Обычная смерть
(рассказ)
Серое небо, надоевшее терпеть и страдать над родной Землёй, пролилось на неё осенними слезами. Слёзы неба вызвали лишь неудовольствие у её обитателей - людей. Уже большинство деревьев, сняв свои раннее зелёные, теперь золотые, красные наряды, готовились встречать зиму, приносящую им сладкий сон под песни метелей, которые укрывают их пышным, белым одеялом, как и всё вокруг.
Была глубокая осень, но первый снег, первый предвестник зимы, всё ещё не выпал, хотя в прошлом году он не заставил себя ждать, и нежданно пошёл в начале октября, что редко случается в южной Украине. Сухие, уже обсыпавшиеся розы, как руки фантастического рисунка из некой страшной сказки, покрытые одними лишь шипами, создавали отталкивающую картину. Особенно в вечернее время, когда их колыхал ветер, и они своими годами необрезанными лозами скреблись о стёкла окон, выходивших в палисадник. Когда же ветер дул сильнее, и, без того дрожащие стёкла ветхих окон, с облезлой, многолетней краской цвета, которого уже не определишь, наполняло не жизнерадостными впечатлениями. Казалось, будто раннее умершие вставали из своих могил в день Господнего суда.
Дом казался заброшенным, так как долгое время был неухожен не только он, но иего двор, поросший везде уже сухой таравой. И не смотря на довольно-таки, скажем, прохладную погоду, из дымохода к небу не поднималась ни малейшая струйка дыма. Тропинка была протоптана через грядки огорода, а входом был пролёт заваленного забора. Судя по существованию тропинки, я предположил, что дом кто-то да посещает. Я пошёл по тропинке, так как сами ворота были заперты на цепь с замком. Этот приём помогает некоторым гражданам избежать неожиданного прихода электриков, проверяющих счётчики и книжку по оплате электроэнергии.
Мне, страннику, было всё равно, где ночевать. Идти к зажиточным домам просто бессмысленно, ответят: "иди, бродяга, поищи место согласно твоему положению!.." Положение, как раз-таки, у меня было не из лучших. Поэтому пришлось пытать счастья хоть в этом доме. Пусть не с хлебом-солью, но местом, хоть и на полу, да под крышей.
Итак, двинувшись по тропинке к дому, я заметил, что в одном из окон горела свеча или, по крайней мере, масляная лампада. Видать, замок с цепью не спас, подумал я, обрезали всё-таки. Пробиваясь через виногрпдные кустарники, потом лозы малины, я добрался, изрядно потёртый до входной двери. Постучался в дверное окошко, задёрнутое тряпкой или давно не стиранной шторой. На мой стук ответа не последовало, тогда я постучал сильнее прежнего, так как уже немного продрог от холода. И снова нет ответа. Но от того, что во-второй раз я постучался сильнее, оказавшаяся не закрытой дверь открылась.
- Хозяйка! крикнул я в темноту, входя вовнутрь прихожей, снимая свою старую кожаную куртку, доставшуюся мне с плеч моего старшего брата в день моего поступления в университет, уже тогда имевшую два года. То в этом ей исполнилось все семь. И соответственно от старости местами расходившуюся по швам, пропускающую часто падающие капли дождя и холодный ветер.
"- Хозяйка!", повторил я, но опять тишина. В прхожей казалось темнее, чем на улице, лишь полоска танцующего лучика света, пробивавшегося через дверную щель из комнаты, давала возможность сориентироваться в этом тесном пространстве с низким потолком, не имеющим электрической лампочки.
Я открыл дверь, ведущую в комнату, в которой горел свет. Войдя внутрь, даже я, не особо обеспеченный, поразился убогости и неухоженности места, выпавшего мне для сегодняшнего ночлега. В комнате стояла лишь одна кровать, старое, как этот мир, кресло, которое за неимением ножек было установлено на красных обгорелых кирпечах разрушившейся печи. Возле кровати стоял стул, на котором была самодельная электрическая плитка, питаемая, как говорят в народе, "левой" розеткой. На плитке стояла кружка с каким-то травяным отваром. Окинув всё беглым взглядом, я подумал, что хозяин или хозяйка куда-то вышли, так как в кровати не было видно присутствия человека. Старое, не один раз штопанное разноцветными латками, когда-то красное одеяло, на треть свисало до пола. Держа в руках промокшую куртку, я искал куда бы её повесить. Слева возле оконного проёма, увидал вбитый в стену гвоздь, на который я её и повесил.
Уже было собравшись расположиться в пустующем кресле, как я заметил, что одеяло зашевилилось, и, только внимательно присмотревшись, расмотрел, что под ним лежит нечто наподобие человеческого скелета с высунувшимся лицом цвета церковной свечи. Его рука такого же цвета кожи пыталась дотянуться до стула к чашке с отваром, но обессилев, она повисла вниз, будто уже умершего человека, на которого посмотрев я так и подумал. Я решил подать ему чашку, но глаза его глядели куда-то вдаль. Куда-то туда, куда простому человеку смотреть не возможно. Что он там видел, человек, смотрящий в Никуда?!... Пробегала ли кинолентой его молодость, зрелость, старость или действительность смертельной неминуемости?.. Все мы немного или сильно боимся смерти, хотя никто от неё не будет спасён!.. Что же сейчас на смертном одре тревожило его душу?.. Глаза его вперились в потолок, и мне показалость, что он уже умер. Я растерялся, быть гостем покойника не так просто или приятно. Появилась мысль уадалиться, так ка сложившаяся перспектива меня не прельщала, но только сняв куртку с гвоздя, услышал слабы грудной кашель. Стало очевидным, что человек болен туберкулёзом, и, видимо, на последней стадии. Из выцветших сине-жёлтых глаз потекли слёзы. Старик что-то шептал, чего я не мог расслышать.
Это длилось несколько минут, потом он трижды вздрогнул, и, повернул голову в мою сторону к углу, где висела икона, это был его последний поворот на встречу "судьбе", так как призраков жизни он уже не подавал.
В это время в комнату вошла старушка с кастрюлькой, в которой дымился бульон.
"Опоздала",- сказала она, припав к кровати старика, и тихо, но горько заплакала.
Я сказал, что мне очень жаль. Больше я сказать ничего не мог. Да и что я мог сказать, чужой ей и ему человек? Несколько минут, пока она рыдала, я стоял в оцепенении. Прийдя немного в себя, она сказала:
- Я жила с ним двадцать пять лет. Испейте бульона, несла для жизни, а принесла за упокой.
"Может мне идти?",- спросил я, испив немного предложенного бульона.
- Да-да, идите с Богом. Я с ним была двадцать пять лет одна, хочу и сейчас быть с ним одна.
Одев куртку, я вышел из дому в холодную ночь. В голове моей теснились мысли преданности и обречённости, увиденные мною во взгляде старухи, которая всё не хотела закрывать любимые ею глаза. Идя по тёмной улице, я не знал, куда именно дуржу свой путь. Мне вспомнилась строка из Н.Некрасова:
"... Как она мало жила, как она много любила..."
и почему-то моё давнее четверостишие:
Кто мы? что мы? куда мы идём?
И что миг? и что жизнь? и что счастье?
Неужели, как тени пройдём
Через всё, не принявши участья?..
24.11.2004г.
Salzburg