ромка и Погремушка воззрились на Наташку.
        -Что это с тобой? – неприязненно поинтересовалась Погремушка.
        -Надоело. Пошутили, поиграли в шпионов – и хватит. Всё хорошо в меру.
        -Да она по Бежину прётся – разве ты не знаешь? – скучая сообщил Ромка. – Еще на первом курсе втрескалась.
        -Я подозревала, - усмехнулась Погремушка.
        -Какая же ты сволочь, Гулиев! Умеешь так наплевать в душу, что диву остается даваться, - Наташка развернулась и убежала.
Тоня и Паша ушли следом. Он шел за ней и нес ее сумку, как в школе.
        -А ты сам что об этом думаешь? – спросила Погремушка, провожая их взглядом.
        -Я вот тоже думаю иногда, Танюшка, размышляю…
        -О чем? – нетерпеливо посмотрела на Ромку Погремушка.
Тот блуждал взглядом по потолку.
        -Я-то что, со мной всё ясно – устраняю конкурентов, - сказал он. – Ну, а ты? Неужто мечтаешь подобрать то, что останется от Бежина, когда я свергну его с пьедестала? Предупреждаю: лови момент. Может статься так, что прежде чем ты нагнешься к земле с целью его подобрать – Бежина там уже не будет. Опередят.
        -Кто? – любопытство Погремушки столь возросло, что она терпимо отнеслась к циничным доводам Ромки.
Гулиев многозначительно ухмыльнулся.
        -Дочка Первушина, - ответил он.
        -Что-о? – почти возмутилась Погремушка. – Лада Борисовна? Она же старая!
        -Старая? Не-ет. Она не старая. Она – красивая. Очень красивая. А у красивых женщин возраста нет.
Танюшка помолчала, размышляя и прикидывая. Она, по-видимому, только теперь постигала всю сложную цепь Ромкиных домыслов и выводов.
        -Рома, - сказала она, хорошо подумав, - ты бы бросил эту затею, и действительно не лез к ним. Серго - он никому ничего плохого не сделал, он, в общем-то, хороший парень. Пословицу помнишь? Не плюй против ветра.
        -А ты меня не учи. Испугалась, да? Стоило мне упомянуть Первушина, как ты пошла на попятную.
        -Может быть и испугалась.
        -Как знаешь, - пожал плечами Ромка. – Бежин широко шагает. Он всё равно споткнется, рано или поздно, а я, в тот самый момент, буду поблизости и не упущу своего шанса. Пан или пропал.
               
15
Незаметно подобрался ноябрь. Облетели деревья, покрылись льдом лужи и пролетали снежинки… Был канун седьмого ноября, студенты готовились к празднику. Девочки собирались устроить большой девичник на своем этаже, а мальчики – мальчишник, на своем.
Тоня с Пашей находились на расстоянии ото всех. Они не принимали участия ни в подготовке девичников, ни в подготовке мальчишников. По этой самой причине их стали сторониться и перестали куда-либо приглашать (обычно, "девичник" ходил в гости к "мальчишнику" и наоборот, но это только так называлось, чтобы соблюсти формальность – как правило, праздновали всегда вместе, курсировали между этажами). Зачем, если они все равно откажутся? Серго с Катей были куда более общительны. Вокруг них постепенно образовалась маленькая компания: Глеб, Славка и, поругавшаяся (навсегда!) с Погремушкой, Наташка. Наташка переселилась от бывшей подруги в другую комнату и "не видела Погремушку в упор".

* * *
        -Сиди и взбивай, - велела Катя Серго.
Катя считала своим коронным блюдом для вечеринок безе, но у нее вечно не хватало терпения взбить белки до победного конца. Как правило, она привлекала к содействию мальчиков и, чаще всего, Серго. Благо, ему нравился процесс приготовления всяческих блюд (наследство от деда) и он, как правило, не отказывал Кате в помощи. Все повторилось и на этот раз: она задала Серго работу, а сама ушла по делам. Он на совесть трудился над своим бисквитом в кастрюльке (от старого венчика для взбивания отлетела какая-то железяка, она болталась на честном слове и звякала). Кухня пустовала, поскольку жители общежития разошлись по магазинам за разными покупками (мальчики – за тем, что горячит, девочки – за всем остальным).
        -Ты один? А Катя где?
Серго ушам не поверил: голос, который только что звучал в его воображении, прозвучал наяву!
        -Она в булочную пошла, - ответил он, не оборачиваясь.
Тоня стояла на пороге кухни.
        -Паша тоже ушел, отбить телеграмму домой… Сережа…
Серго молчал.
        -Сережа, посмотри на меня, пожалуйста.
Он не обернулся и не посмотрел, казалось, всё его внимание поглотил стекающий с венчика бисквит (Серго проверял, долго ли еще взбивать эти вспухшие и побелевшие белки).
        -Я не могу больше, - сказала Тоня. – Я взорвусь.
Серго вздохнул, но опять промолчал.
        -Можно, я скажу Паше?
        -Это твое дело.
        -Очень трудно все время врать. Ты был прав.
        -А ты не ври.
        -Тебе легко говорить…
        -Но я же не вру?
        -Ты не спишь с ним.
        -К счастью, нет, с ним я не сплю, - усмехнулся Серго.
Он отставил на стол кастрюлю с бисквитом. Венчик обиженно звякнул.
        -Послушай, что я скажу, - начал Серго, сидя так же, как и сидел, не оборачиваясь. - Мы с тобой…
Не давая договорить, Тоня бросилась к нему, обняла его голову, целуя всё, что попадалось, волосы, лоб, щеку, ухо, блестевший в мочке "гвоздик", и шептала полуобморочно:
       -Ты мое несчастье, Сережа!..

* * *
Погремушка позвонила с вахты Ромке и назначила встречу возле "глобуса" на проспекте Калинина. Причину спешки она не объяснила, но Гулиев все равно пришел, хотя и в подпитии.
        -Ромка! – возбужденно зачастила Погремушка. – Ромка, я всё знаю, я всё видела! Они целовались в коридоре, а потом, быстренько-быстренько – и к ним в комнату! Я с лестницы зашла, да так и застыла на месте! Ты можешь себе представить?!
        -Ты про кого говоришь? – наморщил лоб Ромка, пытаясь уловить ее мысль.
        -Да про Бежина с Зимой! – зашипела Танюшка. – Пашки как раз не было, Катька тоже куда-то ушла, все разбрелись – моментик такой, что лучше не придумаешь!
        -А как они целовались?
        -Тебе продемонстрировать? – разозлилась пьяной тупости Погремушка.
        -Нет, но…
        -Как я тебе объясню? Так целовались, что у меня лично сомнений не возникло. Дверь за ними сразу закрылась на замок. Я подслушивать не стала – с меня и этого довольно. Зрелище, доложу тебе, на все сто! У Катьки с Тоськой комната рядом с кухней, так я скорей к себе, переоделась, и бегом туда, в кухню. Сделала вид, что чайник кипячу. На столе – брошена на произвол судьбы Катькина кастрюлька со взбитым яичным белком, для безе. Минут двадцать прошло – слышу, дверь из комнаты открылась. Заходит Серго, меня увидел, растерялся сначала, но потом заулыбался и говорит: "Привет, Танюшка! А я тут Катерине безе взбивал – рука отстегивается – прогуляться решил". А сам рубашку в брюки заправляет. Я: "А Катя где твоя?". Отвечает: "Она за хлебом ушла". Ты представляешь? Только Пашка с Катькой за порог, как эти сразу ныряют в койку! У Бежина в Москве друзья. Не исключено, что он водит Тоську к ним.
        -Ты про друзей точно знаешь? – спросил Ромка.
        -А то!
        -Ты вот что: ты молчи пока.
        -Я только тебе… Ромка, а ты уверен насчет Лады Борисовны?
        -Абсолютно. Я уверен в этом больше, чем ты уверена в наличии гостеприимных московских друзей Бежина.
        -Ну и бабник! – с чувством покачала головой Погремушка. – Как ему не надоедает?!
Ромка рассеянно пожал плечами и сказал как бы про себя:
        -Скоро он у меня получит. Тоже мне, звезда полей и огородов!

* * *
Лофицкая упала в обморок на репетиции. Это произвело фурор в "Качаловском". Лидочка считалась девушкой выносливой и спортивной, а тут – хлопнулась с утра пораньше. Завтруппой опрометчиво сунула нос и получила в ответ довольно грубую тираду. Естественно, завтруппой разобиделась, нажаловалась в дирекцию. Конфликт предпочли замять, так как практически весь репертуар держался на Лидочке и любой театр с радостью принял бы к себе знаменитую приму.
Вообще-то, Лидочка не была ни хамкой, ни склочницей. Она славилась острым язычком – и только. Завтруппой посоветовали не связываться с ней, да и всем остальным – тоже. Мало ли, что может произойти с человеком? К концу ноября, через месяц с копейками, в "Качаловском" уже знали, что же все-таки случилось с примой. Она ждет ребенка! Мало того: собирается замуж за Деятеля!
Ну и смеху было, когда, зная о "голубизне" Лидочкиного хахаля, в театре обсуждали процесс зачатия!
        -Новость слыхал? – обратился к Серго Сева. – Лялька замуж выходит за своего Деятеля!
        -Как это? – удивился Серго. – Он же голубой…
        -А вот так. Но это еще не всё: она уже и за бэби собралась.
        -За ке-ем?!
        -За "ке-ем" – передразнил Сева. – Балда ты малолетняя! Этот голубой изловчился ее осеменить. Она с ним для этого несколько месяцев всякими "камами" прямо с утра занималась.
Серго передернуло от омерзения: Лидочка избавилась от одного ребенка, чтобы тут же забеременеть от богатого извращенца… Будь Серго хотя бы немного поопытней, ему не составило бы труда разглядеть подтасовку. Деятель не имел никакого отношения к положению Лидочки. Малыш был тот же…

* * *
Второй курс начался с Гоголя. "Ревизор". На роль Хлестакова Первушин назначил… Карташова. Паша лопался от гордости, особенно если учесть, что основные его конкуренты (он считал их конкурентами) на этот раз оказались на вторых ролях: Ромка – Городничий, а Серго – Осип, слуга Хлестакова.
Хлестаков у Паши получался полным идиотом, но зато очень обаятельным. Первушин, несмотря на некоторую самодеятельность Карташова, хвалил его. Пашка зачем-то перевирал текст, стараясь, видно, прыгнуть выше головы (и временами ему это удавалось), ну а Борису Борисовичу, как всегда, интересно было наблюдать за работой своих студентов. Кстати, только в процессе творческого поиска все смогли окончательно разобраться в таком распределении ролей. Например, когда Катя (дочка Городничего) и Наташка (жена Городничего) расспрашивали Осипа о его барине. Реплики: "Душенька Осип, какой твой барин хорошенький" или "Какой миленький носик у твоего барина" работали на образ Хлестакова лучше любого грима. В контрасте с "Осипом", горбоносый и сутулый "Хлестаков" выглядел сущим недоразумением. Катя быстренько просекла этот нюанс и вкладывала в свой текст (это был ее текст) всю неприязнь к Паше. Марья Антоновна в ее исполнении вырисовывалась хитрющей и образцово-нахальной, ведь столь грубую ложь не всякий решится произнести. На занятиях ей аплодировал даже сам Первушин.
Что касается Серго… Знаменитый монолог Осипа в начале второго действия он читал, лежа на матах в репетиционном классе, нога на ногу (вообще-то Осип должен лежать на хозяйской кровати, но реквизит пока не предусматривался). Решительно ничего особенного не предпринимал, да и поза его не казалась слишком уж фривольной - он то закладывал руки за голову, то взмахивал ими, рассуждая сам с собой (рубашка при этом натягивалась, подчеркивая всё совершенство его фигуры, так восхищавшее девушек), рифленая подошва ботинка смотрела кому-нибудь в лицо и вид у подошвы – ну абсолютно невинный и пофигистский… А у девочек неизменно учащался пульс, они краснели и отводили глаза. Борис Борисович это подмечал и каждый раз раздумывал, кого же это он все-таки воспитывает в лице Бежина: будущую "звезду" или блестящего гипнотезера. Кто знает, вдруг как, окончив училище, Серго научится применять свой природный магнетизм для того, чтобы подчинять себе людей безраздельно? Оставалось только надеяться на справедливость Пушкинских строк: "Гений и злодейство – две вещи несовместные".
Гоголь, что называется, "хорошо пошел". Весной намечалась премьера спектакля. Мало кто из руководителей курсов ставил на сцене учебного театра спектакли целиком. Ректор, тот самый Иван Андреевич Корсак, сообщил Борису Борисовичу, что каждый его новый курс – это событие в училище, но на этот раз он сам себя превзошел. Курс изумительный! На первом году учебы они блестяще справились с "Ромео и Джульеттой", а на втором – готовятся подарить миру оригинальную и очень смешную версию "Ревизора", вполне достойную "Качаловского". Чтобы достигнуть таких успехов, такой слаженности, нужно быть коллективом, состоящим из незаурядных, одаренных личностей! "А так оно и есть" – не без гордости отвечал на восторги Первушин.
Несколько раз нашумевшие репетиции "Ревизора" посещала Лада. Она тихо сидела в уголке, ничем не проявляя своего присутствия, но Серго работалось легче. Он чувствовал, что она рядом точно так же, как чувствовал Тоню. Но ощущения их присутствия совсем не походили одно на другое. Если Серго знал, что Тоня смотрит на него, если думал об этом и не мог отключиться, то долгое время не получалось войти в колею. Ему это настолько мешало, что впору просить ее выйти из класса на время репетиции (у Тони была совсем небольшая роль). Он сознательно не шел сам себе на уступки: мало ли какие ситуации будут подстерегать его в работе на сцене – что теперь, всех зрителей разогнать? Совсем другое дело - Лада. Ее внимание заряжало энергией, давало дополнительный стимул…
Ромка вел неусыпное наблюдение за Серго. Нужно отдать должное его наблюдательности: он многое подмечал верно, но, увы, доказать ничего не мог. Взгляды и жесты к делу не подошьешь, как говорится. Ну, улыбнулась ему Лада Борисовна, ну, подошла – или наоборот, Серго улыбнулся, подошел… А с Тоней - и того меньше, ни взглядов, ни жестов. Впечатление такое, что они постоянно в ссоре... Гулиев униженно строил козни, решив, что Бежину, каким-то образом, удалось в мгновение ока соблазнить обеих - и Ладу, и Тоню. Это обстоятельство его особенно задевало. Он тщетно силился разобраться, каким образом его сопернику удается столь быстро и… качественно покорять сердца неприступных красавиц в промежутках между блестящими работами на сцене, на занятиях и в самостоятельных показах. Но Ромка зря ломал голову, объяснить своей тайны не смог бы и сам Серго…

* * *
Тоню страшно раздражал Пашин щенячий восторг, связанный с его успехами в "Ревизоре". В ушах звенело от слишком часто повторяемого им местоимения "я".
        -Я всем показал, что тоже кое-что значу! - талдычил он после каждой репетиции. – Серго и Ромка у меня на подхвате, я задаю тон! Все прислушиваются ко мне, чтобы попадать в нужную тональность! Я играю первую скрипку!
И еще много чего в том же духе. Тоне приходилось выслушивать этот бред. Временами – так и врезала бы по зубам! Злость копилась и копилась… Серго избегал Тоню, как избегают всякого рода неприятностей, но он был не в состоянии сопротивляться ей, и каждый раз сдавался ее настойчивости – мучительно, отчаянно. Однажды Тоне даже показалось, что она видела у него слёзы, но ее мало интересовало что-либо кроме своих чувств и желаний. Если Тоня умоляла прийти ночью на лестницу – Серго приходил, тащила его за собой на колосники учебного театра – не сопротивляясь, шел… Он не понимал, почему так происходит, почему не может найти в себе сил, чтобы послать спятившую девицу к черту! Он снова и снова обманывал Катю, прятал глаза, и от стыда готов был провалиться сквозь землю. А Тоня - бережно подсчитывала каждый миг, проведенный с Серго, эти крошечные, полные жизни эпизодики, даже по календарю отмечала, обводила кружочками. Оказалось, например, что такой малости как несколько минут на лестнице ночью, для нее больше чем достаточно – ей не нужны были его поцелуи, его нежность, его любовь и понимание. Тоня мечтала только об одном, и вышеописанное сумасбродство ей уж очень нравилось! Она перестала плакать и снова стала красавицей. Такой, какой была до встречи с Пашей. Так вот значит чего она всегда хотела и искала! "Ты что, начала пользоваться импортной косметикой?", – не понял Паша. А она вообще косметикой не пользовалась, разве что слегка подчеркивала глаза театральной тушью и подкрашивала губы. Тоня начала узнавать себя, веселую, беззаботную, без кругов под заплаканными глазами. Сердце переполнялось нежностью ко всему миру и, главным образом, конечно, к Серго.

* * *
Всё это оказалось, по видимому, первоосновой того, что случилось позже. Уже начался декабрь, намело сугробы, в магазинах продавались елочные украшения… Паша продолжал успешно тешить свое самолюбие и, подобно царю из детской кино-сказки, напевавшему "Боже меня храни", твердил хвалебные речи в свой адрес. Тоня, пришедшая в его комнату, была не в духе потому, что Серго опять ушел с Катькой в кино. Скорее всего, она нарочно пришла, чтобы выместить зло на Паше – а он тут как тут, подвернулся со своей петушинно-индюшачьей напыщенностью.
        -Паша, - сказала Тоня спокойно, выслушав его до половины примерно. – Паша, я сплю с Бежиным.
        -Очень хорошо. Так вот… - по инерции протараторил Карташов и замолчал. Молчал он долго.
        -Что? – спросил Паша осипшим голосом. – Что-что?
        -Я сплю с Серго, - твердо повторила Тоня. – Точнее – не сплю, а просто трахаюсь.
        -Зачем ты меня обманываешь? – пробормотал Паша. Его самодовольство улетучилось без следа, теперь он заискивал.
        -Я не обманываю.
        -Но… почему? Ты… ты меня не любишь больше? – он чуть не плакал, с каждым мгновением острее вникая в суть ее слов.
        -Ты знаешь только себя, - устало проговорила Тоня. – Я так больше не могу. И, главное – не хочу.
        -Зачем он так поступил со мной?
        -Он любит меня.
        -Че-е-его? – округлил глаза Паша.
        -Сережа давно любит меня, и я ему верю. В отличие от тебя он умеет сделать так, чтобы я не сомневалась в том, что он меня любит. Он не эгоист, а, скорее, альтруист – и это несравнимо больше, чем твои клятвы любви и верности. Для меня по крайней мере.
       -Я догадывался, - упавшим голосом проронил Карташов. – Ты поцеловала его на спектакле потому, что он тебя любит. Но он… он… он убедил меня в том, что это случайность…
        -Паша, не плачь пожалуйста.
        -Буду. Буду плакать, - Паша зарылся лицом в подушку. – Мой друг предал меня, а моя девушка мне изменила. Изменила! Шлюха.
Тоня, сидевшая в ногах его кровати, встала и сказала:
        -Напыщенный дурак. Я больше не куплюсь на твои истерики. Хватит с меня.
И ушла, хлопнув дверью.
Наверно нетрудно догадаться, что произошло потом? Серго пришлось приложить немало усилий, чтобы конфликт не стал достоянием гласности. Он терпеливо переждал светопреставление, устроенное ему Пашей, а от Кати получил хорошего тумака в солнечное сплетение. Она ударила Серго за вранье, а вовсе не потому, что он встречается с Тоней. Он пустил ей в глаза пыль, наговорил нежных слов… Много ли надо девятнадцатилетней девчонке? Развесила уши, отпустила поводья и позволила безраздельно завладеть своим сердцем. Да, он нехорошо с ней поступил, но… Удар в живот получился, пожалуй, слишком крут и увесист. Катя не ожидала от себя такого профессионально поставленного "хука". Серго, судя по всему, тоже. Он побледнел, и дыхание у него перехватило. Катя чуть было не кинулась тут же просить прощения. Огромного труда стоило гордо развернуться и уйти. "Ничего, - успокаивала она себя, - оклемается. Зато впредь будет меня бояться". На самом деле, Катя уже на всё была согласна, только бы Серго ее не бросил. Оказалось, она совсем не готова расстаться с ним сейчас. До тех пор пока они не помирились, или, точнее, пока у Кати хватало сил не разговаривать с Серго, она пребывала в полном отчаянии. Для нее жизнь готова была оборваться.
Примерно то же самое испытывал Паша. Он, как и Катя, молчал сутки напролет, что жутко раздражало Серго. Бежин даже предложил поменяться местами с кем-нибудь из ребят, ну, скажем, с Глебом или со Славкой. Но Паша молча показал ему фигу. Тоня отчего-то тоже обиделась, причем сразу на всех…
Первыми помирились Катя и Серго. Их мирный договор стал окончательным и никаким обжалованиям не подлежал. "Не болит живот, Серго?", – спросила как-то Катя, встретив его на выходе из общежития. "Уже меньше", – ответил Серго с улыбкой, и они пошли вместе в училище. О дальнейших перспективах говорить избегали. Серго – потому, что просто не знал, что сказать, а Катя – потому, что боялась ответов на свои вопросы. Она быстро поняла, что Серго эта история по настоящему тяготит. Словно приколдовала его Тоська! Катя вздохнула и предложила их помирить. Серго тоже вздохнул и ответил: "Не надо. Давай лучше в "Качаловский" сходим, там завтра сдают новый спектакль". И сходили. Посмотрели на беременную Лофицкую. Катя восхищалась ее талантом, расспрашивала о ней Серго… Трудно сказать, как повела бы себя Катя, узнав, что недавно вышедшая замуж "Дива" "понесла во чреве" не от уважаемого Деятеля, а от сидящего рядом с ней "пупа земли". Да что там, "Пуп земли" и сам того не знал… Лофицкая, кстати, ждала ребеночка в апреле, а в мае пригласила Серго "на крестины" ("Будем только ты, да я"). Умиротворенный Деятель благополучно вернулся к своим "голубым" занятиям, между делом подарив Лидочке шикарный особняк в Серебряном бору. В личную жизнь жены он не совался.

16
Лада постучала в тридцать пятую комнату. Из-за двери кто-то что-то промычал, несвязно и неразборчиво. Тогда Лада, наудачу, толкнула дверную ручку – дверь поддалась. В комнате находился один Паша. Он сидел на кровати в семейных трусах с цветочками и, пристроив между худых коленей бутылку "Семьдесят второго", пытался протолкнуть внутрь упрямую пробку.
        -С Наступающим, - сказала Лада, заходя.
Паша, по-деловому, поблагодарил, пожелал того же и продолжил терзать пробку.
        -Паша, а где Серго?
        -Не знаю, - буркнул Паша. – Это у девочек надо спрашивать. Он ушел вчера вечером, без куртки, и до сих пор не вернулся… Лада Борисовна, вы не умеете открывать эти проклятые бутылки?
        -Трубы горят? – сочувственно поинтересовалась Лада.
        -Башка трещит по швам, - согласился Паша. – Хорошо еще, что занятий сегодня нет: вчера мы с Глебсоном и Славкой так назюзюкались! Не помню, как до комнаты добрался. Проснулся сегодня, встал – мотает. Совсем ослаб. А штопора нет во всей общаге. Вся общага к Бежину ходит открывать бутылки: он их, черт белобрысый, как-то вилкой открывает.
Паша продемонстрировал Ладе зверски погнутую вилку:
        -У меня вот такая дрянь получилась.
        -Он не белобрысый. "Брысы", в переводе, означает "брови", - сказала Лада, пряча улыбку.
        -Какая разница? Все равно белобрысый.
        -Может быть, мне поискать его у девочек?
        -Вам он так срочно нужен? – пыхтел над бутылкой Паша.
        -Не срочно, но хотелось бы повидать. Мы кое о чем договаривались.
Паша отвлекся от бутылки, поглядел на Ладу и пробурчал:
        -А я – видеть его не могу.
        -Вы же дружили, Паш. Что стряслось?
        -Он у меня Тоську увел.
Лада дар речи потеряла. Серго? Увел у своего друга девушку? А она-то идеализировала его, была уверена, что на подлость он не способен. Неужели ему мало других девушек? Он не мог этого сделать, нет! Скорее всего, тут есть объяснение – Серго точно не такой.
Она опустилась на колченогий стул. Тот заскрипел и пошатнулся. Лада, с опаской, выпрямилась, заглянула себе за спину. Вероятно, стул передумал разваливаться, но она всё равно пересела с него на пустующую кровать у окна.
        -Да-да, вы не ослышались. Несмотря на то, что вчера на капустнике его и Катьку выбрали парой года - Серго отбил у меня Тоську. Она заявила мне, что с ним чувствует себя женщиной, а со мной ей остается только плакать.
        -А Катя как же? – обронила Лада.
        -Катя, - усмехнулся Паша. – Катя, как дурочка, любит его и жалеет Тоську.
Он бросил на Ладу взгляд умудренного годами старца.
        -Ничего не понимаю, - пробормотала Лада. - Вы не пробовали обсуждать это с Серго?
        -Да он сам постоянно пытается со мной это обсудить. А чего обсуждать? Отбил девчонку – вот и получи теперь проблему. Тоська-то ему совсем ни к чему. Он, поди, и сам уже это понял, да поздно. Зима в него намертво вцепилась – я ее хватку знаю.
Паша все-таки пропихнул пробку в бутылку, деловито достал из тумбочки два стакана, и налил по полному – себе и Ладе.
        -Нет, Паша, что вы! – замахала руками Лада.
        -Пейте, полезно. Тонизирует. С Наступающим!
        -С Наступающим, - ответила Лада. Ей отчего-то стало безразлично, наступит ли, нет ли, ухудшение самочувствия.
Они чокнулись и выпили. Паша протянул Ладе красное, блестящее яблоко, пахнущее декабрьским морозцем. Она с удовольствием откусила и засмеялась:
        -Видел бы меня папа!
Паша поскреб цыплячью грудь и изрек:
        -Вам же не шестнадцать лет, чего вы папы боитесь?
        -Я не боюсь. Родители считают меня утонченной, разборчивой, а я пью портвейн с субъектом в семейных трусах!
        -Вас смущает мой прикид?
        -Нормальный прикид пьяницы.
        -Вот и я говорю: всё нормально, - Паша налил еще портвейна в стакан.
        -Нет-нет! – Лада спрятала свой.
Паша пожал плечами, чокнулся с бутылкой и выпил.
        -Лада Борисовна, а за что ваш отец так прорабатывает в последнее время Бежина, не знаете?
        -Как это "прорабатывает"?
        -Делает уйму замечаний, придирается…
        -Он не придирается, вы ошибаетесь. Серго сам попросил делать как можно больше замечаний. А вообще, папа считает, что он начал разбазариваться – компании, девочки, вино… Папа опасается, как бы Серго не сгорел раньше времени. Такой талант нужно беречь, пылинки с него сдувать, а Бежин, того и гляди, сопьется и изгуляется.
        -Как Даль, - вздохнул Паша, допивая портвейн из горлышка. – Даль натурально сгорел.
        -Я доказываю папе, что он не прав, но папа, в свою очередь, утверждает, что я выгораживаю Бежина незаслуженно. У Серго такая природа – он должен выплескивать свою энергию, а со стороны кажется, что это – разбазаривание. Люди с сильной энергетикой начинают болеть, если не дают ей выхода. Папа не хочет понять…
        -Да уж, - согласился Паша. – Сережка всегда был особенным.
        -Со временем он вырастет в грандиозного, неповторимого актера, как Миронов. Вы видели Миронова на сцене?
        -Когда б я наездил из Иваново в театр Сатиры? – буркнул Паша, как обычно в штыки принимая любые доказательства своей некомпетентности.
        -А я видела. Ходила почти на каждый спектакль, с самого детства. Он играл самозабвенно и азартно, мог перевоплотиться в кого угодно, жил театром и умер на сцене от кровоизлияния в мозг. Я до сих пор плачу, когда он гибнет в "Сказке странствий", не могу спокойно смотреть…
        -Намекаете, что Сережке тоже суждена смерть на сцене?
        -Нет конечно. Но они похожи немного, по экспрессии, по глубине проникновения в образ…
        -И не только в образ, судя по тому, что все тут будто спятили от него, - вяло пошутил Паша. - Я, Лада Борисовна, не полный идиот, чтобы не воспринимать его флюидов, его энергетики. Я всегда гордился, что он – мой друг. В него вечно все влюблялись, начиная с детского сада. Я знаете что думаю? – он понизил голос и обернулся на дверь. – Я думаю, что Бежин – пришелец!
       -Что? – рассеянно переспросила Лада.
       -Я вам сейчас расскажу кое-что! Мы тогда в восьмом учились. Шлялись как-то раз по городу – не то пошли к кому-то на день рождения, не то возвращались. У Владимирских торговых рядов к нам цыганка привязалась. Точнее, не к нам, а к Бежину. Он ей, на свою голову, рубль дал (просила для детей). Цыганка давай его благодарить, говорит: "Погадаю тебе, Бубновый, за твое доброе сердце". А как в глаза заглянула – побледнела. Сказала: "Высоко, далеко, через звёзды твое величие. Ты, парень, к Богу очень близко, в этом беда твоя. Тебя любить нельзя. А сам полюбишь – погубишь. Все женщины, что на беду свою ответят твоей любви – умрут. Для того чтобы жизнь им сохранить, ты вечно бежать должен. Не останавливайся, милый, не останавливайся…". Я слово в слово запомнил! Серго потом весь день был сам не свой. Не знаю, помнит ли он эту цыганку… - Паша совсем уж зашептал:
       -Неспроста она про звезды говорила. Бежин – точно пришелец с другой планеты. Обычный человек таким быть не может! Вы последите за ним на занятиях: он не думает, не вникает. Читает с листа и уже знает, что и как в этой пьесе. Раскладывает произведение по полочкам, сцену - по репликам, вплоть до жестов и вздохов, будто у него в голове компьютер! Вылитый биоробот из фантастического романа. Биоробот, постоянно настроенный на театральное перевоплощение и всеобщую любовь Он посылает волны – и люди их ловят!
        -Бросьте, Паша, прекратите! – сказала Лада, не терпящим возражений тоном. – Если вы сейчас же не прекратите, я уйду и не буду никогда больше с вами разговаривать.
        -Да, - сказал он еще мрачнее, чем прежде, - я распустил нюни… Но мне действительно очень плохо.
        -Вы бы легли, поспали…
        -Да я только что встал! – Паша неожиданно и как-то совсем уж очумело ухмыльнулся. – В среду в этой комнате случился такой скверный анекдотец!
        -Что еще за анекдотец? – Лада почуяла недоброе, но деваться ей было некуда. Паша явно нуждался в том, чтобы излить кому-нибудь свою печаль. Скрепя сердце, она постаралась выслушать его до конца.
        -Миха Петровец с третьего курса в субботу выбил нам дверь. По пьяни думал, что к себе вламывается (у них-то дверь на щеколду закрывается изнутри – и всё). Нас дома не было, а то мы б ему морду хорошенько начистили. Эта дверь так и простояла потом три дня – некогда было с ней заниматься. То у Серго спектакль в "Качаловском", то всем курсом во МХАТ на "Три сестры" ходили… Ночью, после МХАТа – явление. Часа два ночи было, со вторника на среду. Серго всегда быстро засыпает, а я читал. Я пошлейшей бессонницей маюсь с тех пор, как Тоня меня бросила. Только-только свет потушил, лежу, размышляю о том, о сем, в небо гляжу. Серго не позволяет на ночь окно зашторивать – ему зачем-то звезды нужны, - Паша красноречиво поглядел на Ладу, но об инопланетянах ничего больше не сказал. – Открывается дверь и заходит Тоня. Я ее сразу узнал: вы сами ее фигуру видели, не спутаешь. Силуэт на фоне светлого дверного проема. Закрывает она за собой дверь, бросает на пол халат и – к Серго. Присела возле кровати и, ни слова не говоря, обе руки ему под одеяло. Серго проснулся конечно, ничего понять не может. Когда понял, шепчет ей возмущенно: "Ты обалдела что ли?!". Только Тоське всё по барабану. Серго и моргнуть не успел, как она верхом уселась. Так отделала, что кровать от стены отъехала. Я лежал, слушал, как лязгает панцирная сетка и все ее вздохи, видел, как Серго ей рот зажимал, чтоб шума меньше было – может, он думал, что я сплю. А мне его в этот момент убить хотелось! Но что толку убивать, если знаешь, что на его месте тоже не смог бы сопротивляться. Вы не мужчина, а то поняли бы меня…
        -Да, я понимаю, мужская физиология, - опустила глаза Лада.
        -Вот-вот, - подтвердил Паша. – Ну, короче говоря, я ее тогда тоже… Вы поняли… Как только она от Серго отвалилась, я ее…
Ладе показалось, что она теряет сознание.
        -Тоська не проронила ни звука. Потом сказала, что я – животное, и ушла. Совершенно голая. Серго ее халат с пола поднял и следом бросился. Вернулся, сказал: "Ну ты, Пашка, даешь!", лег, к стене отвернулся и ничего больше не сказал. Лучше б ударил или накричал, - Паша всхлипнул. – На следующий день – починили дверь, замок на место поставили, и всё. Бежин меня теперь тоже презирает, как и Тоська… Но я же от отчаяния, Лада Борисовна! Я больше не мог этого выносить – она же его по-настоящему насиловала! Она не была такой раньше. Хорошо еще, Серго склонен прощать женщинам любые прегрешения. Другой ответил бы ей тем же или чем похуже. Я себя не оправдываю, я отомстить ей решил за ее выходку, за то что она нас обоих враз опустила, его – по-своему, меня – по-своему. Я виноват, но я прав. И ни за что не стану просить у нее прощения, хоть убейте!
Лада сидела и соображала, что ей надлежит сделать, что сказать… Ну, рассказывать папе однозначно ничего нельзя. Пожалеть? Отругать? Кого жалеть? Кого ругать? Наверняка у каждого из участников событий имеется своя версия случившегося. Хорошо бы выслушать Серго, только вот хватит ли у нее смелости навести его на разговор… Так вот значит почему Тоня три дня не приходила в училище! А Катя сказала, что у нее температура…
        -Вы расскажете Борису Борисовичу? – спросил Паша уныло. – Я боюсь, что меня отчислят.
        -Зачем же тогда вам понадобилось рассказывать об этом мне, Паша?
        -Накопилось…
        -Я ничего никому рассказывать не буду. Это не мое дело… Вам наверно нужен совет?
        -А вы знаете, что можно тут посоветовать?
        -Тут трудно что-либо советовать. Единственное, что я могу сказать совершенно точно – Тоня вряд ли вернется к вам, если у меня сложилось верное впечатление о ее характере за полтора года.
        -Я тоже так считаю, - вновь поник Паша. – У меня с самого начала было очень мало шансов. Я слишком хорошо знаю Сережку, чтобы на что-то надеяться.
        -Вы не должны раскисать, Паша, - внезапно Ладе захотелось плакать. Закрыться в своей комнате, чтобы все оставили в покое. – Тоня не должна найти в вашем лице козла отпущения. Мне кажется, что она давно затаила на вас обиду.
        -На меня? Обиду? – растерялся Паша. – Разве так бывает, что человек обижается, но ведет себя, как будто ничего не произошло?
        -В жизни всякое бывает, - вздохнула Лада. – В любом случае, вам необходимо поговорить с Тоней, - она помолчала. – Паша, если я сейчас уйду, вы не расцените это как хамство?
        -Нет. Конечно нет, Лада Борисовна. Вы же не обязаны сидеть всё утро тридцать первого декабря с субъектом в семейных трусах, который только и может говорить о том, как он расстроен… Передать Серго, что вы приходили?
        -Не нужно. У меня сегодня сотня дел, времени совсем не осталось: я заходила на пять минут, повидать вас, поздравить… Просто оказалось по пути. Паш, если вам потребуется поддержка, можете на меня рассчитывать.
        -Спасибо, - сказал Паша. – Я знал, что вы хорошая.

* * *
        -Лада, здравствуй, это Серго, - в холле бани было шумно, и Бежину приходилось зажимать рукой одно ухо, чтобы услышать другим, что говорит ему по телефону Лада.
        -Здравствуй, я тебя узнала.
        -Пашка сказал, что ты заходила.
        -Заходила, - бесцветно сказала Лада.
        -Мы не обговаривали конкретно, что и как. Я собирался позвонить тебе чуть позже, - виновато проговорил он. – Так глупо всё вышло…
        -Да, я тоже думаю, что глупо: это изначально глупая идея, насчет Новогодней ночи. Меня иногда заносит, ты тут ни при чем. Я приходила к вам для того, чтобы дать отбой.
        -Ты плачешь, Лада?
        -Нет.
        -Ты плачешь, я слышу. Твой отец дома?
        -Родители уехали к бабушке в Ново-Переделкино. Мне не хотелось никого видеть, и я сказала, что собираюсь встречать Новый год с друзьями. Родители обрадовались и сразу уехали. Дуся тоже ушла…
        -Я приеду сейчас.
        -Серго…
        -Лада, ты плачешь из-за меня. Если я не приду, то так ты и проплачешь всю ночь. Я прав?
Она молчала.
        -Лада, ты где?
        -Я здесь… Ты прав.
        -Знаешь, я не навязываюсь. Если ты передумала, то так тому и быть, но одну я тебя все равно не оставлю. Посидим, телевизор посмотрим, шампанского выпьем…
        -А деньги на шампанское у тебя есть, студент?
        -На шампанское хватит, - ответил он с легкой обидой.
        -И женское общество еще не надоело?
        -В каком смысле?
        -В прямом.
Серго засмеялся:
        -Пашка растрепал? Он у меня когда-нибудь дождется. По поводу общества я так скажу: твое общество надоесть не может. Во-первых, мы редко видимся, а во-вторых, я стараюсь не упускать случая пообщаться с умным человеком. С умом у меня что-то напряженка в последнее время.
Теперь засмеялась Лада.
        -Тебе лучше? – спросил Серго.
        -Гораздо. Комплименты в свой адрес я слышу еще реже, чем мы с тобой видимся.
        -Хорошо, я учту, и буду говорить тебе их при каждой возможности.
Его весьма чувствительно толканул толстяк, насквозь пропахший пивом. Серго намеревался садануть толстяка кулаком в спину, в отместку, но передумал: решил, что фингал под Новый год ему совсем не нужен.
        -Мне давно хотелось сказать тебе, Серго: у тебя неплохая речь. Видно, что ты много читаешь.
        -Моя мама – учитель русского языка и литературы.
        -Ах, вот оно что, - приятно удивилась Лада. – Тогда понятно… Скажи, ты никогда не был в Дачном поселке? Там находятся дачи различных деятелей культуры – писателей, актеров…
        -Что мне там делать? – он потер плечо, ушибленное о стену толстяком.
        -У нас дача в этом поселке. Если у тебя есть желание немного покидать снег (дорожки наверняка завалило), то мы можем туда поехать.
        -Запросто.
        -Ты где сейчас?
        -В бане, с Пашкой.
        -У вас традиция ходить в баню под Новый год, как в кино?
        -Нет, просто в нашей общаге ключи от душевой, для мужского населения, в большом дефиците.
        -Дискриминация, - посочувствовала Лада. – А где находится эта баня?
        -Ты можешь смеяться, но я не знаю.
        -Надеюсь, вы не заблудились?
        -Просто я не посмотрел на указатель с названием улицы. Это где-то недалеко от центра.
        -Давай тогда так договоримся: ты сейчас сядешь на метро и доедешь до станции "Кропоткинская". Знаешь где Гоголевский бульвар, бассейн "Москва"?
        -Бассейн, кажется, видел однажды. Там поблизости два музея, Толстого и Пушкина…
        -Ого! – улыбнулась Лада. – Какие у вас в Москве ориентиры, молодой человек!
        -Не без этого, - скромно ответил Серго.
        -Так вот: выйдешь из метро, перед тобой, чуть левее, через площадь, будет бассейн, а по правую руку – памятник Энгельсу и две небольшие улицы, Пречистенка и Остоженка. Найдешь Остоженку и жди меня в самом ее начале. Разберешься?
        -Разберусь, не маленький.
        -Мне нужно заскочить на Остоженку, к друзьям. Через час встречаемся. Я подъеду на такси.

* * *
До Кропоткинской площади Серго добрался гораздо раньше, чем нужно. Ему пришлось полчаса выжидать на колючем декабрьском ветру. Метель грозила разгуляться не на шутку, крутила снежинки и снежную крупу, прохожие прятали носы в воротники и шарфы. То и дело мелькали авоськи с апельсинами, раскрасневшиеся Снегурочки, пьяные Деды Морозы… Какая-то веселая компания обстреляла Серго из хлопушек, и он долго еще сдергивал с себя серпантин и маски-сюрпризы.
Остоженку смерил шагами несколько раз, от площади до ближайшего переулка и даже чуть подальше, чтобы окончательно не замерзнуть… Из маленького магазинчика выпорхнули две девчонки. Они смеялись, что-то рассказывали друг дружке, и остановились поблизости, собираясь распрощаться, но все еще, по-видимому, не исчерпав тему разговора. Голову слегка кружило от мороза и, непонятно почему, Серго никак не мог отвести от девчонок глаз. Точнее, от одной из них. Ничего особенного, на носу очки в изящной, скорее всего итальянской, оправе, симпатичная, длинноногая, с темной челочкой из-под серой вязаной шапочки, в коротком розовом пуховичке, сапожках на каблучках… Таких девушек в России многие тысячи. Она почувствовала взгляд и посмотрела в сторону Серго. Он зачем-то улыбнулся, а она, конечно, не поняла… Девчонка попрощалась с подругой (подруга сказала ей: "До вечера, Тая!"), еще раз, с опаской, покосилась в его сторону, и пошла к метро плавной, растянутой, пантерьей походкой. Ему всегда нравилась такая походка… Серго проводил девушку взглядом, поворачиваясь вокруг своей оси по мере ее движения (сначала она приближалась, потом прошла мимо, потом – удалялась). Он напомнил сам себе Чарли Чаплина в "Огнях большого города".
Никто из них двоих и не догадывался, что через много лет они снова встретятся. Их пути опять пересекутся и они поймут, что всю жизнь шли к этой встрече. Он – известный актер, она – журналистка, которой поручено взять у "звезды" интервью… А пока – они разошлись в разные стороны, не узнав и не поняв друг друга. Их время еще не пришло.

* * *
Камину не хотелось разгораться. Битый час дули на дрова и стало жарко, несмотря на отключенное отопление (Лада только что сходила в подвал, чтобы подключить его, и дом пока не успел прогреться).
        -Прошлый Новый год я тоже на даче встречал. Правда, тогда вместо камина была русская печь, но усилий на нее мы потратили никак не меньше, - Серго слишком сильно дунул в камин и пепел полетел ему в лицо. Он закашлялся.
        -Осторожно, - улыбнулась Лада. Она тоже сидела возле камина. – Я помню, как кто-то с вашего курса рассказывал о поездке к Роме на шашлыки.
        -Так и обстояло: Ромкина дача и шашлыки.
        -Весело было?
        -Студенты скучать не умеют.
        -Боюсь, что на этот раз я не смогу гарантировать тебе веселья.
        -И хорошо. Иногда полезно отдохнуть от шума, - убежденно сказал Серго.
Затеплился огонек. Они пока так и сидели, на полу, возле камина, постепенно расстегиваясь – оттого, что дом прогревался, становилось жарко в одежде. Лада немного помолчала, глядя в огонь, и вдруг прочитала Блока:

Но в камине дозвенели угольки.
За окошком догорели огоньки.
И на вьюжном море тонут корабли.
И над южным морем стонут журавли.
Верь мне, в этом мире солнца больше нет.
Верь лишь мне, ночное сердце, я – поэт!
Я какие хочешь сказки расскажу
И какие хочешь маски приведу.
И пройдут любые тени при огне,
Странных очерки видений на стене.
И любой колени склонит пред тобой…
И любой цветок уронит голубой…

Так печально прочитала, что сердце сжалось. Серго снова вспомнил июль, Арбат и свой страх потерять ее навсегда. Этот страх граничил с паническим ужасом. Он не представлял себе, как можно жить на свете без Лады… Она стала частью его мира – его музой и наставницей, и была слишком ТАКОЙ. Той, которой ему всегда не хватало…
        -Мы не приезжали сюда три месяца, - Лада обвела взглядом комнату. – Потому такое запустение. Раньше часто справляли на даче Новый год, ноябрьские праздники, восьмое марта…
        -Ничего себе "запустение", - оценил Серго. – Мебель, словно из музея.
        -Это – любимый бабушкин антиквариат. С помойки.
        -Как это "с помойки"?
        -В старые добрые времена, когда тебя, Кари, еще и в помине не было, а я была маленькой девочкой, началось повальное увлечение модернизмом. Модернизм – это всяческие новомодные уродские гарнитуры из фанеры и прессованных опилок, которые теперь повсюду в домах. Антиквариат оказался на помойке. Бабушка подбирала, везла на дачу. Так многие поступали. Тут у нас выросла вскоре целая гора хлама. Бабушка его реставрировала: умельцев нанимала.
        -И вся эта мебель с помойки? – поразился Серго.
        -Практически.
Дрова разгорелись. Последнее березовое дровишко лежало между ними, и они взялись за него одновременно. Лада немного раньше… Серго удивленно посмотрел на ее руку, выглядывающую из-под своих пальцев. Он медленно выпустил чужую собственность. Лада молчала и гладила ладонью белую в черных крапинках кору.
        -Я пойду, сумки вытряхну. Там навалом всякой всячины… Нужно еще шампанское поставить в холодильник…
        -Послушай, Лада…
        -Серго, мы не будем об этом говорить. Хорошо? Давай вести себя естественно, ни на чем не зацикливаться. Мы с тобой, прежде всего, друзья. Ты ничем мне не обязан и ничего не обещал. Просто – мы сегодня вместе встречаем Новый год. Мне приятно твое общество, а тебе, надеюсь, приятно мое. Не будем допускать неловкостей и недосказанностей. Согласен?
        -Разумно, - ответил Серго. – Обычно так и выходит: на словах всё просто, а как до дела дойдет, то сразу жалеешь, что вообще умеешь разговаривать. Без слов гораздо проще… Потому-то я обычно ничего не планирую заранее и ничего ни с кем не обговариваю. Как пойдет, так и будет… Надеюсь, что к утру я не успею тебе надоесть своими юношескими сентенциями.
        -Если ты до сих пор еще не надоел, то, вероятно, и не надоешь никогда. Скажи-ка мне вот еще что: я не произвожу впечатление заумной дуры?
        -Нет, - сказал Серго серьезно и бросил в камин то самое последнее полено. – Совсем нет.
Его серьезность вызвала в Ладе некую дрожь. Даже трепет, быть может...
        -Вот и хорошо, - откликнулась она, заставив себя не заглядывать ему в глаза. – Я так усердно настраивалась на легкомысленный лад… Обычно я всегда кажусь себе заумной дурой, особенно на праздниках, среди пьяных гостей.
        -Ты совсем не пьешь, Птица?
        -Здоровье не очень позволяет, - блики огня плясали в ее глазах, а обычно бледное, будто мраморное, лицо, оттененное камином, стало похоже на смугло-оливковые лики египтянок.
        -Но, несмотря на это, - продолжала Лада, - утром Паше Карташову удалось уговорить меня на стакан портвейна.
        -Стакан портвейна? – все так же серьезно ужаснулся Серго. – Он поил тебя портвейном? Тебя?!
        -Меня, "мажорку"? – прищурилась Лада, лихорадочно стараясь вывести его на привычный, слегка ироничный тон.
        -Тебя, неземное создание,  - сказал Серго, на этот раз грустно, и опустил глаза.
        -Мне нравится красное вино, - почти испуганно ответила она.
        -Но не портвейн же! Это пойло для алкашей, вроде меня и Пашки, - (о, Боже, благодарю Тебя! он наконец-то улыбнулся!). – У моей тети Наны часто останавливаются родственники из Грузии. Они обязательно привозят с собой настоящее грузинское вино. Я выпрошу для тебя.
        -Было бы здорово…
Прошло еще полчаса, в доме совсем потеплело. Серго отнес свою "аляску" и Ладину дубленку в прихожую, на вешалку. Когда вернулся – Лада выкладывала на тарелку большущего гуся.
        -И как тебе только в голову пришло купить гуся? – смеялась она. – Я давно прошу Дусю испечь на Новый год гуся с яблоками. Но она говорит, что гусь в постные дни – это слишком.
        -Я зашел в гастроном, гляжу – гусь! Прямо с порога.
        -Он тоже на тебя смотрел?
        -Еще как смотрел. Та-ак уставился!
        -Это – судьба, - смеясь, сказала Лада.
        -Я опасался только, что ты не знаешь, что с ним полагается делать.
        -Действительно, не знаю. К счастью, в шкафу есть поваренная книга, а в погребе - антоновские яблоки. На часах - только половина седьмого, так что за работу!..

* * *
Гуся потрошили целый час, по книге. Слазили в погреб за яблоками. Пока суть да дело – окна заросли морозными узорами, весело запылал камин… Зазвонил телефон. Телефон был городской, но звонить, вроде бы, никто не должен.
        -Соседи наверно, - предположила Лада. – Увидели свет в окнах и решили разведать, не забрался ли кто чужой. Милые люди. Одна беда – настырные… Ало? Здравствуйте, Алла Харитоновна! Это Лада. Нет, родители не приехали, только я с подругой… Гуся собираемся печь с яблоками… С яблоками, да… Заходите, будем рады. Спасибо, и вас так же!
Она вернулась на кухню, поглядела на Серго, вырезавшего сердцевины из антоновки и засмеялась. Лада хохотала, как сумасшедшая, не могла остановиться. Бежин сидел за столом с ножом в правой руке, яблоком в левой, хлопал своими девчоночьими пепельными ресницами и глупо улыбался, выжидая, когда закончится у Лады приступ смеха.
        -Ка… Кари! – выговорила она с трудом. – Ты только представь себе картину: приходит пожилая дама Алла Харитоновна с сестрой Эллой Харитоновной и мужем Эрастом Павловичем проведать дочку соседей с ее подругой (двух старых дев). Глядь, а вместо подруги сидишь ты – нестриженый детина! Нет, ты представляешь картину?
Дальше они хохотали уже вместе.
        -Ничего глупее в своей жизни не видывал, - оценил Серго нарисованную Ладой картинку. - Они и вправду придут?
        -Придут, - посерьезнела Лада. – Расскажут папе – и тебе придется трудно.
        -Наплевать, - сказал он, разрезая и четвертуя очередное яблоко. – Придумаем чего-нибудь.
Гуся набили яблоками (опять же, по книге), зашили отверстие, постоянно встречаясь руками… Лада понемногу привыкла, уже не вздрагивала, и ее почти перестало бросать в жар. Серго, кажется, вообще ничего не замечал: был полностью поглощен необычным занятием… Справившись с гусем, полюбовались работой.
        -А когда они придут, эти ваши вездесущие соседи? – спросил Серго.
        -Обещали, что около полуночи. У тебя есть идеи?
        -Кажется, есть. У вас тут нет случайно каких-нибудь щипцов для завивки, или бигуди?
        -Бигуди, возможно, есть в маминой комнате, наверху. Хочешь сделать себе вечернюю прическу?
        -Поможешь?
        -У меня есть идея получше. Парик.
        -Здесь есть парик? Что же ты молчала? Что за парик?
        -Мама привезла из Болгарии, - Лада показала длину волос: чуть выше плеч.
        -Сгодится. Давай поскорей забросим в духовку этого толстяка, и пойдем смотреть парик!

* * *
Наверху находились три комнаты. Две спальни и еще одна, небольшая. Называлась она "мамина". Комната представляла собой нечто вроде кабинета, с книгами на полках, большим зеркалом и старинным комодом… В этот самый комод Лада и забралась в поисках парика. ПахнУло пылью и лавандой. Лада вытянула из комода две коробки с какими-то вещами. Серго присел над коробками, заглянул. Кружева, шелк…
        -Тоже антиквариат?
        -Антиквариат. Но этот не с помойки, - улыбнулась Лада. – Мое приданое. Бабушка, в свое время, собирала. Такие кружева давным-давно не выпускают. Посмотри, какая красота.
Серго потрогал тончайшее кружево.
        -Извини, Лада, я нахамил.
        -Всё нормально, Серго. Это действительно антиквариат.
Она вытащила из комода целлофановый пакет и заглянула в него:
        -Да тут целых два парика! Второй, наверно, позабыла тетя Люся, мамина сестра. Что ты придумал, расскажи?
        -Я придумал тебе новую подружку.
        -Я поняла, что подружку, ну а дальше-то что?
        -Пока секрет, - подмигнул Серго. – Косметика у твоей мамы есть?
        -Театральная. Другой мы не пользуемся. Сейчас, принесу.
Пока Лада ходила за косметикой, Серго выбрал парик, светло-рыжий, из полудлинных волос до плеч. Второй, совершенно черный, он отложил, верно рассудив, что брюнетки из него не выйдет. Для того чтобы стать "брюнеткой" Серго необходимо было бы подчернить себе брови, поярче подрисовать глаза, да и губы хорошо бы накрасить ярко-красным… Чуть переусердствуешь – и вместо приличной девушки получишь раскрашенного индейца на тропе войны. Серго считал, что естественным брюнеткам ничего рисовать не нужно – они уже всё имеют от природы. Да, ему и правда нравились всегда именно брюнетки. Потому он отложил парик…
Лада принесла пудру, грим, тушь.
       -Там были еще накладные ресницы, но тебе они не понадобятся – свои точно такие же, - сказала она. – Мне уйти, как я понимаю?
       -Если тебя это не обидит.
       -Не обидит, но я сгораю от нетерпения.
 
* * *
Лада спустилась в кухню. Сверившись с кухонными часами, она вычислила, сколько гусю осталось томиться в духоте. Как того требовала поваренная книга – полила его вытопившимся на противень соком и занялась салатами. Она и не заметила, как прошло около часа, крутясь по кухне от духовки с гусем к салатам – и обратно. Маленький репродуктор на стене пел новогодние песни. Как только закончилась очередная песня, со стороны двери раздался чёткий стук. По всей вероятности, стучали в косяк. Лада обернулась и увидела на пороге кухни рыжую блондинку в черно-коричневом Бежинском джемпере. Преображение оказалось полным – Лада даже не обратила внимания, что фигура у блондинки совсем не женская.
        -Ой, - сказала Лада. – Кто это?
И начала смеяться:
        -Невероятно, Серго! Почему ты не родился девочкой?
Он поправил парик, чуть сдвинув его со лба повыше, и сказал, не меняя голоса:
        -Сам недоумеваю, с детства. Наверное, родители немного не рассчитали сил.
Лада подошла поближе, рассмотреть. Рыжий тетин парик из натуральных волос Серго расчесал на косой пробор, так что длинная челка почти скрывала пол-лица (хозяйка носила его по-другому). А из-под золотистых волос – взгляд огромных черных глаз в обрамлении пушистых ресниц… Лада села на стул и покорённо развела руками.
        -Тебе в самом деле нравится? – спросил Серго.
        -Ты еще спрашиваешь!
        -Есть один нюанс.
        -Какой?
        -Если это – старая дева, то я – Элла Фицджеральд.
        -Это не страшно, Серго. Наши соседи уже плоховато видят. Гораздо хуже – твой джемпер, твоя фигура и твой рост. Они совсем не вяжутся с миловидным личиком моей новой подруги.
        -Ну, спасибо, - сказал Серго. – Подруга совсем новая, а ты уже ее раскритиковала. Странная вещь – дружба между женщинами.
Лада собралась уже было всерьез извиняться, но Серго опередил:
        -Шутка, Лада. Что ты такая замороченная? Я уже придумал выход. Все дело в том, что она (он показал на себя) простудилась, потеряла голос и сидит за столом, завернувшись в плед.
        -В тапочках моей мамы.
        -Если налезут.
        -Умница! – воскликнула Лада. – Так и сделаем.
        -Помочь тебе на кухне? – спросил он.
        -Я уже управилась. В комнате нужно придвинуть стол к дивану и расстелить скатерть.
Серго согласно кивнул и отправился по указанному адресу, сняв по дороге парик.
        -Лада, а телевизор работает? – спросил он уже из комнаты.
        -Должен работать, если никто нам не свернул антенну за три месяца. Включи, проверь.
Телевизор работал. Показывали "Соломенную шляпку". Когда Лада вошла в комнату, "подружка" сидела в кресле перед телевизором. Если б не мужские брюки и не этот джемпер грубой вязки, то нестриженого, накрашенного Бежина вполне можно было бы принять за девушку, а вовсе не за мачо из театрального училища. Некоторое время Лада стоя смотрела в экран, где Миронов, Кваша и Васильева разыгрывали очередную бесподобную сцену. Она видела этот фильм много раз, но могла бы смотреть его снова и снова.
        -Я мечтаю, чтобы ты сыграл Фигаро, - сказала Лада, наблюдая за действием на экране. – Мы вечно спорим на эту тему с папой. Он говорит, что "Безумный день" – не та пьеса, которая нужна ему для дипломного спектакля вашего курса.
        -Но, Птица, помимо твоего папы, я могу сам выбрать какой угодно фрагмент из любой пьесы для самостоятельного показа.
        -Это будет маленький кусочек, а я мечтаю о целой роли. Как жаль, что мои мечты никогда не осуществятся…
        -Я не читал Бомарше. Можно попросить у тебя книгу?
        -Можно. Я принесу ее в училище… Ты предлагал помощь на кухне, - она припомнила наконец, зачем пришла в комнату.
        -Всегда готов, - сказал Серго и легко поднялся с кресла.
        -Пора вытаскивать из духовки и разделывать гуся, но моих сил не хватит.
        -Моих – точно хватит, - обнадежил он, закатывая рукава джемпера. – А ножи в этом доме острые?
        -Найдутся и острые, - Лада невзначай скользнула взглядом по вороту его джемпера. Она обнаружила, что ворот, скрывающий ключицы, однако находится слишком низко для того, чтобы полностью спрятать то, чего ну никак не должно быть у ее подруги. Даже если та очень старая дева.
        -Послушай, Серго, - сказала она, - тебе нужно будет что-нибудь повязать на шею. Если наши "вездесущие соседи" разглядят твою знойную грузинскую растительность, то, мягко говоря, сильно удивятся. Я принесу красивый вологодский платок из моего приданого.
               
* * *
Гости не заставили себя долго ждать и заявились пунктуально, без четверти двенадцать. Все трое.
        -С На-аступающим! – завопили гости с порога. – С Наступающим, девочки!
        -А где подруга? – осведомился у Лады Эраст Павлович, семидесятилетний дядечка в пенсне.
        -О! – экзальтированно возвела глаза Лада. – Она в гостиной. Ей нездоровится: простудилась и совершенно потеряла голос. К тому же, у нее личная драма.
        -Что за беда у вашей подруги, Ладушка? – обеспокоилась Элла Харитоновна.
        -Ее жених, представляете, женился на другой!
        -Каков подлец! – возмутилась Алла Харитоновна и, сунув в руки Эрасту Павловичу свою старомодную шубку "под котик", засеменила в гостиную, поправляя по пути высокую прическу.
"Ну, будь, что будет", - подумала Лада. Только тут она сообразила, что не спросила у "подруги" ее имени!
…Когда они втроем, Лада, Эраст Павлович и Элла Харитоновна вошли, Алла Харитоновна уже вовсю щебетала с "подругой". "Подруга" что-то шептала соседке на ушко, а Алла Харитоновна величала ее при этом "Фелицией". "Ка-а-ак? Фелиция?!", – чуть было не переспросила Лада.
        -Бедняжка и верно совсем простужена, - сообщила вошедшим Алла Харитоновна.
Эраст Павлович с видом прожженного казановы оглядел завернутую в плед с бахромой "Фелицию" и шепнул Ладе:
        -Ого, да она совсем молоденькая! И как прелестна! Шарман! Сэт эдмирабль!
        -Чем вы лечитесь, дорогуша? – Элла Харитоновна подсела к "Фелиции" с другой стороны ("подруга" помещалась в центре антикварного дивана, к которому придвинут стол).
        -Водочки, водочки! Замечательное средство! – встрял Эраст Павлович.
        -Растик, шери, лечить голосовые связки водкой - это пошло. Больное горло и связки лечат лимоном с медом. Ладушка, у вас есть мед?
        -У нас есть лимон.
        -И как же это вас угораздило, душечка, под Новый-то год? – пожалела Фелицию Алла Харитоновна.
Та, недолго думая, поведала, шепотом, душераздирающую историю о том, как ее предал негодяй жених, а она до того расстроилась, что выбежала из дома, в чем была и даже не заметила этого. Сестры-соседки очень ей сопереживали и всплакнули, а Эраст Павлович сбегал за медом. Между делом, выпили шампанского "За бой Курантов на Спасской башне" и испробовали продукт совместного творчества Лады и Фелиции, гуся с яблоками (он удался на славу). Лада объяснила гостям, что этот-то гусь и отнял у Фелиции последние силы, потому она теперь не двигается с дивана. Эраст Павлович, по своему обыкновению, норовил поцеловать ручку прелестницы, та кокетничала и умудрялась поднимать со стола бокал с шампанским так, что из-под пледа и бахромы виднелись только самые кончики пальцев. Руки у Серго, даже с большой натяжкой, не сошли бы за женские. Допусти он малейшую оплошность и обман неминуемо раскрылся бы. Впрочем, очень скоро дело дошло до водки, которую Эраст Павлович принес собой. Сосед захмелел и ему дозволили "облобызать пальчики Фелиции" чуть дальше кончиков (очень уж настаивал). Серго не рискнул продемонстрировать "обольстителю" свою большую, крепкую ладонь. Алла Харитоновна с Эллой Харитоновной между тем вспоминали молодость, друзей и подруг, не забывая, время от времени, взбалтывать в стакане смесь лимонного сока с медом, предназначенную для больной Фелиции… Ушли они в начале второго ночи, на прощание расцеловав Ладу и ее подругу, а Эраст Павлович прочитал стихи Дениса Давыдова:

О, пощади! Зачем волшЕбство ласки слов?
Зачем сей взгляд? Зачем сей вздох глубокий?

        -Когда вы завтра уезжаете, девочки? Мы могли бы вас подвезти. У Растика в гараже машина, - сказала Алла Харитоновна.
        -Мы еще не знаем, - пожала плечами Лада, оглянувшись на улыбающуюся из последних сил Фелицию. – Это зависит от того, как долго мы сегодня засидимся.
        -Уезжаем в три часа дня. Если надумаете – милости просим.
        -Спасибо!
Лада закрыла за ними дверь и, отдуваясь, приложила к груди руку. Серго сорвал с головы парик, с шеи – платок, и запустил ими в кресло, стоящее поодаль.
        -Фелиция едва не скончалась от теплового удара, - сказал он, взъерошивая слежавшиеся под париком волосы.
        -Серго, ты прелесть! – воскликнула Лада. – Можно, я тебя поцелую?
Он торжественно подставил щеку.
        -Ты покорил нашего Эраста Павловича, - заметила Лада. – Чует мое сердце, Фелиция - не последняя твоя женская роль.
Серго улыбнулся:
        -Я пойду, умоюсь.

* * *
Вернулся Серго в черной футболке, со своим джемпером в руке.
        -Маленький раскардаш. Не возражаешь? Очень жарко.
        -Конечно, не возражаю, - сказала Лада. – Кто вязал твой джемпер?
        -Мама.
        -Можно взглянуть?
Серго отдал ей джемпер.
        -Очень оригинальная вязка, - отметила она, - и такой он мягкий… Мне казалось, что этот джемпер очень колючий…
        -Потому так кажется, что шерсть не обычная, покупная, а пряденная. Настоящая, овечья, из горного селения.
Серго заглянул во включенный телевизор. Там как раз шел Новогодний "Огонек".
        -Ты так и не общаешься с родителями? – Лада увлеченно разбиралась в мудреной вязке.
        -Мама по-прежнему звонит тете Нане в условленное время, а я бегаю на Герцена, на свидание с телефонной трубкой. Отец, мне кажется, догадывается. Но он ни за что не станет мириться первым. Казалось бы, чего проще: возьми у дэды трубку и спроси, как дела…
        -Ты такой же принципиальный, как он. Мог бы и сам попросить передать ему трубку.
        -Мне простительней – у меня болезнь роста.
        -Выходит, это отец обязан предложить тебе мир? – взглянула Лада.
Серго стоял, опершись ладонями о стол, и по-прежнему смотрел в телевизор.
        -Ты знаешь, Птица, я как-то не очень представляю себе картину: прихожу к отцу и говорю: давай, мол, батя, мириться, хватит нам дуться друг на друга. Так что ли? У нас в семье не заведено такой фамильярности.
        -А как у вас заведено?
        -Я боялся отца ужасно. В детсадовском возрасте боялся чисто визуально: у него после ранения шрам через всё лицо, один глаз поврежден и практически ничего не видит. Боялся и гордился, что мой отец – герой. Гордился, пожалуй, больше, чем боялся. Всегда знал, что мне далеко до его мужества и его заслуг… Он и мама мне с самого детства это внушали. Друзьями мы никогда не были. Если я, например, набрался бы наглости и предложил ему съездить в воскресенье на Клязьму, искупаться и порыбачить, то он, в лучшем случае, сделал бы вид, что не расслышал. Ну, а если мы все-таки ехали на рыбалку, надо было видеть, с каким спокойствием он снимает с крючка рыбешек. Само достоинство! Я вопил, как полоумный, если мне удавалось чего-то поймать, а он только строго на меня поглядывал да помалкивал. Отец похвалил меня один раз в жизни, когда, в седьмом классе, я выиграл на межшкольной спартакиаде легкоатлетическое пятиборье. Он обнял меня и похлопал по спине. Я был счастлив.
Серго опустил голову.
        -По-моему, ты очень любишь отца, Сережа…
        -Да, наверное. Но мне так хотелось, чтобы он хоть чуть-чуть стремился понять меня, хотя бы стремился. Не всем дано быть настоящими героями…
        -А как получилось, что ты взял и уехал? Я знаю, у вас случился конфликт, ты говорил. Но конфликтуют многие, а уходят так, как ушел ты – единицы.
        -Хотел показать ему, что я уже взрослый. Но никого дома не впечатлил мой театральный. Их впечатлило то, что я срезался в медицинский. У меня теперь только один путь: прославиться, - усмехнулся Серго. – Отец признает исключительно материальное и очевидное. Остальное для него – пустой звук. Дэда… мама говорит, что он сильно болеет в последнее время. Я собирался ехать домой, помириться, но раздумал. Отец меня всё равно не примет, пока я не буду что-то значить под солнцем.
        -А вдруг ты ошибаешься?
        -Я хорошо его знаю… Давай поговорим о чем-нибудь более веселом?
        -О чем например?
        -Спой.
        -Спеть? – смутилась Лада. – Но здесь нет ни одного музыкального инструмента…
        -А "а капелла" ты не можешь?
        -Я не пробовала. Для того чтобы петь а капелла, нужно иметь хороший голос, да и не всякая песня зазвучит без аккомпанемента.
        -Настоящая песня должна звучать сама по себе. На то она и песня. Например та, которую ты пела на Арбате. Помнишь?
        -Помню… А знаешь, есть другая, очень хорошая песня… Я выключу телевизор, он уже поднадоел.
        -Сиди, я сам выключу.
Он подошел, щелкнул выключателем телевизора и сел к Ладе на диван. Она закрыла глаза, немного помолчала и запела:

Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль…

        -Вот, - сказала она, допев.
Серго сидел, как завороженный.
        -Это был Вертинский? – спросил он. – Я слышал эту песню в "Днях Турбиных".
        -Да. "На смерть Веры Холодной". Знаешь, он написал это, когда актриса была жива-здорова и умирать совсем не собиралась. Она очень обиделась… Странная история, да?
Он кивнул, вновь задумавшись и посерьезнев. Лада торопливо сменила тему:
        -У тебя, в отличие от меня, есть данные, - сказала она, изменившимся от волнения голосом. Почему  ты не занимаешься вокалом серьезно? Вдруг твое будущее – на эстраде?
В ответ он начал доказывать, что такие типы, как Бежин, для эстрады не годятся, музыкальная карьера – не его стезя. Он ни за что не вышел бы на сцену исключительно для того, чтобы петь песенки. Для него куда предпочтительней петь только тогда, когда хочется… Старинные часы пробили три, потом четыре, а они всё обсуждали тему поп-музыки. Лада принялась рассказывать Серго о Фредди Меркьюри, о том, насколько необычен и одарён этот человек (подруга из института иностранных языков перевела недавно забугорную книгу о нем), напела несколько песен. Серго плохо знал "Куин", но рассказ Лады его заинтересовал. Он даже пожалел, что не проявлял особого интереса к коллекции своего приятеля с Арбата и послушал одну-единственную кассету… Потом пошли рассказы о людях и знаменитостях, с которыми Ладе приходилось встречаться. С раннего детства она вращалась в кругах, о которых начинающий актер вроде Серго мог только мечтать, но рассказывала об этом без малейших намеков на снобизм или зазнайство. Это была ее, Лады, жизнь и она считала ее вполне нормальной, "как у всех", совершенно искренне. Каждый рождается в определенной среде обитания, окруженный соответствующими этой среде атрибутами. Лада родилась дочкой известного актера и принимала это как данность.
               
* * *
Ближе к утру закончилось шампанское, а от гуся осталось не так уж  много. Оба поняли, что изо всех сил оттягивают момент, когда нужно ложиться спать. Паузы в разговорах становились всё протяженнее. Наконец, Лада решилась:
        -Я, пожалуй, пойду наверх. Скоро начну клевать носом… Пойдем, покажу тебе твою комнату, пока еще бодрствую.
Она выдала комплект постельного белья, поинтересовалась, сможет ли Серго самостоятельно себе постелить, пожелала спокойной ночи, рассеянно улыбнулась, и ушла в свою комнату.
Серго привычно справился с постельным бельем, потушил свет и лег, глядя в звездное небо за окном. Окно, между прочим, было необычное. Во-первых, большое, почти во всю стену. А во-вторых, комната представляла собой что-то вроде мансарды, а стена с окном шла к потолку под углом. Таким образом, звезды находились, прямо над тобой, если ты лежишь на кровати. Будто нарочно придумано для любителей изучать ночное небо. Потребность смотреть на звезды неотступно следовала за Серго с ранних лет. Звезды притягивали, манили и, чем дольше он на них смотрел, тем явственнее оказывалось ощущение легкости, почти невесомости, словно это они давали ту самую энергетику, ту силу, что отмечали в нем окружающие. Друзья, знавшие о его тяге к звездному небу, считали это романтической причудой. А дедушка Нико говорил так: "Серго появился на свет с глазами, черными, как смоль и звездным светом в волосах. Со временем, звездный свет так сильно стал притягивать Серго, что обратил он свои глаза к небу и небо перетекло в них, окрасив в темно-синий цвет ночи". По-грузински его слова звучали очень красиво. Дед был мастером на всякие яркие изречения, а уж тосты придумывал такие, что и насмеешься, и наплачешься от души. За красноречие и долголетие дедушку Нико уважали и почитали мудрецом… Он умер во сне, в самом конце июля, в лето, когда Серго перешел в десятый класс. Накануне того печального утра, дед и внук засиделись далеко заполночь. Дед так странно смотрел, с прищуром, улыбался, будто читал на лице внука его будущее и это будущее нравилось ему. "Ступай с миром, - сказал дедушка Нико на прощанье, - и да будет твоя дорога светлой". А утром выяснилось, что его не стало. Серго не помнил, чтоб когда-нибудь еще плакал так, как плакал тогда, в пятнадцать лет, когда понял, что остался на земле один-одинёшенек. Первое время он действительно не знал, как ему жить без деда. Не знал он этого и до сих пор, хотя прошло уже шесть лет. Серго не мог смириться с потерей, с трудом привыкая к мысли, что дедушка Нико ушел, бросил его именно в тот период жизни, когда так нужен его совет…

* * *
Когда он проснулся, то первое, что увидел, было небо в окне. День разукрасил всё вокруг в бело-голубую гамму с солнечными золотыми бликами. Черные ветви деревьев прорезали этот фон своими замысловатыми хитросплетениями… Серго не понял, почему проснулся, но стоило только задаться этим вопросом, как дверь в комнату приоткрылась, и заглянула Лада. По всей вероятности, прежде чем заглянуть, она постучала, потому-то он и проснулся.
        -Здравствуй, - сказала Лада. – Ты спал?
        -Да, - честно признался Серго, протирая глаза.
        -Извини, что разбудила.
        -Ничего страшного, тем более что времени уже, похоже, много.
        -Два часа дня, - улыбнулась Лада.
        -Вот проспал, так проспал! – он сел.
Лада снова улыбнулась – спросонья взлохмаченный Серго и впрямь походил на плюшевую игрушку. Она остановилась на пороге, обхватив себя за локти в страшнейшей неловкости.
        -Я проснулась около одиннадцати, и всё думала, думала…
        -Иди, садись, - сказал он и подвинулся.
Лада колебалась. На ней был пестрый домашний сарафан на четырех стеклянных пуговицах цвета аквамарина. Дверной проем светил ярко-желтым солнечным светом. Что-то потрясающе-торжествующее было в этом слепящем великолепии дня, словно солнце тоже праздновало лучший праздник в году.
        -Иди, не бойся, Птица, не трону, - повторил Серго и подумал, что она, должно быть, ждет от него сущего нападения на свою добродетель. Если он и сам понятия не имел, с чего начинать, то она-то тем более не знала, что может ее ожидать.
        -Мы просто поговорим, - прибавил Серго.
Лада подошла, села. Взглянула через плечо.
        -Тебе нужно постричься, ты совсем зарос, - сказала она.
        -Катерина обещает, - он пригладил волосы. – Пол-общаги стрижет, а мне – только обещает.
        -Наверно, такой ты ей больше нравишься.
        -Хоть косички заплетай и бантики завязывай, - усмехнулся Серго.
        -Я слыхала, ты подарил Кате на день рождения что-то совсем сумасшедшее (в хорошем смысле, конечно).
        -Французское шелковое белье. Красное. Она о таком мечтала.
        -Дорогой подарок.
        -Я умудрился заработать денег. Хватило на красный шелк – и еще осталось.
        -Надо же, - покачала головой Лада, - в тебе есть коммерческая жилка…
        -Не совсем коммерческая, быть может, хотя… да, пожалуй, коммерческая. Теперь это модно… Лада…
        -Да, Серго?
        -Как ты себя чувствуешь? Вчера был нервный вечер…
        -Хорошо.
        -На самом деле?
        -На самом деле.
Серго помедлил и осторожно поцеловал ее в шею, ожидая какой угодно реакции: взрыва, пощечины ("Ты обещал, что мы просто посидим!"). Но Лада лишь склонила голову, промолчав. Тишина по дому плыла такая, что солнечный свет, казалось, перезванивал лучами.
        -Он поет, - прошептала Лада.
        -Кто? – Серго продолжал очень осторожно целовать ей шею, отводя в сторону завитки черных волос, выпавших из-под заколки.
        -Солнечный свет. Он поет. Ты не слышишь?
        -Слышу… Но он не поет по-моему, а играет. На арфе.
        -Да, пожалуй… Пожалуй, именно на арфе… Боже мой, как прекрасно то, что ты делаешь…
Заколка щелкнула, Серго отложил ее. Волосы рассыпались по плечам.
        -Боишься меня?
        -Нет. Совершенно нет, - почти зачарованно сказала Лада и обняла его голову.
        -У тебя две макушки, - сказала она, улыбаясь. – Быть тебе дважды женихом.
        -Мама очень огорчалась, что из-за этих вихров меня приходится коротко стричь. Чуть подлиннее – и они уже голосовали, как на съезде партии, а ей нравилось, когда у меня были кудряшки.
        -У тебя были кудряшки?
        -Давно…
Направляемая Серго, Лада легла и закрыла глаза. Он провел кончиками пальцев по ее лицу.
        -Прости, я, наверное, колючий. Брился почти сутки назад – для меня это предел, а взять с собой бритву не додумался.
        -Ты надеялся, что я обижусь, надуюсь – и ничего не будет. Точно?
        -Почти угадала…
        -Так уж и быть – прощаю.
        -Расслабь лицо… брови… лоб…  вот так, - Серго целовал ей брови, лоб, закрытые глаза, щеки, губы, подбородок, мочки ушей, шею, плавные изгибы ключиц… Он перешел к плечам, спустился ниже к ладоням, пальцам, затем – коленям… Целовал все, что не скрывал короткий сарафанчик. До тех пор, пока не уловил легкое, почти незаметное глазу, инстинктивное ее движение – она тянулась к нему навстречу. Как магнитом притягивалась. Тогда Серго начал расстегивать голубые пуговицы на сарафанчике. Одна, две, три… Лада ничего не надела под сарафан. Умница. Несколько легких прикосновений ладоней – он будто оглаживал испуганное животное. Успокаивал, усыплял… Приподнял ее, высвободил руки из бретелек сарафана, и пестрая ткань соскользнула на пол.
        -Если бы мы с тобой не были друзьями, - шепнул Серго ей на ухо, - то я немедленно сделал бы предложение.
        -Как честный человек? – улыбнулась Лада, не открывая глаз.
        -И не только… Ты пахнешь… шалфеем.
Лада тихо засмеялась, но тут же замолчала, стоило только Серго прикоснуться губами к ее груди. Руки напряглись и непроизвольно поползли – спрятать, защитить. Он перехватил защитников за запястья и положил их ладонями на спинку кровати (здравствуй, Лидочка!).
        -Держи, не отпускай.
Лада схватилась за блестящий металл. Она очень стеснялась.
        -Я веду себя, как дурочка…
        -Ты опять зажалась. Здесь нечего стесняться, пойми, Птица. Считай, что я – доктор: видел уже столько обнаженных девушек, что стесняться меня, ей-богу, не стоит.
Серго продолжал успокаивать ее, нежно прикасаясь губами. Чувствовал как, несмотря на то, что стесняться она всё же продолжает, тело ее с каждым мгновением становится податливей и полушней.
        -По сравнению с тобой, - прошептал он, - они – просто девчонки, а ты…
        -Я – старая… - слова застряли у нее в горле.
        -Никакая ты не старая. Посмотри на себя. Ренессанс. Да я бы не променял тебя на сотню молоденьких… если бы ты только позволила.
        -…дева, - закончила Лада свою "застрявшую" фразу, не вникнув в его слова.
        -Считай, что уже нет, - ответил Серго.
        -Как "уже"? – она открыла глаза и подняла голову.
Серго расхохотался:
        -Ну, нет! Я не могу работать в такой обстановке!
        -Но ты сказал… Я удивилась: как это "уже"?
        -Так. Ладно. Мне это надоело, - сказал он, все еще давясь от смеха. – Немедленно возвращайся в исходное положение, иначе я и в самом деле подумаю, что мы – патологические друзья и будем дружить до гробовой доски: ходить, взявшись за руки.
Лада послушалась, вновь ухватилась за спинку и закрыла глаза.
        -Удивилась она, - проворчал Серго. – Сейчас придется начинать снова…
Он окинул ее взглядом. Худенькая, но не костлявая (зря опасался, что придется себя заставлять), девичья грудь (дышит часто, глубоко), тонкая талия, сжатые колени… Маленькая, хрупкая – в чем только душа держится? – ее хотелось беречь и защищать, а не… И зачем он только согласился? Ах, да, чтобы она глупостей не наделала. Она бы не выдержала чужой, грубой силы, она бы завяла, как озерная лилия, срезанная не дрогнувшей рукой. Вот то единственное, в чем он твердо уверен и почему согласился… Или тут есть что-то еще? Но что?
Тишина в доме наступила совсем уж нереальная. Замолчал солнечный свет, замолчали синицы под окном… было только небо, ощущаемое каждой клеточкой, стук собственного сердца и ее дыхание. Легкое, как в рассказе Бунина… Он перенес центр тяжести на руки, склонился, целуя ей шею и грудь, не встречая на этот раз ни малейшего сопротивления. Лада обнимала его и, кажется, плакала.
        -Расслабься, - сказал Серго. – Еще. Еще немного… Всё отлично, Птица, ты молодец.
Она вздрогнула и закусила губу.
 
* * *
        -Ого! Чайник уже кипит! Здорово! – Лада зашла в кухню, одергивая белый свитерок, в котором приехала сюда.
        -И гусь разогревается в духовке, - добавил Серго.
        -Ты – золото. Нужно еще салаты доесть.
        -Не выбрасывать же, - снова добавил Серго.
        -Ну да. Везти их обратно тоже не хотелось бы, - сказала Лада и засмеялась.
        -Как ты?
        -Со мной порядок, ты не волнуйся за меня.
Она осторожно села, подперла подбородок рукой.
        -Всё изменилось, - сказала Лада, задумчиво глядя вокруг. – Всё не так. Солнце светит по-другому, синицы за окном тинькают на другой октаве. Ты – по-другому смотришь…
        -Это хорошо или плохо? – поинтересовался Серго.
        -Не знаю. Правда, не знаю… Сиди, я сделаю кофе (к сожалению, только растворимый).
        -Это ты – сиди, я сделаю кофе.
Серго встал, достал из холодильника салаты, стараясь не замечать затянувшейся паузы.
        -Мы с тобой убийцы, Птица, - он поставил на стол подставку для чайника, а на подставку - чайник.
        -Почему?
        -Час назад мы убили дружбу.
        -Но мы же не враги теперь, надеюсь? – с некоторой опаской спросила Лада.
Серго сел за стол и взял ее за руку:
        -Старых отношений уже нет, новых – еще нет… Давай, придумаем какой-нибудь компромисс?
        -Какой например?
        -Например, сходим в цирк.
        -Почему именно в цирк?
        -Ты не любишь цирк?
        -Я не была там лет двадцать пять…
        -А я в детстве мечтал стать клоуном. Цирк – это чудо наяву. Пойдем? Посмотрим Новогоднее представление.
Лада поразмышляла и сказала весело:
        -Пойдем. Обязательно. Пойдем!
               
* * *
Они пили кофе, о чем-то говорили, постепенно свыкаясь с новыми для себя ролями. Посреди разговора Лада вдруг умолкла: она не смогла справиться с мыслями.
        -Серго, - сказала она.
Он замолчал на полуслове.
        -Извини, что перебила, но я кое-что припомнила. Вчерашний день… Он был так насыщен событиями, и такой длинный, что к вечеру подзабылось то, что произошло утром. Утром, в общежитии, я узнала одну вещь…
        -Что за вещь ты узнала? – легкомысленно поинтересовался Серго. – Я тоже хочу ее узнать, эту вещь…
        -Не так давно там у вас кое-что случилось. Я склонна расценивать это, как ЧП.
        -Что там могло случиться, Птица? Наша Надзирательница - чтоб она была здорова - лютый цербер. Скоро все у нее будем ходить по стеночке, - попытался пошутить Серго, но Лада осталась серьезной.
        -В вашей с Карташовым комнате был сломан замок.
        -Откуда ты знаешь про сломанный замок?
        -Паша проинформировал.
        -Паша? – удивился Серго. – Ну надо же! С его стороны это – подвиг.
        -Так, значит, всё-таки было?
Серго взглянул на нее и посерьезнел:
        -Не знаю, что он там тебе рассказал, но, судя по твоему лицу, не соврал.
        -Мне показалось, что ему плохо, ему нужна поддержка, помощь.
        -Ему плохо? Да неужели?
        -Зачем тебе еще и Тоня? – в лоб спросила Лада, чтобы осадить его. – Ты что, собираешь коллекцию девушек?
Серго, к ее удивлению, защищаться не стал. Он смутился. Да так, что щеки порозовели.
        -Она, - сказал он и опустил глаза.
        -Что она? – строго спросила Лада, нужно было, во что бы то ни стало, выдержать строгий тон.
        -Она мне нравится и я… может быть я даже люблю ее, - он поворачивал чашку с черным кофе вокруг своей оси. Поднять на Ладу глаза он не смел.
        -А… как же Катя? – глупо спросила Лада, теряя строгость.
        -Я же говорил тебе уже.
        -Ах, да, говорил… Но почему о Тоне ты говоришь "может быть"? Ты не уверен?
Серго пожал плечами.
        -Я не в чем не уверен, если речь идет о Тоне, - сказал он. – Она – это загадка. Я не стану совершать ради нее подвиги, жить ради нее – не буду… У меня ощущение перехода на качественно иной уровень бытия. Наверное я просто вырос… Не знаю. Исчезли ореолы романтики, окружавшие некоторые вещи. Я начинаю трезво всматриваться в жизнь. Меня ломает, швыряет из стороны в сторону… Странное чувство.
        -Значит, ты считаешь, что ничего серьезного между тобой и Тоней нет и быть не может?
        -Я считаю, что между нами происходит что-то очень серьезное, в чем не разберешься с наскока. Стараюсь успокоиться, но пока не получается. Она какую-то власть имеет. Стоит только ей поманить – я бегу.               
        -И всё же, мне жаль Пашу, - сказала Лада.
        -Надеюсь, он поведал тебе о том, что сделал с Тоней?
        -Да, он рассказал мне, но…
        -И поэтому тебе его жаль? – перебил Серго.
        -Погоди, Серго, ты не понял. Его нервы на пределе. То, что происходило – это даже не издевательство, а пытка. Ты же не ребенок, прошел армию – неужели нельзя как-то повлиять на Тоню? Неужели она такая неуправляемая? Я уверена, что если бы ты не пошел у нее на поводу, если бы попробовал втолковать, что такое поведение недопустимо, она задумалась бы. Надеюсь, она понимает, что ты старше, и у тебя гораздо больше жизненного опыта? Не может быть так, чтобы у человека совсем не было никаких авторитетов.
Серго усмехнулся:
        -Птица, ты сама как ребенок рассуждаешь. Ей ничего не втолкуешь. Да и что за разница у нас? Три года. Это не серьезно.
        -Ошибаешься. Она не бросилась ни на кого другого, кроме тебя! – начала терять терпение Лада. – Все до сих пор уверены, что Тоня – девушка Паши.
        -Уверяю тебя – с некоторых пор это не так.
Встретившись глазами с Ладой, он опустил голову и обхватил ее руками.
        -Я не отбивал ее у Пашки. Она сама всё сделала, а мне осталось только тупо следовать сценарию. Я еще не встречал такую девушку – она как цунами! Я теряю голову каждый раз, когда она рядом, но… Мне кажется, что ей плевать на меня, на то, что я чувствую. Она занята собой, и только собой, а более всего ей нравится то, что я не могу сопротивляться. Она уже считает меня своей собственностью! Я в тупике, Птица, и не знаю, что делать.
        -Тебя тяготят ваши отношения?
        -Еще как тяготят. Я понятия не имею, как загладить вину перед Пашкой.
        -Но ты же сам только что сказал мне, что, возможно, любишь ее. Любовь – это самое главное чувство на земле. Она всё-всё оправдывает.
        -Даже подлость и предательство?
        -Даже подлость и предательство!
        -Но я не уверен, что это – любовь. Во всяком случае, любовь мне всегда представлялась иначе. Я уже прятаться от Тони начал, как самый последний идиот! Вечно всё порчу - мои слова, мои поступки понимают неправильно, видят в них второе дно. Я сказал ей когда-то, что она – самая красивая девушка в моей жизни. Она действительно самая красивая девушка, но я тебе клянусь – отбивать ее у Пашки не собирался. Просто с дуру выболтал сокровенные мысли, не подумал, ЧТО за этим может последовать, а она с тех пор каждый мой поступок, каждое слово, принимала на свой счет. Сам виноват во всём, сам эту кашу заварил – теперь расхлебываю. Уверен – скоро Тоня начнет требовать у Кати эксклюзивные права на меня. Я уже и сам, порой, воспринимаю себя, как модную вещицу. Ненавижу свое лицо, свое тело… Никогда в жизни не задумывался о том, ради чего занимаюсь спортом, гимнастикой, акробатикой – просто мне это нравилось. Мне и в голову не приходило, что можно "качаться" лишь ради бицепсов и трицепсов, чтобы девчонки любили… Ты понимаешь, вам, женщинам, намного проще: вам от природы дано быть красивыми, это данность. Некрасивая женщина – вот нонсенс, а не наоборот. На смазливого парня внимания обращают больше, чем на красивую девушку. Кому придет в голову обольщать тебя, Птица, только ради того, чтобы подсушить себе репутацию? Если мужчина появится в обществе красивой женщины, о нем, скорее всего, скажут, что, он, мол, подцепил очередную шалаву (прости мне мой французский), и отвернутся. Но если женщина выйдет в свет с блестящим кавалером - о ней заговорят, обзавидуются и рейтинг ее взлетит за облака. Очень больно осознавать, что тебя используют, пользуются, как помадой, как щипцами для завивки…
        -Но это же чепуха, Серго! Дело вовсе не во внешности, - возразила Лада несмело.
        -А в чем?
        -Ты – славный парень, легкий, умный, общительный… талантливый, наконец! Ты очень талантливый. Я восхищаюсь тобой.
        -Да, наверное, но Тоню интересуют только секс и мои плечи. Больше – ничего.
        -А вдруг ты ошибаешься?
        -Хорошо бы…
        -Что же мне тебе сказать… - Лада совсем потерялась и растерялась. – Я не знаю, Серго. Не знаю… Ты кругом прав и… не прав. Ты рассуждаешь цинично и, в то же время, очень верно. Я бы на твоем месте не стремилась вступать в противоречие с миром, а постаралась принять его таким, какой он есть. И вот еще что: ни в коем случае нельзя разочаровываться в любви, кричать, что ее нет. Я имею в виду любовь людскую, в самом земном смысле этого понятия. Она есть. Есть. Самая главная наша ошибка в том, что мы называем любовью любовь, по нашим понятиям, счастливую, когда двое любят друг друга. Но любовью-то называется не то, когда любят тебя, а именно то, когда любишь ты. Все эти страдания, самоистязания – это и есть любовь. Меня давно удивляют картинки, где любовь изображается юной, прекрасной девушкой, а смерть – старухой с косой. Но злодейка-старуха – это не смерть. Старуха – это земная любовь. Безобразная, жестокая, а смерть… Говорят, она приходит не в черном плаще с капюшоном, а в белых одеждах, в образе женщины неземной красоты. Но если бы люди знали, что с приходом смерти не жизнь заканчивается, а завершаются те муки, которые мы ошибочно принимали за жизнь и подлинную любовь, то они предпочли бы смерть. Никто не пожелал бы бороться за существование. Человечество, в таком случае, неминуемо погибло бы. Этого никак нельзя допустить… Как ты думаешь, почему люди плачут, когда кто-то умирает?
        -Жалеют его?
        -А что, если нет? Что, если они подсознательно жалеют себя, жалеют потому, что он уже ушел в лучший мир, а их время еще не пришло? Когда кто-то умирает, мы наиболее остро ощущаем бремя жизни. Оттого и причитание: "На кого ты меня, сироту, покинул?!". Мы домой хотим, Серго. Домой.
Он смотрел на нее так, как смотрят, наверное, только на святых или проповедников. Лада понимала, что ее немного не туда занесло. Но уж очень кстати пришлась тема. Она и сама часто раздумывала о таких вещах, об этой странной людской философии и непонятной логике вещей. Лада развивала свою мысль дальше. Она горячо и долго убеждала Серго в том, что ни в коем случае нельзя допустить гибель человечества. Во вселенском масштабе гибель человечества может грозить мирозданию новым коллапсом. Во Вселенной произойдет перекос и… Как у Рэя Бредбери: убили бабочку, и мир совершенно изменился. Ей очень хотелось убедить его, что жизнь, несмотря на всю грубость и нелепицу, тем не менее прекрасна. Жизнь нужно любить всеми силами души, и каждый из живущих – каждый! – способен на такую высокую любовь. И еще: на любовь в этой жизни нужно непременно отвечать любовью, а не раздражением. Нужно отражать ее, подобно зеркалу. Пусть они все любят тебя – в этом их спасение! Ты, в свою очередь, люби их, в этом – уже твое, личное, спасение… Она пыталась научить его сложной науке быть любимым. Старалась заставить его задуматься над тем, что он делает неправильно, смотреть на ошибки объективно, не стараясь оправдаться, а если нужно - попросить прощения. Уметь просить прощения – это целая наука. Научишься – стало быть, поборол свою гордыню, одержал большую нравственную победу. И вот еще что: быть любимым намного сложнее, чем любить самому. Кто-то из великих сказал, что тот, кого любят, быстро сгорает, подобно спичке, а любящий горит ровным огнем, освещая мир…

…Но от этих ли превращений,
Из-за рук, на которых кровь
(Бедной жизни бедных смущений),
Мы разлюбим ее – Любовь?

Лада не удержалась и прочитала это стихотворение Гумилева, заученное еще в школьные годы. Ее речь иссякла внезапно, и она замолчала на полуслове, обессиленная. Разразилось молчание. Не "повисло", а именно "разразилось".
        -Вот это лекция, - сказал Серго медленно. – Ничего подобного в жизни не слышал. Знаешь, мне необходимо что-нибудь выпить. Ты не против, если я добью соседскую водку?
        -Я бы тоже, пожалуй, не отказалась от маленького глоточка, - откликнулась Лада и улыбнулась оттого, что он спрашивает у нее разрешения.
Серго сверился со своими часами и поинтересовался:
        -А что скажет Борис Борисович, когда ты вернешься навеселе?
        -Приеду и сразу же лягу спать.
        -Я плохо на тебя влияю, - покачал головой Серго. – Чуть-чуть шампанского, чуть-чуть водки…
        -А перед этим – стакан портвейна, - вторила Лада со смехом. – Иногда, приговоренные к смерти, в качестве последнего желания, могут попросить сигарету. Всю жизнь не курили, боялись подхватить болезнь легких, а теперь им захотелось испробовать то, от чего они отказывались.
Серго ничего не сказал, он встал и принес из холодильника водку (ее, как и гуся, Лада велела подготовить к обратному путешествию в Москву).
        -Серго, наш разговор помог тебе хоть немного? Хоть в чем-то?
        -Со мной еще никто так не говорил. Так откровенно, так… Чаще всего, когда я говорю серьезно, меня никто не слушает. Считают, что я не от мира сего. Мне слишком трудно дается взрослая жизнь. Я застрял где-то на полпути, заигрался в войнушку с белым светом… Ты меня понимаешь. После того, как умер мой дед, ты – первая, кто действительно меня понял… Я не заслужил тебя, Птица. Не заслужил.
Он немного поколебался, но все-таки поцеловал Ладу, перегнувшись через стол. Звякнула чашка, которую он задел рукой, оперевшись о столешницу. От этого звука Лада встрепенулась и неловко отстранилась.
        -Нам нужно поторапливаться, - сказала она.

* * *
В Москву вернулись далеко затемно, электричкой. Долго стояли на перроне и Серго никак не мог заставить себя сказать "до свидания", хотя Лада много раз прогоняла его домой…

* * *
        -Ты где был?! Где ты был, где?! – накинулась со слезами и кулаками Катя. – Где ты шатался, я тебя спрашиваю?
Она караулила Серго на лестнице. Бог знает сколько длилось ее дежурство.
        -На Арбате, - он сказал первое, что пришло в голову.
        -А почему не предупредил? Я чуть с ума не сошла!
        -Прости, Кать.
Катя упала к нему на грудь и заплакала.
        -Ну почему так? Что я сделала неправильно? – всхлипывала она. – Почему всё хорошо, хорошо, а потом – бац! Ты испаряешься. Уходишь, не сказав ни слова!
        -Кать, я очень устал. Поговорим завтра?
        -Ты – самый бессердечный человек на свете! – крикнула Катя, оттолкнув его. – Не желаю тебя знать! Видеть тебя не могу, и слышать тоже!
Повернулась, и убежала на свой этаж. С чувством выполненного долга, Серго поднялся на третий, безошибочно определил, где идет веселье, отдал им гуся в фольге, а сам отправился к себе.
        -Откуда богатство? – крикнул ему вслед удивленный Глеб.
        -Зайчишка серенький из лесу прислал, - ответил Серго и закрыл за собой дверь комнаты.
Почесывая в затылках, Глеб вернулся к компании, дружно разворачивающей фольгу.
        -Несмотря на небритую физиономию, Серго завел нешуточный роман, - проговорил он. –  Как ему только удается?
        -А из чего следует, что он завел роман? Из этой курицы что ли? – Славка уже снимал пробу с дичи.
        -Это не курица, голова, - поправила Наташка. – Это – либо гусь, либо утка.
        -Какая разница? Курица – не птица, и гусь – не птица.
        -Много ты понимаешь, - хмыкнула Наташка.
        -Чтобы Серго не задержался у стола с красным вином? Это же из области фантастики! - продолжал дознание Глеб. – Стало быть, вывод один – у него роман.
        -Да уж, - согласились все, - что точно, то точно. Вывод напрашивается сам собой.
        -Катька не переживет, - заметила Наташка. – Она уже сутки бесится.
        -А вкусный этот гусь! – сказал Славка.
        -Э! – спохватились присутствующие. – Хватит трескать, нам оставь!
        -Народ, - объявила Наташка, - Катьке про гуся – ни слова. Поняли? Если она узнает, то я пойму, что кто-то из вас проболтался.
        -Ладно, - был ответ.

* * *
        -Тебя Катя искала, - Паша валялся на кровати и читал "Московский комсомолец".
        -Я знаю, - он рухнул на свою кровать у окна.
        -Что это с тобой?
        -Что?
        -Какой-то ты странный.
        -А ты, значит, все праздники на боку пролежал?
        -А чего делать-то? Посидели ночью часов до двух у Славки с Глебом, и разошлись. Кстати, я сделал одно открытие.
        -Какое?
        -Без тебя все скучают, особенно девушки, несмотря на то, что ты, в последнее время, стал хамить всем подряд.
        -Девушками я займусь завтра.
        -В смысле чего?
        -В смысле – завязываю с хамством.
        -Интересно посмотреть.
        -Посмотришь, - обнадежил Серго.

* * *
И Паша действительно "посмотрел" и увидел. Увидели все. Бежина вновь подменили! Особенно счастливы были те самые девушки. Вся враждебность Серго к проявляемым "знакам особого отношения", улетучилась без следа. Он будто враз сломал стену, отделявшую его от окружающих. Катя была не очень-то рада всему этому, но Бежин настолько искренне просил у нее прощения за свою Новогоднюю отлучку, что (примерно через неделю) оттаяла, удрала с ним с занятий и пошла в кино, на последний ряд.
Борис Борисович расценил метаморфозу, как позитив. Он, конечно же, не подозревал, что за причина лежала в основе изменений, а если б узнал... Лучше уж не думать об этом. Первушин опасался только одного, что "шарканье по душе" теперь пойдет у Серго по нарастающей, и тогда, тогда… Что ж, тогда придется идти на крайние меры, стреноживать, осаживать, возможно – пригрозить отчислением, хотя, уж кого отчислять, но только не Бежина. Обламывать сучки с таланта – занятие неблагодарное и, главное, малоэффективное. Если талант понесло по кочкам, то никакими силами его уже не остановишь. Ну а такую неадекватную личность, как Бежин, не затормозишь ни за что на свете!
               
17
На следующий день после похода в цирк Лада слегла. Причин в общем-то не было, всего лишь обычное для нее недомогание. Такое случалось часто и всегда неожиданно. Казалось бы, еще вчера отлично себя чувствовала, а сегодня… Скорее всего, сказалось нервное напряжение праздников. Самых волнительных праздников в ее жизни. Но Лада утверждала, что праздники тут ни при чем (она уже "получила" от отца за путешествие на дачу: вездесущие соседи, конечно, не преминули позвонить и поинтересоваться, как "девочки" добрались до дома).
В цирк сходили прекрасно. Лада давно не чувствовала себя так хорошо. Она слегка комплексовала при мысли, что вокруг нее будут одни дети. На деле получилось совсем не так, как представляла себе: вокруг действительно находились исключительно дети, но некоторым из них было лет по семьдесят. И вот еще что: она воочию смогла наблюдать "феномен Бежина", о котором была так наслышана от папы. На ее спутника смотрели все - дети, мамы, бабушки, билетерши, прохожие… Буфетчица словно покрылась бутонами пионов, стоило Серго обратиться к ней. Да уж, для того чтобы вынести такое с непривычки, нужно иметь крепкие нервы! По всей вероятности, раньше всеобщее внимание не принимало столь клинических масштабов, потому-то он трудно адаптировался к новым обстоятельствам. Сцена словно спровоцировала извержение притягательной энергетики, как извержение вулкана…
Серго позвонил вечером после того, как она не вышла на работу. Лада, как могла, успокоила: он не при чем, у нее только немного закружилась голова, а через три дня она обязательно придет в норму. Конечно, Серго не поверил.
Телефон стоял в гостиной, папа смотрел телевизор и Ладе приходилось, по возможности, контролировать свою речь. Она могла бы уйти с аппаратом в свою комнату, но побоялась, что такой маневр вызовет подозрения: к телефону подошел папа, он знал кто это звонит. Теперь представьте, как сложно убедить собеседника в том, что совместно проведенные праздники не стали причиной твоего недомогания, не имея возможности называть вещи своими именами. Благо, Лада, как образованный и начитанный человек, не жаловалась на словарный запас…
         -Серго спрашивал меня о здоровье, - зачем-то сказала Лада, положив трубку. – Хотел навестить. Я сказала, что не нужно.
Она села на диван и закуталась в шаль – ее знобило.
        -Напрасно. Пусть бы навестил. Он – занятный парень, да и мама о нем спрашивала. Напоили бы чаем, угостили домашним печеньем…
        -Он пьет исключительно черный, молотый кофе.
        -Нет проблем. В следующий раз – обязательно зови его к нам.
        -Папочка, а ты знаешь, кем он мечтал стать в детстве?
        -Не знаю. Кем?
        -Ковёрным.
        -Клоуном? Бежин? – Борис Борисович задумался. – Любопытно… Как только ты сказала мне о ковёрном, я подумал, что хорошо бы было поставить в учебном театре что-нибудь фарсовое, с буффонадой. "Баню", например, или "Клопа".
        -Неужели ты доверишь ему мироновскую роль, Присыпкина? Я считала, что ты нарочно избегаешь проводить параллели.
        -А что такого? Параллели мы проводить, конечно, не будем, Миронов и Бежин – совершенно разные актеры. Наш "Арбатский гость" погряз в серьезных ролях, а ему там, как я подозреваю, тесно и скучно. Пусть порезвится… Ты понимаешь, Ладушка, как бы я не относился к нему, готов простить большую половину всевозможных выходок за одно его умение работать. Бежин – трудоголик в самом лучшем смысле слова. Он не успокоится, пока не доведет свою работу до совершенства, а работать будет до тех пор, пока жив.
        -Ты готов простить большую половину его выходок, но не все?
        -Не все, но это не относится к делу.
        -Папочка, а ты помнишь, как я просила тебя подумать над возможностью постановки Бомарше?
        -"Безумный день"? А Бежин, конечно же, Фигаро?
        -Конечно. Разве ты можешь назвать еще кого-то более подходящего? Да что там Бежин, весь курс идеально подходит. Граф Альмавива – Рома Гулиев, Керубино – Тоня Зима, Сюзанна – Катя Рыжова…
        -Ладушка, ты не хуже меня знаешь, что "Безумный день" - слишком большое произведение для дипломного спектакля. Я считаю, что самым подходящим вариантом для диплома была бы пьеса современная. К примеру, что-нибудь из того же Арбузова.
        -"Таня" или, может быть, "Жестокие игры"?
        -Почему нет?
        -У тебя изумительный курс, а ты собираешься зажать его в тиски неоромантизма. Не порти им, пожалуйста, диплом.
Лада встала с дивана и ушла к себе. Первушин задумался. Обычно он начинал подбирать пьесу для дипломного спектакля к середине третьего курса. Вопрос обсуждался вместе со студентами. Бывало и такое, что Борис Борисович полностью с ними соглашался, менял пьесу, концепцию… Не станет ли Бомарше чересчур тяжеловесен? Конечно, можно сыграть весь спектакль и за час, но стоит ли тогда вообще браться за него? Так легко перегнуть палку, стараясь дать возможность всем студентам без исключения проявить себя… Лада уверена, что спектакль получится, а у нее чрезвычайно обострено чутье. Взять хотя бы этот случай с Бежиным, его появление в училище… Борис Борисович выключил телевизор и, удалясь к себе в кабинет, долго листал пьесы Бомарше, Арбузова, Погодина…

* * *
После праздников возвратилась Тоня, ездившая к родителям. Она демонстративно помирилась с Катей (девушки не разговаривали с того самого дня, когда Катя ударила Серго за вранье), но на Бежина внимания не обращала, будто его не существовало. Тоня, как видно, считала только его виновным в произошедшем перед Новым годом, хотя он-то, пожалуй, был виновен куда меньше ее самой или Паши. Единственное, что мог бы поставить себе в вину Серго - попустительство. Вполне реально для него было оттащить Пашку от Тони, но он не стал этого делать. А почему не стал мешать… Кто его знает, возможно для того, чтобы проучить распоясавшуюся девицу. После памятного разговора с Ладой, на даче, первого января, Серго много раз мысленно возвращался к происшествию в общежитии. Размышлял, анализировал, почему, собственно, позволил Пашке изнасиловать девушку на своих глазах, и с удивлением снова и снова делал вывод: а ведь Тоню-то он, кажется, не любит. Ему нет дела до ее теперешних переживаний, и он не собирается просить прощения. Более того, Серго надеялся, что Тоня никогда-никогда не простит его, а значит - мучительный, сумасбродный роман завершен. Нельзя сказать, что он не был рад такому исходу.
Паша вновь страдал. Душевные муки выражались у него в нытье и возлияниях. Серго почти переселился к Глебу и Славке – уходил, чтобы не дать Карташову в лоб. Не до Пашкиных несчастий, тут своих проблем не меряно. Более всего, из недавних событий, его тревожило недомогание Лады. Он считал себя причиной, ругал себя за промахи, допущенные тридцать первого декабря, за нерешительность и, как следствие, напрасные Ладины волнения… Но пусть кто-нибудь попробует сделать лучше – тогда поговорим. Как не смешно это звучит, но Серго словно пережил посвящение в мужчины, а Птица оказалась для него по-настоящему первой и главной.
Прошли три дня нового года. Катя делала вид, что дуется за Новогоднюю ночь (Серго извинился уже раз десять, но это пока не помогало), Тоня "не видела в упор", Лада болела… Его обуяла зеленая тоска. Он искал, на что бы переключиться – и вот тут Первушин принес идею поставить "Клопа" Маяковского. Тоска растаяла. Серго снова дали главную роль, Присыпкина, хотя этот грубоватый мужлан, казалось бы, кто угодно, но только не Бежин, с его "белогвардейской", аристократической внешностью и тонкой костью.
Серго молниеносно "проглотил" незнакомую пьесу (в школе, кажется, ее проходили по программе, но кто помнит произведения, "пройденные по программе"?!). В день, когда студенты демонстрировали Первушину свои "наработки", свое видение героев будущего спектакля, он в очередной раз всех поразил. Бежин позаимствовал у Вити Бражника (характерный богатырь с третьего курса, сантиметров на десять выше Серго и на четыре размера шире) его выходной костюм, а заодно и ботинки на толстой подошве (Витя только такие носил). Наташка помогла Серго беспорядочно начесать его светлый чуб (в процессе показа он постоянно приглаживал волосы: Присыпкин, во что бы то ни стало, хотел прилично выглядеть), он косолапил и, время от времени, наступал на развязанный шнурок. Глеб Фомин представлял Олега Баяна – вместе с Серго они образовали неотразимый дуэт. Все хохотали от души, наблюдая, как Баян учит Присыпкина танцевать. Ничего общего с известной работой Миронова, но не менее смешно. Присыпкин говорил и двигался медленно, с трудом подбирал слова, путался в ударениях и, то и дело, тупо восклицал: "Во!". Глеб-Баян был – само обаяние, он балагурил, сыпал остротами… Очень кстати на просмотр пришла Лада. Это обстоятельство прибавило Серго вдохновения. Зрители (студенты с других курсов, преподаватели) смеялись и хлопали. Не удержал улыбки даже Гулиев (Ромке досталась маленькая роль пьяного шафера, он все время должен был вскакивать и орать: "Кто сказал "мать"? При новобрачных не выражаться!").
Всем очень понравилось то, что у них получилось, и было решено обязательно поставить "Клопа" в учебном театре. Но это позже, а сейчас началась сессия со всеми вытекающими последствиями…

* * *
Лада собрала ноты, закрыла сумку на молнию, и огляделась: всё ли в порядке. Она терпеть не могла оставаться в репетиционном классе вечером, одна, а особенно – закрывать его на ключ. Ключ был длинный, тяжелый. Чтобы закрыть ним замок нужно очень изловчиться. Пожалуй, Лада слишком усердно трудилась над закрыванием замка: для нее стало полной неожиданностью, когда кто-то взял ее сзади за плечи и поцеловал в мочку уха.
        -Птица, у тебя такой трогательный затылок!
        -Откуда ты взялся? – Лада посмотрела по сторонам, не идет ли кто. – Неприятностей ищешь?
        -Нет. Я тебя жду.
        -Но почему здесь? Ты мог бы зайти в класс, пока я там сидела. Тут нас могут увидеть.
        -Ну и что? Я хотел проводить тебя домой. Можно?
        -Можно, - сдалась Лада со вздохом.
Училище уже опустело и, к счастью, никто не встретился на пути. По лестнице спустились беспрепятственно.
        -Ты избегаешь меня, - сказал Серго. – Почему?
        -Я не избегаю тебя. Стараюсь, чтобы никто ничего не заподозрил.
        -Даже я? Птица, - шепнул Серго, - на тебе же не написано, что ты связалась с мальчишкой. Уверяю тебя, ни у кого не возникнет ни малейшего подозрения, все, как обычно, считают что ты "заумная дура".
Лада, в шутку, стукнула его в плечо. Серго улыбнулся. Она приставила палец к губам, призывая молчать.
Гардероб тоже пустовал. Гардеробщица дремала у стойки. Серго помог Ладе надеть дубленку.
        -Спасибо, Кари.
        -Ты не ответила.
        -А что говорить, когда и так все ясно?
        -Верно, - он вздохнул. – Я становлюсь занудой. К чему бы?
        -Стареешь, - улыбнулась Лада. – Как твои дела с Тоней?
        -Никак. Она делает вид, что меня не существует, чему я, признаться, очень рад. С Катей – сегодня окончательно помирился.
        -А… что Соня?
        -Соня? – Серго пожал плечами. – Мы видимся. Не больше. Она не желает меня ни с кем делить, и я не вру ей. У нас всё по-честному.
Шли пешком. С темного неба падал тихий снег, сугробы отблескивали в свете фонарей, словно россыпи самоцветов.
        -Ты должен быть осторожней, Серго. Твоя репутация в глазах папы и без того пошатнулась, а если он узнает, что между мной и тобой что-то происходит, боюсь, несдобровать ни мне, ни тебе.
        -Да, я знаю. Борис Борисович по-прежнему хорошо ко мне относится, но иллюзий у него уже меньше. Я перестал ему рисоваться ангелом во плоти. Впрочем, тебе тоже.
        -Мне?
        -Разве нет?
Светофор подмигнул зеленым глазом и переключился на красный. Они остановились у обочины.
        -Я идеализирую тебя и от этого мне не уйти. По гороскопу я – "Рыба", хотя мои друзья утверждают, что книжки по астрологии врут, описывая мой характер. Но главное качество "Рыб" я всё же унаследовала: у меня неискоренимая тяга к искусству, сцене, актерам. Талантливые люди меня завораживают.
        -Только и всего? А я-то, дурак, думал…
Загорелся зеленый. Они перешли улицу и спустились в подземный переход.
        -Ты обязательно должен доучиться, Серго. Я не прощу себе, если разразится скандал, и тебя отчислят.
Серго тряхнул головой (он не носил зимой шапки, и снег сыпался с его волос):
        -Так значит, поцеловать тебя нельзя?
        -Нельзя, - Лада огляделась. Вокруг не было никого, лишь несколько прохожих торопились по своим делам. – Нельзя!
        -А и наплевать, что нельзя.
Он приостановился, чуть развернул к себе ее лицо и поцеловал. Лада вырваться не успела, оттолкнуть его руки  – тоже. И тут, кто-то невидимый что-то воскликнул, справа сверкнула фотовспышка. Этого еще не хватало!
        -Пе… перестань, - Лада была возмущена. – Сейчас же прекрати!
Им показали большой палец и протянули визитку.
        -Такой поцелуй необходимо запечатлеть на века! – улыбался довольный мужик в ушанке. На шее у мужика висел фотоаппарат. – Будете показывать своим детям, чтоб учились. Держи.
В те времена многие фотографы промышляли таким вот образом. Они "щёлкали" на улице первых встречных, а потом совали им в руки разграфлённый бланк, где предлагалось поиметь свою фотографию на фоне города (Москвы, Питера и так далее). Для этого полагалось написать точную дату, примерное время суток, а так же, сколько человек должно быть на снимке, в чем они одеты, и отправить по указанному адресу.
Серго взял протянутый ему прямоугольник серого картона. Лада намеревалась отобрать и выбросить, но Бежин спрятал визитку во внутренний карман.
        -Дебошир, - проворчала Лада. – Мальчишка. Сумасшедший мальчишка! Эта фотография дорого стоит. Выброси бумажку!
        -Ни за что!
        -Если бы я знала, что ты будешь так себя вести…
        -То что?
        -Ничего.
        -Птица! Я всё обдумал. Я не спал сегодня всю ночь! Не гони меня. Я знаю, что нужен тебе. Ты тоже мне нужна, Птица! Ты очень мне нужна! Мне от тебя ничего не нужно, только не гони меня. Разреши, хотя бы иногда, побыть твоим хвостиком. Пожалуйста.
Столько искренности и преданности слышалось в его словах, что Лада не выдержала своего прежнего наставнически назидательного тона. Она поняла, что сопротивляться сама себе больше не может. Всё.
        -Серго, - снова проговорила она, и голос ее дрогнул. – Сереженька, будь моим хвостиком, я тебя очень прошу…
        -Я согласен, - ответил Серго, скромно потупившись. – Пришли мне завтра текст контракта. Подпишу, не читая.

* * *
В коридоре второго этажа, привалившись спиной к стене, на корточках сидел Паша Карташов. Девочки не обращали на него внимания, сновали по этажу и изредка интересовались, кого он ждет. Паша уныло отвечал, что ждет Тоню, и продолжал сидеть.
Катя и Тоня вернулись около девяти. Выяснилось: немного погуляли по магазинам. По пути обсуждали разносолы Елисеевского, изобилие "Березки"…
        -Можно мне поговорить с Тоней? – Паша поднялся на затекшие от долгого сидения ноги. С трудом их выпрямил.
Тоня отвернулась.
        -Нет, нельзя. Будь, наконец, мужчиной и оставь ее в покое, – Катя была настроена решительно.
        -Катя, я с ним поговорю, - сказала Тоня.
        -Но только в моем присутствии! – категорично заявила Катя.
Паша недовольно поморщился. Тоня с опаской покосилась на Катю, но упрашивать ее не стала. Пашу впустили, и закрыли дверь на замок. Сесть не предложили - Паша так и стоял, переминаясь с ноги на ногу.
        -Итак, ты пришел просить прощения, - Катя повесила свою шубку на вешалку и, презрительно оглядела Пашу со всех сторон: обошла его вокруг. – Валяй, проси.
        -Тось, давай выйдем, - попросил он робко.
        -Кать, мы выйдем, - бесцветно сказала Тоня.
        -Ну уж нет. Я не оставлю тебя наедине с этим монстром.
        -Она сама во всем виновата, - сказал Паша мрачно. – Ведет себя как чокнутая нимфоманка! Бежин не знает, куда от нее деваться. Посмотрите-ка, осчастливила! Только нужно ли ему было это счастье? Пора посмотреть правде в глаза.
        -Что ты несешь? – недоуменно спросила Катя.
        -Она знает, что я несу, - Паша показал на Тоню. - Я – свидетель, в отличие от тебя. Тебя она может обмануть, а меня – нет. Я не спал, и всё видел. В комнате было светло от луны. Если кто-то в чем-то и виновен, то только она. Серго не стал ее ни в чем обвинять, но он тоже мог бы рассказать, как дело обстояло. Мы с ней совершили равносильные преступления. А ее, якобы, невроз, который она вылечила за три дня – это попытка избежать выяснения отношений с Серго. Пусть спасибо скажет, что у него есть дурацкий принцип не отказывать женщине. Это его и спасло. Если кто-то из нас двоих монстр – то это Тоня. Я подтвержу это под присягой.
        -Ничего не поняла, - развела руками Катя. – Ты очумел?
        -Я пришел сказать ей всё, что о ней думаю. Выпусти меня отсюда.
        -Может быть объяснишь сначала…
        -Да выпусти ты его, Катя, - перебила Тоня, и легла на кровать, лицом в подушку. – Я сама всё расскажу. Только пусть эта истеричка уйдет.
        -Ну уж нет, - сказала Катя.
        -Пусть катится ко всем чертям! – крикнула Тоня.
Катя вздрогнула. Ей пришлось открыть дверь и выпустить Пашу. Она остановилась посреди комнаты и несколько минут смотрела на Тоню, плачущую в подушку.
        -Что с тобой, Тось? Что это за слезы? Его побить надо было, а ты отпустила…
        -Он прав.
        -Прав? Ты что, Тось?
        -Ты разве не слышала, что он сказал?
        -Он нес какую-то околесицу.
        -Нет, он правду сказал. Это я тебе врала.
        -А именно? – Катя не знала что думать. Она изумленно хлопала глазами. – Так он сделал с тобой это или не сделал?
        -Всё не так было, как я рассказывала. Я пришла к ним в комнату ночью, а не днем, и не за конспектами по истории театра, а... Мне действительно был нужен Сережа, но совсем по другой причине. Я… так хотела его, что чуть не умерла, но мы были в ссоре, даже не разговаривали. Я с ума сходила и сейчас схожу! Он мне нужен. Постоянно. Таблетки глотать начала успокоительные, но только они мало помогают. А тогда, ночью, мне было всё равно, что рядом Паша, всё видит и слышит, - всхлипывала Тоня. – Я пришла и заставила Сережу. Насильно. Он не смог сопротивляться. А потом, когда я встала с кровати, Паша схватил меня и сделал со мной то же самое, что я сделала с Сережей. Я перед тобой так виновата, так виновата…
        -Но ты уверяла меня, что любишь Бежина… – произнесла Катя деревянным голосом.
        -А ты сомневаешься? - Тоня вытирала слезы бумажными салфетками.
        -Не то что сомневаюсь, - проговорила Катя, приходя в себя. – Я теперь вообще не верю в твои чувства. Ты и вправду какое-то чудовище. Мне даже страшно… Почему же он мне ничего не сказал?
        -Думаю, ему было стыдно.
        -Чего ему было стыдно? – Катя начинала злиться. – Я давно знаю, что он сильно к тебе неравнодушен и при первой же возможности…
В дверь постучали.
        -Да-да! - сказала Катя, проглотив комок в горле.
В комнату заглянул Серго.
        -Добрый вечер, девчонки, - улыбаясь сказал он.
        -Добрый, - откликнулась Катя, пребывая в легком ступоре.
        -Вы чего такие мрачные сидите?
        -Мы совсем не мрачные. Заходи. Через порог не разговаривают.
        -Именно мрачные, - Серго прикрыл за собой дверь. – Я на секунду – конфет вам принес.
Он положил на стол упаковку трюфелей. Девушки сразу поняли, кому предназначены эти конфеты.
        -Отчего ж только на секунду?
        -Я, кажется, помешал… Что все-таки случилось?
        -Паша приходил выяснять отношения, - сказала Катя.
        -Правда? И что же вы выяснили?
        -Не поверишь – выяснили всё, что должны были выяснить уже давно, - вкрадчиво произнесла Катя.
        -Надеюсь, он не выбросился из окна сразу после разговора с вами? – удивительно, но Серго был спокоен, и, скорее всего, даже весел.
        -Надеюсь, что выбросился… - немного озадаченно продолжала Катя, покосившись на Тоню. - Ты, конечно, еще не ужинал?
        -Конечно.
        -Есть идея нажарить картошки.
        -Слушай, Кать, отличная идея.
        -Тогда пошли жарить?
        -Пошли!
Катя наклонилась, вытянула из-под кровати небольшой мешок с картошкой (эту картошку несколько дней назад привез из Истры ее папа) и выбрала пять самых крупных картофелин.
        -Кать, только чур, картошку жарю я.
        -Ладно, - улыбнулась Катя, еще раз взглянув на Тоню. – Тоська, хочешь с нами?
        -Я не ем после восьми вечера, ты же знаешь, - сказала Тоня.
        -Ты иди, я сейчас, - сказал Кате Серго.
Выходя из комнаты Катя чуть задержалась возле Серго, словно хотела ему что-то сказать, но всё же передумала. Когда дверь за ней закрылась, в комнате повисла пауза.
        -Зачем тебе понадобилось выяснять отношения с Пашей в присутствии Кати? – спросил Серго.
        -Она сама не захотела уходить.
        -Ты умоляла ее уйти, стояла на коленях, пыталась вытолкать из комнаты, но она сидела и слушала, как приклеенная! – насмешливо сказал Серго.
        -Да! – рассердилась Тоня. – Именно так и было.
        -Ты хотела снова нас поссорить?
        -Я хотела тебя унизить.
        -Каким образом? Хотела, чтобы она снова врезала мне под дых?
        -Нет. Мне достаточно того, что твоя девушка знает: я тебя изнасиловала в присутствии Паши.
        -Ты меня что? – изумился Серго.
        -А разве нет?
        -А разве да? Ты устроила дурацкую эскападу, сама же от нее и пострадала, но вдруг выясняется, что это был удар по моему самолюбию! Но я-то далеко не потерпевший, Тось. Тебе перечислить – почему, или сама догадаешься?
        -Ну, если ты именно так расцениваешь это происшествие…
        -Именно так и расцениваю. И не нужно забивать Кате мозги всякими домыслами. Не хватало еще, чтобы она потащила меня к психиатру, как жертву изнасилования.
        -Значит, ты принес мне конфеты, как жертве изнасилования? – спросила Тоня.
        -Нет, я принес их для того, чтобы просто сделать тебе приятное.
        -Ты уверен, что мне приятно видеть их?
        -Тогда поделись ими с Катей. Она будет рада.
        -Ты жалеешь меня, потому и конфеты принес.
        -Возможно. Я не размышлял об этом. Принёс и принёс. Без задних мыслей.
        -Жалость – антипод любви. Всё кончено?
        -А есть чему кончаться?
        -А разве нет? Как бы я хотела научиться читать мысли, чтобы, наконец, разобраться в тебе!
Серго улыбнулся.
        -Чего смешного я сказала?
        -Никогда не думал, что тебя волнуют мои мысли. Тебе всегда было всё равно.
        -Ты говорил, что я – самая красивая.
        -Говорил. Ты – самая красивая.
        -А Катя?
        -Катя – моя девушка.
        -Сережа, а ты вообще-то сам понимаешь, чего ищешь? Когда-нибудь ты сделаешь, наконец, выбор или и дальше будешь мучить меня?
        -Подразумевается, что я должен решить вопрос в твою пользу?
        -Что?
        -Цива …
        -Что? Я тебя не понимаю, эти твои грузинские словечки…
        -Холодно от твоих слов… Скажи пожалуйста, в чем ты больше нуждаешься – во мне, или в эксклюзивном праве на меня?
        -Сережа, о чем ты говоришь?
        -Ты всё понимаешь прекрасно, я уверен.
Он повернулся и пошел к двери. На полпути остановился, не оборачиваясь:
        -Если бы у меня был выбор, я предпочел бы вообще не рождаться на свет.
И ушел из комнаты, оставив Тоню теряться в догадках.

* * *
Лада не любила своих дней рождения. Не потому, что каждый раз эти дни прибавляли лишний год – дело в самом празднике. Ждешь его, готовишься, а на деле всегда получаются банальные посиделки с распитием коньяка и поеданием торта. Мужья подруг обычно напиваются до безобразия, подруги сплетничают, перемывая косточки общим знакомым – и всё. Для разнообразия, Лада доставала один из альбомов с фотографиями, свой, мамин, папин, папин и мамин, общий (семейный) или просто черные пакеты из-под фотобумаги, набитые сценами из папиных спектаклей, рабочими моментами всевозможных фильмов, в которых он снимался, фотопробы, капустники, студенты папиных курсов, занятия в репетиционном классе, дипломные спектакли… Незадолго до дня ее рождения папа сделал долгожданный подарок: две дюжины фотографий с "Ромео и Джульетты". Лада знала о пленке с негативами, но фотограф оказался не то ленив, не то строптив – он тянул со снимками целый год, объясняя, что очень загружен работой. И вот теперь, двадцать четыре цветных (!) фотографии рассматривались гостями, а Лада с гордостью рассказывала, насколько выдающийся у папы курс. Подругам даже сплетничать расхотелось: они усиленно спорили, кто из мальчиков симпатичней. Мужья их, раздувая щеки, изучали те снимки, где была запечатлена Тоня, свесившаяся с балкона (платье смело декольтировано, а ракурсы такие, что в вырез видно уж очень много чего). Брякнул звонок. У Лады отчего-то ёкнуло сердце.
        -Кто там, Дуся? – крикнула она, не утерпев.
        -Телеграмма от Павла Борисовича, - прокричала в ответ Дуся.
        -От кого? – переспросила одна из подруг.
        -От дяди из Звенигорода, - пояснила Лада и еще раз крикнула:
        -Дуся, мама с папой не звонили?
        -Не звонили, Ладушка. Они нарочно не торопятся, чтобы не мешать – ты не волнуйся.
Каждый год Борис Борисович водил жену в Большой театр – на день рождения дочери. Возвращались поздно, чтобы "не смущать молодежь". Вот и сегодня: пробило десять, а их до сих пор не было, хотя спектакль наверняка закончился в девять, а идти от театра до дома всего ничего. Телеграмм сегодня пришло целых пять штук, в том числе и от маминых поклонников, которые не забывали регулярно поздравлять Марию Николавну с тем, что у нее такая взрослая дочь, а самой ей при этом всего-то чуть больше тридцати…
Звонок брякнул еще раз.
        -От кого телеграмма? – по-хозяйски осведомился один из мужей подруг.
        -На этот раз, не телеграмма, а гости к Ладушке.
        -В такое время? – поразилась одна из подруг. – Десять минут одиннадцатого!
        -Наверно соседка, Дина, - предположила Лада. – Только она может забежать "на огонек" в такой час.
Лада начала пробираться к двери, протискиваясь между спинками стульев и мебелью (всего у стола сидели восемь человек, считая троюродную сестру Лену, самую молодую (двадцать), а потому самую тихую). Она глазам не поверила, когда из передней, навстречу ей, вышел Чернов с только что расчехленной гитарой.
        -Добрый вечер, - весело сказал он. – Мы не рано?
        -Какими судьбами, Саша? – Лада в смущении сжала ладонями щеки.
        -А это ты у него спроси, - он показал вглубь передней. – Давай скорее, чего ты там застрял?
Лада уже поняла, кто там. Ей показалось, что она вот-вот лишится чувств. Так и есть – следом за Черновым вошел Серго с букетом чайных роз.
        -Вера, - начал Чернов.
        -Лада! – перебил Серго. – Ты извини, что мы так припозднились, но едва только Сашка узнал, что я собираюсь зайти к тебе, поздравить с днем рождения, он загорелся написать для тебя песню. Песню он не написал, но зато написал музыку к хорошим стихам (чужим), и мечтает исполнить тебе свое произведение сейчас же.
        -Да! – сказал Чернов.
Оба были пьяные, но ужасно милые. Серго вручил ей розы и поцеловал в щеку:
        -Поздравляем. Оставайся такой всегда – самой лучшей на свете.
        -Ребята… Какие же вы замечательные!
Скучный вечер преобразился, словно посреди тишины кто-то взорвал хлопушку, и оттуда полетели конфетти и серпантин.
        -Познакомьтесь, - обернулась Лада к гостям. – Это – Саша Чернов, музыкант и поэт…
        -Бард, - добавил тот, в скобках.
        -Бард, - кивнула Лада. – А это – Сережа Бежин, папин студент. Ромео, если кто-то не узнал.
Подружки всколыхнулись и кинулись сверять фотографии с оригиналом.
       -Стул музыканту, - сказал чей-то муж.
Чернов презрительно отверг стул, встал перед Ладой на одно колено и запел под гитару:

В полутемном строгом зале
Пели скрипки, Вы плясали.
Группы бабочек и лилий
На шелку зеленоватом,
Как живые, говорили
С электрическим закатом.
И ложилась тень акаций
На полотна декораций…

Музыка в песенке была… хрустальная. Так и чудилось: маленькая изящная японка танцует на сверкающем паркете. Серго знал о том, что Ладе очень нравятся эти стихи и наверняка сильно постарался, чтобы Чернов "загорелся" написать к ним музыку.

И, как беленькие кошки,
Как играющие дети,
Ваши маленькие ножки
Трепетали на паркете,
И жуками золотыми
Нам сияло Ваше имя…

        -Мне ни разу в жизни не дарили ничего подобного! – растроганно сказала Лада, когда удивительная песенка закончилась. – Спасибо, милый Сашечка!
Она расцеловала сияющего Чернова под восторженные аплодисменты присутствующих. Дуся стояла в дверях и тоже хлопала в ладоши.
        -Ты сможешь переписать песню по нотам? – спросила Лада у Чернова.
        -Я уже начал, но не успел, - сказал тот. – Завтра. Она действительно написана только сегодня.
        -Дуся, где наш торт? – Лада смахнула с ресниц слезинки. – Самое время. Неси скорей!
        -Лада, мы не ради торта пришли, - начал Серго. – Мы…
        -Разговорчики, - нахмурилась Лада.
        -Мужики, не отказывайтесь, - сказал один из мужей. – Вы сами не знаете, от чего отказываетесь: торт они делают фан-тас-ти-чес-кий!
        -Да, - подтвердила Лада гордо.
(Подруги и троюродная сестра говорить не могли: они все, как одна, обожали артистов и певцов.)
        -Стулья можно принести из папиного кабинета, там как раз есть два, - сказала Лада. – Пойдемте, я покажу.
        -Где это вы так хорошо угостились? – поинтересовалась она, по пути в кабинет.
        -За твое здоровье, Вера, - заулыбался Чернов.
        -Гардинина полынная настойка, - поморщился Серго. – Жуткая гадость. Торт после нее в самый раз.
Лада рассмеялась, открыла дверь в кабинет и показала на стулья.
        -Ты очень красивая сегодня, - шепнул Серго, проходя мимо нее за стулом.
Снова раздался звонок. На этот раз - телефонный.
        -Я подойду, - сказала Лада Дусе и сняла трубку.
Звонил папа. Оказалось, они с мамой вовсе не в Большом, они… в Ленинграде. Ей часто рассказывали историю о том, как еще не будучи женатыми, мама и папа сбежали ото всех в Ленинград. Там они целый день бродили, а вечером поехали обратно в Москву. На этот раз планировали задержаться подольше. Завтра с утра их ждало путешествие в Петергоф, а сегодня они уже успели хорошенько погулять по Питеру… Родители сошли с ума! Они остановились у папиных друзей и, в данный момент, справляют день рождения дочери. Попрощавшись с папой, Лада пересказала разговор Дусе, стоявшей рядом. Та всплеснула руками: "Борис Борисович такой выдумщик! Такой выдумщик!".

* * *
Часы пробили без четверти одиннадцать. Дуся засобиралась домой (сегодня она задержалась, обычно ее рабочий день в субботу заканчивался в шесть). "Ты, Ладушка, посуду не мой. Я приду завтра с утра, и вымою". Воскресенье было ее законным выходным, а потому Лада запротестовала: незачем приходить только из-за немытой посуды! Дуся особо не настаивала.
Проводив домработницу до дверей (та жила в одном из соседних переулков и отказалась от провожатых), Лада сообразила, что следовало бы уговорить ее остаться ночевать. После ухода гостей квартира совершенно опустеет… "Вот глупая какая!" – отругала себя Лада. В этом был конечно и свой плюс: когда все разойдутся у нее будет возможность отдохнуть от шумного дня, но… Слишком уж печально это выглядело: у тебя день рождения, а ты сидишь одна. Ну да ничего: зато завтра родители посвятят ей весь вечер. Папа обещал.
Подруги почти свели с ума Чернова - он давно не пользовался таким оглушительным успехом. Дамы опомнились от немоты, вызванной его пением и завалили "барда" вопросами. Мужья их оказались настолько флегматичными, что преспокойно обсуждали последний матч "Спартака" и не впечатлились откровенным флиртом своих "половин". Лада и Серго рассматривали фотографии с "Ромео и Джульетты", а троюродная сестра Лена, поразмышляв как следует, и постреляв глазами во все стороны, присоединилась к просмотру фотографий.
К двенадцати часам торт доели и начали расходиться. Чернов вызвался проводить Лену (самую "далекоживущую" из присутствующих)… В общем, ушли все. Как-то сразу и почти одновременно. Остался лишь Серго. Ему попутчика не нашлось.
        -Хорошие фотографии, - сказал он, когда Лада, проводив гостей, вернулась в опустевшую гостиную. – Можно, я возьму одну?
        -Бери сколько хочешь. Папе наконец-то отдали пленку, и он напечатает еще, для себя и для всех, кто пожелает… Ты не уходишь?
Серго поднял голову от фотографий:
        -Нужно уходить?
Лада смутилась:
        -Я совсем не гоню тебя, просто… Через час закроется метро… Это твоя идея с песней?
        -Я всего лишь показал Муравью стихи и сказал, что они тебе очень нравятся. Он написал на них музыку за час. Особо не благодари, потому что это был немного корыстный интерес - ты же знаешь мою любовь к Гумилёву, - улыбнулся Серго.
        -Думаю, ты помнишь наизусть всё собрание сочинений, - кивнула Лада. - Но это - всё же подарок мне, так что не претендуй. Я уверена, что у Саши есть будущее. Он хвастался тебе, что у него намечается контракт?
        -Не без твоей помощи.
        -Моя роль чисто символическая. Я лишь использовала папины связи… Да, спасибо за вино. Папа – великий ценитель вин, он снял пробу вчера вечером. Думаю, его восторженный отклик ты еще услышишь. Правда, мы никак не можем запомнить название…
        -"Гурджаани". Любимое вино моего деда.
Разговор получался неестественно натянутым: оба думали немного про другое. В результате, эмоциональный Серго не выдержал и поднялся со стула:
        -Я пошел.
        -Да, пожалуй… Еще раз большое спасибо, что вы пришли. С вашей помощью этот день рождения стал лучшим.
        -Большое пожалуйста.
Надевая в прихожей куртку, Серго вздохнул:
        -Ты опять ушла на четырнадцать лет вперед. Только-только их было всего тринадцать, а теперь – снова четырнадцать. Я непростительно опоздал.
Он салютнул Ладе, уходя:
        -До понедельника. Не забудь как следует запереть за мной дверь, а то воры, бандиты, знаешь ли, а ты одна…
Лада не верила, что он уйдет, но Серго запросто справился с замком и еще раз махнув рукой на прощание, вышел за дверь. Защелкивая дверной замок, Лада по инерции надавила на дверь, и в тот самый момент поняла, что буквально выгнала Серго вон. Не помня себя, она выбежала на лестницу, перегнулась через перила.
        -Серго!
        -Ты простудишься. Зачем выскочила?
        -Куда ты пошел, Сережа?
        -Не знаю, - он пожал плечами. – Тебе это важно?
        -Важно. Вернись пожалуйста.
        -Тетя Нана обычно не спит до трех часов ночи. У нее бессонница. И живет сосем недалеко…
        -Ну прости меня! Дура я. Прости! Пожалуйста, вернись.
Серго постоял немного на ступеньке, и вернулся. Лада обняла его, прижалась щекой.
        -Меня не нужно слушать, - сказала она. – Я пытаюсь быть сильной. Но это не так…
        -Я знаю, Птица, - тихо ответил Серго.

* * *
Утром понедельника произошло очередное ЧП. Легендарный Миха Петровец свернул кран в умывальнике на третьем этаже. Промочил три этажа общежития.
Точнее сказать, сначала никто не знал, что дело в свернутом кране. Катя проснулась оттого, что где-то капает вода. Она включила настольную лампу и увидела, как по потолку растекается чудовищное мокрое пятно. Пятно было сплошь покрыто пупырышками: готовыми сорваться вниз каплями. Дело в том, что умывальник на втором этаже находился точнехонько через стенку, а умывальник на третьем – прямо над умывальником на втором. "Тонем!" – завопила Катя. Тоня тоже вскочила и они принялись с воплями носиться по комнате, спасать свое имущество.
А на первом этаже, под ними, находилась кладовка. Комендантша общежития, "Надзирательница", как прозвали ее студенты, проходя мимо, увидела, что из-под двери кладовой, набитой кроватями, стульями и столами, вытекает вода… Миха, тем временем, усердно боролся с аварией. К нему присоединились Катя с Тоней. Попытались совместно перекрыть воду, но вентиль не поддавался. Тоня побежала звонить в аварийную службу, но оказалось, что Надзирательница уже позвонила туда… Словом, переполох оказался что надо. Пол-общежития, помогавшие бороться с потопом, опоздали на занятия, явились мокрые и насквозь пропахшие сыростью. Успокоиться не могли до конца дня, разговаривали громко, жестикулируя, что было, в общем-то, не кстати. В тот день на курсе Первушина намечался именитый гость. Гость немного удивился разговорчивости и активности некоторых студентов. Хорошо еще, что он был человеком с чувством юмора, и расстались они, гость и студенты, лучшими друзьями…
Катя и Тоня всё воскресенье просидели дома, в ожидании, не появится ли Бежин. Ну, то есть не то чтобы тупо сидели и ждали… После того как, с помощью Паши, Кате стали известны нюансы декабрьского инцидента, а Серго наотрез отказался возвращаться в комнату и жареную картошку пришлось есть, сидя на подоконнике в коридоре второго этажа, девушки находились в атмосфере холодной войны. Они почти не разговаривали. В воскресенье Катя беспрестанно бегала на третий этаж, спросить, не пришел ли Серго, а Тоня в это время выглядывала в окно. Он отсутствовал дома больше суток, а когда вернулся – снова куда-то ушел. Глеб сказал, что ушел он в студенческий театр – кто-то с режиссерского ангажировал его в свой дипломный спектакль… Но утром понедельника Серго оказался-таки в рядах доблестных борцов с наводнением. На занятиях обе девушки не спускали с него глаз, выискивая какие-нибудь нюансы, говорящие о том, где же он пропадал. Выяснили они, таким образом, много чего. А именно: на Арбате Серго точно не был, поскольку похмельного синдрома у него не наблюдалось ни в одном глазу. Более того: на девочек реагировал слабо, не пытался назначить свидание Кате. Обе поняли: всё, он кого-то завел! И страшно расстроились.
Впрочем, вышеописанное произошло в понедельник. Во вторник, когда студенты направлялись на занятия, Серго поджидал Катю на лестнице.
        -Привет, Катерина! – прозвучало как ни в чем не бывало, узнаваемо-Бежинское. – Слушай, мне перепало назавтра два билета в "Большой". Ты как?
        -В "Бо-ольшой"? – обалдела Катя. – А какой спектакль?
        -"Пиковая дама", - скромно ответил Серго.
Ну как, спрашивается, устоять, а? Естественно, пошла. Да не просто пошла – побежала! Очень уж хотелось поинтересоваться, где это ему так "перепало", но не стала лезть в бутылку.

* * *
Лада вручила ему два билета в "Большой". Да, конечно, это она. Серго долго отказывался, но Лада убедила его в том, что он просто обязан сводить свою девушку в театр. В "Большой"! У него не было цели насолить Тоне. Серго считал, себя виноватым перед Катей, знал, что относится к ней совсем не так, как она того заслуживает, а потому старался время от времени устраивать ей маленькие праздники. Не всегда это получалось, конечно, но Катя уже привыкла довольствоваться малым… Надо ли говорить, насколько ошеломило ее приглашение в Большой театр!
Кончался март, звенела капель… На крышке рояля Лады вдруг начали появляться цветы – то нежные крокусы, то подснежники. Она всегда знала, кто их туда положил. Оставалось только догадываться, каким образом Серго, почти неотлучно находящийся в училище, умудряется где-то добывать для нее цветы. Это было так красиво и трогательно! Серго делился с Ладой своей жизнью, силой, Бог знает чем еще – лишь бы только она не чувствовала себя "больной и далеко не молодой". Он действительно стал ее "хвостиком": часто провожал до дома, звонил по утрам из автомата в детский сад и спрашивал о здоровье… Лада гнала от себя любые подозрения, пыталась не думать на тему того, почему Серго столько делает для нее. Об этом нельзя было думать, невозможно… За всю историю их короткого романа они были близки раз пять, не считая Новогоднего утра на даче. "Птица" была счастлива – вся светилась счастьем, а у Серго, при взгляде на нее, застревал комок в горле. Он не знал, как скоро она умрет, но не мог не замечать: Лада тает, уходит. Серго не желал верить глазам. Она стала его личным, ускользающим божеством, а он – ее попутным ветром, помогающим бороться со стихией за жизнь. Лада огорчалась, что не в силах подарить ему себя всю, как хотела бы, как он того заслужил своей безграничной преданностью. Ровно настолько, насколько она его любила, или, может быть, во много-много раз больше… Но оба знали, что это невозможно. Она знала с самого начала, а он понял только через какое-то время: не четырнадцать лет разделяли их, их разделяли миры и вселенные, соприкоснувшиеся на миг, чтобы в следующее же мгновение разлететься по противоположным полюсам бесконечности…
 
Однообразные мелькают
Всё с той же болью дни мои,
Как будто розы опадают
И умирают соловьи.
Но и она печальна тоже,
Мне приказавшая любовь,
И под ее атласной кожей
Бежит отравленная кровь…   

* * *
        -Ты всё неправильно говоришь! – тоном знатока заявила Погремушка. – Для того чтобы устраивать спиритический сеанс, такой, как показывают в кино, необходимо участие медиума. Он садится за стол, концентрируется, а остальные просто держатся за руки и умирают от страха. Где мы найдем медиума в нашей общаге? Когда я ездила в пионерский лагерь, после восьмого класса, мы с девчонками завешивали окно одеялами, рисовали на блюдце стрелку, а на листе ватмана – алфавит, и ползали по полу.
        -Молились что ли? – тупо пошутил Славка.
        -У нас не было стола. Конечно, вокруг стола гораздо удобней гоняться за блюдцем.
        -Погоди, я не понял, зачем ходить вокруг стола или ползать по полу, если стола нет? – не унимался Славка.
        -Чтобы с духом разговаривать, - сказала Погремушка серьезно.
        -Путем передвижений?
        -Путем передвижений блюдца.
        -А кто двигает блюдце? – спросил Глеб.
        -Дух.
        -Ду-ух? – в голос изумились Глеб и Славка.
Знаток радиоэлектроники Сашка Козленко захихикал и поджал под себя ноги.
        -И нечего ржать, - сказала Погремушка обиженно. – Собираются человек пять, греют блюдце на свечке, ставят его на лист ватмана и кладут пальцы на донышко перевернутого блюдца. Они не держат блюдце, а только слегка его касаются. Кто-то вызывает любую покойную историческую личность и задает ей вопросы, а кто-то еще сидит и записывает по буковкам ответы.
        -И блюдце в самом деле бегает? – спросил Глеб.
        -Еще как!
        -Танюшка, если не секрет, кого вы вызывали? – Глеб так заинтересовался, что отставил бутылку пива в сторону.
        -Брежнева Леонида Ильича, Гагарина Юрия Алексеевича…
        -О чем они вам рассказывали? – это уже Паша спросил. Он редко участвовал в таких вот коллективных распитиях пива. Предпочитал посидеть в библиотеке училища и заслуженно прослыл самым начитанным студентом на курсе. В данный момент он изменил своим привычкам по простой причине: Тоня заполучила два "хвоста", по истории театра и политэкономии, и сидела в этой самой библиотеке уже второй вечер подряд. Карташов здраво рассудил, что лучше ему пока туда не ходить. Тоня – не та девушка, которую надо брать докучливостью, с ней, чего доброго, добьешься обратных результатов… Сказать по правде, Паша использовал уже множество способов помириться, но тщетно. Тоня предпочитала гордое одиночество.
Маленький междусобойчик проходил на третьем этаже. Козленко притащил кассеты с записями Высоцкого, "Воскресенья", группы "Диалог" – они и крутились сейчас в раздолбанном магнитофоне (всё том же), недавно отремонтированном общими усилиями.

Люди дело говорят:
Те, кто с краю, не горят.
Старики не зря учили
С чьим лицом в калашный ряд…

        -Леонид Ильич, например, нам подробно рассказал отчего скончался и вообще все болезни перечислил, которыми болел при жизни, - поведала Погремушка. – Мы проверяли потом, ради интереса, во всяких медицинских словарях – есть такие болезни. Совпало даже какое-то непонятное название на латинском. А Гагарин жутко матерился, почему-то. По-моему, он был не в духе и чуть не разбил нам блюдце – так оно летало по полу, что мы еле за ним успевали.
        -А давайте попробуем? – захохотал Славка. – Вызовем Ивана Грозного и спросим, правда ли, что он был сифилитиком. Или Хемингуэя…
        -А переводить кто будет? – Погремушка оставалась серьезной. – Я по-старославянски знаю только "паки иже херувимы", как в том фильме, а по-английски – вообще ничего.
        -Об этом я как-то не подумал.
        -Тогда, быть может, Высоцкого? Стихи новые нам почитает. Он был мировой мужик, не думаю, что станет материться, - Глеб кивнул на магнитофон, где Сашка только-только поменял кассеты. Теперь пел Высоцкий, точно как в том фильме, о котором уже вспоминала Погремушка:

В чистом поле – васильки,
Дальняя дорога.
Сердце рвется от тоски,
А в глазах – тревога…

        -Ватман есть у кого-нибудь?
        -Календарь со стены снимем в нашей комнате, - осенило Козленко. – На обратной стороне напишем алфавит.
        -А стрелку я нарисую лаком для ногтей, - сказала Погремушка. – Значит так: вы тут расчищайте поле деятельности, а я пойду готовить реквизит. Встречаемся через полчаса.
Ребята принялись освобождать стол от книг и бутылок, а Погремушка спустилась к себе. На девчоночьем этаже, как всегда, кипела жизнь, но приглашать на спиритический сеанс заговорщица никого не стала. Как только она сошла с лестницы, почти столкнулась с Катей. В руке у той была бутылка из-под "Фанты". Она свернула в умывальник (кстати, информация для тех, кто до сих пор не разобрался: умывальником назвалась комната с множеством раковин вдоль стен – штук пять с одной стороны, столько же с другой - и узким длинным зеркалом над раковинами, составленным из стандартных квадратов).
        -Поглядите, - пробормотала Погремушка себе под нос, - Рыжова пошла в умывальник за водой. Никто не догадывается зачем? А я вам отвечу: наберет воды, и – в туалет. По идее, ей нужно оборудовать личное биде! - налегая на свою дверь (замок заедал), Погремушка убедилась в верности собственных предположений и хмыкнула, провожая Катю взглядом. "Постоянно она с этой бутылкой ходит, - думала Танюшка дальше, - а я смотрю на нее и завидую. Вот живут же люди! Второй год держит возле себя парня, которому и в подметки не годится. Если ссорятся – обязательно мирятся! Бежин за нее кому угодно по репе надаёт. Им пособия нужно писать о том, как сосуществовать в мире и согласии без особых причин". Дверь открылась и Погремушка, наконец, вошла в свою комнату.
Ее можно понять: вот уже несколько месяцев их с Ромкой заговор стоял на месте. Абсолютно никаких намеков на неприличный образ жизни! Будто приснилась та мизансцена возле двери в комнату Кати и Тони! Решительно нечем доказать, что Зима и Карташов поссорились не без участия Серго… Ромка злился и не разговаривал с ней, а ей до такой степени надоело шпионить, что бойкоты какого-то там Гулиева виделись в гробу и в белых тапках.

* * *   
        -И это что ж, совершенно трезвые?
Присутствующие повернулись к двери. Дверь не закрыли в суматохе: не терпелось скорей попробовать свои силы в спиритизме. Погремушка дула на нарисованную алым лаком для ногтей стрелку, а Славка и Глеб (под руководством Сашки) надписывали на обратной стороне календаря с фотографией Шварценеггера буквы, какие смогли вспомнить. Вспоминали они их почему-то не совсем по порядку, но зато все до единой, тридцать две. Плюс цифры, от нуля до девяти.
В дверях стоял Бежин. На лице у него было даже не удивление, а недоумение: сокурсники, будучи достаточно трезвыми, занимаются чем-то, подозрительно напоминающим школьную стенгазету.
        -Только пиво, - сказал Глеб. – Присоединяйся, будем вызывать Хемингуэя.
        -Давайте лучше Есенина, - предложила Погремушка, с интересом поглядывая на Серго.
        -А, может быть, Николая Второго?
Серго понял, что народ спятил. Он прикрыл за собой дверь и заглянул через плечо Глебу.
        -Ах, вот оно что! – разобрался он. – Спиритический сеанс?
        -Ты на редкость проницателен, - улыбнулась ему Погремушка.
        -Присоединишься? – вторил ей Глеб.
        -А вы независимых наблюдателей принимаете? – спросил Серго.
        -Принимаем, но только в том случае, если эти наблюдатели возьмут ручку с бумагой, и будут записывать буковки, которые мы назовем, - Погремушка проверила, высох ли лак. Высох.
        -Они постараются, - был ответ.
Погремушка пристально изучала его, ловя каждое движение. Обычно, он как струна, как натянутая тетива лука и вальяжности за ним не замечено. Но сейчас вид у него такой, словно его переехал бульдозер (под названием "Катя"). Катя давно действовала Тане на нервы: ну зачем, скажите, нужно настолько выжимать своего парня? Для того чтобы у него не осталось сил на других что ли? Катька не хотела делиться ничем, даже нормальным общением с Серго. Ну как тут поболтать с человеком, если он заявился с потухшими глазами, ленивый, не похожий на себя привычного? Где, спрашивается, у Рыжовой совесть?
        -Хемингуэя!
        -Гитлера!
        -А кто переводить будет, балбесы?
        -Есенина!
        -Гагарина!
        -Ну уж нет – только не Гагарина, - категорично запротестовала Погремушка. – Я не хочу, чтобы меня обложили по матери.
        -Не тебя одну, а всех нас – если уж обложит.
        -Ну да, нас.
        -А почему ты думаешь, что Гагарин обложит тебя по матери? – удивился Серго.
        -Дело в том, что наша Танюшка уже однажды общалась с ним, - хохотнул Славка.
        -Надеюсь, на спиритическом сеансе, а не наяву? – откровенно нахамил Бежин, невинно глядя на Погремушку.
        -На сеансе, Серго, на сеансе, - успокоила та.
        -Это хорошо, - сказал он, взял со стола специально подготовленную общую тетрадь чтобы записывать буквы, и сел с ней на стул.
        -Галич?
        -Вертинский?
        -Шаляпин?
        -А вы уверены, что эти не станут материться? – пожала плечами Погремушка.
        -Даже самый интеллигентный из интеллигентов, всё равно нет да вставлял крепкое словцо, - убежденно сказал Славка. – Они всё равно матерятся, интеллигентно, но матерятся.
        -Вот-вот, - согласилась с ним Погремушка. – Раз уж у нас нет выхода, я предлагаю Фаину Раневскую.
        -Гениальный выбор! Как это мы сразу не додумались? – воскликнул Глеб.
Они принялись сообща греть блюдце над огнем зажигалки.
Серго не мешал: как и подобает независимому наблюдателю, он сидел на отставленном подальше от стола стуле, нога на ногу, примостив на колено тетрадь. Ручка торчала у него из-за уха (из-под волос виднелся красный колпачок). Его не то чтобы заинтересовал спиритический сеанс – не хотелось куковать одному в комнате, пока Паша общается с духами. Возвращаться на второй этаж к Кате тоже не хотелось. Она порядком поднадоела со своей ревностью: ей втемяшилось в голову, что он снова врет, убеждая, что насовсем порвал с Тоней. А та тоже хороша: насвистела, что на одной из репетиций он где-то ее "зажал" с непонятной целью. Серго, конечно, не мог бы поручиться, что такого в принципе быть не может, но точно знал, что на репетициях ни разу (с декабря прошлого года!) не посягал на Тоню. Возможно, она приняла за криминал его самоотверженные попытки отцепить ее с гвоздя, за который она зацепилась, проходя мимо декораций. На Тоне была дорогая, новая кофточка. Боясь, что обновка порвется на самом видном месте, спине, Тоня вопила во все горло, мол, спасите, помогите, отцепите! Верно, ему пришлось немного навалиться, снимая ее с крючка, но только на долю секунды...             
Блюдце задвигалось, когда Первушинцы уже потеряли на это надежду. Спины ныли, а в ушах звенело. Блюдце поползло к буквам и Погремушка взвизгнула.
        -Тс-с-с! – зашипел на нее Паша.
Серго, выбитый визгом из задумчивости, сидя на своем стуле, вытянул шею, чтоб заглянуть, и выхватил из-за уха ручку. С духом разговаривала Погремушка. Она вежливо поблагодарила пришедшего и поинтересовалась, с кем разговаривает.
        -С Фаиной Георгиевной, девочка, - "ответило" блюдце.
        -Не могли бы вы ответить на несколько вопросов? – невозмутимо продолжала Погремушка.
Блюдце "сказало", что ему нравится общаться с молодежью, а потому, оно с удовольствием даст ответы на несколько не очень сложных вопросов. Разумеется, вопросы посыпались сразу же. Глеб непременно хотел знать, не переоценил ли он свои возможности, выбрав для самостоятельного показа отрывок из "Короля Лира". Славка, извинившись за "сложный вопрос" поинтересовался судьбой Перестройки. Блюдце успокоило, что вопрос вовсе не сложный, и судьба Перестройки ясна, как день: она вот-вот прикажет долго жить. Погремушка стыдливо попросила сказать, удастся ли ей выйти за москвича… В общем-то, студенты не сомневались, что с ними разговаривает именно Раневская, разве что Паша. Он старался выдумать вопрос позаковыристей, но не успел, блюдце само обратилось к нему: "Мой друг, вы заняты не тем, чем следует. Вам следовало бы пойти в библиотеку и упасть на колени. Вы непременно должны просить прощения, до тех пор, пока вас не простят. Умники французы говорят, что если женщина не права, нужно попросить у нее прощения. Вы ведете себя, извините, как глупец. И даже, скажу вам, еще хуже вы себя ведете: как упрямый осел… Да, и передайте мальчику с ручкой и бумагой, что синие нитки, для того чтобы пришить пуговицу, он найдет только у Валентины". Все обернулись на Серго. На нем действительно была синяя рубашка. Видя удивленные взгляды, он развел руками, а блюдце, тем временем, завершило фразу: "Пускай не тратит времени зря и не бегает по этажам. Признаюсь, я и сама с радостью пришила бы ему пуговицу, но, к несчастью, у меня вот уже несколько лет нет рук, хотя есть синие нитки"… Когда прошел шок и студенты снова смогли задавать вопросы, блюдце сослалось на усталость и попросило отпустить его. Погремушка быстро сообразила, что сказать и милостиво отпустила: "Да, конечно, пожалуйста. Мы вас не задерживаем". Последними словами блюдца были слова благодарности за то, что никто из присутствующих ни разу не упомянул фразу "Муля, не нервируй меня" . "Буду рада встрече с вами когда-нибудь еще", - сказало блюдце и замерло. Воцарилась тишина.
        -Вы в это верите? – спросил Славка, держась за блюдце.
        -Насколько я знаю, Раневской действительно не по душе были постоянные напоминания о Муле, - почесал в затылках Глеб. – Но мне, в любом случае, нравится, что меня обнадежили с "Королем Лиром".
        -Да, но мне она сказала, что… Как там она сказала, Серго? – обернулась к Бежину Погремушка.
        -"Деточка, - прочитал Серго, - вашему москвичу будет за шестьдесят, но вы не расстраивайтесь: он умрет, справив свое восьмидесятилетие, и оставит вам в наследство московскую прописку, а так же, свой авторитет".
        -Да я ни за что не пойду за старика! Кстати, что это еще за "авторитет" – никто не догадывается?
        -Явно – не деньги, - хохотнул Славка. – Ты, Тань, не расстраивайся.
        -Тебе бы так, - надулась Погремушка.
        -Да, а что это она говорила про библиотеку? – припомнил Глеб.
        -Не знаю, - пожали плечами все, кроме Паши и Серго.
Чтобы замять тему поскорей, Серго сказал:
        -А между прочим, у меня болтается пуговица на рубашке.
        -Покажи! – повернулись все в его сторону.
Он щелкнул по пуговице, висящей на одной ниточке.
        -Невероятно! – ахнула Погремушка. – А пойдемте, поищем нитки?
        -Только без меня, - откликнулся Серго.
        -Тебе не интересно проверить, правда ли, что синие нитки есть только у Валентины? – вознегодовала Погремушка.
        -Не интересно. Лучше я вас здесь подожду.
        -Ну что ж, ладно, - разочарованно смирилась Погремушка.
        -Мужики, у вас пиво еще осталось?
        -Само-собой, - ответил Глеб. – Но только теплое, Серго.
        -Наплевать. От вашей паранормальщины в горле пересохло.
Глеб слазил под кровать и подал Серго зеленую бутылку "Жигулевского". Все пошли искать нитки, а Серго остановил проходящего мимо Пашу:
        -Ты почему всё еще не в библиотеке?
        -Да пошел ты, - проворчал Паша сквозь зубы и отправился за остальными.
Серго посидел несколько минут на стуле, отпивая пиво прямо из горлышка бутылки и перечитывая записанное на сеансе. Исторический документ получился – иначе не скажешь. Самая смелая мысль в нем высказывалась по поводу Перестройки. В августе следующего года предсказывалась чуть ли не революция, правда только с двумя или тремя жертвами. Почему-то упоминалось в этой связи "Лебединое озеро"… Надо сказать, что стиль "документа" просто великолепен!

* * *
        -Ты один?
"Тоня" – стукнуло в голове.
        -Один, - сказал Серго,  не оборачиваясь и делая вид, что продолжает читать.
        -А где Славка и Глеб?
        -Ты пришла, чтобы спросить меня об этом?
        -Нет, но их нету, а ты есть. Странно, ведь это не твоя комната…
        -Они бегают по общежитию, ищут синие нитки, чтобы пришить мне пуговицу, которую примерно час назад оторвала Катерина, - ответил он в промежутке между глотками пива.
        -Это что, глупая шутка?
        -Это вообще не шутка. Вернутся – сама у них спросишь.
        -Я пришла поговорить с тобой. Катя мне сказала, что ты ушел к себе, а я сделала вид, что забыла кому-то позвонить.
        -О чем нам говорить?
        -Ты считаешь, что всё ясно?
        -А разве нет? Ты попросила сделать окончательный выбор. Я выбрал сама знаешь кого. Что тут обсуждать?
        -Но… как же я, Сережа?
        -Я вот что спросить хотел: ходят слухи про репетицию "Клопа", якобы я тебя домогался за декорациями… Может быть хватит выдавать желаемое за действительное?
        -Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне?
        -Потому, что мне уже надоело быть легендарной личностью.
Тоня оглянулась на открытую дверь, подошла, закрыла ее и прислонилась спиной. Серго не хотел говорить то, что говорил, но… Он тяжело вздохнул и повернулся к Тоне.
        -Тось… Тонечка… Пойми, если в результате наши с тобой отношения оборачиваются трагедией, продолжать в том же духе не стоит. Нужно что-то делать, что-то менять. Для нас тобой лучший выход – расстаться. Возможно, не навсегда, только на время… Не знаю…
        -Разве это лучший выход?
Он кивнул, опустив голову.
        -Но почему ты выбрал Катю?! Чем она лучше?
        -Опять двадцать пять…
        -Я не понимаю тебя! – отчаянно выкрикнула Тоня, со слезами на глазах. – Мы говорим, вроде бы, на одном и том же языке, но докричаться друг до друга не можем. Почему ты выбрал ее, если не любишь, никогда не любил? Почему? Почему?
        -Потому, что ей нет надобности кричать для того, чтобы я ее услышал. Потому, что она – лучшая девчонка из всех, кого я знаю.
        -Я хуже Кати? – спросила Тоня подавленно. – Она лучше меня в постели?
        -Дура, - покачал головой Серго. – Мы разве об этом говорим?
Тоня сгорбила плечи, стояла у двери, глядя на Серго.
        -Ты бы ушла оттуда – неровен час компания вернется, и тебя ударят дверью.
        -Не твое дело, - буркнула Тоня. Она не уходила, справедливо обидевшись, она будто бы чего-то ждала… Возможно, выжидала, когда же, наконец, на него подействует ее присутствие.
        -Тебе нужна достойная оправа, - проговорил Серго, опустив голову. – А я? Что я? Что я могу тебе дать? У меня за душой – ни гроша. Одна гордость, которую девать некуда.
        -Хочешь сказать, что не достоин меня? – усмехнулась Тоня. – Глупая уловка, рассчитанная на глупышек. Я не клюю на грубую лесть. Мы оба знаем, что если кто и достоин меня на этом свете, то лишь один-единственный человек. Ты.
        -А я думаю по-другому.
        -Ты ошибаешься!
        -Дай мне договорить, - сказал Серго спокойно, но для Тони эта фраза прозвучала так, словно он прокричал ее. В его голосе вдруг зазвенела сталь. Окружающие считали Бежина мягким, податливым (в жизни, а не на сцене!), потому, что он никогда не повышал голоса и улыбался гораздо чаще других. Скорее всего, так оно и было на самом деле, но… Тоня  не подозревала что он умеет ТАК сказать. Она впервые почувствовала сейчас, какую власть он на самом деле имеет над людьми.
        -Я думаю, - продолжал он уже мягче, - с течением времени, ты сама разберешься, что от жизни тебе нужно совсем другое, не любовь и не карьера. Ты станешь стыдится воспоминаний о том, как унижалась перед каким-то сопляком. Посуди сама, поразмысли: хватит ли у тебя терпения ждать, когда я заработаю достаточно денег, чтобы обеспечить твое существование, ведь продлиться это может довольно долго. Ты сама найдешь способ заработать денег, причем гораздо быстрее и эффективнее. Типы вроде меня лягут к твоим ногам, а ты будешь их пинать, мстя за свои унижения. Возможно, я достоин тебя, но, прости, жить под каблуком не сумею. Это не мое. И не Пашкино. Оттого твои слезы и метания. Мы никогда не прогнемся под тебя - тебе придется подстраиваться под нас. Послушай моего совета: поищи себе кого-нибудь рыхлого, чтобы из него можно было слепить то, что тебе по вкусу. Только внимательно выбирай материал: тебе нужен исключительно такой, который никогда не полезет к тебе насильно, а напротив – иногда будет робко просить, чтобы ты немного его потрахала. Вот это – твое. Тебе мужиком надо было родиться, а не барышней.
Тоня молча и быстро подошла, размахнувшись, ударила по лицу, отпечатав целую пятерню, и ушла.

* * *
Серго раскачивался на стуле, взявшись за щеку. Стул надсадно скрипел, грозя развалиться. Дурная привычка, еще со школы, с непрерывной зубрежки. Дэда вечно ворчала, что Серго перепортил все стулья в доме, пыталась отучить его от пагубной привычки. Она пошла на крайние меры и стала лишать сына его любимого пирога "гведзели". Что это была за трагедия: лишиться пирога! Сейчас смешно вспомнить… А дэдин пирог, тем не менее, по-прежнему вспоминается. Жаль, что Тетя Нана не умеет так стряпать – не то он, наверно, пропадал бы у нее день и ночь. Вероятно, до невозможности растолстел бы…
Нитки, и точно, нашлись только у Валентины, одной из сменных вахтерш, дежурившей в тот вечер. Она сидела на вахте и штопала сыну носки. Синие! Студенты ввалились к ней в будочку возле входа возбужденные и разгоряченные, увидели нитки и поняли: всё, что сказало им блюдце – правда! Вот это да!

18
В августе погиб Виктор Цой. Никто еще не знал, что с его смертью закончилась очередная эра. Андеграунд окончательно вышел из подполья, вот-вот грозил подняться на ноги отечественный шоубиз… В стране царил необъявленный траур. Таблоиды кричали только о Цое, по радио звучали только его песни. Рыдающие поклонники скупали плакаты группы "Кино", все, кому не лень, писали стихи памяти Виктора, а на Старом Арбате появилась стена его имени. "Смерть - стоит того чтобы жить, а любовь – стоит того, чтобы ждать" – вот лейтмотив тех дней.
Лада и Серго вместе ходили к той стене на Арбате. Лада мало воспринимала Цоя, но посмотрела и "АССУ", и "Иглу", потому ее тоже немало потрясла весть о гибели музыканта. Когда звучала одна из его песен, под названием "Легенда" - на глаза почему-то наворачивались слезы. Видимо, не настолько мало чувствовала эту музыку, чтобы оставаться совершенно равнодушной.
Молодежь переоделась в черное. У Зябы и Гардины тоже был траур. Они быстро собрались, и, вместе с доброй половиной арбатской тусовки, уехали в Питер, на похороны. Ладе не понравилось, что Серго остался в Москве. Она расценила его поступок, как очередную ненужную жертву. Кроме того, ей очень не нравилось, что он одет во всё черное…
Как обычно летом, Серго жил у Зябы и Гардины. Во время их отъезда в Ленинград он остался в квартире за главного. Когда хозяева находились дома, Лада стеснялась бывать там слишком часто, но всю неделю их отсутствия навещала Серго ежедневно, тем более что он и впрямь остался почти один в большущей коммуналке. Она и сама нуждалась в этих встречах не меньше, чем Серго. Нуждалась в вечерних беседах с ним возле открытого во двор окна, в его провожаниях до дома и нежных поцелуях… Лада не любила черный цвет и подолгу объясняла Серго, что траурным может быть не только черный. Какой еще? Например, зеленый. У иранцев этот цвет ассоциируется с печалью и скорбью, а кладбища они называют "зеленый дом". В Древнем Египте цветом траура считался синий (точно так же, как и у некоторых народов Южной Америки). Ну, а о белом цвете и говорить не приходится. Например, в Китае, кое-каких странах Азии и Африки только белый цвет и является траурным. В Африке и Австралии было принято раскрашивать тело белой краской, если скончался кто-то из близких…
В окно заглядывал теплый августовский вечер, дождь закончился сутки назад и солнце успело прогреть Арбатский дворик. Шевелились зелёные еще листья, виднелось небо в розовых, от севшего за крыши домов солнца, облачках, лаяла какая-то собачонка…
        -Сережа, - сказала Лада, - пообещай мне пожалуйста, что когда я умру, ты не станешь одеваться в черное. Мне не нужен твой траур.
Она сидела, сложив руки на высоком подоконнике и, положив на них голову. Серго рядом, лежал на подоконнике грудью, почти высунувшись из окна. Услышав просьбу Лады, он обернулся.
        -И вообще, - продолжала она, - не хотелось бы видеть тебя таким грустным. Ты не поехал в Ленинград из-за меня. Зря не поехал. Ты должен находиться сейчас не с тетенькой у окна, а в компании своих друзей. Мне никогда до конца не разобраться в музыке, которой вы живете. Я плохой товарищ тебе. Ты теперь весь там, в Ленинграде.
        -Я там, где и должен быть. С тобой.
        -Упрямец, - улыбнулась Лада. – Ты, похоже, знаешь, что я скоро умру?
        -Знаю, - ответил Серго, глядя в сторону.
        -Откуда?
        -Догадался.
        -Давно?
        -Не очень. Примерно, полгода назад. Птица, и ничего нельзя изменить? Вылечить тебя нельзя?
        -Для этого нужна операция. Но операция – тоже не панацея. Крошечный процент выживает и с операцией… Ты понимаешь, так-то я еще поживу, а если операция, то, скорее всего – умру сразу. Папа надеется, что я смогу бороться еще какое-то время, хотя родители давно уже смирились с тем, что я скоро их покину. И ты – смирись.
        -Ни в коем случае нельзя думать, что операция тебе не поможет. Если ты себя на это настроишь, то так оно и будет, но ты должна жить. Подумай обо всех нас. Обо мне, наконец, подумай.
Лада посмотрела на него.
        -Серго, - сказала она почти строго, - тебе моя операция нужна меньше всех.
        -Ты хочешь сказать, что для меня будет лучше, если ты умрешь?
        -Да.
        -Ты ошибаешься. Птица, ты же сама объяснила мне, что такое любовь и где она находится. Я перестал искать ее ниже пояса, и знаю теперь, что она вот здесь, - он приложил руку к груди. – Она все время жжет и болит, когда я думаю о тебе. Живи пожалуйста, иначе мне тоже придется умереть. Возможно, не физически умереть, но кто знает, что хуже? Без тебя я обязательно начну меняться, мутировать… Я буду совсем другим без тебя, я чувствую это.
Лада смахнула слезинку и сказала:
        -Иди сюда.
Серго подвинул себе стул и сел рядом, спиной к окну. Лада обняла его.
        -Не думай ты об этом, дурачок, – шепнула она. - Ты и меня заставляешь страдать, глядя, как тебе плохо. Даже если я протяну еще несколько лет – мы не будем вместе. Никогда. Я не допущу этого. Бывают моменты, когда необходимо убрать с шахматной доски одну единственную фигуру, чтобы стать победителем. То, с чем смог расстаться – твоё навсегда.
Лада чуть помедлила, сняла с себя цепочку, на которой поблескивал в догорающем свете дня кулон - жук, и положила на ладонь Серго.
        -Что это? – удивился он, рассматривая.
        -Это не "что", а "кто". Это – Скарабей. Древнеегипетский символ возрождения. Он твой. Я не решилась подарить его тебе на день рождения.
        -Надеюсь, он не из золота?
        -Никогда и ничего не мерь земными ценностями.
        -Я не могу принять его.
        -Можешь, - она улыбнулась. – Мой Скарабей – настоящий талисман (кстати, он серебряный), потому, что талисман имеет силу только тогда, когда его дарят. Слово "талисман" не совсем русское, татарское – я предпочитаю называть его "оберег", так мне как-то ближе. Но это, на самом деле, никакого значения не имеет. Пока он с тобой – с тобой и везение. Никому ничего не рассказывай о нем, и не снимай никогда. Тебе повезет на сцене, как никому другому. Я столько в него вложила!.. Жаль только, что счастливым он тебя не сделает: я смогла запрограммировать его на удачу, но на счастье – нет. Если бы мне дано было распоряжаться счастьем, я бы столько его наколдовала своим друзьям!.. Ты волен подарить его тому, кто станет тебе всего дороже. Тогда действие моего оберега усилится. Если он вдруг потускнеет – потри шерстяной тканью, и серебро снова заблестит.
Она повесила Скарабея на шею Серго.
        -Что на нем написано? – он рассматривал тончайшую вязь букв на внутренней стороне талисмана. – "Ибо много званных, а мало избранных"… Что это?
        -У тебя хорошие глаза, - заметила Лада. – Строчки из Библии. Евангелие от Матфея, глава двадцатая, стих шестнадцатый. Полностью это звучит так: "Так будут последние первыми, и первые последними; ибо много званных, а мало избранных".
        -Мне не по себе от твоего подарка…
        -Опять?
        -Дело не в цене. Он стоит гораздо дороже, чем золото или серебро…
        -Да, пожалуй... - Лада взяла с подоконника сигареты и закурила.
Она снова начала курить, тайком ото всех. Знал только Серго. Он каждую ее сигарету подсчитывал и еле сдерживался, чтобы не отбирать их у нее. Лада перехватила его взгляд.
        -Тебе известно, что ты немного зануда, Серго? Расслабься. Я уже тушу ее.
Она поднялась, перегнулась через подоконник и затушила сигарету о кирпич, выглядывающий из-под разрушающегося слоя строительной облицовки дома.
        -Проводишь меня домой?
        -Я как раз хотел спросить: ты не останешься?
        -Родители уедут на дачу только завтра. Не нужно бы им врать, объясняя причины своего отсутствия…
        -Завтра наши возвращаются из Питера…
        -Уже завтра?
        -Предусмотрительная Гардина отстучала телеграмму, чтоб мы успели навести порядок и не оставить ни одной левой герлы.
Лада засмеялась.
        -Ты всё еще встречаешься с Соней? Честно.
        -Да. Она в Питер из-за меня не поехала… Мир не без добрых девчонок, которые меня спасают, когда очень нужно.
        -Что за интерес тебе возиться со мной, когда с ними гораздо проще?
        -А это уж я решаю, что мне за интерес.
Лада снова засмеялась:
        -Решил расплатиться за Скарабея?
        -За него не расплатишься, - заметил Серго, пожав плечами. – А попробуй просто остаться, без выяснения причин?
        -Попробую. А ты тогда попробуй выдумать достоверную версию для моих родителей – почему я не ночую дома.
        -Легко, - сказал он и ненадолго задумался.

* * *
Лофицкая рвала и метала: этот подлец, этот мальчишка ее бросил. Ее!!! В мае она отыграла первый спектакль после рождения сына Ильи. Тогда же Лидочка намекнула Серго, что пора возобновлять былую дружбу. Но он не пришел на крестины, передав свои извинения и поздравления через Марину. И вообще, сказал, что ему некогда. Каково?!
Что-то уж очень Серго сдружился с Мариной в последнее время. Более того – он познакомился  ее мужем, Денисом. Лидочка много раз видела их в буфете втроем или вдвоем с Денисом. Они мирно беседовали за коньяком или кофе. Что может объединять бабника Серго и добродетельного Дениса? Что это? "Шведская семья"?.. В голову Лидочке лез всякий бред. В отчаянии, она решила было поведать Серго, кто на самом деле приходится отцом маленькому Илюшке. Вовремя одумалась. Любая неосмотрительность могла дорого стоить и ей, и малышу. Она затаила зло на Серго, зло и обиду, но Серго это мало интересовало.

* * *
Примерно через два дня после того, как Лада подарила ему свой талисман, Серго забрел в общежитие. Тетя Нана дала команду принести ей вещи, которые необходимо постирать. Она не верила, что в общежитии в принципе возможно что-либо стирать, кроме носков. Серго припомнил, что где-то валяются старые джинсы с грязными коленями после многочисленных репетиций и занятий. Да и еще что-нибудь, наверняка, найдется. Тетя не очень часто давала такие команды – нужно пользоваться, пока предлагают.
В общежитии обнаружился Славка. Он только что прибыл из Люберец, от родителей.
        -Серго, - сказал он, - привет!
        -Салют, - откликнулся тот. – Ты чего так рано?
        -Надоело. Мать мозги компостирует: "Ищи москвичку. Кому ты нужен в Люберцах? Артист!". А на черта мне москвичка? У меня Алёнка есть.
Алёнкой звали девушку, с которой Славка дружил с пятого класса. В восьмом они дали друг другу клятву верности и им до сих пор это не надоело.
        -Да, между прочим, твоя Катерина тоже приехала. Я ее видел, когда подходил к общаге. Окно мыла в своей комнате. Помахала мне тряпкой с верхотуры. Слушай, она всё же шикарная девица! Народ балдеет от Тоськи, а Катерина гораздо лучше, живее, не чопорная, не замороженная…
Серго отправился на второй этаж, постучал в двадцать восьмую. Открыла Катя.
        -О! – удивилась она, пропуская его в комнату. – Явленьице! А мне сказали, что ты не возникнешь до конца месяца.
        -Случайно зашел. А ты-то почему не у мамы с папой?
        -Решила провернуть генеральную уборку, да и потом, думаю: вдруг ты зайдешь?
Он огляделся. Мебель сдвинута на середину комнаты. Катерина моет плинтусы, двери и батареи.
        -Не поверишь: грязи столько, словно тут живут две свиньи, а не парочка симпатичных девушек, - она искоса бросила на Серго взгляд. – Что, даже не поцелуешь?
        -Обязательно поцелую.
Отделаться легким поцелуйчиком не удалось: Катя повисла у него на шее, встав на носок одной ноги, а другую согнув в колене, словно пыталась сделать "ласточку".
        -Ты заметил, что я похудела?
        -Нет. А ты похудела?
        -Какой ты противный! Я целый месяц сидела на диете! Меня уже ветром шатает! А он: "А ты похудела?". Ф-ф-у!
        -Ладно, Кать, не обижайся.
        -Не обижаюсь я, не обижаюсь. Я тебя знаю – чего обижаться? Ты в курсе, что Тоська в Москве?
        -Я думал, она уехала домой.
        -Как бы не так! Говорят, она никуда и не уезжала, живет у какого-то мужика, а работает едва ли не в подпольном стрип-баре.
        -Че-его? – обалдел Серго.
        -Да ничего, - рассердилась Катя. – Из-за тебя это, понял? Чего ты ей наплел в последний раз, еще не забыл? Она так плакала тут, твердила, что она – слишком дорогая вещь и у отдельных личностей не хватает денег на ее приобретение. Чуть не бросилась под поезд в метро. Я еле уговорила не пороть горячку.
        -Почему ты мне ничего не сказала, Кать? Трудно было сказать?
        -Тебе скажи: ты снова нагородишь сто вёрст до небёс, и всё лесом! Да и не хочет она больше никого слушать, особенно тебя, - Катя полоскала тряпку в ведре.
Серго сел на виднеющийся из кучи мебели стул и уронил руки на колени.
        -Это и вправду я виноват. Слишком разговорился. Нес ахинею о том, что мне такую женщину, как она, не прокормить и не одеть, как следует. Кать, но разве я не прав? Ты посмотри, какая она. А я? Что я? Кто я? С собственным отцом помириться не могу из-за проклятой гордости. Тоня требовала от меня правды и она ее получила. Каюсь: разозлился, не выдержал, но я же не железный.
        -Этот твой юношеский максимализм, Серго, он тебя погубит, - Катя села к нему на колени. - Скорей бы ты взрослел, что ли…
        -А ты думаешь, что, повзрослев, я стану лучше выглядеть? По-моему, это будет отвратительное зрелище…
        -Посмотрим, - сказала Катя.
Она вздохнула и совсем было собралась обнять его за шею, стараясь не прикасаться грязными руками, но вдруг замерла.
        -Ой! А что это у тебя? – воскликнула Катя.
        -Что?
        -Да вон, цепочка. По-моему, это не мельхиор и не серебро. Снова белое золото? Не серебро – точно, так переливается…
        -Не трогай.
        -Сначала – серьга, теперь – цепочка… За что тебя так бабы любят? Каждая норовит оставить по себе память! Дай посмотреть, что висит на цепочке?
        -Я же сказал: не трогай.
        -Почему?
        -Не ты повесила – не тебе и снимать. К тому же, у тебя руки грязные.
        -Я всегда говорила, что ты – противный… У тебя деньги есть?
        -Немного. На днях опять халтурка подвернулась, какой-то "шишка" переезжал. Денег вообще не считает… А на что тебе деньги?
        -Своди меня в кафе "Прага". А?
        -А как же твоя независимость?
        -Да к чертям собачьим независимость, Серго! Несмотря на твоих баб, я соскучилась. А ты по мне? Скучал хоть немножко?
        -Как ни странно – да. Немножко.
        -Правда? – Катя засмеялась и все-таки обняла его за шею, отставив грязные ладошки.
        -Катерина, задушишь! Кто тебя тогда в "Прагу" поведет?.. А между прочим, ты и вправду похудела, - Серго задумчиво взвесил ее на коленях. – Килограмм пять, не меньше.
        -Наконец-то ты заметил!               
               
19
В сентябре Лада слегла. Точнее, не совсем слегла: врачи сказали, что лучше бы поберечься. Неделю она почти не вставала. Регулярно приходила медсестра, колола, приезжал врач ставить капельницу. Напала хандра. С хандрой боролась с помощью книг. Нарочно выбирала что-нибудь поувлекательней, Гоголя, Чехова, Бомарше…
"Безумный день или женитьба Фигаро" она не выпускала из рук, снова и снова возвращаясь к ней. Перед глазами Лады, словно наяву, прошел весь дипломный спектакль ее любимого курса. Она видела Катю в роли Сюзанны, с вплетенными в волосы цветами, в воздушном розовом платье на корсете. Тоню – в роли Керубино, в мужской одежде и шляпе с перьями (обаятельный такой парнишечка получился). А Серго был в синем камзоле, расшитом золотыми галунами. Лада почти слышала, как он читает монолог Фигаро и убеждалась снова и снова: да! это его роль. Только его. Правда, обнаружилась одна странность: сколько не силилась вообразить его голос, произносящий строки монолога, ни разу не получилось. Голос слышался какой-то незнакомый, слегка резковатый, словно простуженный, но, пожалуй, узнаваемый, если хорошо вслушаться. Лада так и не поняла, что это за наваждение…
И надо же было такому случиться, что как только воображение разыгралось ни на шутку, а Лада целиком погрузилась в свои грезы, распахнулась дверь и в комнату вошел Серго. Не в синем камзоле правда, но в синем свитере.
        -Хворые и сирые, - сказал он обычным своим голосом, ровным и совсем не хриплым, - не довольно ли вам разлеживаться в тоске? ЧУдная погода на дворе, бабье лето, а ты – в четырех стенах. На что это похоже?
        -Ни на что не похоже! – улыбаясь откликнулась Лада, протягивая к нему руки.
Серго наклонился и поцеловал в щеку.
        -Ты молодец, что зашел. Я действительно умираю от тоски.
        -Держи. Это – астры, а это – гранат (фрукт такой).
        -Спасибо, Серго… Удивительные цветы, астры. Маленькие осенние солнца, - она прижала к груди разноцветный букет астр. – А гранаты я просто обожаю. Садись.
Серго сел на стул рядом с кроватью.
        -Когда тебя амнистируют? Мы занимаемся под магнитофон - очень противно.
        -Скоро, скоро амнистируют, - засмеялась она. – Будешь кофе? Я попрошу Дусю, она сварит.
        -Нет, спасибо. Не нужно так суетиться из-за меня…
        -Ты слишком редкий гость, Серго, - перебила Лада. – Дуся! Дусенька!
Дуся заглянула в комнату:
        -Да, Ладушка?
        -Будь так добра, свари пожалуйста кофе.
        -Уже на плите! – сообщила она и улыбнулась. – А твои любимые пирожные – на подносе.
        -Ты – прелесть!
        -Я в курсе, - Дуся с достоинством удалилась.
Лада расспрашивала Серго об училище, о новостях, об Арбатских друзьях и о том, когда открывается сезон в "Качаловском". Серго с гордостью сообщил, что ему дали еще одну роль в этом театре. Правда, на этот раз, роль не такая значительная, как Лариосик, и не в первом составе, но зато в спектакле по произведению Лескова. "А еще, - прибавил он скромно, - я написал заявление о приеме в труппу".
        -Тебя приняли в труппу?! И ты молчал? – воскликнула Лада. – Дуся!
        -Да? – заглянула та.
        -Захвати, пожалуйста, коньяк.
        -Ладушка…
        -Коньяк пить полезно, - не терпящим возражений тоном сказала Лада. – Человека зачислили в труппу "Качаловского"! Этого нельзя не отметить.
        -Сереженька, это вас приняли в "Качаловский"? Вас? – расцвела Дуся. – Радость-то какая!
И снова исчезла за дверью.
        -Папа уже знает?
        -Я пока не сказал.
        -Почему, Серго?
        -Да повода не нашел как-то. К тому же, пока я не закончил училище, в труппе числюсь лишь формально. Блюм не без умысла попросил написать заявление – чтоб никто меня у него не сманил.
        -Это всё – детали! Разве нужен повод для такой радостной вести? Папа весь извелся с моей болезнью – он бы так за тебя порадовался… Знаешь, Кари, весной я еду в Германию, на операцию.
        -Ты так печально сообщаешь об этом…
        -Чему радоваться?
        -Зачем ты опять настраиваешь себя на плохое? Мы уже говорили с тобой об этом. Ты должна думать только о хорошем!
        -Я чувствую, что не вернусь…
        -Птица…
        -Давай не будем больше спорить? – перебила Лада. – Мне эта тема неприятна. Не хочу вспоминать, думать… Не хочу! – Лада сжала руками виски и помотала головой. На глазах выступили слезы. – Мне так страшно… Необходимо жить только сегодняшним днем, чтобы хоть как-то бороться… Когда я начинаю думать о будущем, у меня пропадает всякая воля к жизни… Поцелуй меня?
Серго привстал на стуле, легко коснулся ее губ. Лада обхватила его голову, не позволяя сесть обратно…
        -Сережа, вы такой редкий гость, что я никак не могу запомнить, как вы пьете кофе, со сливками или… - возник голос Дуси и смолк.
Лада расцепила руки, медленно постигая весь ужас произошедшего. Под влиянием минутной слабости и навалившегося страха смерти, она совсем забыла о Дусе, которая в любую минуту могла войти в комнату. Серго опустился на стул. Он молчал, смотрел на Ладу. А что говорить?
        -Дуся, - начала Лада, но Дуся повернулась и ушла, прикрыв за собой дверь.
        -Что я натворила, - пробормотала Лада. – Какая же я дура! Эгоистка! – она закрыла лицо руками.
        -Лада, Лада, не надо. Не плачь, Лада, - Серго погладил ее по плечу. – Всё нормально… Ну хочешь, я еще раз тебя поцелую? Хочешь, расскажу о наших отношениях Борису Борисовичу? Он обязательно поймет…
        -Тебя отчислят. Из-за меня.
        -Ну и пускай. Только не расстраивайся.
        -С ума сошел? Как я могу не расстраиваться, если тебя отчислят? Не вздумай ничего говорить папе.
        -Как скажешь, - пожал плечами Серго.
        -Неужели тебе безразлично?
        -Твое самочувствие для меня важнее. Представься мне возможность повторить прошлое, я поцеловал бы тебя снова. Птица! Дороже тебя у меня никого нет.
Лада улыбнулась сквозь слезы и снова протянула к нему руки. Серго наклонился и обнял хрупкие плечи.
        -Знаешь, - сказал он, - завтруппой поведала мне по секрету, что вопрос о моем принятии или непринятии стоял вплоть до двадцать третьего августа. Как раз в тот день ты подарила мне своего Скарабея. Двадцать четвертого меня утвердили.
        -Ты только не рассказывай о нем никому, Сережа, - всхлипнула Лада. – Это – единственное условие. Даже после того, как я умру…
Конечно, никакого кофе пить не стали. Серго быстро ушел – просто захлопнул за собой дверь, так как Дуся не вышла из кухни проводить его.
Настроение у обоих было хуже некуда, оба предчувствовали недоброе. Лада решила сама поговорить с папой и рассказать ему свою версию увиденного Дусей. А именно: она поцеловала Серго от радости, ведь его, по сути, приняли в "Качаловский". Услышав от него ошеломляющую новость, она буквально голову потеряла!.. Оставалось только надеяться, что Бориса Борисовича удовлетворит такое объяснение. Другой надежды просто нет.
               
* * *
Серго старался не думать о последствиях своего опрометчивого поступка. Но кошки на душе (куда от них деваться?) всё равно скребли. На следующий день в училище Первушин даже не смотрел в его сторону. Ни в деканат, ни в ректорат пока не вызывали, стало быть, отчисление откладывалось. Он не сомневался, что Дуся наябедничала и готов был держать оборону, взяв на вооружение версию Лады, хотя считал, что правильней всего рассказать правду. Сам-то он хорош, нечего сказать: прекрасно помнил, что Дуся вот-вот может войти! Другое дело, что после тех горьких Ладиных слов о предчувствии невозвращения из Германии, невозможно было не выполнить ее просьбу немедленно. Как бы выглядел отказ? "Прости, дорогая, мне тебя конечно жаль, но с минуты на минуту придет ваша домработница. Если она нас застукает, мне не миновать неприятностей. Давай поцелуемся через десять минут!". Так что ли? Серго решился на отчаянный шаг: рассказать правду Борису Борисовичу. Они должны понять друг друга и, быть может, объединить усилия. Серго самоотверженно боролся за счастье Лады в ее последние дни на этой земле, то же самое старался делать и Первушин. Что греха таить, Борис Борисович мог сделать для дочери не так уж и много. Первенство принадлежало Серго, без натяжек – он осознавал это со всей ответственностью.
Закончилось "мастерство", студенты потянулись к выходу из репетиционного класса. Борис Борисович что-то писал за столом. Серго, соображая, как бы начать разговор, замешкался посреди аудитории.
        -Вы хотели о чем-то спросить, Сережа? – поднял голову Первушин.
        -Я хотел поговорить с вами, Борис Борисович, если это возможно.
        -Да, пожалуйста. Я вас слушаю, - он отложил ручку.
Серго подошел к его столу, как ученик, вызванный к доске.
        -Борис Борисович, это вчерашнее происшествие у вас дома…
        -А как по вашему, Сережа (простите, что перебил), что все-таки произошло у меня дома вчера вечером?
        -Я не знаю, как вы к этому относитесь, но уверен: наши мнения расходятся.
        -Вероятнее всего – да, расходятся. Если вы имеете целью изложить мне сейчас свою версию событий, то, прошу вас, не нужно.
        -Я не версию собираюсь изложить, а рассказать правду.
        -Нет, нет. Не нужно. Я не желаю поднимать эту тему. То, что происходит у меня дома, это моя частная жизнь и обсуждать ее я не намерен. Я не собираюсь требовать от вас сатисфакции, не пойду ни в ректорат, ни в деканат – за это не тревожьтесь. Надеюсь, что вы, как умный человек, сделаете для себя нужные выводы, не вынося личную жизнь на всеобщее обсуждение. У меня к вам одна единственная просьба. Я могу попросить вас об одолжении?
Серго кивнул:
        -Да, Борис Борисович.
        -Начиная с сего дня, не подходите, пожалуйста, к моей дочери, не говорите с ней и не звоните. Я не запрещаю, я только прошу, но моя просьба – первая и последняя. Надеюсь, вы поняли меня?
        -Я…
        -Повторяю: я не желаю ничего обсуждать. Разговор окончен. Извините, у меня дела.
Серго ничего не оставалось, как повернуться и уйти. Чувствовал он себя при этом препаршиво. Его не принимали всерьез В СВОЕЙ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ. То, что касалось театра – да, но в остальном… С точки зрения Бориса Борисовича Серго был лишь подающим немалые надежды студентом. Этот студент, очевидно, переоценил свою значимость и начал использовать в личных (корыстных) целях особое (скажем так) отношение к себе дочки известного актера. Дочка неизлечимо больна, а этот (подлец), ничего не ведая и (главное) не желая ведать, не брезгуя ничем, норовит урвать свой (жирный) кусок радостей жизни. Верно, у него громадные перспективы (куда масштабней, чем у всех, кто когда-либо претендовал на руку и сердце Лады): с помощью своего таланта, прикрываясь знаменитым именем, он в два счета доберется до поднебесья! А что будет потом с Ладой – какая разница? (хоть трава не расти)… Да, дорогие мои, именно так и думал Борис Борисович. Серго это понял, уходя из аудитории. Интуиция никогда его не подводила.
Серго не пугало отчисление. Тревожило другое: Лада, для которой свет клином сошелся на его учебе в театральном, запросто может оборвать с ним отношения. Ради того, чтобы его не вышибли. Наплевав на себя. В этом случае она лишится даже тех крохотных крупиц счастья, что появились в ее жизни с некоторых пор. Серго не мог такого допустить. Он скорее ушел бы из училища, чем оставил Ладу одну. Тот, кто хорошо его знал, мог легко догадаться: Бежин не отступит. В лепешку расшибется, а не отступит. Ему было бы гораздо проще, считай он Ладу, и по сей день, просто другом, которому немного помог. Серго медленно но верно разобрался в себе, понял, что давно любит Ладу, по-настоящему любит, и испугался открывшейся истины. Куда ее девать, эту истину? В карман не спрячешь… Он предпочел помалкивать, ничего не говорить Ладе. Она однозначно против, это Серго уже знал. К тому же – расстроится, а ей и без того предостаточно. Лучше уж оставить, как есть…

* * *
Лада впала в отчаяние: ее не выслушали, как девчонку! Папа считал, что дочь снова угораздило влюбиться не в того, в кого надо. Он и не подозревал, что своим запретом не защищает Ладу от грядущей беды, а напротив, причиняет острую боль, не доверяя человеку, который множество раз, делом доказывал свою преданность. Боль причинял отец (а не Серго), тот, от кого Лада этого менее всего ждала.
Первушин всегда был упрям и немного деспотичен (позже Серго перенес многие его черты на экран, в первую свою кино-роль, школьного учителя с сильным характером). Он долгое время не разговаривал ни с дочерью, ни с женой, пытавшейся убедить его выслушать Ладу и "мальчика". Дуся плакала и каялась, что рассказала Борису Борисовичу о происшествии, не поразмыслив, ничего не взвесив и не разобравшись. Лада на нее не обижалась, ведь справедливо сказано: шила в мешке не утаишь. Правда непременно выйдет наружу, как ее не прячь… Интересовало и неприятно свербело вот что: просто так, на пустом месте и с бухты-барахты, папа никогда не вбил бы себе в голову, что Серго – подлец и обманщик. Кто дал ему повод? Сам Серго? Вряд ли – нужно очень крупно проштрафиться, чтобы настолько пасть в папиных глазах. Скорее всего, кто-то что-то ему нашептывает. Причем, нашептывает с завидной регулярностью: на одноразовые сплетни папа не реагирует. Итак, нашелся некий "шептун". Но зачем ему это? Кто может настолько ненавидеть Серго, чтобы целенаправленно вредить ему? Ромка? В чем таком ужасном он мог бы обвинить Серго и почему папа его выслушал и поверил? Кто, скажите, не заводил романов в студенческие годы? Кто хотя бы раз не напился с однокашниками? Все грешили этим! Или дело только в ней, в Ладе? Если да, то, кажется, линия выстраивается. Лишь защищая Ладу папа может стать таким непримиримым…
Мысли вновь и вновь возвращались к Ромке. Лада понемногу убеждалась, что таинственный "шептун" – именно он. Рома – это вам не Бежин, который, по простоте душевной, сам всех прощает и просит прощения, если его почти сбивает с ног опаздывающий на лекцию первокурсник (однажды Лада наблюдала такую картину собственными глазами: Серго посчитал, что шел не там, где следовало, а потому попался под ноги!). Бежин никогда не станет прятать камень за пазухой – лучше выскажет в глаза, и злости в нем нет ни капли. Рома – его антипод, своего рода пушкинский Сальери…
И вдруг, мысль: а что если она снова идеализирует Серго? Что, если ее, как малолетку, обвели вокруг пальца, вложили в голову мысли, подвели к определенным выводам, заговорили, зацеловали? У него сильная энергетика, он может лечить наложением рук… Лада гневно отринула от себя крамолу: нет! Никогда! Каким гениальным лицедеем нужно быть, чтобы каждодневно носить одну и ту же маску и ни разу не сфальшивить! Она прекрасно помнила каждое совместное утро с Серго – их было так мало, что грех не запомнить. Утро, пожалуй, единственное время суток, когда любая фальшь видна, словно под микроскопом. Дай мне пообщаться с тобой ранним утром – и я пойму, кто ты! Точнее – как ты ко мне относишься. Беда (или счастье?) Серго в том, что играть он способен только на сцене. Каждый раз, совместным утром, Лада вынуждена была испуганно гнать от себя главную мысль, мысль-уверенность: "Он меня любит. Боже, что я наделала! Этот мальчик меня любит – оттого его несчастья, оттого он мечется и не находит покоя!". По утрам Серго казался еще более искренним, чем всегда – и это не обман зрения. В жизни Бежин совершенно безыскусен, даже, пожалуй, беззащитен и прост. Это оттого, что его жизненная философия, напротив, слишком сложна: он – человек мира и твердо убежден, что плохих людей на свете не существует. Через свою философию и страдает, всем доверяя, всех оправдывая…
Лада ужинать не стала и твердо решила выпроситься завтра на работу. Домашняя атмосфера становилась всё невыносимее, совесть не давала покоя: по вине Лады пострадал невинный человек. Человек, ради которого она ничего не пожалела бы, в том числе и оставшейся ей жизни…

* * *
        -И давно он так лежит? – озаботилась Катя.
        -Два часа, - поднял голову от тома Толстого Паша.
Сегодня выдался свободный вечер: в кое-то веки вернулись из училища пораньше, не в десять-в полночь, а в шесть. У профессора – спектакль в его родном-любимом театре. Студенты могут отдохнуть. Не все конечно: кто-то до сих пор в училище, в учебном театре, в репетиционном классе… Обычно, Серго тоже пропадал там до ночи, как и следовало подлинному фанатику. Но сегодня он лежал на кровати лицом вниз, накрыв голову подушкой. Катя присела рядом, тронула за руку. Он не отреагировал. Катя пощупала пульс (а вдруг, задохнулся под подушкой?). Стучит.
        -Что случилось? – спросила она у Паши (тот тоже лежал на кровати, в метре от Серго, лицом к двери и спиной к окну).
        -Понятия не имею, - отозвался Паша, не оборачиваясь. – Пришел после занятий, упал – и всё. Я пробовал выяснить в чем дело – молчит. Ну и пусть молчит. Я что, нянька? Да он давно такой, неделю уже, ты не замечала?
        -Замечала, но не думала, что до клиники дойдет… Серго?.. Сереж?.. Сережа? – Катя положила ладони ему на спину. – Ну скажи хоть что-нибудь, а, Сереж? Я сейчас заплачу… Хочешь, схожу, сварю кофе? А?
Она легла на ладони щекой.
        -А меня Борис Борисович снова к себе в театр берет, на одну хорошую роль. Роль правда маленькая, но это же только начало, правда? Я всё равно очень-очень рада… Серго, ну скажи что-нибудь ядовитое, как обычно, ты же язва у нас. Что-нибудь вроде: "Большому кораблю – большое плавание"… Серго…
Паше стало нехорошо. Он старался не коситься на Катю, а читать Толстого. Чтобы своенравная девица, такая, как она, не стесняясь присутствия постороннего, не таясь, кричала о своей любви – где это видано? Это чем же нужно такое заслужить? Паша знал конечно, что Серго – уникум, но не до такой же степени! Это даже для него – перебор… А "уникум", тем не менее, продолжал молчать, накрывшись подушкой.
        -Да, я забыла: тебе письмо из Владимира. По-моему, от сестры (почерк детский), - Катя вытащила из кармана на халатике конверт. – Я положу на подоконник, ладно? А еще, звонили из "Качаловского", спрашивали, почему ты не был на сборе труппы, не болен ли? Женский голос, представилась Мариной. Это Валентина передала. Она всё записала, словно телефонограмму… Серго, ну прекрати, хватит уже. Ты мужик, или кто?.. Хорошо, так и быть: ОНА тоже звонила. Назначила тебе встречу в девять ноль-ноль, возле ее подъезда. Ты собираешься идти или будешь валяться труп трупом до утра?
Серго снял с головы подушку, развернулся и сел.
        -Который час? – спросил он.
        -Тринадцать минут девятого.
Он спустил ноги с кровати, выудил из джинсов наручные часы, сверился с малюсенькими, на руке у Кати, подвел свои, надел, встал, обулся, взял с вешалки куртку и ушел. Паша и Катя молча проводили его взглядом.
        -Что это еще за "она"? – проговорил Паша.
        -Не знаю, - ответила Катя. – Валентина говорит, что она не представилась, но сказала, что он и так поймет. Как видишь, он отлично понял.
        -И ты отпустила его так запросто?
        -А ты смог бы его удержать?
Паша вздохнул и вновь углубился в Толстого.
        -Второй день ничего не ест, - покачала головой Катя. – И так худющий, одни глаза. Теперь вовсе отощает. Не могу же я его насильно с ложечки кормить…
И она тоже ушла из комнаты, к себе на этаж, оставив Пашу наедине со Львом Николаевичем.

* * *
Лада ждала Серго во дворе своего дома, на пустующей детской качели. Она не случайно выбрала это место: оно надежно скрывалось кустами сирени и если бы папа подъехал к дому на машине, он просто не увидел бы дочери. В то же время, при желании, будучи незамеченной, можно запросто разглядеть, кто входит во двор или въезжает в него через арку. За вид сверху, из окон своей квартиры, Лада уже не тревожилась: мама, и Дуся целиком и полностью на ее стороне, хотя ничего толком не знают… Папа в театре, спектакль закончится только через час, а потому, таиться не от кого, разве, что от соседей. Но, во-первых, соседи – люди интеллигентные, сплетничать не станут, а во-вторых, (на всякий случай) уже довольно темно, осенние сумерки начинают сгущаться - попробуй разглядеть, кто сидит на качели. Лада сознавала всю дерзкость поступка: назначить свидание Серго возле своего дома, да еще через вахтера! Но другого выхода не нашла.
Их дом размещался старинной буквой "покой", почти, как Булгаковский 302-Бис по Большой Садовой. Проглядеть входящих во двор невозможно, а войти можно только через арку. Серго появился в начале десятого, взлохмаченный, в синей джинсовой куртке на белой меховой подстежке. Лада помахала ему, выглянув из-за сирени.
        -Птица, это самоубийство, - сказал Серго, подходя. – Зачем вышла, ты же больна!
        -Меня сегодня выписали.
        -Выпросилась?
        -Принципиальной разницы нет, сколько сидеть на больничном, две недели или месяц. Таблетки можно глотать и на работе… Пойдем, прогуляемся до Патриарших. Боюсь, тут нас могут увидеть.
        -Далековато отсюда Патриаршие, - заметил Серго.
        -Мне нужно размять ноги. Я скоро ходить разучусь, сидя дома.
Вышли на улицу Горького. Горели фонари, было сыро. Пыль осела и, на этой оживленной автомагистрали, дышалось сравнительно легче, чем всегда.
        -Что будет дальше? – спросил Серго. Он шел рядом, руки в карманы ("Папа осудил бы, – подумалось Ладе, - идет с дамой и держит руки в карманах"), оттесняя плечом прохожих, словно прикрывая Ладу собой.
        -Нужно смириться.
        -Я не хочу мириться.
        -Ну а что еще остается?
        -Лада, это же нелепица какая-то! Тебе запрещают со мной водиться. Ты вдумайся! Я что, могу научить тебя плохому? Я дурно воспитан? Не умею себя вести? Ругаюсь матом? Вечно лезу в драку? Я не знаю что еще… Патологически не мою голову? От меня воняет?.. А, понял: держу руки в карманах!
Лада засмеялась:
        -Ты смешной.
        -Тебе весело? Я рад, - сказал он мрачно. – А мне почему-то совсем не смешно. За что Борис Борисович ненавидит меня? Что я сделал?
        -Ты не прав. Он нормально к тебе относится. Ты не сделал ничего плохого и на все твои вопросы ответ один – нет, ты не такой и плохому меня научить, конечно, не можешь.
        -Спасибо, - коротко сказал Серго.
        -Не за что. Папа считает тебя слишком молодым, глупым, он думает, что ты поиграешь со мной и бросишь. А мне такие игры могут дорого стоить.
        -Птица, я надеюсь, ты-то так не думаешь?
        -Нет, не думаю. Честно говоря, меня очень это огорчает…
        -Только не начинай всё снова. Ты знаешь, как я отношусь к таким разговорам.
        -Не буду. У меня, кажется, есть реальная версия, объясняющая папино недоверие к тебе.
        -Поделись? Или это секрет?
        -Не секрет. Ты не злопамятен?
        -Не знаю, - он пожал плечами.
        -Думаю, что нет. Надеюсь. Мне не хотелось бы разжигать вражду.
        -К чему ты клонишь?
        -Ты никогда не замечал, что Рома Гулиев терпеть тебя не может?
        -Ромка? – Серго остановился.
        -У каждого человека должны быть враги. Когда вокруг одни друзья – это  ненормально. Так не бывает.
        -Постой, почему не бывает? Если я хорошо отношусь ко всем людям, то и они отвечают мне тем же. Разве не так?
        -Так, да не так. По себе, Кари, людей не судят. Ты думаешь, ему не в чем тебе завидовать? Да он еще с первого курса затаил против тебя обиду и зависть. Я знаю, что говорю, своими ушами слышала.
        -Но я не верю, - сказал Серго растерянно. – Мне казалось, что мы с Ромкой просто соперники. Наши силы равны, и…
        -Ваши силы далеко не равны, - перебила Лада. – Ромка это знает, а вот ты – не видишь очевидного. Взрослей, Серго! Хватит лелеять свою инфантильность, она тебя погубит.
        -У меня пока плохо получается взрослеть, - вздохнул он. – Так хочется просто работать и жить, чтобы все оставили меня в покое…
        -Так не бывает.
        -Я понимаю…
        -Мне следовало уже давно предостеречь тебя насчет Ромы, но я не думала, что он так далеко зайдет в своих играх.
        -Нужно обладать поистине выдающимися способностями к сочинительству фантастических историй, чтобы внушить твоему отцу такую непримиримую вражду к необстрелянному инфанту из провинции.
        -И это еще мягко с казано, - поддержала Лада, обрадовавшись, что он начал вникать в суть вопроса. – Послушай, а Рома не мог увидеть у тебя тех фотографий? Он не мог их взять, и показать моему папе?
        -Я, по-твоему, совсем дурак? Получил их утром на почте, а после занятий сразу отнес к тете. Все до одной! Их никто не видел, Птица, ты не переживай.
        -Это изначально глупая идея была, Серго. Ну на что они тебе? Избавился бы ты от них насовсем…
        -Надеюсь, что когда закончится наша с тобой опала, ты сможешь поставить одну из этих фотографий себе на ночной столик.
Лада безнадежно покачала головой, а потом, спохватившись, огляделась и потянула его за рукав:
        -Пойдем. Не нужно тут стоять.
Серго повиновался.
        -И все же я не думаю, что папа питает к тебе ненависть, - продолжала она, когда они отправились дальше.
        -Видимо, он питает ко мне любовь. Но она почему-то чертовски напоминает ненависть, знаешь…
        -Уверяю, что ты ошибаешься, Серго.
        -Хорошо бы, - сказал он со вздохом.
Они прошли мимо памятника Маяковскому и свернули на Садовую. Там было тихо, прохожих совсем мало…
        -Каков у нас ближайший план действий? – спросил Серго.
        -План?
        -Ну надо же что-то делать! Нельзя сидеть сложа руки. Мне затыкают рот прежде, чем я соберусь что-нибудь сказать, обращаются со мной так, будто я кого-то обворовал или зарезал. Это всё отражается на тебе – думаешь, я не вижу? Мне так хотелось сделать тебя счастливой, а на деле выходит, что теперь ты стала еще несчастней… Я приношу несчастье.
        -Не говори так. Ты – мой солнечный лучик. Ты согреваешь меня, ты так много для меня сделал… Беда в том, что задача не имеет решения. Для тебя – не имеет. В моей жизни всё решено, а твоя – только начинается. Я – гость в твоей жизни. Это кончится уже очень скоро. Моя вина в том, что я заставляю тебя страдать от сознания того, что ты ничем не можешь мне помочь. Верно, мы не должны быть вместе. Я не думала о будущем, мне казалось, что умру сразу же после той новогодней ночи. Это как изречение: "Увидеть Париж – и умереть". Понимаешь, о чем я? Я измучила тебя: ты бьёшься над неразрешимой задачей. Прости меня. Нужно сдаться, мой хороший, необходимо, иначе ты надорвешь себе сердце. Возвращайся в свою жизнь.
        -Ты не можешь умереть, Птица, - тихо сказал Серго, вновь остановившись. – Если ты просишь - хорошо, я уйду, но… Ты настроила себя на то, что умрешь. В сотый раз повторяю: так нельзя!
Лада горько улыбнулась, подбородок у нее дрожал. Выбившаяся из косы прядь, завиваясь, плясала на ветру.
        -Самое ужасное в этой истории, Сереженька, что я тебя люблю, а потому не могу прогнать, не могу крикнуть это "уходи", не могу… Слишком тяжело, у меня не хватит сил. Нужно, чтобы ты сам ушел.
        -Нет, Птица, это не самое ужасное. Хуже всего то, что я тоже тебя люблю и не уйду уже никогда… Давай умрем вместе?
Лада заплакала, ткнувшись лбом в джинсовую куртку.

Мне снилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые-белые гроба
Поставлены рядом.

Бабье лето закончилось и сразу заметно похолодало. Листья на деревьях еще радовали глаз многоцветием осенних красок, но скоро-скоро их не будет, пойдут нескончаемые дожди, а за дождями выпадет снег… По утрам лужи уже подергивались тонкой, как паутина, корочкой льда. Серго помнил этот лед на вкус: в детстве, пока не видела мама, он с удовольствием дегустировал всё, что попадалось на пути, от песка и льда до сосулек (оттого, в пятилетнем возрасте, попал в больницу). Он прижимал к себе плачущую Ладу и думал о бренности мироздания, о том, как мало человеку нужно, чтобы быть счастливым. Стоило ему увидеть сегодня Ладу на этой детской качели, как черная меланхолия, терзавшая уже несколько дней, с того момента, как Первушин не захотел говорить с ним в аудитории, развернула крылья и тяжело взмахивая ими, улетела куда-то. Он нуждался в Ладе как никогда ни в ком. С ее появлением в его жизни сразу нашлась цель, захотелось стать лучше, чище, таким же, как она. Он старался дотянуться до нее, до ее уровня. Пока это плохо получалось, но получалось. Серго не мог вообразить себе мир без Лады, а когда старался представить, то где-то внутри начинало что-то ныть. Чудовищная несправедливость не укладывалась в голове. Серго не понимал, почему происходит то, что происходит, и почему ничего нельзя исправить - наложить руки и снять страшную болезнь. Приходилось признавать, что ты не всесилен. Серго, подмятый под себя действительностью, отключался от реальности на уровне инстинктов самосохранения…
Обстоятельства заставляли никому не верить. Они пришли к выводу, что необходим связной, доверенное лицо, человек, способный бескорыстно помочь… Катя? Нет, не то… Ариадна Артуровна! Лада сама предложила ее кандидатуру, хотя считала, что со встречами пора бы покончить. Серго, в свою очередь, и слышать не хотел о расставании. Он смело и упрямо твердил, что будет с Ладой до конца, ни в коем случае не уйдет, пусть она станет его гнать от себя. Еще несколько минут назад Серго говорил обратное, но теперь твердо решил: оставлять ее нельзя, ведь только от него зависит ее жизнь. В конце концов, таиться им не впервой, разве что теперь необходимо соблюдать еще большую осторожность, чем раньше…

* * *
Прошло еще несколько месяцев. Уже выпал снег, и снова близился Новый год. Время шло, как шло, без особых изменений. Ариадна Артуровна успешно справлялась с обязанностями "голубя почты". Она так любила их обоих – и Ладу, и Серго, что ее не пугало ровным счетом ничего, в том числе и свои личные неприятности, если вскроется тайная посредническая миссия. Встречались разлученные, главным образом, в доме на Арбате, а в училище вели себя так, словно вообще не были знакомы. Серго даже перешел на "вы" к Ладе и обращался не иначе как "Лада Борисовна". Ромка не спускал с них глаз, но и он не замечал ничего, что можно было бы посчитать криминалом. Да, у Серго полно воздыхательниц, да, он никак не может разобраться в своей личной жизни, из-за него на смерть рассорились Тоня и Паша… А еще, у него в Москве есть друзья, в их компании он частенько напивается, а то и "забивает косяк". Ну и что? Занятия он не прогуливает, более того – все без исключения "общие дисциплины" оценены в его зачетке на четыре и пять баллов. Что касается специальности, то достаточно только взглянуть на Первушина, когда Серго работает: лицо профессора становится таким умиротворенным, таким молодым… Борис Борисович влюблен в Бежина, он готов ему простить любые выходки, тем более теперь, когда тот перешел с его дочкой на "вы". Безобразие! Ромка своими глазами видел фотографии (однажды, во время репетиции в учебном театре, когда Бежин был на сцене, Гулиев наткнулся в гримёрке на его сумку и, скуки ради, порылся в ней)! Они не могли так запросто, по указке, взять и расстаться. Они затаились, спрятались от посторонних глаз! Но доказать Ромка ничего не мог, как не старался. Борис Борисович, выслушав намёки на недопустимое поведение Бежина относительно Лады Борисовны, недвусмысленно дал ему понять, что сплетники и доносчики ему глубоко антипатичны. Эх, невезуха!

* * *
На сцене учебного театра ставился Пушкин, "Евгений Онегин". Руководил постановкой студент режиссерского факультета, а с курса Бориса Борисовича пригласили двоих, Тоню на роль Татьяны и Серго на роль Ленского.
Тоне Татьяна никогда не нравилась, но она исправно посещала репетиции и делала вид, что работает с удовольствием. Катя серьезно опасалась за нее. У Тони появились непонятные деньги, куча тряпок и косметики. Она часто не ночевала дома, а возвращалась неестественно веселая, иногда с характЕрными синяками на шее и груди. "Опять пришла вся в засосах, - шептала Катя на ухо Серго. – Под глазами круги от недосыпа, ведет себя, как идиотка, хохочет. Дура-дурой! Прямо не знаю, что мне с ней делать!". По его поручению Катя ухитрялась проверять Тонины вены, нет ли следов от уколов. Уколов не обнаруживалось, но, по заверениям Кати, соседка ее начала пить, курить и спать со всеми подряд. Однажды Серго все-таки решился подойти к ней, спросить, не нуждается ли она в помощи. Тоня рассмеялась ему в лицо и презрительно сказала, что его помощь ей точно не нужна. Пришлось оставить ее в покое.
Серго разрывался на части. Обстоятельства запутывались, мысли переплетались… Он тысячу раз покаялся, что обидел Тоню. А из-за чего, собственно, начался сыр-бор? Ах, да, разглядел в ее словах собственнические устремления. Решил, что она мечтает обзавестись им, как модной сумочкой, чтобы все завидовали. Ну с чего он это взял? Прицепился к какой-то фразе, и пошло, и поехало… И вот, на глазах гибнет та, к которой он все-таки очень неравнодушен. Пусть Серго теперь точно знал, что его чувства – не любовь, а просто притяжение, но прозрение не уменьшало вины. "Я – чудовище, - повторял Серго. – Я – чудовище". Катя, услышав, вздохнула и сказала: "Ну, наконец-то ты это понял!". Нет ничего хуже, чем Годзилла, убежденная в том, что она - лишь крошечная, безобидная ящерка. Серго начинал осознавать свою силу и власть. Переходный период ушел в прошлое, постепенно ему становилось безразлично, кто и что о нем думает. Главное, что они вообще о нем думают. Он просил Первушина не только делать замечания, но и делиться впечатлениями. В Серго просыпался художник, профессионал. Жизненные перипетии, как обычно это происходит с художниками, только добавляли ему вдохновения и творческих взрывов. Ленского он играл гениально! Первушин смог, наконец, вздохнуть свободно: кризис миновал окончательно. Многие вздохнули свободно. Многие, но только не Серго.
Пока общественность наперебой восхищалась его Ленским, он мечтал только об одном – увидеться на Арбате с Ладой. А на Арбате, заглянув в ее глаза, мог говорить только о театре. Он приносил ей цветы, хризантемы. Свидания получались такими трогательными, такими короткими… Они словно нанизывались на тонкую нитку, еще связывающую Ладу с жизнью, подобно сияющим бусинам. Ожерелье, которое ей не суждено примерить. Как же она любила эти свидания! Она жила только ими, от бусины до бусины, отмеряя длину нитки днями, часами, минутами. Подсчитывала, прятала свое сокровище как можно дальше. Там же, на Арбате, они начали репетировать роль Фигаро. Вся квартира сбегалась посмотреть, вся квартира участвовала… Человеку действительно очень мало нужно для счастья.

* * *
Первушин сумел пересилить себя и продолжил работать с Серго. Его любовь к искусству оказалась сильнее всего на свете. Бежин, словно почувствовав это, начал каждодневно преподносить ему на занятиях приятные сюрпризы. Серго работал на удивление чисто, вдохновенно, в полную силу. За ним потянулся и весь курс. Борис Борисович давно не ощущал себя на таком подъеме.
Его огорчала Лада. Она выглядела слишком печальной. "Ничего, - думал Борис Борисович, - пройдет. Эта печаль оттого, что он слишком резко оборвал ваши взаимоотношения. Я понимаю, что ты должна чувствовать. Знаю, это по-настоящему тяжело". Первушин свято верил, что теперь-то не случится того главного разочарования, которое может оказаться роковым для ее болезни. Бежин даже не смотрел в ее сторону. Парень выполнял обещания, на него можно надеяться.
До весны и поездки в Германию оставалось ждать совсем недолго. Первушины считали дни. Донора для Лады давно нашли, и это обстоятельство прибавляло сил и веры в лучшее… В Новогоднюю ночь собрались всей семьей, как бывало чаще всего. Лада, судя по всему, перестала обижаться, она улыбалась, выглядела безмятежно и умиротворенно, но… Около полуночи раздался телефонный звонок. Ладу попросили к телефону женским голосом, но Борис Борисович мог бы поспорить, что разговаривала она с Серго. Он не решился спросить, кто звонил, однако Лада сказала сама, смеясь:
        -Это звонила Фелиция. Помнишь, папа, я тебе рассказывала о ней? Ну как же ты не помнишь? Прошлый Новый год я встречала у нас на даче с одной взбалмошной девицей, воспитательницей из детского сада. От нее сбежал жених и я повезла беднягу за город, чтобы развеять депрессию. Там в нее влюбился наш Эраст Павлович.
Первушин вспомнил: Эраст Павлович! Как же он мог забыть? Сосед всё лето напролет передавал приветы "чаровнице Фелиции"! Борис Борисович успокоился: дочь сама во всём разобралась. Теперь она застрахована от жестоких разочарований.
Да, она от них застрахована. Лада тоже знала это. Впервые в своей жизни она испытывала ни с чем несравнимое чувство защищенности. Изоляция от чужих глаз только усиливала это чувство. Теперь она была не одна. Их связывала общая тайна, общая беда, они оба дорожили каждой минутой оставшегося времени. С Серго Лада не боялась уже ничего.
               
* * *
        -Он утверждает, что я шепелявлю, а я не шепелявлю! У меня есть дурная привычка форсировать шипящие и жужжащие, если увлекусь. Все преподаватели, кроме Наф-Нафа, не сомневаются в том, что у меня нормальная дикция. Он один придирается! Два года его устраивала моя дикция, а на третий вдруг выяснилось, что я не произношу половину алфавита! Этот Наф-Наф вечно поглядывает на меня из-под очков так, будто собирается рассказать скабрезный анекдотец, - Катя сидела на длинной лавочке у стены душевой и точила ногти пилочкой. Она была топлес, в бикини, а сидела высоко закинув ногу на ногу, так что щиколотка одной упиралась в колено другой.
        -И вообще, - продолжала Катя, - он просто ужасен. Поросята – они же не такие, они розовенькие, пухленькие, а этот… Губы постоянно мокрые. Ф-ф-у! – она передернула плечами. - Кому пришло в голову назвать его Наф-Нафом?..
Катя сделала паузу и прислушалась.
        -Эй, Серго, ты где там? Умер что ли? Выключил воду уже минут пять назад. Что ты делаешь? Облачаешься в шикарное нижнее белье?
        -Ну, шикарное не шикарное… - откликнулся он из смежной комнаты.
        -А давай наведываться сюда почаще? Это такой кайф был, когда ты меня намыливал!
        -Чем дальше в лес, тем больше дров: нас обязательно кто-нибудь застукает. Не горю желанием.
Катя фыркнула:
        -Перестраховщик ты, вот ты кто.
Он появился в проеме, одной рукой отгоняя пар, а другой вытирая голову полотенцем:
        -Почему это в нашей душевой постоянно пар столбом? Вентиляция не работает что ли?
        -Зато радикулит не подхватишь, - заметила Катя. – Послушай, а как тебе удалось выпросить у надзирательницы ключи?
        -Ключи! – сказал Серго с таким видом, будто ему нанесли великое оскорбление. – Я не ключи выпросил, а их дубликат, в безвременное пользование.
        -За какие такие заслуги? Даже девушкам их просто так не дают, а тут – в безвременное пользование! – вознегодовала Катя. – Очень сомневаюсь, что тебе удалось очаровать нашу непотопляемую надзирательницу. В чём секрет?
        -Ну, знаешь, если бы я поставил себе целью очаровать ее, то она вряд ли устояла бы.
Катя засмеялась:
        -Ой-ой-ой, какие мы крутые! Ну, а если кроме шуток, Серго?
        -Если кроме шуток, - Серго сел на скамейку, надевая джинсы, – не проболтаешься, если скажу?
        -Но я же не растрезвонила по общаге, что у тебя есть ключи! Это и в моих интересах тоже, хотя тут конечно никаких условий…
        -Тут полно условий, чтоб ты знала.
        -А, ну да, для тебя – конечно. Ты и вверх ногами, наверное, можешь.
Он усмехнулся:
        -Кать, ну я же не виноват, что у нас с тобой соседи по комнатам такие несговорчивые. Когда не надо – они пропадают, а когда надо – сидят, как сычи, нет бы пойти погулять.
        -"Это ваши проблемы", - передразнила Пашу Катя.
        -Вот-вот, - подтвердил Серго.
        -Допустим, Тоську я понимаю: ей обидно…
        -Кстати, - перебил он, - она что, взялась за ум и бросила свои похождения по ночным барам? Вторую неделю из дома нос не кажет.
        -Можно, я попозже скажу, что с ней случилось? Сначала ты поведай, за что же тебя так полюбила Надзирательница, будь добр. Не то я скончаюсь от нетерпения.
        -Пошел я к ней, значит…
        -Так. Начал хорошо. Что дальше?
Серго сложил мокрое полотенце, нарочно оттягивая момент. Катя из себя выходила от нетерпения. Она отобрала у него полотенце и убрала подальше – под себя. Серго засмеялся и начал свое повествование:
        -"Так и так, - говорю, - Карелия Андревна, пришел к вам со слёзной просьбой. Помогите моей беде. Я терпел два с половиной года, но теперь – сил моих больше нет".
        -И? – Катя стукнула его кулаком в плечо.
        -"Я, - говорю, - не могу ходить в душ вместе с остальными, с восемнадцати до двадцати двух, понедельник, четверг, суббота". Она конечно удивилась: "В чём, - спрашивает, - твоя беда, горемыка?". Ну, а я - стесняюсь, краснею, бледнею…
        -Словом, продемонстрировал весь спектр своих актерских уловок.
        -Почти, - кивнул Серго. – Мялся я так, мялся. Вижу: она вот-вот лопнет от любопытства. Говорю: "Понимаете, Карелия Андревна, у меня одна проблема есть…" Она: "Какая? Ну какая? Какая же?!" "У меня, - отвечаю, - у меня…" Она: "Ну?!" Я: "У меня… у меня… мужское достоинство очень велико. Двадцать пять сантиметров в нерабочем состоянии. Как я могу, скажите, с ним в общем душе мыться? Да меня ж засмеют! Я не миллионер, чтобы ходить в баню, в люкс!". У нее, Кать, очки запотели. Она их сняла и спрашивает: "Кто вас засмеёт? Ребята ваши? Да они обзавидуются: все сдвинуты на этом вопросе. Мужчины все такие". Потом помолчала и поинтересовалась с равнодушным видом: "А в рабочем состоянии сколько?". Я, в ответ, еще больше стесняюсь и говорю: "Да за тридцать наверняка перевалит. Точно не знаю, не измерял, потому что слезы на глаза наворачиваются. Вам-то женщинам всё шуточки, говорите, мол, мужики-маньяки, им чем больше размерчик, тем лучше. А от меня, между прочим, девочки шарахаются, как только увидят такой инструмент". Она начала меня жалеть: "К врачу не пробовал?" Я вздыхаю: "Бешеные бабки просят, чтоб укоротить". Она успокаивает, по плечу гладит, а сама всё на ширинку глядит… Катерина, прекрати смеяться, ты мне мешаешь рассказывать.
        -Ой, не могу! Я умру сейчас от смеха! – Катя согнулась вдвое и зажимала себе рот, топая при этом ногами. – А… а что было дальше?
        -Я одного боялся, что диковинку показать попросит.
        -Не попросила?
        -Сдержалась. Сущность надзирательницы взяла свое.
        -Ха-ха-ха! – покатилась Катя и сама себя ущипнула за руку, чтобы перестать смеяться, но это ей не помогло.
        -Она меня знаешь как зауважала теперь! Всем наказала, чтобы меня в душевую пускали в любое время. "У него особые причины". Все теперь думают, что я ей заплатил.
Катя уже буквально стонала от смеха. Шуметь было нельзя. Звуки из душевой обычно не проникали в коридор, но любой, особо любопытствующий индивидуум, запросто мог бы приставить к двери ухо или стакан (а к нему – ухо) для улучшения слышимости.
        -Мне ни за что не выдумать ничего подобного! – проговорила Катя, хохоча и прислонилась к стене, совсем обессилев от смеха.
        -Любопытно, а что это подобное ты имеешь в виду? – спросил Серго с невинным видом.
        -Пошляк! – определила Катя и снова засмеялась, но тут же схватилась за живот. – Ох! Ты хотя бы представляешь себе, какой скандал разразится, когда Надзирательница узнает, что ты ей наврал?
        -Откуда она узнает? Видела ты когда-нибудь, чтобы она общалась с контингентом?.. Мне не хотелось показывать ключи Пашке, но пришлось. Под великим секретом.
        -А что, он не надежен?
        -Не знаю. Мне, слава Богу, не доводилось еще проверять его в разведке.
        -Что он сказал, увидев ключи?
        -Разумеется, он сказал, что я окончательно свихнулся на бабах, но иметь личный ключ от душевой ему очень нравится.
Отсмеявшись, Катя вздохнула по-взрослому и начала одеваться.
        -Серго, а если я задам тебе один деликатный до неприличия вопрос, ты на меня обидишься?
        -Сначала задай, потом будет ясно.
        -Значит, можно? – нерешительно спросила она.
        -Кать, я когда-нибудь на тебя обижался? По-моему это ты всю дорогу на меня обижаешься, - заметил Серго. – Давай так: ты позволишь мне застегнуть твой халатик, а я разрешу тебе задать неприличный вопрос. Будем квиты.
        -Пожалуйста, - позволила Катя и даже встала со скамьи, чтобы ему было удобнее.
Серго придвинулся ближе, положил руки ей на талию.
        -Катерина, да у тебя талия появилась, и день ото дня становится всё тоньше!
        -Да, - гордо сказала Катя. – Тебе нравится?
        -Еще бы… - он склонил голову к плечу и прибавил:
        -Но, пожалуй, раньше ты мне нравилась еще больше.
        -Это почему это? – почти возмутилась Катя.
        -Талия – тоньше, но грудь - меньше. Слезай с диеты.
        -Можешь не продолжать. До Тоськи мне далеко, я и сама знаю.
        -Молчу, хотя она тут ни при чем.
        -Так я могу задать тебе свой вопрос?
        -Задавай, - он занялся пуговицами на халате.
        -Это правда, что ты спишь с дочкой Бориса Борисовича?
Серго преспокойно застегнул самую нижнюю пуговицу и принялся за вторую.
        -Откуда ты взяла эту чушь?
        -Неважно откуда.
        -Ромка?
        -Серго, она же старая! Ей скоро сорок лет!
        -Откуда такие подробности о возрасте? Снова Гулиев? Вот тип, - усмехнулся Серго.
Осталась последняя пуговица, самая верхняя. Ее он застегивал особенно тщательно.
        -Я всегда считала, что "завалить" такую, как Лада Борисовна, можно только глядя в карман ее папы, на его же шикарной даче, держа в руках, для уверенности, какой-нибудь антикварный канделябр… Чего ты смеешься?
        -Знаешь, Катерина, при всей своей глупости ты иногда бываешь права… Кое в чем.
        -Кое в чем? Да я права почти во всем!
        -Вот и я о том же.
Катя задумалась.
        -Я правда глупая, Серго?
        -Есть немного, но тебе это идет.
        -Хам.
        -Да, конечно. Но я не обзываю тебя, в ответ, нехорошими словами, когда ты говоришь "такую, как Лада Борисовна". По-моему, очень обидно звучит.
        -Значит, ты все-таки с ней спишь, я верно поняла?
Серго надел свитер, сидя на скамейке, сцепил руки в замок и посмотрел снизу-вверх на Катю.
        -Может быть, пойдем? Второй час ночи, - сказал он.
        -Завтра занятия с двенадцати, первой пары не будет. Ты забыл? Выспишься… Серго, лучше ответь на мой вопрос, иначе хуже будет, - предупредила она.
Он опустил голову и молчал.
        -Говоря "такую, как Лада Борисовна", я имела в виду совсем не возраст. Она… такая образованная, такая серьезная. Я обхожу таких людей, чтобы не выглядеть законченной дурочкой в их глазах. А она, к тому же, еще и очень красивая… Как ты не боишься ее?
        -Ты понимаешь, - сказал Серго прервав, наконец, свое молчание, - я ее люблю.
        -Ты ее что? – округлила глаза Катя.
        -Да, - кивнул Серго, подтверждая.
Катя бухнулась на скамейку рядом.
        -Чокнутый. Как же это тебя угораздило?
Он пожал плечами:   
        -Незаметно как-то. Сам не понял, когда и почему.
        -Что делать будешь теперь?
        -Ничего. Пусть будет, как есть.
        -Значит, это она тебе тогда звонила на вахту. А я-то голову ломала…
        -Мы вынуждены прятаться. Она против обнародования, говорит, никто не поймет. А мне всё равно.
        -Серго, значит Тоську ты из-за нее бортанул?
        -Бортанул? Что за идиотское слово?
        -У Тоськи ребенок будет.
        -Что? – он посмотрел, как показалось, с испугом. – Надеюсь, ты не станешь утверждать, что он мой?
        -Не стану. Я знаю, где она сделала столь ценное приобретение. Сказать где?
        -Я догадываюсь. Теперь понятно, почему она сидит дома в последнее время.
        -Тоська работала танцовщицей в ночном баре. Если платили дополнительно – раздевалась. Фотографии есть. Хочешь посмотреть? Могу завтра принести.
        -Нет, спасибо, это уже слишком.
        -Поговори с ней, а?
        -Да не желает она со мной разговаривать, Кать. Думаешь, я не пытался?
        -Серго, она все еще тебя любит.
        -Перестань, не надо. Я знаю. А она – прекрасно знает, как я к ней отношусь. Потому и пошла в разнос. Я выхожу кругом виноватым и скоро, наверное, загрызу сам себя… Кать, не могу я разорваться! Ну хоть ты-то меня пойми!
        -Да понимаю я. Когда влюбляешься, никто другой не нужен, а уж чужие проблемы – тем более. Но все же необходимо убедить ее избавиться от ребенка.
        -Она собирается оставить его?
        -Похоже, да.
        -Что ж, это ее право.
        -Это невозможно! Рухнут ее мечты о сцене, навсегда! Серго, как ты скажешь, так и будет. Не допусти, чтобы она искалечила себе жизнь.
        -Значит, я обязан заставить ее убить человека?
        -Не нужно красивых слов, умоляю.
        -Это – не красивые слова. Детей убивать нельзя! Катерина, это огромный грех!
        -Мне до слез ее жалко. Неужели ты сможешь бросить ее в беде?
Серго, от этих разговоров, стало не по себе. Он поднялся со скамьи.
        -Послезавтра – суббота, - сказал он, – я попытаюсь что-нибудь сделать.
        -Хотя бы попытайся, - вздохнула Катя.
…Когда вышли из душевой, вокруг было совершенно пусто. Общежитие давно спало. Катя прижималась к Серго – после влажного тепла душевой в коридоре казалось слишком холодно. Серго стянул с себя свитер и накинул его Кате на плечи.
        -Спасибо, - сказала Катя. – Сам-то как?
        -Я морозоустойчив, - успокоил он. - Кать, я надеюсь, все вопросы и ответы на них остались за дверью душевой?
        -Мог бы и не спрашивать. Я не враг тебе. Самый большой твой враг – ты сам, Серго…
Они остановились на лестничной площадке возле входа на девичий этаж.   
        -Пока, Катерина, до завтра.
        -Пока, - откликнулась Катя. - Возьми свитер. Тоська не должна его увидеть.
        -А то она не знает, где ты пропадаешь, - он махнул ей на прощание рукавом свитера.
Серго не смог поговорить с Тоней ни в субботу, ни в какой-то другой день недели. Она не захотела его слушать, чему он, впрочем, не удивился.               

* * *
Через неделю грянул гром. Утро воскресенья только началось. Паша лениво чистил ботинки гуталином, когда в комнату ворвалась Катя.
        -Где Бежин? – взволнованно закричала она с порога.
        -Не знаю. Он, возможно, в умывальнике… Случилось что-нибудь?
        -Случилось, - сказала Катя и взвизгнула, потому, что ее подхватили сзади и перенесли через порог, в комнату.
Серго поставил Катю на пол и закрыл за собой дверь в коридор.
        -Ты чего так орешь на весь этаж с утра пораньше?
        -Серго! – зачастила Катя, вцепившись ему в рубашку. – Тоське вчера пришло письмо, штемпель московский! Она на него весь вечер глядела, а сегодня открыла! Прочитала – позеленела вся! Она хочет что-то с собой сделать! Меня не слушает! Догони ее! Останови!
Оба они инстинктивно дернулись к двери: и Серго, и Паша. Правда, Паша тут же остановился. Серго, на ходу, снял с шеи полотенце и, завернув в него всё, что до того торчало у него из карманов – бритвенный станок, футляр с зубной щеткой и пасту "Поморин", бросил по направлению своей кровати (попал метко, но начинка полотенца от удара рассыпалась).
        -Где она сейчас? – быстро спросил Серго.
        -Спускалась по лестнице.
Он догнал Тоню уже во дворе общежития.
        -Тоня! – крикнул Серго. – Пожалуйста, подожди!
С разбегу он поскользнулся на обледенелом асфальте, но устоял на ногах, сумев сохранить равновесие. Тоня обернулась через плечо:
        -Ты с ума сошел? В одной рубашечке, а на дворе – минус пятнадцать.
        -А ты, значит, с ума не сошла? Далеко отправилась?
        -Мне надоело, что Катька за мной шпионит.
        -Она переживает за тебя. Мне ты тоже не чужая. Тось, вернись обратно, Тось…
        -Иди к черту.
        -Послушай…
        -Оставь меня в покое. Я устала от твоих попыток прочитать мне мораль. Это – моя жизнь, я не маленькая и сама решаю, что мне делать. Ты лучше сам возвращайся обратно – подхватишь пневмонию.               
        -Да, я виноват перед тобой, черт побери. Беру свои слова обратно, прости меня за них. Всё совсем не так, ты не такая. Если бы ты только знала, сколько раз я покаялся, что обидел тебя!
        -Да не верю я тебе, - устало поморщилась Тоня. – Это ты сейчас так говоришь, прощения просишь, а вернись я обратно – начнется то же самое что и всегда.
        -Тоня…
        -Нет! – крикнула она и побежала прочь.
Серго не стал ее удерживать. Он медленно вернулся в общежитие, мимо застывшей на крыльце Погремушки, не заметив ее.   
               
20
Вернемся немного назад, примерно дней на пять. Была оттепель. Это после нее стукнул ночной мороз, последний отголосок прошедшей зимы, превративший улицы в ледяные дорожки. Прошло два дня после дня рождения Лады. Всё было готово к поездке в Германию: специальная виза, справки, заказаны билеты…
Возвращаясь домой с работы, Лада вдруг обнаружила, что не может подняться по лестнице на второй этаж. Она села на ступеньку, прислонилась к перилам – так и сидела, пока соседка не пошла выгуливать собаку. Уже в больнице Лада поняла: ей не выйти. Слишком уж суетились вокруг врачи и медсестры, нарочито бодро разговаривали. Капельницы, уколы, таблетки, тошнота, переливания крови… Без конца. Она слабела на глазах, хотя множество раз в день, по совету Серго, твердила сама себе: "Я выберусь, у меня получится, я сильная!". Слова эти требовалось говорить с полной верой. Должно быть, она уже ни во что не верила… Круглые сутки в больнице дежурили мама и Дуся. Папа приходил, едва удавалось освободиться. Снов Лада не видела: она словно погружалась время от времени в темную воду и плыла по ней (или летела?), вытянув вперед руки. В ушах стоял звон, стены палаты то удалялись, то приближались… Немного лучше становилось после очередного переливания крови, а потом - снова черная вода. Постоянно вспоминалась последняя встреча, правда Лада уже не знала, как давно это было - так перепутались в сознании день, ночь и черная вода. 
...Папин курс читал "Евгения Онегина" в репетиционном классе. Лада попросилась послушать. Папа позволил. Студенты передавали друг другу книгу, читали всю поэму по очереди. Просто так, не для спектакля, для себя: настроение было весеннее, к тому же, недавно отмечался день памяти поэта… А может быть, потому, что сегодня день рождения Лады и она знала поэму наизусть. Пушкин – любимый папин поэт, он "познакомил" папу и маму в музее, на празднике поэзии… Рядом с Ладой в репетиционном классе сидела Ариадна Артуровна, слушала очень эмоционально, а когда очередь дошла до Серго – прослезилась. Он взглянул в сторону Лады, дочитав свой отрывок до конца – и сердце сжалось. Возможно, любые строчки из "Евгения Онегина" могли бы прозвучать в его исполнении как откровение, поскольку вкладывал он в них слишком много…
Даже на день рождения Ладе Серго не мог подарить ничего существенного, чем она могла бы похвастаться подругам: "Мой Сережка подарил". Он долго раздумывал, и наконец выбрал самый простой вариант: плюшевую игрушку, не претендуя на оригинальность. Медвежонка. Благо, никто не знал, какая может быть связь между Бежиным и игрушечным медведем. Небольшой, белый, пушистый зверек, с удивительно миленькой мордочкой. Лада сказала дома, что это – подарок Фелиции. Она только и успела, что поцеловать Серго, когда, каким-то чудом, им удалось остаться в репетиционном классе вдвоем, после того, как все разошлись, начитавшись Пушкина. Четыре месяца минуло с тех пор, как они в последний раз разговаривали в этих стенах. Ариадна Артуровна стояла у двери на часах, готовая в любую секунду прикрыть собой амбразуру… Вчера, на Арбате, Ладе устроили маленький праздник. Она махнула рукой на дурные приметы (нельзя отмечать день рождения раньше срока). Чернов пел свои песни, "пиплы" наперебой поздравляли. Только Серго помалкивал: он верил в приметы. Он поздравил ее сегодня, в репетиционном классе.
        -Спасибо, - шепнула ему Лада. – И за Пушкина – спасибо.
        -Муравей напился вчера, когда мы с тобой ушли. Я вернулся – а он лыка не вяжет. За твое здоровье, - ответил Серго. – Мы любим тебя, Птица. Живи сто лет!
И вытащил из сумки на плече своего чУдного медвежонка…
Теперь эта игрушка смотрела на нее черными глазенками с больничной тумбочки. Когда становилось невмоготу, Лада брала мишку в руки и прижимала к груди, рискуя сбить все трубки и иголки…
Через день к ней приходила Ариадна Артуровна, рассказывала что-нибудь веселое, но по глазам Лада определяла: она прощается. Каждый раз прощается. С ней Лада отправляла коротенькие весточки Серго, чтобы не беспокоился, не думал о плохом. Он должен учиться, и не в коем случае не отвлекаться. Здесь хорошие врачи: она столько раз уже выбиралась, выберется и теперь ("Мы любим тебя, Птица. Живи сто лет!"). Лада писала ему на листочке из записной книжки: "Через неделю-другую меня выпишут, и всё будет, как раньше. Нет, будет лучше, гораздо лучше. Я собираюсь объяснить папе, что он не прав. На этот раз он выслушает меня, ведь больным потакают (нужно пользоваться моментом). Пусть он, наконец, поймёт, ЧТО ты совершил для меня!" Ариадна Артуровна сжимала на прощание ее холодные невесомые руки, и уходила, бережно припрятав листочек из блокнота.

* * *
Борис Борисович здорово сдал. Он осунулся и сгорбился, как старик, глотал таблетки, но тут же запивал их кофе, чтобы не засыпать на ходу. Он испытывал смутное чувство вины, от которого никак не удавалось избавиться. Что он сделал не так? В чем дело?.. Он отдавал дочери всего себя, работал, жил ради нее, теперь – не смыкал ночами глаз. Сидя возле ее постели, думал, думал… Она спала беспокойно, обняв плюшевого мишку, часто просыпалась, бредила, разговаривала с кем-то. Черты заострились, под глазами залегли тени… Борис Борисович еще надеялся, что Ладе станет лучше и они поедут в Германию, где ее непременно вылечат умницы-доктора.
Припоминалось давнее прошлое. Первое мая. Ладе пять лет. Он принес ей гроздь воздушных шаров, разноцветных, как монпансье. Лада, вся в локонах, бантиках и рюшечках на шелковом платьице, играла шариками целый день. Утром она обнаружила разноцветную россыпь не под потолком, где оставила ее вечером, а на полу, и очень жалела бедные шарики, ведь у них так короток век. Лада уже тогда, кажется, понимала жестокость мира. Борис Борисович всегда считал ее взрослой и в пять лет говорил с ней об очень серьезных вещах, советовался даже.
И вот теперь, ей 37 и она уходит, а ему – 65, и он остается. Борис Борисович не позволял себе ни слезинки, потому, что Лада могла в любой момент проснуться и увидеть слезы. Кто бы не приходил в ее палату – все улыбались, их пускали только с таким условием. Улыбался даже плюшевый мишка. И Лада улыбалась. Улыбалась каждому новому дню. Она таяла. С каждым днем, с каждым часом. А в бреду повторяла одно и то же имя… Борис Борисович решил, что теперь уже не имеет значения, способен ли Серго бездушно бросить человека в беде. Главное, что он нужен Ладе! Завтра же Бежин будет здесь. Пусть только попробует заартачиться! Под конвоем приведем!

* * *
Тоня склонилась к одной из раковин в умывальнике, подставила ладонь и сделала несколько глотков. Она только что вернулась в общежитие с целью отоспаться. Начинался понедельник. Тоня отсутствовала в общежитии около суток. Можно не опасаться, что встретишь кого-либо: соседи уже ушли на занятия. Она умылась и, опершись руками о раковину, заглянула в зеркало прямо перед собой. Комната кружилась перед глазами, щеки пылали…
        -Тоня, - позвал кто-то.
Она оглянулась.
        -Доброе утро, Сережа, - вяло сказала Тоня, отворачиваясь обратно к зеркалу. – Почему наш драгоценный отличник прогуливает занятия? Неужели из-за меня?
        -Ты права. Я нарочно сидел и ждал тебя.
        -От вас, мой друг, не спрячешься…
        -Что с тобой? Ты еле держишься на ногах.
        -Всё о’кей. Топай давай на занятия.
        -Ты не наделала глупостей?
        -Смотря что считать глупостью.
        -Например, меня интересует, не додумалась ли ты сходить в больницу и сделать там нехитрую операцию…
Тоня засмеялась, как пьяная.
        -Нет, папуля, не додумалась. А что, ты рекомендуешь мне ее сделать?
        -Я против.
        -Надо же, - вяло удивилась Тоня.
        -Можно взглянуть на тебя поближе?
Она безнадежно вздохнула:
        -Как же вы мне надоели оба! И ты, и Катька… Ты сделал мне так больно, так больно…
Тоня попыталась снова обернуться, но едва не упала. Подоспевший как раз вовремя Серго поддержал ее.
        -Голова что-то болит, - пробормотала Тоня. – И вокруг… какие-то искры… Послушай, оставь меня в покое.
        -Ты не падала?
        -Что?
        -Гололед на улице, - сказал Серго. – Ты не падала?
        -Я ударилась об этот чертов косяк… - она потрогала голову. – Ничего не помню из того, что было потом. Единственное, что знаю точно, сюда я приехала на такси.
        -Тошнит?
        -Третий месяц, без передышки!
        -Покрути головой.
        -Зачем?
        -Мне кажется, у тебя сотрясение мозга. Давай, Тоня, немного покрути головой.
        -Ты глупости говоришь, - она покрутила головой и, охнув, схватилась за Серго. – Что это?
        -Точно – сотрясение, - определил он. – Поехали в больницу. Я помогу.
        -Не поеду.
        -Дурой хочешь стать?
        -А я и есть – дура.
        -Еще хуже будет. Быстро, поехали.
        -Я умереть хочу, Сережа, - всхлипнула она.
        -Не надо. Не надо умирать, Тонечка. Все нормально будет, вот увидишь, - уговаривал ее Серго, словно капризничающего ребенка.
        -Меня никто не любит. Я никому не нужна. Он ударил меня. Ударил! А клялся, что мечтал обо мне всю жизнь… Вот и ты тоже – взял и бросил. Почему всё так, Серёжа?
        -Оказывается, мне в жизни нужно гораздо больше, чем просто хороший секс.
        -Ты только скажи, чего тебе не хватает. Я постараюсь.
        -Я не могу вечно играть роль, ломать себя, подстраиваться, - вздохнул Серго. – Мне необходимо быть собой хотя бы в собственной своей жизни, а ты – пытаешься вылепить из меня идеал. Я не идеал, я - живой человек.
        -Катька позволяет тебе быть собой, только и всего? Но ведь с ней ты несчастлив. Ты мучаешься, страдаешь! За последние несколько месяцев ты совершенно отощал. Посмотри на себя! – она указала на зеркало.
        -Да, но причина не в этом. Ты многого не знаешь. Есть на свете один человек, который всё мне разъяснил про любовь. Я теперь всё про нее понял.
        -Ну, и что же ты понял? Что она такое – любовь?
        -Вечная мука, - сказал он тихо.
Они так и стояли рядом. Серго поддерживал Тоню и потихоньку тянул ее к двери. Она безотчетно поддавалась, но если бы сообразила, куда ее тянут, то, скорее всего, уперлась бы намертво.
        -А ты прав, - проговорила Тоня. – Вечная мука. Так и есть. Ненавижу я ее…
        -Хочешь, помирю вас с Пашкой?
        -Нет. Ни за что. Никакой Пашка мне не нужен, - Тоня покрутила головой и, болезненно охнув, спрятала лицо на груди у Серго. – Мне только ты нужен… Странно. Я всю свою сознательную жизнь ненавидела красивых, волосатых мужиков, да к тому же еще и блондинов. По-детски была влюблена в Квазимодо, в Чарли Чаплина, клоуна Карандаша, какого-то лилипута из заезжего цирка (он хромал, одна нога короче другой)… Меня страшно заводили калеки и обиженные Богом люди… Этот урод, который сделал мне ребенка – у него нет трех пальцев на руке.
        -Тогда почему Пашка? У него-то всё на месте, насколько я знаю.
        -Но он же рыжий! К тому же, Паша страшненький… Я не понимаю, почему ты!
        -А я знаю.
        -Ну и почему?
Серго загадочно взглянул на нее и сказал шепотом:
        -Мой левый глаз, Тось, он стеклянный. Только ты никому не говори…
Несколько минут Тоня смотрела на него непонимающе, а потом расхохоталась, охая, схватываясь за голову и, как за спасательный круг, судорожно вцепляясь в Серго.
        -Чудак! Я же поверила! Ох… Ты такой милый… У меня внутри все сжимается, когда я думаю о том, какой ты милый… Та мерзость, что окружала меня в последнее время словно отдалилась и стала ненастоящей. Я почти забыла о ней. Вот сейчас, здесь, забыла!
Они… В общем, они снова целовались. В тот момент Серго и в голову не могло прийти, что он предает Ладу. Главным было пока – спасти девушку, которая… не была ему безразлична. Он не чувствовал вины, не догадывался, что произойдет в ближайший час… Ах, если бы он умел еще и предсказывать!
        -Тонь, ты согласна идти в больницу?
        -Пожалуй, мне незачем становиться дурой.

* * *
        -Бежин! Сережа Бежин! – послышался со стороны лестницы чей-то взволнованный голос.
Серго прислушался.
        -У меня слишком шумит в ушах, или это и вправду Ариадна Артуровна?
        -Точно, это она, - кивнул Серго. – Что она тут делает?
        -Тебя ищет. По-моему что-то случилось. Иди, я тут к стеночке прислонюсь.
        -Не падай.
        -Хорошо.
Серго вышел на лестницу, крикнул, задрав голову:
        -Ариадна Артуровна! Я здесь!
Сверху раздался короткий, радостный возглас.
        -Сережа, Сережа, - заговорила невидимая Ариадна Артуровна, задыхаясь, – скорее сюда!
Серго взбежал вверх по лестнице. Ариадна Артуровна, "Голубь почты", стояла у перил, совершенно обессиленная.
        -Я не нашла вас в училище, - заговорила она. – Молила всех святых, чтобы вы оказались в общежитии. Мой друг, вам нужно срочно быть в больнице. Теперь. Сейчас же.
        -Она уезжает? Ее увозят в Германию?
        -Нет.
        -А что?
И тут… он увидел слезы. Слезы стояли у нее в глазах и губы дрожали. Серго понял в чем дело.
        -Бегите. Скорей. Вы можете не успеть. Бедный мой мальчик…
Он бросился вниз, вспомнил о Тоне и крикнул на бегу:
        -В умывальнике на втором этаже Тоня Зима, она сильно ударилась головой. Помогите ей!

* * *
Через три остановки он выскочил из вагона метро и побежал. По станции, к эскалатору, вверх по движущейся лестнице, отодвигая с дороги зазевавшихся гостей города, к выходу. На него оглядывались, кричали вслед… Далее – бегом по улице, автоматически отсчитывая номера домов. На Серго был только свитер, но холода он не чувствовал. Его гнало вперед одно единственное - предчувствие неминуемой беды. Если бы не оно, разве бросил бы он Тоську в умывальнике? Он бы, по меньшей мере, вызвал "неотложку"… Переулок. Еще один. Хорошо, что маршрут давно известен: каждый раз, когда Лада оказывалась в больнице, Серго проделывал путь от метро, до дверей. Ни разу не вошел внутрь, опасаясь встречи с Борисом Борисовичем, да и Лада не велела приходить (начиная с прошлого года она попадала сюда дважды, а третий оказался последним). Говорила: "Я больная, страшная, ты не должен видеть меня такой". Раньше он звонил в больницу с Арбата и ее подзывали к телефону. Теперь – она только писала на листочках из блокнота, называя это конспирацией. Серго хранил все до единой записки, точно так же, как Лада в больнице хранила записки от него. Он чувствовал, что дело совсем не в конспирации, но всё же надеялся, на лучшее…

* * *
Белый халат, тапочки… Он вышел из лифта, озираясь.
        -Вы к кому, молодой человек?
        -Я в двести… - начал он и замолчал, увидев, как из дверей какой-то палаты вышли Борис Борисович, Ладина мама, Дуся и двое или трое врачей. Серго остановился, как вкопанный. Первушин обнимал плачущую жену, а лицо его казалось лицом каменной статуи, такое же белое и неподвижное. Он взглянул на Серго и сразу отвел глаза. Тот рванулся к палате и замер в дверях.
Две медсестры отсоединяли капельницу, выключали приборы... Они посмотрели на него, стоящего в дверях, переглянулись, одна из них взяла какую-то склянку и обе вышли.
Серго подошел. Сердце бешено колотилось после гонки по московским улицам или, может быть, по какой-то другой причине… Он упал на колени перед кроватью, взял руку Лады и прижался к ней щекой. Пальцы были чуть теплыми.

Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.

Она выглядела совершенно спокойной, будто спала. На голове – шелковая косыночка из-под которой, на лбу, едва виднелись коротко остриженные волосы…
        -Она приходила к тебе? – спросил Серго. – Та женщина в белом одеянии – помнишь, ты говорила? А еще ты говорила, что люди плачут, когда остаются одни на свете и понимают, что их время еще не пришло… Как же так, Птица, зачем ты меня обманывала? Разве я стал бы пассивно дожидаться твоего возвращения? Я бы не опоздал и еще успел застать тебя. Неужели ты думала, что от твоей лжи мне будет легче? Я же всю жизнь теперь не прощу себе, что опоздал тогда, когда был тебе нужнее всего…
Он уткнулся лицом в простыню, не выпуская ее руки. Рука казалась вырезанной из бумаги, такая же тонкая, белая, легкая... Что-то прошелестело. Серго вскинул голову, огляделся, упрямо вытерев слезы. Вокруг – никого, в дверях - пусто. Лада по-прежнему лежала чужая, неподвижная, белая. Капелька крови застыла в правой ноздре… Шелест повторился откуда-то сверху. Потолок, конечно, тоже был пуст. И тут… Или только почудилось? Легкий ветерок повеял на него, прошелся по волосам, коснулся лица и исчез. Серго поднял глаза, поблуждал взглядом по белой стене, по потолку, отыскивая хотя бы что-то, тень может быть или туман… Но ничего не увидел.
        -Я не подведу тебя, Птица, я буду жить. Постараюсь чтобы из меня вышел толк… Честно говоря, больше всего я хотел бы бросить всё прямо сейчас, и уехать домой.
И снова легкий ветерок коснулся его (теперь-то уж точно не почудилось), прошелестел под потолком. Серго улыбнулся ему сквозь слезы.
        -Я не уеду никуда, не бойся, - сказал он. – Ты же знаешь, какой я упрямый…
…У стены в коридоре стоял Первушин.
        -Сережа, - позвал он, – передайте, пожалуйста, ребятам, что на сегодня мастерство отменяется, а завтра – по расписанию.
        -Да, Борис Борисович, - отозвался Серго.
        -Вы уж простите меня, старика, за ошибки. Я вот до седых волос дожил, а в людях, видать, разбираться не научился. Ладушка нам всё рассказала. Какой-то час назад… Не обессудьте, свидетелей оказалось слишком много. Я считаю, что тут нечего стыдиться. В наших глазах вы теперь кто-то вроде национального героя… Еще раз простите меня. Я пёкся о Ладушкиной судьбе, хотел, чтобы она как можно меньше страдала.
       -Я знаю, Борис Борисович. Она тоже это знала. Вам не в чем каяться.
И, поколебавшись немного, они обнялись в больничном коридоре, как отец и сын.

* * *
Он проснулся на следующее утро у Гардины с Зябой. Каким образом там оказался, Серго не помнил, но точно знал, что вчера жутко напился с хозяевами, Черновым и, кажется, еще с кем-то. Серго поднялся, перешагнул через спящего на полу на матраце Сашку. Он умылся в ванной и сунул голову под кран, чтобы прийти в себя окончательно.
        -Медвежонок, - услышал он, выходя из ванной. Это сказала Гардина, она, видно, боролась на кухне с головной болью, - хочешь стопочку?
        -Нет уж, спасибо. Смотреть на нее не могу, - он вытирал голову полотенцем (Гардина регулярно меняла его личное полотенце, хотя Серго не так уж часто бывал у них). – Я лучше кофе сварю. Можно?
        -Что ты спрашиваешь, как чужой? Конечно можно.
Он насыпал кофе в турку, налил воды и поставил на газ.
        -Летом этот дом будут сносить, - сказала Гардина.
        -А вас куда?
        -В Ясенево.
        -Это где?
        -Окраина. Район метро Беляево, но до нашего предполагаемого места жительства еще нужно пилить на автобусе. Метро там еще не провели, - вздохнула Гардина. – Ты вчера здорово нагрузился. Я за тебя боялась…
        -Спасибо, Тома, - Серго отступил на шаг от плиты и поцеловал Гардину в щеку. – Не знаю, что бы я без тебя, без твоей заботы, делал. Да без вас всех – не знаю, где я был бы…
        -Как ты теперь?
Он пожал плечами, отвернувшись к плите.
        -Можно, мы придем на похороны?
        -Разве об этом спрашивают?
        -Но мы – такая публика…
        -Она дорожила вами. Часто повторяла, что ей наконец-то повезло отыскать настоящих друзей. Таким, как она, не место среди мажоров.
        -Да, она была замечательной.
        -"Была"… Дикость какая-то…
Он сел за стол, налил в чашку кофе.
        -Поешь чего-нибудь, - мягко сказала Гардина. – Ты вчера только пил…
        -Не хочу, спасибо.
        -Сережа, так нельзя. Ты свалишься в один прекрасный момент.
        -А хорошо бы…
        -Съешь бутерброд. Я настаиваю, - нахмурилась Гардина. – Видела бы тебя Лада.
        -И что?
        -Соберись же наконец! Ты – мужчина. Забыл?
        -Не хочу.
        -Чего ты не хочешь?
        -Ничего не хочу. На меня вечно валится какой-то хлам, какие-то булыжники… А вчера, похоже, рухнул целый дом… Во мне сломалось что-то. Я не устоял. Это "что-то" сломалось так, что уже не склеишь. Я пытаюсь, но оно снова разваливается. Мне конечно же удастся взять себя в руки… Боюсь только, что это будет еще очень нескоро, - он поник головой.
Гардина подвинулась к нему вместе со стулом. Обняла. Серго доверчиво уткнулся носом ей в плечо.
        -Если ты не против, поживи пока у нас, - она гладила его по голове. – Мы тебе поможем, поддержим. Мы тут все знаешь какие врачеватели душ? Что нам какой-то Кашпировский!.. Останешься?
Он кивнул, не поднимая головы, и всхлипнул.
        -Трудно, милый, конечно трудно. Даже мне тяжело смириться с тем, что ее нет больше. Представляю, каково тебе… Ты знал, что она умрет?
        -Да, но я не думал, что так скоро…
        -Задам неуместный вопрос (не хочешь, не отвечай). Ты… действительно любил ее?
        -Я дал тебе повод сомневаться?
        -Извини. Слишком большая разница в возрасте… Глупости говорю, не обращай внимания.
Серго вернулся к своей чашке с кофе. Вытер глаза ладонью.
        -Сейчас это уже не важно, любил я ее или нет… Меня мучает другой вопрос: что если бы мне успеть тогда к ней в больницу? Возможно, она... Не знаю...
        -Брось, не надо так измываться над собой. Ничего бы не изменилось, даже если бы ты успел. Ты не видел, как она ушла – и хорошо. Зачем тебе это видеть, в твоем-то возрасте? Ты запомнишь ее такой, какой она была, какой она хотела, чтобы ты ее запомнил. В любом случае, там ей лучше. Это мы с тобой остались кувыркаться в пыли на какое-то время.
        -Ты говоришь почти как она.
        -Конечно, а как же? Ведь мы правду говорим.
        -Тома, у вас есть что-нибудь белое из одежды? Например, какой-нибудь свитер у Зябы.
        -Зачем тебе белое?
        -Лада просила не носить по ней траура. Точнее, она просила не одеваться в черное.
Гардина подумала и вспомнила:
        -Да, у Зябы был свитер. Я сама ему вязала… Только тебе этот свитер будет длинноват, пожалуй. Допивай кофе и ешь бутерброд – пойдем, поищем, примерим…

* * *
В аудитории царила тягостная атмосфера. Студенты сидели притихшие, слушали Первушина. Они готовы были часами внимать его рассказам о театре, всяческих знаменитостях, о его учителях, когда он сам учился в театральном… А сегодня Борис Борисович рассказывал о своей семье, о родителях. Ученики уже многое знали о мэтрах, с которыми профессору доводилось встречаться и работать, о его знаменитых соучениках, но о нем самом – только то, что он хороший человек, ни разу никого не оскорбивший и не предавший, всю жизнь живший только по совести…
Тоня оказалась в больнице. У нее действительно произошло сотрясение мозга. Серго не мог о ней слышать. Мысли о том, что когда он целовался с Тоней в умывальнике, в больнице умирала Лада, доставляли ему мучительную боль. Тоня ровным счетом ни в чем не виновата, но это не имело значения, как, впрочем, и многое другое.
Серго пришел на занятия в белом свитере. Однокурсники немного косились на белое пятно посреди всеобщего серо-черного. Первушин вздохнул, но промолчал по своему обыкновению…
        -Ты зачем так вырядился? – не выдержала Катя. – Что, из траура теперь тоже нужно делать спектакль?
        -Извини, но это – не твое дело, - ответил он.
Катя надулась (примерно на полдня), но когда пришло время идти домой, дуться перестала. К ее разочарованию, Серго не собирался в общежитие.

* * *
Он не мог сидеть дома. Казалось, если остановишься хоть на мгновение, рискнешь задуматься, то необъятное горе проглотит тебя окончательно. Серго повсюду видел Ладу. Чудилось, что в толпе мелькает ее лицо или хрупкая фигурка, а в гуле чужих голосов отчетливо различался такой знакомый голос… Не замечая холода, Серго бродил по улицам целый вечер, до ночи, а на утро соскочил ни свет, ни заря и, едва выпив кофе, исчез. На сей раз Гардина не задавала ему вопросов, а только попросила вернуться пораньше: они собирались помянуть "Веру" в своей компании и считали присутствие Серго обязательным.
…Шел дождь, снег и вообще творилось Бог знает что. На кладбище было не просто холодно, а дико холодно. Кате казалось, что ее нос покрылся коркой льда и под ним выросла сосулька. Слезы катились из глаз беспрерывно. Она вытирала нос платком и жалась к Серго. К своему удивлению, Катя не встретила с его стороны никакого отторжения. Он держал ее за руки, согревая их. Она не понимала, почему плачет, ведь Ладу почти не знала. Просто, было очень жаль Серго. Он подготовился к похоронам, как к свиданию: причесался, побрился (что случалось с ним не так часто, как хотелось бы Кате) и вообще, выглядел торжественно, словно присутствовал на каком-то таинстве…
С их курса приехали только трое – Серго с Катей и Ромка, державшийся особняком. Остальные сидели на занятиях. Все трое бросили по горсти земли, все трое не пошли на поминки.
        -Ты снова не придешь в общежитие? – несмело спросила Катя, когда они ехали на метро с кладбища.
        -Да. У нас поминки.
        -У твоих друзей? А мне туда нельзя?
        -Будет по меньшей мере странно, если я заявлюсь на поминки по Ладе с девушкой.
Катя вздохнула.
        -Ты не болен? Хрипишь… - она потрогала его лоб. – Серго, да у тебя же температура! А я-то, балда, не пойму, отчего твои руки такие горячие!
Он отмахнулся:
        -Не до этого.

* * *
Как выяснилось позже, бродя по улицам, Серго застудил голосовые связки. Простуда простудой, но, плюс ко всему, он еще и охрип совершенно. Ариадна Артуровна, озабоченная состоянием любимого студента, отправила его к старенькому доктору, который когда-то работал при Большом театре, лечил голосовые связки оперных певцов. Нынче он только консультировал страждущих. Звали доктора экзотично: Савва Христофорович. Он посоветовал Серго недельку-другую "избегать тесситуры", то есть, не разговаривать громко, не петь и уж, тем более, не кричать. Серго вяло выслушал предостережения, поблагодарил и пошел восвояси. Вынужденный просидеть дома из-за высокой температуры целых три дня, он слонялся по огромной арбатской квартире без дела. Приходилось принимать заботу Гардины (она все-таки сумела сбить ему температуру), глотать таблетки, пить морсы… Серго не желал ложиться в постель – Гардина так его и не переупрямила ("Ты просто ужасный пациент, Кари!"). Через три дня он пришел в училище, молчаливый и тихий. Участвовал в репетициях "Клопа" чисто символически. Борис Борисович, порядком напуганный сообщениями Ариадны Артуровны о том, что Серго может навсегда лишиться голоса, не позволял ему громко говорить и работать наравне со всеми.

* * *
Девять дней пришлось точнехонько на первое апреля. Обычно, в этот день училищем проводился веселый капустник, но, на этот раз ректор и деканат официально отменили веселье. Первушин, узнав, запротестовал: театральный праздник будет лучшей данью памяти его дочери. Лада жила театром и очень любила студенческие капустники. В общем, "день юмора" состоялся.
Традиционно приехали гости, театралы, актеры, учившиеся в этих стенах, старые профессора… Нетрадиционно грустью была приправлена атмосфера капустника. Борис Борисович сидел в зале. Он улыбался шуткам как-то далеко и отстраненно.
Серго на сцене не появился, но когда стало ясно, что в конце капустника нужно будет обязательно сказать несколько слов о Ладе, он вызвался спеть. Катя, услышав это заявление запротестовала: ему нельзя, он рискует остаться без голоса! Серго пропустил ее слова мимо ушей (в последнее время он, казалось, вообще не видел Кати, он даже почти не разговаривал с ней).
Девочка-ведущая по имени Надя, студентка первого курса, славилась своей непосредственностью. Она запросто, без предварительной подготовки конферировала, а в самом конце произнесла трогательную речь о Ладе, хотя знала ее, пожалуй, еще меньше, чем остальные студенты. Девочка, тем не менее, настолько верно говорила, что у многих слезы на глаза навернулись. Она говорила о том, что капустник посвящается Ладе Борисовне, самому светлому на земле человеку. "Мы будем помнить ее, а звуки фортепиано теперь всегда станут напоминать нам о ней. Спасибо вам, Лада Борисовна, что вы были с нами…" Студенты стояли на сцене. Зал тоже, не сговариваясь, поднялся с мест. Серго взял в руки гитару… Никто не знал, что он намерен петь, но для него даже вопроса такого не стояло – что петь в память о Ладе.
               
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
И когда весенней вестницей
Вы пойдете в дальний край –
Сам Господь по белой лестнице
Поведет вас в светлый рай.

Начал он тихо, словно действительно боясь сорваться (на самом деле Серго берег голос: он предчувствовал, что обязательно сорвется, но самым важным для него в тот момент было допеть до конца). Постепенно его голос набирал силу. Он рикошетил от стен, отдавался эхом от потолка – Серго пел а капелла, а гитара просто висела у него на плече. Слушая его Катя зажмурилась, потому, что дух захватило: он никогда еще не пел так хорошо.

Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьет поклон
И метет бородкой реденькой
Вековую пыль с икон…

К концу песни ему начали подпевать, последние две строчки "Ничего теперь не надо нам, ничего теперь не жаль" повторили хором. Серго же внезапно замолчал и, раздвинув студентов, исчез за кулисами.
Катя тоже ушла вслед за ним. В спину неслись аплодисменты и крики. Серго шел быстро, не оглядываясь и не останавливаясь.
        -Серго! – позвала Катя, нагоняя его. – Серго, стой! Куда ты? Ты потрясающе пел! Я плакала.
Он остановился, отдал ей гитару и прислонился спиной к стене.
        -Что? – встревожилась Катя. – Что такое? Отвечай, Серго!
Серго отрицательно покачал головой.
        -Я не понимаю, что ты хочешь сказать! – отчаянно выкрикнула она.
        -Я сорвал голос, - ответил он шепотом. – Еще вопросы есть?
Катя отшатнулась, вцепившись в гитарный гриф.
        -А… Ариадна Артуровна! – заикнувшись от волнения закричала она. – Ариадна Артуровна!
Серго поморщился от ее крика, хотел уйти, но Катя вцепилась в него:
        -Ненормальный! Ты же угробил себя! Ты понимаешь это?!! Серго, как ты мог?!
        -Не ори на меня.
        -Буду орать! А ты вот на меня орать уже не сможешь вообще никогда! Придурок!
Катя стукнула его несколько раз кулаком свободной руки в грудь, а потом заплакала, уткнувшись туда же носом. Прибежала Ариадна Артуровна.
        -Катя, что за сумасшедшие крики?
        -Ариадна Артуровна, он голос сорвал! Ведите его срочно к врачу, - сказала Катя, размазывая по лицу театральную тушь.
        -Это правда? Сережа?
Он кивнул.
        -Одевайтесь, - скомандовала Ариадна Артуровна. – Быстренько.
        -Ариадна Артуровна, а…
        -Потом, потом, Катя, не сейчас.
        -Я только хотела спросить, мне с вами можно?
        -Нет-нет, ступайте домой.

* * *
Ничего глупее придумать нельзя. Его ежедневно водили на мудреные процедуры и заливали что-то прямо в горло… Серго словно со стороны наблюдал за происходящим. С окружающими объяснялся жестами и записками, а в целом, был совершенно равнодушен. Его успокаивали, обнадеживали, мол, ты, главное, верь, и всё будет хорошо. Он, по инерции, продолжал посещать фониаторов (врачей, лечивших ему связки), главным образом, чтобы не огорчать Гардину (она уж очень переживала) и молчал, молчал… Окончательно замкнулся и сломался. Серго совершенно перестал сопротивляться – его не покидало ощущение финала, коллапса, а поющая изо всех щелей и окон весна сводила с ума своей бесполезностью. Он умер вместе с Ладой, но застрял где-то между мирами – ни один из этих миров не принимал его…

* * *
        -Борис, - ректор окликнул Первушина в коридоре. – А я как раз тебя разыскивал. Наш Бежин, - он покачал головой, - сейчас в деканате. Документы забирать пришел. Ты в курсе?
Борис Борисович в курсе не был. Он немедленно отправился в деканат, хотя его ждали студенты. Что творится с учениками? Совсем недавно вернулась из больницы Тоня, похудевшая и измотанная. Катя стала нервной и раздражительной. Глеб со Славкой, эти два неунывающих клоуна – как в воду опущенные, Карташов молчит всё время, Рома Гулиев похож на побитую дворняжку… Бежин пропадал вот уже третью неделю (Ариадна Артуровна уверяла, что по болезни). Близился конец учебного года, сессия… Первушин старался как можно меньше раздумывать, он работал, работал… Теперь стало ясно, что дипломный спектакль курса называется "Безумный день или Женитьба Фигаро". Вот только Бежин… Бежин – это головная боль уже не только Первушина, но и всего деканата, а заодно пяти или шести театров, готовых хоть сейчас предложить ему работу на любых условиях. Что у него там с голосовыми связками? Почему он забирает документы? Мальчишка! Борис Борисович прибавил шагу.
Из деканата все ушли, оставив их наедине. Серго сидел, глядя в пол. Борис Борисович подвинул поближе стул и сел.
        -Думается мне, что вы порете горячку, Сережа. Неужели дела обстоят так плохо?
Он молчал и не двигался.
        -Я слышал от Ариадны Артуровны, что вам уже лучше. Мы надеялись, что к маю, к премьере "Клопа", вы придете в норму… Послушайте, если вы считаете, что ваша судьба – только ваше дело, то вы ошибаетесь, вы не правы. Вы проучились у нас три года и блестяще себя зарекомендовали. Вы – один из лучших студентов за время существования училища – и что же? Уходите? Сдаетесь? Будьте любезны, объясните логику ваших поступков.
        -Борис Борисович, - сказал Серго вполголоса (Первушин физически ощутил боль за него – его голос узнавался с большим трудом), - я преклоняюсь перед вашим мужеством. У меня не получается быть таким же. Я обещал ЕЙ, что выдержу, но, кажется, это непосильная задача для меня. В этих стенах я схожу с ума. Окружающие твердят: "Соберись, будь мужчиной!", а я не могу. Я никогда не тянул больше, чем на мыльный пузырь, но Лада так верила в меня, что ничего не оставалось, как соответствовать. Теперь стимул пропал. Отпустите меня.
        -Вы отдаете себе отчет в том, что своим уходом предаете ее, память о ней?
Серго кивнул.
        -Так в чем же дело? – жестко сказал Первушин. – Неужто Лада и впрямь так обманулась в вас? Не может быть. Вы слышите меня? Вы смеете утверждать, что ничего не стоите после того, как подарили моей дочери целый год счастья? Того счастья, о котором она, с ее болезнью, не могла и мечтать! Вы не убоялись грозного папы, грязных сплетен отдельных личностей, и сделали для нее так много, сколько я за всю жизнь не смог сделать! Моя дочь никогда не полюбила бы ничтожество. Никогда! И у вас нет никакого морального права утверждать обратное. Вы оскорбляете ее и оскорбляете меня, как отца.
Борис Борисович помолчал и, поднявшись со стула, сказал строго:
        -Шесть месяцев академического отпуска. Через полгода мы поговорим с вами снова. До свидания.

* * *
"Клоп" рухнул. Борис Борисович призвал студентов не сникать раньше времени. Премьеру отложили до октября. Выходит, как ты скептически не относись к Бежину, а без него далеко не уедешь. Первушинцы старались не падать духом, но на курсе, тем не менее, царило уныние.
О болезни Серго никто толком ничего не знал. Пытали Катю, но она только вздыхала и говорила, что он надорвал голосовые связки. Тоня старалась не упоминать его при Кате, но это было не легко: она думала только о нем и очень тревожилась о его дальнейшей судьбе. Успокаивало только одно: Катька точно так же, как она, ничего не знает. Вещи Серго по-прежнему лежали в общежитии и Паша ревностно их охранял. Он до сих пор грустил и вздыхал о Тоне, но уже реже: заговорили о его дружбе с какой-то актрисой. Впрочем, может быть, он сам это выдумал.
Итак, наступило лето, закончилась сессия… Первушинцы уже знали, что дипломным спектаклем будет "Безумный день". Читали Бомарше, распределяли роли… Существовало, правда, одно "но" – Бежин, Фигаро, как в воду канул.
Если уж говорить о пострадавших, то больше всех пострадал "Качаловский" театр. Лишившись своего главного Лариосика, он вынужден был подменять Серго актерами из второго, третьего составов и, по утверждению знатоков, чувствительно проиграл в качестве, а, значит, в размерах кассовых сборов. Что уж тут говорить о Лофицкой! Прошел год – она перестала злиться, но по-прежнему мнила себя обиженной. Лидочка перебрала уже все причины, по которым Серго мог ее бросить. Остановилась на одной: некоторые мужчины испытывают отвращение к женщине, сделавшей от них аборт. Но ведь она ничего не делала! Вот что обидно. Лидочка тоже была упрямой, она не собиралась лебезить перед заносчивым молокососом и сообщать правду только для того, чтобы его вернуть. Ее благосостояние, судьба маленького сынишки зависели исключительно от того, насколько верно она сыграет возложенную на себя роль матери сына Деятеля. Ради роскоши, в которую Лидочка погрузилась после замужества, она была готова абсолютно на всё. В апреле малышу исполнился год и "папочка" привез ему "из-за бугра" гору подарков, а жене – серьги и кольцо с огромными бриллиантами. Лидочка рыдала от счастья. Когда узнала, что у Бежина серьезные проблемы с голосовыми связками, она злобно процедила: "А так ему и надо", хотя случиться такое могло с каждым, даже с ней. Между прочим, вернувшись домой и увидев сынишку, этого хорошенького светловолосого пупсика, Лидочка снова заплакала - теперь уже от жалости к Серго. Да, малыш получился светленьким и, в общем-то, похожим на мать, но если приглядеться, то… К счастью, Деятель ни минуты не сомневался, что Илюшка – его сын, и Бежина он совсем не знал.
               
21
Как все и подозревали, Первушин, был прекрасно осведомлен, где запропал Серго. В конце августа, недели за полторы до начала занятий, Борис Борисович отыскал Катю (она только что вернулась от родителей и, по ее собственному выражению, "болталась без дела") и поручил навестить Бежина, выяснить, как у него дела: в сентябре заканчивалась его "академка". Катя так обрадовалась "поручению", сделанному наверняка не без умысла, что сразу же помчалась по указанному адресу. Конечно же, Серго так и работал грузчиком в том самом магазине. Как она сама не догадалась? Это же очевидно: он подался туда, где не требовалось говорить или петь.

* * *
Перешагивая порог магазина, Катя обнаружила, что волнуется и колени у нее подгибаются, как перед экзаменом. Еще бы – она почти полгода не виделась с Серго. А что если он вовсе не захочет с ней разговаривать? Серго – такой товарищ… от него можно ожидать чего угодно. Кто знает, во что, со временем, трансформировалась его весенняя депрессия? Да и что, собственно, у него теперь с голосом? Катя мечтала услышать от него, как прежде: "Привет, Катерина", и, обязательно, тем самым голосом, слегка напоминающим голос молодого Вячеслава Тихонова… Даже во сне это видела!
Она тянула время, осматривая достопримечательности магазина, пощупала мягкую мебель, позаглядывала в зеркала, и одновременно высматривала того, кто хотя бы отдаленно, напоминал администратора. Оказалось, искать не нужно. Администратор сидела за столиком, рядом с табличкой: "администратор".
        -Здравствуйте, - звонко сказала Катя, волнуясь. – Я могу повидаться с грузчиками?
        -Вам выстроить их во фрунт? – взглянула из-под очков администратор.
        -Мне вполне довольно будет одного. Бежина.
        -А, вам нужен этот непьющий полукровка, давший обет молчания? – усмехнулась администратор, и снова взглянула, на этот раз несколько скабрезно.
        -Да, мне нужен именно этот непьющий полукровка, - подтвердила Катя, глядя в сторону, чтобы не видеть администраторской ухмылки и не наговорить дерзостей.
Администратор взяла со стола старинное пресс-папье и стукнула ним несколько раз в стену позади себя. Через некоторое время из двери, что находилась немного правее стола, высунулась красная физиономия в синем комбинезоне грузчика.
        -Чё? – недовольно спросила физиономия.
        -Бежин далеко?
        -А чё?
        -К нему пришли, - администратор показала на Катю.
        -Ходют тут разные красОты, работать мешают…
        -Знаю я вашу работу, - оборвала его администратор. – До конца рабочего дня еще целый час, а ты уже глаза налил. Где Бежин, спрашиваю?
        -Ей надо – пусть сама и ищет. Я чё, слежу за ним? Он или где-то внизу, или с машиной уехал. Только что машина ушла с доставкой. Он же с нами не общается, он – антеллигент, артист…
Администратор выразительно посмотрела на Катю:
       -Если вы, девушка, не боитесь порвать платье и наставить синяков на разные места, то попробуйте поискать его сами. Только учтите: я ни за что не отвечаю.
Через дверь Катя вошла в просторный зал, заставленный запакованной и наполовину распакованной мебелью. Солома, опилки, доски, жестяные скобы, гвозди… Обстановочка и вправду грозила порезами и порванной одеждой. Катя обошла вниманием, присвистнувших при ее появлении грузчиков и плотников (отметила только мысленно, что Серго среди них действительно нет), и, по железной лестнице в дальнем конце зала, спустилась вниз. Лестница очень напоминала театральные колосники.
Помещение внизу, как видно, предназначалось для разгрузки и загрузки специальных машин, перевозящих мебель. Гигантские, окованные железом ворота были заперты, но маленькая дверка в них открыта. Через эту дверь светило вечернее августовское солнце. Пахло древесиной. Катя остановилась у перил самого нижнего лестничного пролета и осмотрелась. Вокруг – пустота. Шпилька ее левого туфля застряла в сложном переплетении металлических стержней из которых состояла арматуроподобная лестница. Катя вынула ногу из туфля, высвободила шпильку и надела туфель обратно, стараясь теперь не наступать на каблуки, а держаться на носках.
        -Серго! – крикнула она с отчаянием, поняв, что долго ей таким вот образом не выстоять. – Ты здесь, Серго?
Где-то внизу, под лестницей, послышалось движение. Кто-то вышел из нагромождений металлических арматур, махнул рукой и снова пропал. Катя не разглядела, кто это, так как внизу царил полумрак, но поняла, что Бежин нашелся. Она сняла туфли и сбежала с лестницы босиком, на земляной пол.
Серго лежал, закинув руки за голову, на каких-то ящиках, сколоченных из грубых досок. Из щелей между досок торчала солома, а лестница, по которой спустилась Катя, находилась прямо над ним.
        -Неплохо смотришься, - сказал он шепотом, показав взглядом на состоящую из стержней полупрозрачную лестницу.
Катя отчего-то смутилась.
        -Здравствуй, - сказала она.
        -Привет, Катерина. Пришла взглянуть, как низко я пал?
        -Борис Борисович поручил мне тебя проведать. А еще… еще я соскучилась.
        -Это радует.
        -А ты – все шепчешь?
        -Ага.
Полосато-звёздчатая тень от лестницы мешала Кате хорошенько рассмотреть его.
        -Можно, я сяду?
        -Садись, - разрешил Серго. – Только осторожно, не поранься.
Катя осторожно присела на край, но и вблизи не смогла увидеть его лица. Вот если б он сел, то оказался бы в полосе света, а так: словно изображение на ненастроенном телевизоре. Сплошные помехи.
        -Что говорят врачи? – спросила она.
        -Что они могут сказать? Советуют профессию сменить. Я и сменил вот.
        -Не шути так.
        -Много новых слов от врачей узнал, - продолжал Серго. – Афония, фоноастения… Афония в прошлом, а фоноастения теперь на всю жизнь.
        -Что такое "фо… фонасте…" как?
        -Фоноастения. Афония – полная потеря голоса, фоноастения – временная, вследствие перенапряжения голосовых связок. Советуют побольше молчать. "Избегайте тесситуры, батенька, иначе за последствия никто поручиться не сможет". Знала бы ты, как я теперь ненавижу это слово: "тесситура".
        -Но тебя вылечили?
Серго кивнул.
        -Что ж ты шепчешь тогда?
        -Я – трус, Катерина, ты же знаешь.
        -Ты не трус, я знаю.
Серго вздохнул и сел на ящиках, обхватив колени. Теперь он оказался в полосе света и Катя смогла, наконец, разглядеть отчетливо: он состриг свой знаменитый чуб, волосы стали короткими и торчат ежом.
        -Я – трус, - повторил он, и прибавил, уже в полный голос:
        -Мне говорили, что он может не восстановиться или восстановиться не полностью. Я ко всему подготовился морально, но не мог и предположить, что до конца дней теперь буду хрипеть, будто хронический куряка. Обидно, Кать, я же за всю жизнь не выкурил всерьез ни одной сигареты… Не умею им управлять: в горле словно протез связок стоит. Оттого и шепчу. Меня вчера мама не узнала по телефону. Представляешь?
        -Я бы тоже ни за что на свете не узнала, - Катя глядела на него в самой крайней степени изумления. – Серго, твой новый голос – это фантастика!
        -Кать, мне не до шуток.
        -Какие шутки! Ты давай-ка, поскорей его осваивай: по-моему единственное, чего тебе не хватало раньше, это именно такой голос! Обожаю "простуженные" голоса, с хрипотцой!.. А ты петь-то теперь сможешь?
        -Пробовал немного. Борис Борисович считает, что получается даже лучше, чем раньше… Не знаю, мне трудно судить. Он лично руководит процессом постановки моего "нового голоса". Летом я почти два месяца ежедневно ходил к нему домой.
        -Мальчишки умрут от зависти, а девчонки… Не хочу думать об этом!
Серго усмехнулся:
        -А ты-то как?
        -Что я? У меня всё, как обычно…
Катю сильно смущал его голос. Вместе с голосом и сам Серго стал совершенно другим каким-то, незнакомым… Катя даже покраснела.
        -Пашка с Тоней не помирились?
        -Нет конечно. Тоська терпеть его не может… Знаешь, а она считает, что ты ее ненавидишь.
        -С чего это?
        -Тебе лучше знать.
Серго запустил пальцы себе в волосы, пригладил их, но они даже не подумали подчиниться, так и остались торчать вверх.
        -Кать, ты можешь мне объяснить, что с ней тогда произошло? Кто ее избил?
        -А, так значит, ты все-таки знаешь про сотрясение мозга?
        -Мы виделись как раз в тот самый день. Мимолетно.
        -Она… Ну, в общем, прочитав злополучное письмо, Тоська весь день где-то бродила, а вечером пошла в свой ночной бар. Отыскала ту сволочь, надеялась, что он все-таки обратит на нее внимание. Как бы не так! Оказалось, что он ее впервые видит, а остальные подтвердили. Назвали Тоську гнусной шантажисткой и пригрозили вызвать милицию. Тогда она поехала к нему домой, дождалась, когда он вернется… Короче говоря, вернувшись, он ей врезал, она упала, ударилась о дверной косяк. Остальное, думаю, ты знаешь. Дикая история, правда?
        -Да… - сказал Серго. – Бедняжка. До чего мы ее довели… До чего Я ее довел…
Он так и сидел, запустив пальцы в волосы и согнувшись.
        -А что ребенок? – снова спросил Серго.
        -В больнице сказали, что она в любом случае не выносила бы его. Что Бог не делает, все к лучшему.
Серго ничего не сказал. Катя испытующе посматривала на него.
        -Где ты жил полгода?
        -У друзей, на Арбате. Послезавтра они переезжают на окраину. Жаль, замечательная квартира у них была…
        -У тебя там девушка?
        -Я как раз собирался поговорить с тобой на эту тему.
        -Да, Серго, - покорно откликнулась Катя.
        -Кать, я очень хорошо к тебе отношусь и не хотел бы ни в чем тебя обманывать… Давай расстанемся друзьями? – он поднял голову, посмотрел на Катю.
Она снова покраснела и отвела глаза.
        -Я знала, что когда-нибудь ты это скажешь. Ты долго продержался.
        -Тебя обидели мои слова?
        -Нет. Не так чтоб очень. Говорю же – я давно их от тебя ждала. Можно последнюю просьбу?
        -Выкладывай все просьбы, что ко мне накопились, не мелочись.
        -Тоня еще не приехала, я одна две недели…
        -Понял. Я согласен, Кать.
        -Правда?
        -Через три дня у нас новоселье на Новоясеневском проспекте. Как только я протрезвею, заявлюсь в общежитие.
        -Я буду ждать.

* * *
Справляли день рождения Глеба Фомина. Его угораздило появиться на свет пятнадцатого сентября, накануне начала занятий четвертого (теперь уже) курса. В комнату Глеба и Славки народу набилось столько, словно тут должна состояться очередная премьера Ленкома или Таганки. Кругом стояли стулья и бутылки. Четвертый курс поучал первый: запугивал отчислениями, давал дельные советы, а второй и третий курсы (конечно же не в полном составе, тем более, что вторых курсов было два), только поддакивали.
Глеб, как всегда красноречиво, повествовал о том, как Первушинцы учились на трех первых курсах. Все хохотали. Особенный успех имел рассказ о том, как Ромка учился танцевать вальс (Ариадна Артуровна потом долго прихрамывала). Упомянули Наф-Нафа, не выговаривающего двадцать букв алфавита, но успешно поучающего всех и вся. Славка потешно его пародировал. Многие новенькие обитатели общежития заочно уже познакомились с нынешними "аксакалами" училища, поскольку видели их в спектаклях учебного театра. Кое-кто из них мог похвастать тем, что видел "Ромео и Джульетту", хотя спектакль прошел на учебной сцене только два раза, а теперь и вовсе канул в лету. Упоминали так же комичный случай, произошедший однажды на лекции по истории русского театра. В разгар красноречия преподавателя, дверь аудитории открылась, и какой-то субъект в сатиновых трусах очень грамотно исполнил танец с саблями из балета "Гаянэ". В тот момент все были слишком удивлены, чтобы поинтересоваться, что происходит. А субъект, тем временем, преспокойно дотанцевал и испарился, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Девочки с младших курсов поголовно влюбились в Глеба. Сегодня он был в ударе. Присутствовал на дне рождения и Паша. Он сидел один и явно скучал. Катя и Тоня нарочно разместились подальше, в противоположном углу комнаты. Катя так и не отыскала подходящего момента, чтобы огорошить подругу: Серго теперь полностью свободен. Возможно, у нее на то были свои причины… После своего возвращения из больницы, Тоня буквально чахла на глазах: она прислушивалась к шагам за дверью, подолгу спускалась с лестницы, ожидая возможной встречи, тем более сейчас, когда закончилась его "академка"… Задавать вопросы Кате она боялась. Тоня не сомневалась, что Серго (теперь-то уж точно) станет ее избегать – после того случая, когда они целовались в умывальнике, а где-то умирала Лада. Она смирилась со своей участью и мечтала только об одном: увидеть его, а там – будь что будет.
Для Серго за полгода многое изменилось. Чего он только не передумал! Он решился на разрыв с Катей только потому, что понял: лучше уж быть честным перед самим собой. Раз его по-прежнему тянет к Тоне, то так тому и быть. Это он попросил Катю не говорить, Тоне, в чью пользу они расстались. Пусть пока поживет спокойно.
Катя посмотрела на часы и шепнула на ухо Тоне:
        -Тось, а ты не хотела бы помириться с Пашкой? Могу устроить.
        -Уж лучше быть одной, - сказала Тоня. – К тому же я слыхала, что он завел девушку.
        -Знаем мы его девушку, - улыбнулась Катя.
        -Надеюсь, с ней ему повезет больше, чем со мной, - продолжала Тоня.
        -А я надеюсь, что тебе без него повезет больше, чем с ним.
        -Что ты хочешь сказать? – насторожилась Тоня.
        -Ничего особенного, - пожала плечами Катя. – Тебе Серго все еще не разонравился?
        -Кать…
        -Но ты, все же ответь.
Тоня смутилась и порозовела:
        -Вообще-то да, но… Я так давно его не видела….
        -Он теперь совсем другой, - загадочно улыбнулась Катя. – Совсем. Будто другой человек.
        -Что это значит "совсем другой"?
        -Сама увидишь, - Катя улыбалась достаточно искренне. Почему-то приятно было думать, что отпуская Серго, она делает счастливой Тоню.
        -Я не стану больше вам мешать, - сказала Тоня. – Оставлю его в покое, ты не волнуйся. Сказала "всё", значит действительно всё.
        За своими перешептываниями, они не заметили, как дверь комнаты отворилась. Девочки восторженно взвизгнули, а ребята зааплодировали и что-то прокричали. Только тогда Катя и Тоня поняли, что заболтались и проглядели нечто важное. Оказалось, что столь восторженно общество приветствует не кого иного, как Бежина, легкого на помине. Он улыбался на приветствия и радостные вопли, а в руках у него поблескивал большущий полосатый арбуз.
        -Всем привет! – сказал Серго громко.
Услышав это приветствие, "аксакалы" сделали большие глаза, переглянулись, и дружно протянули: "О-о-го!".
        -А мы-то уж и не чаяли! – замахал руками над головой Глеб. – К сведению новичков: в данный момент мы имеем честь лицезреть самого выдающегося Ромео в истории русского театра. Правда, у меня почему-то такое чувство, будто сегодня его кто-то дублирует. Как в кино, знаете: на изображение накладывается чужой голос.
        -Глебсон, как обычно, глубокомысленнен, - заметил Серго со смехом и передал арбуз гостям. Те переправили его в центр, где уже ждал Глеб, вооружившийся ножом.
        -Я его помыл в умывальнике, - добавил Серго, - так что не отравитесь.
Все захохотали.
        -Серго, неужели это грузинский арбуз? Кстати, а как будет по-грузински "арбуз"?
        -"Арбуз" по-грузински – "сазамтро". Нет, он Астраханский, к сожалению, но, уверен, не хуже.
        -Серго, а что нужно сделать, чтобы заполучить такой сексуальный голос, как у тебя теперь? – не без нотки зависти поинтересовался Славка.
        -Нужно очень разозлиться, - ответил Серго.
        -На кого?
        -На себя… Что-то я не вижу Тони. Вы нарочно ее прячете?
        -Она здесь! – выкрикнула Катя. – Серго, вот она!
Тоня сидела возле самой стены и от Серго ее загораживали два здоровенных амбала со второго курса (точнее, она просто спряталась).
        -Тоня, - Серго разглядел ее, - на секунду. Разговор есть.
        -Серго, - томно поинтересовалась незнакомая девица с первого курса, а ко мне у тебя нет разговора?
        -Извини, но мой разговор теперь в большом дефиците, - парировал тот.
        -И не только теперь, - рассмеялась Погремушка, помахав ему рукой. – Привет, Серго, рада тебя снова видеть здесь.
        -Я и сам чертовски рад себя здесь видеть.
Тоня, ни жива, ни мертва, выбралась из-за стульев. Серго взял ее за руку и увел в коридор.
        -Тоня, - начал он вполне официально.
Она прислонилась спиной к стене, а Серго оперся об эту стену рукой.
        -Мне подвернулась квартира в Ясенево, которую можно недорого снять. Давай снимем ее вместе?
        -Как это? – кровь так громко стучала в висках, что Тоне приходилось напрягать слух. – Ты что, предлагаешь мне жить вместе? Мне? Ты не перепутал?
        -Ну да, тебе. Ты согласна или нет, я не понял?
        -А если "нет", то ты сделаешь аналогичное предложение кому-нибудь другому? – прищурилась Тоня.
        -Конечно нет, никому другому, только тебе. Соглашайся, Тоня, я хозяину уже задаток отдал.
        -Наглый и самоуверенный, - определила Тоня, всё еще не веря. - Во искупление своей наглости ты ответишь мне на вопрос, который очень давно занимает всех окружающих девушек?
        -Задавай.
        -Откуда твоя серьга?
Серго засмеялся:
        -Ты будешь разочарована. Можно не отвечать?
        -Нельзя.
        -Я действительно нашел её, в день своего приезда в Москву. Блеснуло под ногами – наклонился, поднял. Не выбрасывать же?
        -А ухо кто тебе проколол?
        -Косметолог. Честное слово. За рубль. Квитанцию не сохранил, к сожалению.
        -Совести у тебя нет! Целых два года пудрил всем нам мозги!
Серго притянул ее к себе свободной рукой.
        -Вы только поглядите: уединились и целуются! – прозвучал со стороны двери голос Славки. – Серго, имей совесть, верни девушку на место, а сам, так и быть, садись с ней рядом.
        -Пять минут потерпи, - бросил ему тот через плечо.
        -А ты, Серго, оказывается, нетипично постоянен, - заметил Славка. – Чтоб три года добиваться одной-единственной девушки… Мы от тебя такого не ожидали!
        -Кто это "мы"?
        -Да вся общага. Думаешь, никто ничего не знал? Просто так, Ромео, пиво в физиономию не выливают. На свадьбу-то пригласите?
        -Да ну тебя, Славка, - смущенно отмахнулась Тоня.
        -А что такого? Ладно. Целуйтесь дальше. Да, Серго, с тебя, между прочим, тост.
        -Тост? – он задумался.
        -Грузинский, - уточнил Славка.
        -Я понял, что грузинский…
        -Ребята, ну где же вы? Все вас ждут, - это Погремушка высунулась в дверь.
        -Пойдем, - Тоня потянула Серго за руку. – Умираю – хочу попробовать твой сазамтро, если его еще не слопали.
        -А вам оставили, - сообщила Погремушка и обратилась к Бежину:
        -Серго, кажется, я начинаю тебя по-настоящему уважать. Ты доказал, что ты – человек. Умудрился мирно решить неразрешимый вопрос ухода от одной девушки к другой. Это практически невозможно, по себе знаю.
        -А тебе, как всегда, до всего дело, - хмыкнул Славка.
        -Пойдемте, хватит рассуждать, - засмеялась счастливая Тоня.
Они расселись по местам в комнате (Катя сумела каким-то образом сохранить для Серго свободное местечко). Было тесно до невозможности, но никто не обижался, как в поговорке. Ждали тоста (пока Серго вел за дверью переговоры с Тоней, Славка пообещал настоящий грузинский тост и теперь уж не отвертишься). Серго привстал со своего стула со "штрафной" в руке и сказал по-грузински:
        -Рац мтробас даунгревиа, сикварулс ушенебиа. Имат гаумарджос, винц чвен гвикварс!
Переводилось это как "Что вражда разрушает, то любовь строит. За тех, кого мы любим!", никто ничего не понял конечно, но сразу разобрались, что это – по-грузински и заорали: "Ура!" и "Чвен гвикварс!".
               
апрель-декабрь 2000г.