С моей подругой Таней в выходной солнечный день мы решили посетить Политехнический музей. Ну, некоторые пары любят ходить по ночным клубам, а вот мы больше предпочитали дневные, значит, музеи!
Давно я там не бывал… Впрочем, еще давнее я заглядывал в Английский клуб, т. е. в музей Истории России двадцатого века, который назывался одно время так же музеем Революции. Благодаря Таньке я впервые во взрослой уже жизни наведался туда, купив нам билеты и мороженое.
И осознал справедливость высказывания одного внука, что, мол, тебе, дедушка, по истории пятерки проще представлялось получать: в твои годы история чуток короче еще была! Кроме всяких шуток, экспозиция музея, охраняемого слегка позеленевшими львоподобными химерами, восседающими на резной ограде, и впрямь увеличилась: к ней добавился зал уже перестроечной и постперестроечной эпохи!
Подобным образом обстояли дела и в Политехническом. Если начинался он с древних телефонов, где резная трубка клалась на «рога», а человек на нем еще имел обыкновение «висеть» почти в прямом смысле, то в конце – освещенная ковровая дорожка вела по мраморной лесенке в зал, скрытый поворотом. И плакат гласил, что там представлены компьютерные технологии будущего.
А ваш покорный слуга невольно вспомнил, как начиналось всё для меня и моих сверстников еще только в 7-м классе… Когда нам открыли в школе первый, единственный кабинет информатики.
Я подумал об этом когда наткнулся на такой экспонат музея, который не мог увидеть тогда в подобном качестве, но застал уже теперь – советские компьютеры «Микроша» и «Агат»! Да-да! Пионеры, так сказать. Смешные ныне и – удивительный прорыв двадцать лет назад. Откопанные сегодня с какого-нибудь чердака, тщательно очищенные от пыли до блеска и стоящие за специальным стеклом.
За такие сели некогда мы, семиклашки, когда нам распечатали дверь компьютерного кабинета! Охваченные любопытством, штурмовали класс и заняли места… А мест хватило не на всех.
Потом появились учителя, присланные специально для нового спецкурса. Не похожие на всех остальных наших педагогов; по возрасту – студенты старших курсов али аспиранты. Один – атлетичный, сурово-улыбчивый. И второй – хронически растерянный, с тонкими опущенными вниз руками, как бы вечно пожимающими плечами и в больших очках.
Они курсировали по рядам.
Как тогда расспрашивали мы друг друга, когда у кого-нибудь все-таки появлялась ЭВМ – диковинка – дома?
– У тебя есть компьютер, я слышал, да? А какие игры? – таков был первый, аксиоматичный вопрос…
Но наши два учителя сказали, что хотели бы, чтобы мы не только играли в этом классе в игры (это уж само собой, никуда не денешься…), однако – и поучились составлять простые программы!
Осмотр начинался не с зала, куда тянулась ковровая дорожка, – всё было хронологически последовательно. Посему мы с Таней поднялись по каменной тенистой лестнице Политехнического. И на первой площадке на нас смотрела внушительная крупная капля, протянутая горизонтально. Пузатая, с хвостовым оперением. Мы принялись читать длинную аннотацию экспоната… Ого! Водородная бомба, детище Советского Союза, рожденное вскоре после создания на Западе атомной бомбы.
Аннотация не была сухой. Две страницы большого текста содержали целую развернутую вырезку из интервью академика Сахарова. Что, конечно, не мог старик не переживать по поводу факта, к чему невольно прикладывал руку, однако понимал: после детища господина Оппенгеймера невозможно, увы, уже спать спокойно на Земле, не создав нечто в ответ и у нас, русских… Разумеется. Хотя и жалел потом Сахаров, что связался с ядерной отраслью… По многим примерам складывалось впечатление, будто практически всех, кто столь серьезно прикоснулся к этой отрасли, постигал какой-то рок, и их потомков зачастую тоже. Иное все-таки это было оружие, – атомное, а равно и ядерное, – нежели любое другое, изобретенное на планете… На всех уровнях иное, включая даже некий мистический, что говорить… И интересную, если вдуматься, фамилию носил один из главных его изобретателей. «Оппенгеймер» – то есть – «игрок в открытую». Можно ли было назвать знаковой подобную фамилию у создателя сего? Игрок в открытую – Оппенгеймер…
Мы, как и первый раз, врывались кавалькадой в кабинет информатики и быстро занимали компьютеро-места. И вот уже через десять минут двадцать молодцов и молодиц сосредоточенно, как летчики за штурвалом, играли, высуня язык, в разнообразные открываемые для себя «игрушки»… А пяток не преуспевающих в легкой атлетике маячил за их спинами, договариваясь, что им дадут место на время, или подсаживались вдвоем на один стул…
Компов на всех по-прежнему не хватало, и кто был флегматиком от рождения (как ваш покорный слуга, например) – хронически оставался без него, не успев занять. И оказывался в положении колоброда. До того, как тот стал Арагорном… Вот такая была социальная справедливость, и вина крылась всего лишь в типе темперамента и расторопности… Как говорится, и смех и грех.
На следующем занятии тот учитель, что ходил с постоянно пожатыми плечами, глядя сквозь большие очки во внушительные шуршащие свитки, прочитал нам правила пользования кабинетом информатики.
Он дошел до такого пункта законодательства, как – черным по белому: «Не допускается – занятие за одной ЭВМ двоим и больше учащимся; число ЭВМ в классе должно точно соответствовать числу учеников»… И класс загрохотал столь массовым громом, что несколько компьютеров зависло… А молодой учитель в ответ только робко и растерянно стоял, потупив глаза, неприкрыто растягивая застенчивую улыбку и снова пожимая плечами. Ему совершенно нечего было нам сказать в ответ на наш невольный сардоничный смех, кроме как читать по обязанности все пункты правил…
Мы покинули грозную тяжелую каплю с хвостом и носом, протянувшуюся перед нами, и вступили в зал, добрую половину которого занимал роторный экскаватор в масштабе один к десяти, протянувшийся косо своей длиннющей стрелой. По другую его сторону нам навстречу двигались еще две посетительницы, тоже парой – очаровательные юные пухлюшки в кофточках и джинсах. И не могли отвести взгляда от высоченной стрелы.
Поразила нас и кузница, которой не было тут во время моего детства. Да, настоящий бревенчатый домик располагался в музейном зале, под люминесцентным светом. Внутри интригующе светился огонек, как из шашлычного мангала. И там – кузнец в фартуке, с подвязанными веревочкой русыми волосами, качал мехи, замерев на них вдохновенно, как известная статуя «Дискобол». А молотобоец как раз занес молот над наковальней, крутя вязкую ленту металла в щипцах. Его чумазость ничуть не портила улыбающегося парня, и в тон ей была темная густая косматая борода. Восковые фигуры, и каждый предмет обстановки, смотрелись удивительно правдоподобно, будто мы действительно посетили настоящую кузницу.
На следующем уроке мы принялись осваивать такую игру. По экрану вверх-вниз катило туда-сюда с дюжину лифтов в параллельных друг другу «шахтах». В каждом лифте неподвижно стояла некая черная зловещая фигура. А между непрерывно, стохастично «машущими» лифтами бегал по этажам стрёмно чуть пригнувшийся типчик в шляпе, пальто и с чемоданом в руке. Его задача была – пробежать «этаж», не наткнувшись ни на один лифт. Затем – в другую сторону – следующий этаж. И так пересечь все этажи, между лифтами с суровыми субъектами. Если мужичок с портфелем сталкивался с одной из кабин – всё приходилось начинать заново.
Игрушка очень увлекла. Кто-то играл, другие толпились за его спиной, «болели», стремились помочь… Но увы, довести персонажа до крыши здания так и не удалось никому из всего класса. Уж очень много насчитывалось лифтов, и слишком большой была амплитуда их непрерывных ездок. Всё равно так или иначе бегун с сумой попадал под один или другой, что ты поделаешь…
Отдыхая от игры, мы обсуждали, как вообще понимать ее смысл? Тут мнения разделились ровно пополам. Одни считали, что человек в кожаном пальто и с портфелем – сыщик, а в лифтах, значит, стоят враждебные ему киллеры. Другие решили, что всё как раз наоборот: стрёмно с набитым чемоданом скачет вор, а вот в лифтах – сыщики.
Тут я решил попытаться составить простейшую программу на бейсике и решил позвать учителя для совета.
Я не знал имен-отчеств наших молодых кураторов – ни того, ни другого… Мой ближний сосед Лёша Мусорский тоже не знал.
Однако я оглядел еще раз наши «Агаты», по которым транслировались «буржуйские» привозные игры вроде этих лифтов, вспомнил недавний зарубежный же, венгерский фильм и как там обращались ученики к своим учителям… Для нас, русских, советских детей, привычных к именам-отчествам, ихнее обращение показалось бы странным, несмотря на вроде дружественность социалистической или, там, социал-демократической Венгрии… Но – сейчас, когда нам открылась новейшая, доселе не известная в родной школе наука и учителя казались совсем новыми, я решил обратиться… по примеру тех венгерских мальчиков. Тем более имен и отчеств, повторяю, что-то никто еще, кажется, не выяснил.
– Господин учитель! – позвал я второго педагога, – не того, в очёчках, а помощнее и посерьезнее. Он как раз что-то объяснял Димону Тамерланову через три машины.
Куратор не отозвался. Даже не обернулся. Наверное, был пока очень занят с Димкой, что делать.
Я подождал минуту. А затем снова позвал:
– Господин учитель!
Причем постарался произнести это как можно более серьезно, как бы привычно, нормально, без смеха или ложного пафоса, чтобы восприняли правильно:
– Господин учитель!
Как в фильме про таких же пацанов вроде нас, только венгерских…
Учитель снова не откликнулся. Может, не услышал?
– Господин учитель! – повторил я снова с прежней интонацией, только погромче.
Ответа не последовало.
– Господин учитель! – позвал я еще громче.
А потом совсем уже громко:
– Господин учитель!
Учитель не повернулся. Однако он покинул Тамерланова и перешел к пацану далее, таким образом чуть приблизившись и ко мне. Очевидно, я просто был «на очереди».
Я подождал. Но мне вновь стало отчетливо казаться, что педагог забыл обо мне. Не мог же он не слышать?
– Господин учитель! – окликнул я снова, громко.
На этот раз я понял одно: меня точно слышали ребята. И определенно смотрели в мою сторону. Необычно так смотрели…
– Господин учитель! – повторил я опять.
Где-то раздались зажимаемые, очевидно, до поры хихишки.
– Господин учитель! – произнес я еще раз, потом что молодой куратор все никак не шел… Почему только? Это уже становилось загадочно.
– Господин учитель!!
А потом еще разок. И еще… И еще несколько раз – то же самое:
– Господин учитель! Господи-ин учите-е-е-е-ель!
В классе уже воцарилась полнейшая тишь. Не шушукались, не смеялись, не колобродили. Только гудели наши «Микроши». А все глядели на меня. Кто откровенно, кто искоса. С разными выражениями лица. Кто с кривой усмешкой. Кто – ошарашенно абсолютно. Кто-то даже бормотал типа: «Да ты что вообще!!» – и интонация переходила просто в голый ужас… Хотя я не мог взять в толк, что происходило вокруг ужасного?! А кое-то, кажется, уже начал сочинять про меня некую занимательную историю, – шепча ее на ухо соседу… И всё это «навертелось» лишь вокруг моего бесконечно повторенного – уже несколько десятков, не меньше, наверное, раз – зова учителя – вот так, двумя словами, значительно, внушительно… Только почему он не являлся на мой зов? Обиделся на меня? Или оглох? Или соблюдал некий только ему понятный принцип передвижения по классу?
В общем, почему-то даже не припоминается, чем закончилась история – подошел он ко мне или нет? Кажется, все-таки подошел…
И тогда грешный аз задал ему вопрос. Вполне обстоятельно, тот, который назрел у меня. Не совсем тот, но тем не менее…
– Скажите, а почему у компьютерных игр какие-то странные названия? «Боло», «Ксомикс»… Этих слов нет ни в русском, ни в английском. Откуда их берут, что они означают? И почему именно такое слово – «прилагается» к той игре, а не к другой? Ведь всё это, получается, – одинаково бессмысленные сочетания букв?
Учитель серьезно выслушал столь «лобовой» вопросик. И ответил, что в каждом случае «окрещивает» игру ее создатель, а он имеет право дать любое имя. Что-нибудь, по идее, он вкладывает в данное буквенное сочетание, если его придумал сам, а что – зачастую действительно знает только он. И какой это имеет смысл – тоже. Возможно, некий скрытый, зашифрованный… А может – только тот, что его, допустим, сына зовут Боб, а дочь – Лола, вот он и удумал игрушку «в честь» них: «Бо-Ло» – даже и так случается! Кто знает.
Вот так, спокойно, развернуто и серьезно ответствовал он мне, любопытному пацану с дотошной логикой.
Так проходил самый-самый конец 80-х годов…
На перемене некоторые пацаны продолжали сидеть за мониторами. А мы с Тамерланычем рулили к окошку. Стояли возле него и смотрели в зеленый двор.
На оконном стекле, внизу, зачем-то была налеплена полоска фольги. К чему она тут? – невольно подумалось мне. Просто полоса фольги шириной в полтора пальца и длиной с ладонь. Дальний ее конец, кажется, еще залезал на какой-то проводок.
Я поковырял от нечего делать фольгу ногтем. Она легко отклеивалась. Я потянул дальше – стало любопытно. Полоска забавно завилась эдаким поросячьим хвостиком, и я отодрал ее совсем. С проводком вроде ничего не произошло, и, как выяснилось, фольга ничегошеньки и не заклеивала – под ней не оказалось ни трещины, ничего такого. Так в чем было ее назначение и кто ее сюда присобачил? Может, просто кто-нибудь из наших развлекся?
Я машинально намотал отодранную полоску на палец, а потом прозвенел звонок на второй урок и мы с Тамерлановым отправились смотреть, как братья Скомороховы сумели уже сами составить на бейсике простенькую программку. Оная писала на экране одну и ту же фразу заданное число раз. Не больше, однако – и не меньше!
Итак, Костя Скоморохов нажал кнопку старта и – монитор обрушил «водопад»! 118 раз, как было «заказано», перед нами пробежало: "Лёха Мусорский + Агния Рогова = любовь-морковь!"
Подозвали самого Лёху и с гордостью показали ему полет этого словесного потока. А он аж замер и закусил губу. В драку, правда, не полез, махнул рукой…
И тут подошел учитель. Хотел было похвалить за созданную самостоятельно программу, но когда увидел, что собой представляет ее результат, хмыкнул и обронил нечто по поводу «большого все-таки, н-да, ума»… Эдак неподражаемо сдержанно, тихонечко произнес. Навроде английского премьера сэра Уинстона Черчилля.
На следующий день, на перемене в том же кабинете информатики, мы поспорили с Димкой Тамерлановым, есть ли уже у нас в России отдельный министр по компьютерной отрасли, во. Я утверждал, что должен иметься, а Димка настаивал на том, что оного нет и быть не может. Даже сомневаюсь, что такой есть и за рубежом! – скандировал он и, разгоряченный спором, топал ногой.
А я в ответ снова машинально оторвал от окна полоску фольги. Представьте себе, она снова обнаружилась на том же месте! Вместо той, что я оторвал вчера, попытавшись разобраться, зачем она вообще здесь, была зачем-то наклеена новая аналогичная белибердень. Кем и опять же главное – за каким-таким? Но я особо не стал уже думать, просто сорвал в эмоциях, как и в первый раз. На окне с того все равно ничегошеньки не изменилось и не сломалось.
В зале действующих моделек водяных мельниц, гидротурбин и даже атомных реакторов мы с Танькой почти бегали в восторге по кругу – от одного к другому. Ничем не огороженная кнопка «вкл.» на видном месте так и притягивала наши руки. Однако я все же подошел к смотрительнице сего зала, мирно сидящей на стульчике, протянув ноги, и спросил ее: что, мол, можно самому включать модели и приводить их в действие?
Смотрительница спокойно и одновременно строго ответила, что теоретически – да, но – вообще это положено делать все-таки на специальной экскурсии и – рукой гида.
Я понял, и мы потихоньку покинули помещение.
В зале текстильной промышленности, где радовали глаз протянувшиеся ряды вертикальных бобин с намотанной на них пушистой светлой пряжей, мы посидели на банкетке, потому что Танька подустала.
А дальше перед нами как раз открылись «врата» первого зала ЭВМ… И когда я увидел там в качестве «позднего» экспоната и модель сигнализации компьютерных классов или аналогичных помещений в научных учреждениях, я невольно сравнил увиденное и с совсем современными моделями. Припомнил, какие лихие системы защиты ставит, скажем, один мой знакомый, Касьян Полянин, молодой офицер запаса. И невольно вспомнил еще и другое…
Наконец мы завершили наш поход по политехническому музею – в том самом зале технологий 21-го века.
Нас окутал приятный полумрак. Шаги почти не слышались на бархатных паласах. А в помещениях стояли изящные плоские жидкокристаллические мониторы и лили синий свет, яркий, но почти не напрягающий глаза. Под ними примостились клавиатуры с почти бесшумными клавишами, провода «мышей».
И к нам подошли два паренька-волонтера в оранжевых костюмах и предложили нам сыграть в игру для эрудитов, посвященную мобильным телефонам.
Мы, переглянувшись и полминуты почти молча посовещавшись, согласились.
– Вы будете играть вдвоем? – спросил юный волонтер, но чувствовалось, что особо не удивляется такому раскладу, хотя вопросы изначально предназначаются как бы одному человеку.
Мы утвердительно кивнули.
Он подвел нас с Танюшей к большому экрану на стене, а сам встал за специальный пульт. Нажатием кнопок он переключал программу, а мы, взявшись за руки, читали вопрос викторины, высвечивающийся на экране. С тремя вариантами ответов. Требовалось выбрать один, верный. Совещаться? Ради Бога, раз вы играете вместе.
Пошло-поехало. Мы отвечали на вопросы, выбирая варианты, а приземистый пухлый парень переключал нас на следующий. Я уже ответил, что первый прообраз Интернета заложил в своих работах Никола Тесла. И что в Советском Союзе идея создания сотового телефона прозвучала в 70-е годы, только дальше слов не пошло – не по средствам оказалось…
Кто впервые (самым первым!) вслух озвучил проект введения мобильной связи в Европе? Черчилль? Де Голль? Маргарет Тэтчер?
Ну, что не Черчилль, это стало ясно сразу – уж слишком «далеко». Но вот насчет Де Голля… Я склонялся к варианту его, ибо тот был парень лихой и мог ведь «с маху» заявить нечто – как вроде Александр Третий спроектировал мощную железную дорогу али «сибирского цирюльника». А, Тань?
Мы вновь пошушукались. Парень в оранжевой футболке терпеливо ждал и по правилам не подсказывал. А Таня стояла на том, что все же Маргарет. Нет, она-она, не ранее!..
Мы выбрали Тэтчер. И – не прогадали! Благодаря уже Танюше.
Затем наш ведущий подсчитал очки. Получалось, что мы сдали «экзамен» на «четыре» с минусом. И приз-таки заслужили. Скромный, но все равно радующий! Портмоне, которое можно носить на шее, под свитером. На крепкой веревочке, плоское, твердое, с двумя отделеньицами, ярко-красного веселого цвета!
Парень торжественно достал его из ящика с презентами и… приостановился. Так кому из вас надеть его на шею? Чье оно будет: ваше или вашей девушки?
Мы опять переглянулись и решили синхронно, что считайте – наше общее! Мы играли вместе и оба его выиграли.
Ну ладно, – засмеялся парень, вложил мне портмоне просто в ладонь и пожал руки нам обоим. Поздравил и вообще поблагодарил, что мы с таким интересом посетили эту новую экспозицию музея с «живой» игрой.
Мы тоже откланялись и направились на выход. Безусловно, радостные.
Так вот, я хорошо помню, что случилось еще тогда, в эпоху «Микрош» и «Агатов» и когда мой приятель Касьян только подумывал о карьере военного инженера…
Наш компьютерный учитель собрал нас в точности так, как собирал городничий в начале известной пьесы. Дабы сообщить нечто.
Он стоял таким, каким мы никогда его еще не видали… Просто каменный. Суровый, озабоченный, белый как вафельное полотенце. Руки слегка дрожали.
В классе висела зловещая тишина. Еще ничего не было понятно, но повисшая атмосфера отчетливо передалась всем… И педагог заговорил.
Тихо и жестко, смятенно, как никогда.
– Ребята и девочки! Дважды – я подчеркиваю – дважды!! – компьютерный класс оказался вообще не защищенным на ночь от взлома! Поймите – две ночи подряд в него можно было свободно проникнуть с улицы через окно и унести из него всё что угодно! Слава Богу, этого не произошло, но я подчеркиваю – это могло случиться в течение двух суток в любую минуту!!
Класс слушал, как каменное войско, раскопанное в жутковатых пещерах Востока.
– Понимаете – с окна – вот отсюда, посмотрите! – сняли защиту! Индикатор, без которого не способна включиться сигнализация, был отклеен напрочь! Первый раз мы приклеили новый. Но – и новый точно так же был снят вторично! Кто это сделал – я не могу знать, и не собираюсь копать в этом вопросе. Но по логике – кто-то из ваших учеников. Вот это я сообщаю вам. Чтобы вы знали на будущее. Примите всё это к сведению и поймите, что это очень серьезно!
Мы выслушали его речь до конца. И, как красноречиво было видно по лицам, все понимали, что это действительно серьезно. Затем осторожно перевели дыхание. И ничего уже не сказали друг другу – что тут было говорить?
И ваш слуга покорный молчал, пока учитель сообщал всё это, – точно так же, как и все вокруг. Тоже принимал к сведению… Только про себя он один прекрасно уже знал, как имя и фамилия этого самого таинственного ученика, – который дважды оставил класс без сигнализации… И тайну эту, ясно-понятно, уж точно не стал бы теперь разглашать никому… Про того самого, столь хорошо именно ему знакомого учащегося, который тогда, искренне и простодушнейше, не подозревал, что именно он держал оба раза в руках, клейко наматывая себе на палец «какую-то налепленную здесь полоску»… Что было делать – не знал и ничего плохого в подобном масштабе, разумеется, вовсе не желал устроить. Ведь это теперь, по сравнению с современными защитными системами, такой «индюкатор» вызвал бы невольный смех, полагаю, у многих. Как вызывали забавную улыбку ставшие теперь экспонатами Политехнического первые компьютеры, с не менее забавными именами – «Микроша» да «Агат». С «пастями» в палец шириной в горизонтальном системном блоке – куда вставлялись шестидюймовые дискеты-«блины»…
А шейное портмоне Таня все-таки отдала по дороге домой мне. У меня, сказала она, уже есть похожее, а у тебя еще нет. Так что пусть это будет твой выигрыш!