ОБОРОТЕНЬ В ПОГОНАХ
Затерянный в бесконечной сибирской тайге охотничий посёлок «Преображение» утопал в едва посеребрённой лунным светом темени. Со спокойно плещущейся под пригорком реки тянуло лёгким свежим ветерком. И если прислушаться, можно было услышать, как дома тихо поскрипывают и потрескивают в темноте. Как будто тысячи душ живших когда-то здесь людей возвращались в родные места, по-хозяйски поправляя старые заборы и постукивая по родным стенам. Или это природа тихо и осторожно входила в посёлок. И он на короткое время, до первых лучей восходящего солнца, снова слился с окружающей его природой, становясь его неотделимой частью.
Об этом и думал одинокий, закутанный в старый длинный плащ человек, медленно и с опаской переддвигающийся по темени заснывшей деревни. Идти ему было совсем недалеко. На этой улице он знал каждую кочку, каждый дом. Но выйдя из тёплого, заполненного родными запахами дома, он вдруг будто оказался в ином мире. Так бывает, когда смотришь тысячи раз видимое здание с другой стороны. И вдруг понимаешь, как мало ты знаешь об окружающем тебя мире...
Он остановился и прислушался к этой новой открывшейся ему тишине. Ему вдруг пришла в голову мысль, что этот мир не может быть совершенно пустым. Что не может этот мир существовать просто так, без того, кто может оценить эту красоту. А ведь люди не так долго живут здесь, подумал он. Была эта река, был этот лес. И никто его не видел. А сколько есть в лесу мест, где никогда не было и не будет людей? А выростают там деревья, одеваются осенью в цветастые платья, зимой в белые снежные шубы, и никто не видит их. И всем всё равно.
Эта мысль, глупая и ненужная, в которую днём отмахнулся бы как от назойливой мухи, вдруг накрыла его с головой. Он замер, перестав даже дышать, вслушавшись в эту тьму. Казалось бы он даже что-то услушал в ней. Тихий, еле уловимый знакомый голос. Который слышал даже не ушами – ощущал каким-то другим, спящим днём чувством. “Сы... сы... сы...”, - вдруг явно услышал он. И сразу же пришёл в себя, огляделся и побрёл дальше.
На другом конце деревни его давно уже ждали.
* * *
Капитан милиции Валентин Павлович Громыко медленно погружался в сон. Был это невысокий, коренастый сороколетний человек. С простым, “мужицким” лицом, лысый и седой. Вечером он, как и в каждый субботний вечер, искупался в бане, повозился с доберманом Фюрером, поиграл с пятилетним сыном. Всё вроде бы было в его жизни хорошо. Была у него красивая молодая жена, здоровый сын, большой дом. И несмотря на низкое звание, он был, может быть, самым богатым и влиятельным человеком во всей области. Мало того, он смог выстроить в этой глуши небольшую, но свою собственную империю. В которой он был хоть и маленьким, но императором. И даже случившиеся две недели назад неприятности не сильно повлияли на его положение. Местные потихоньку стали забывать о случившимся. Приехавший из района следователь списал убийство на нападение медведя и шума подымать не стал. Иван, назначенный на должность оборотня, «обустраивался» в новом жилище.
Но его всё равно что-то беспокоило. Как всегда в таких случаях он взял бутылку виски и ушёл размышлять в уютную комнату на втором этаже, - с камином, шкурой медведя на полу и коллекцией оружия на стенах, - которую он считал своим кабинетом. Здесь он любил уединяться от жены и ребёнка.
И теперь Громыко, одетый в махровый халат, лежал на небольшом кожаном диване.
Напротив дивана на журнальном столике стояла полупустая бутылка виски, лежала пустая пачка сигарет и полная окурков пепельница. Поленья в огромном камине почти погасли и едва освещали комнату.
Глаза Громыко были полузакрыты и нервно подёргивались. А снилось ему, что он идёт лунной ночью по деревне. И ему дико страшно. Впереди на поводке шагает большой свирепый пёс. А из-за углов домов глядят на него сотни свирепых, ненавидящих его глаз.
И когда он уже подходит к дому, пёс исчезает. Громыко остаётся совсем один. Он видит как из тёмных углов выползают страшные, смердящие, полусгнившие мертвецы. Они больше не боятся его. Они медленно приближаются к нему. И он хочет убежать, но невероятная слабость в ногах мешает ему. Громыко садится и хватается руками за траву, ползком приближаясь к дому. Но всё тщетно. Они уже рядом. Громыко почувствовал на шее мерзкое прикосновение холодных мёртвых рук. Уродливые ожившие трупы окружают его. И к его шее уже тянутся их гнилые зубы...
Громыко закричал и… проснулся, утирая холодный пот со лба. Страх не ушёл. Громыко поспешно пошёл в спальню, где уже давно спала жена.
* * *
Время уже приближалось к двум часам ночи. Катерина Матвеева, красивая молодая девушка, на лето приехавшая в родное село к бабушке и подрабатывающая в фельдшерском пункте, полулежала за столом, освещённом только светом из соседней комнаты, где молилась бабка Агафья. На столе перед девушкой стояли бутылка водки, икона и зеркало. Перед этим Катя долго и упорно уговаривала Агафью погадать ей. Та долго не соглашалась, но все-таки уступила упрямству внучки.
Катя, положив голову на холодную руку, думала об Иване.
В тот раз, в их недолгую встречу несколько недель назад, он, конечно, не узнал её. И не помнил того случая, который накрепко связал их, заставив столько лет сохранять его в памяти.
Тогда ей было лет восемь. Она приехали с мамой из города на лето. И конечно же, этот старый глухой посёлок показался ей безумно интересным. Через неделю она загарела как цыганёнок, перезнакомилась со всеми жителями деревни и облазила все окрестности. Мать, первое время следовавшая за непоседливой дочкой по пятам, вскоре оставила её на произвол судьбы и она ничем не стала отличаться от местных мальчишек и девчёнок.
В то утро она встала с бабушкой, когда мать ещё крепко спала. Вместе с ней подоила корову, накормила многочисленных домашних животных, а потом взяла лукошко и побежала в лес за земляникой, бесконечные заросли которой окружали лес вокруг посёлка сказочным сладким ковром.
Когда утро уже готово было перейти в день, Катя, вымазанная с ног до головы сладким липким ягодным соком, счастливая и сытая, с полупустым лукошком, раскинув ноги с исцарапанными коленками уселась на пенёк посреди небольшой полянки и подставила лицо лёгкому утреннему солнцу.
Он вышел из леса неожиданно и оказался прямо перед ней. Большой серый зверь. С узким собачьим лицом, стоящими ушами и страшными жёлтыми глазами. Волк. Она сразу же узнала этого зверя, хотя никогда его не видела. Но инстинктивно знала, что его надо бояться.
Катя что есть силы завизжала. И тогда произошло что-то невероятное. Волк встал на задние лапы, на секунду покрылся полупрозрачной дымкой, потерял свои очертания и перед ней стоял уже человек. Она узнала его. Это был Ваня Высоков, которого она несколько раз видела в посёлке.
- Не ори, - сказал он ей. - Ну чего ты ревёшь?
Но она не в силах успокоиться продолжала плакать.
И тогда он зделал что-то невероятное.
- Смотри, - сказал он.
Он показал её свою руку. Которая вдруг на глазах покрылась серыми волосками, а ногти превратились в длинные когти. А потом всё снова стало по-прежнему.
Маленькая девочка перестала плакать и огромными глазами смотрела на невероятный фокус.
-Как это? - спросила она.
- Не знаю, - ответил он. - Просто умею и всё. Но только ты никому об этом не говори, поняла?
- Поняла, - ответила она, смотря на него совсем другими глазами.
И вот через много лет она снова встретила его. И снова с ней произошло что-то невероятное. То, что случилассь с ней в церкви той ночью казалась ей сном, и только неглубокая рана на груди напоминала, что это было на самом деле.
Она помнила, как влекомая непреодалимой силой вышла из дома, где её ждал тот невероятный зверь. Конечно же, она слышала о нём. О звере, которого селяне заточили в единственном здании, которое могло бы его удержать – в храме. И который на протяжении стольких лет приносил им удачу. И о том, что этот Зверь убежал, убив четырёх человек. Но всё это, казалось, происходило где-то далеко и её не касалось. А когда Зверь стоял прямо перед ней, рукой оперевшись на забор её дома, она его ничуть не боялась. Несмотря на свой зверский вид, он выглядел благородным и красивым.
Она, находясь в каком-то ступоре, спокойно последовала за ним в церковь. Где их ждал Иван. Она знала, что ей предстояло стать его первой жертвой, помочь ему превратиться в оборотня, но она совершенно не боялась этого. Даже желала этого с какой-то неестественно сильной страстью.
И когда он отверг её жертву, она была готова умереть от горя...
А придя в себя, она снова была дома, в своей постели. Но охватившая её безумная страсть не прошла. Она поняла, что любит Ивана. Так, как ещё никого не любила. И она знала, что во что было не стало вытащит его из тюрьмы, в которую его заключил Громыко.
Свет в соседней комнате погас и стало совсем темно. Можно было различить лишь подсвеченные луной силуэты окон. На пороге, в ночной рубашке и в белом платочке, держа в руке горящую свечу, появилась Агафья. Ничего не сказав, она села за стол, дрожащей рукой налила в стакан водку и залпом выпила. Катя посмотрела на неё с осуждением. Сомневалась она в том, что для гадания нужно было напиваться, да ещё так сильно.
Бабка молча убрала со стола посуду, передвинула зеркало на середину, поставила перед ним свечу и икону.
Она молча взяла руку внучки и как всегда сказала:
- В зеркало не смотри, молись.
Катя утвердительно закачала головой. Честно говоря, она давно хотела заглянуть в зеркало, когда старуха гадает, но духу как-то не хватало. Вот и на этот раз она зашептала “Отче наше”, лишь изредка решаясь посмотреть на бабку.
А старуха сжимала её руку, шептала какой-то еле слышный заговор и смотрела в зеркало. Кате стало ужасно страшно. Лицо бабки становилось всё бледнее и бледнее. Кате стало казаться, что по нему пробегали какие-то отблески и что из зеркала бабке кто-то отвечает. И она всё громче читала молитву, чтобы не слышать этого потустороннего шопота.
Все кончилось внезапно. Свеча потухла и бабка устало упала на спинку стула. Катя уже знала, что сейчас она и будет говорить и напряглась, стираясь не пропустить ни одного слова.
- Зверя вижу рядом с тобой страшного, чужого. Вижу, что любить ты его сильно будешь, и он тебя. Только две дороги пред тобой. Пойдешь по первой – несчастной будешь. Вторую выберешь – убьёт тебя зверь.
Старуха замолчала и упала на спинку стула. Катя побежала включать свет.
* * *
В доме председателя села собрались трое: сам председатель Александр Иванович Глухов, его недавно вернувшийся из армии сын Сергей, и директор ЗАО “Зверозагхоз-18” Виктор Семёнович Ефремов. Хозяева спокойно смотрели в темноте телевизор, курили и о чём-то шёпотом переговаривались. Директор ходил из стороны в сторону.
- Семёныч, не скрипи ты половицами, сядь, - сказал Сергей.
Директор сел на стул.
- Опаздывает, - прошептал он.
- Придёт, куда они денутся, - ответил ему Александр Иванович.
- Ох, что-то мне не спокойно, - не успокаивался директор.
- Успокойся. Ничего плохого мы не делаем. Пока. - ответил ему Сергей.
Этот ответ Ефремову явно не понравилось. Был он полноватым, лысоватым человеком едва за пятьдесят. В очках и сером костюме.
- Вот именно что пока. А Палыч он любую опасность нюхом чует, - огрызнулся он.
- Ну ты тоже монстру-то из него не делай, - возразил ему председатель. - Мент он и есть мент. Только власти на себя много взял.
Вдруг раздался стук в дверь и все собравшиеся как по команде напряглись и замолчали. Сергей быстро встал и вышел в сени. Двое оставшихся напряжонно смотрели на дверь. Председатель даже привстал в кресле. Ефремов громко сглотнул слюну. Через минуту Сергей вернулся, а за ним вошёл худой длинный мужик с сухим лицом и большими мозолистыми руками - местный фермер Василий Кузнецов.
-Здорово, мужики, - громко сказал он широко улыбаясь. - Чего не спите?
Собравшиеся пришли движение и зевая и потягиваясь потянулись к столу.
- Что так долго? - спросил председатель.
- Сын болеет. Да и быкам Палыча на глаза попадаться не хотелось, - ответил фермер.
Вскоре мужики уселись за небольшим кухонным столом, во главе которого сел Александр Иванович.
-Ну ладно, время позднее, так что начнём. Давай, председатель, - сказал Кузнецов.
Председатель — плотный рыхлый высокий мужик с солидным животом по привычке встал.
- Ну что я могу сказать, - сказал он. - Собрание назначено на завтра. Соберётся вся деревня. Большая её часть. Собрание плановое, так что никто ничего не должен заподозрить. По нашему вопросу буду говорить в конце. - Он немного замолчал и добавил: - А если что-то пойдёт не так – можно пропустить.
-Ага, и ждать ещё полгода, - ухмыльнулся Сергей.
- Ты пока помолчи, - перебил его Кузнецов.
Председатель тоже с укором посмотрел на сына, но ничего не сказал.
- Я говорю мало ли что, на всякий случай, - повторил он и добавил: - Доклад буду вести я.
- Ну а кто же ещё-то, - удивился директор.
Председатель хмыкнул.
-Ладно. Теперь по «быкам». Серёга, давай ты.
Сергей встал с кресла. Был он крепким двадцатилетним парнем чуть ли не под два метра ростом.
- Порядок, - сказал он. - У Палыча примерно пятнадцать бойцов. Я говорил с Мурзой, Лёвой, Лешим, Дёгтем. Они все «за». Так что если что, - вместе мы соберём стволов сорок.
- Ну ты, прямо, - вставил директор. - Стволов.... Не Берию свергаем!
Сергей широко и зло улыбнулся.
- А я тоже — на всякий случай, - сказал он.
- Ну, я думаю, обойдёмся без этого, - сказал председатель.- Давай теперь ты, Дритрич.
- Что я, - сказал Кузнецов. - Мне самое простое досталось. Палыча никто не любит. Бояться, конечно его многие, но после ухода Зверя... - Он многозначительно замолчал. - Я так осторожненько пустил слуок, что Иван, де, Зверя не убивал. А то, что его в церкви нашли — это ещё не доказательство. А кто Зверя убил, это, как говорится, никто рядом не стоял. И что там эта старая ведьма говорила — это вообще ерунда. Эту милую старушку по-хорошему надо давно придавить.
В общем, теперь вся деревня за нас. Палыч с его барскими замашками давно у всех как кость в горле. Так что на собрании проблем не будет.
- Хорошо, - сказал председатель. - Ну, давай ты, Штирлиц, - обратился он к Ефремову.
Все весело рассмеялись. Действительно, все знали, что директор хорошо дружит с Палычем. И часто с ним выпивает.
Директор встал.
- Я недавно был у Палыча. Он пока ничего не подозревает, но в последнее время волнуется. При мне на жену орал. Жаловался, что сны ему страшные сняться. Говорил мне по пьяни, что одно «бычьё» его окружает. Ну, и так далее.
- Вот сука! - возмутился Сергей.
- Ещё кто чего сказать хочет? - спросил председатель.
Все молчали.
- Ну, тогда с Богом. Расходимся. Завтра день тяжёлый.
Они попрощались и Ефремов с Кузнецовым пошли домой. Собрание заговорщиков закончилось.
* * *
В посёлке наступил следующий день. Суббота. Люди отдыхали. День выдался облачный и ближе к обеду пошёл дождь. А к вечеру над деревней задымились трубы. Селяне разжигали бани и к назначенному часу уже свежевымытые, а некоторые и под хмельком, стали собираться на обычное квартальное собрание в сельском клубе.
Палыч, председатель и Ефремов стояли у входа в клуб и беседовали.
- Что-то народу больно уж много, - сказал Громыко.
- Да? - удивился председатель. - А по-моему, как всегда!
Но Громыко всё равно что-то беспокоило. Люди уж больно вежливо, показательно здоровались с ним. Что-то в их тоне казалось ему издевательским.
Хотя, подумал он, в последнее время он стал совсем мнительным. Проблемы, которые раньше он решал легко и с удовольствием, теперь большей частью раздражали и страшно изматывали. Хотелось просто лежать на диване, потягивать виски и ни о чём не думать и не за что не отвечать. В конце концов, на хороший прибыток к пенсии он заработал!
Когда поток людей стал редеть, участковый с председателем вошли в здание.
Помещение клуба полностью было заполнено громко галдящими жителями деревни.
Когда Громыко сел в президиум и пробежался взглядом по собравшимся, его снова охватило беспокойство. Такого интереса к плановому собранию он не видел ни разу за всё долгое его прибывание в посёлке. Сегодня здесь собралась чуть ли не вся деревня. Зал был заполнен полностью. Люди стояли даже в проходах. Здесь были даже молодые парни и девчёнки, которые боялись таких мероприятий как огня. И вся эта толпа смотрела на него с интересом перезрелых самцов мартышек, наблюдающих за скачущей в соседней клетке самкой. Громыко хорошо знал такой взгляд. Люди пришли «поглазеть». Он сразу понял, что сейчас что-то будет.
На всякий случай он поправил кобуру и знаком подозвал к себе крутившегося за кулисами одного из своих дружинников - Семёна. Тот быстро подошёл.
- Сбегай за автоматом, - шепнул Громыко ему на ухо. - Знаешь где. И будь у входа.
Семён удивлённо посмотрел на него и бысто исчез.
Собрание началось.
Председатель занял место на трибуне и стал монотонно зачитывать свой сельскохозяйственный никому не интересный квартальный отчёт. Его не слушали ни Громыко, ни люди, да и сам председатель не очень вникал в то, что читал.
Палыч стал прикидывал, что же сейчас произойдёт.
Меня хотят изгнать из деревни, понял он. Или предупредить о чём-нибудь. Предъявить претензии, так сказать. Он прикинул, чего он в последнее время делал не так и кого обидел. Но припомнить ничего такого он не мог. Точнее, было много чего. Он держал в деревню в строгости. У него был хороший бизнес. Но ничего страшного за ним не числилось. Так что максимум, что они могли сделать, это предупредить его и написать жалобу в прокуратуру или куда там ещё хватит у них фантазии.
Так что Громыко расслабился, весело и показательно хмыкнул, так что все обратили на это внимание, не понимая, что же развеселило участкового в отчёте, и стал ждать что же будет дальше.
Наконец, председатель закончил. Но люди, которые раньше рванулись бы с занудного мероприятия, продолжали сидеть на месте. Громыко напрягся.
- И наконец, так сказать, вне повестки, я бы хотел поговорить о... Иване Высокове, - нерешительно сказал председатель. - Все знают, что у нас в церкви содержится... незаконно содержится... сын Макара Высокова — Иван. И наш участковый имеет к этому... м-м-м, непосредственное отношение.
Громыко напрягся ещё сильнее. Его рука вытянутым указательным пальцем замерла в воздухе. Он замер, ловя каждую мелочь в разворачивающимся вокруг него представлении.
Вскочил со своего места Сергей — сын председателя.
- Да что ты мямлешь, батя, - крикнул он. - Говори прямо: Громыко Ваньку на цепи держит, как собаку.
Толпа с негодованием загомонила.
- Парень не сегодня — завтра умрёт. А его не лечит никто, - продолжал он.
- Что же это за безобразие такое, - прервал его женский голос.
- Громыко - закон, но где такой закон, чтоб человека на цепи держать, - крикнул кто-то.
- Фашист.
- Ублюдок.
- Мусор.
- А мы тебя прикрывать не будем. Мы не сволочи какие. Так что давайте решать, что делать.
- Да скрутить его, и в центр отвести.
- Да что Ваня, а Михалыча его отморозки избили не за что месяц назад!
- Да, создал себе армию. Ходят по селу с автоматами — никого не боятся.
- И закон ему не указ. Никакого покоя от него нет. А чуть что, за автомат хватается.
- Да и сейчас у двери Сёмка-придурок с автоматом стоит. Что же это такое-то?
- Даже в войну такого не было. Одно слово — фашист.
- Фашист!
- Фашист!
- Фашист!
Толпа загоготала.
Громыко невольно сник от такого напора. В мгновение ока он из самого главного человека в деревне превратился в отверженного. Такого он не ожидал. Собрание приняло такой накал, что его сейчас спокойно могли вытащить на улицу, избить и отвести в город. И “дружинники” бы не помогли. Надо было срочно “разрулить” ситуацию. Он попытался успокоится, глубоко взахнул три раза, собрался с мыслями и медленно встал.
Толпа немного сбавила гул.
Громыко медленно пошёл к требуне. Председатель так и стоял на месте. Громыко посмотрел на него снизу вверх грозным взглядом. Тот опустил глаза и неловко отошёл.
Собрание замолчало.
Громыко поудобнее устроился у трибуны. Налил себе из графина воды, демонстративно медленно выпил и посмотрел в зал. Он смотрел на людей уверенно и спокойно. Люди смотрели на него по-разному. Кто-то весело, кто-то с ненавистью, но большинство равнодушно. Им было всё равно, что он сейчас скажет. Они ждали что будет дальше. Им было интересно. Громыко всегда поражался этой черте толпы. Всех этих людей он хорошо знал. Все были неглупыми смелыми самостоятельными людьми. Но когда собирались вместе, превращались в какое-то пассивное тупое стадо. К ним он испытывал сейчас только презрение. Они его не интересовали. Здесь они были всего лишь наблюдателями, готовое принять любое решение победителя.
Он пересёкся взглядом с Сергеем. А этот был не из этой породы. Этот смотрел уверенно, зло и открыто. Громыко понял, что сейчас он придерётся к первому же спорному слову и его уже никто слушать не будет.
- Братцы! - начал он, стараясь сделать голос как можно сердечнее. - Дорогие мои односельчане! Если я перед вами в чём-то виноват, ну простите меня, дурака. Я, как говорится, власть и всем угодить не могу. Да, жестко иногда поступаю, может даже жестоко. Но а как по-другому? Как? Вот, говорят, мои дружинники человека избили. А кого избили? Вот он стоит, голубчик. Лентяй. Алкаш, которые с посевной убежал. Вы же, вы же за него работали, не я.
Люди согласно закивали.
Сергей стиснул зубы, не зная что сказать. Напряжение стало спадать.
- Да, дружинников нанял. Так для чего? Чтоб за порядком следили...
- Да твои отморозки больше всего и балагурят в деревне, - перебили его.
- Кто? Скажите кто, и вот лично при вас по мозгам надаю, - возмущённо стал оправдываться Громыко. - Не знал, ей богу не знал. Сами понимаете, работы много...
Встал Михалыч - невысокий бородатый мужик.
- Ага, много, - передразнил он. - Вся торговля через тебя идёт! А меня ты не потому избил, что я пьянствовал и не работал. Это вообще моё дело. У нас тут, слава Богу... не крепостное право. А потому что я через тебя торговать решил. Потому что ты всю торговлю на себя взял. Вон домину какую отгрохал.
Все согласно зашумели.
- Да, отгрохал! Отгрохал. - поднял голос на него Громыко. - Да и у тебя домик-то не маленький. А про тебя я так скажу — зажрался. Вон, езжай в соседнюю деревню — посмотри как люди живут. Такая же деревня, как у нас. И товары такие же. А живут как?
Громыко нервно налил воды и выпил.
- Давайте, если хотите, езжайте, -распалялся он. - Разбирайтесь с ментами, с бандитами, с чиновниками. Ищите покупателей. Договаривайтесь с ними. Вон я вижу, Сергей у вас здесь за главного. Вот пусть он и едет. А я буду дома сидеть да водочку попивать, как некоторые. Посмотрю, сколько он заработает со своим скандальным характером.
Сергей свёл скулы, но продолжал молчать.
- Или я не прав? Ну скажите, скажите, - напирал Громыко.
Теперь уже люди сникли под напором Громыко.
Повисшее молчание нарушил председатель.
- Валентин, не заводись, - примерительно сказал он. - Не для этого, как говорится, собрались. Про Ивана что скажешь?
Палыч сделал паузу, чтоб успокоится.
- А что я скажу? - уже спокойно начал он. - Ситуацию вы знаете. Почему Ивана мы изолировали — тоже все в курсе... Вот мы здесь собрались - давайте решать. Скажите отпустить — отпущу. Но скажу честно — ребёнка и жену отправлю в город. От греха.
Люди снова загомонили. Громыко понял, что он задел за живое. Все боялись Зверя, этот страх разобщал их. Позволял ему управлять этим забытым богом глухим селом.
А когда он появился тут десять лет назад, это был конец. Он, руководитель ОВД, перспективный и успешный, по пьяному делу застал жену с любовником и убил обоих. Дело с трудом, но удалось замять. Но он вынужден был отправиться в «ссылку» в это глухое село. Народ тут попался лютый, обиженный на власть. В основном охотники (здесь была зверозаготовительная артель), много бывших ссыльных. Как говорится, «в Сибири Советской власти нет». Участкового, тем более пришлого, встретили плохо. Не враждебно, но и не радушно.
Но всё изменил случай. Высоков-старший поймал Зверя. И что-то изменилось. Деньги буквально потекли в деревню рекой. Громыко, у которого был кое-какой опыт работы в бизнесе, сумел наладить продажу товаров загибающегося производства. Да ему и налаживать ничего не пришлось. Всё шло с такой лёгкостью, что Громыко, который не по наслышке знал реалии тогдашнего российского бизнеса, не мог объяснить это простым везеньем. Кто-то откупался от деревни, чтоб Зверю сохранили жизнь. И Палыч сумел присвоить часть этих заслуг и стал тем, кто он есть.
Но было ещё кое-что, что он не говорил и не скажет никому.
Десять лет назад, в ночь, когда Макар Высоков израненный вернулся из леса, где он поймал Зверя, ему снился сон.
Он поднимался на крутой каменистый склон, еле преодалевая усталость. Вверху было невероятно звёздное небо, покрытое миллионами огромных ярких звёзд. А прямо над ним весела огромная, раза в четыре больше нормальной, Луна.
Он преодалел последние метры и оказался на плоской вершине крутого склона. Внизу лежало бесконечное барюзовое море. А за ним горящий ярким огнём закат, окрашивающий чёрное небо над горизонтом в ярко красный цвет. Это сочитание ночного неба, заката и удивительной Луны рождало завараживающее впечатление.
Метрах в десяти от него на самом краю склона стояла и скрестив руки на груди смотрела на закат абсолютно голая молодая женщина с удивительно прекрасным точёным телом. Ветер развивал её густые необычайно длинные пепельные волосы.
У Громыко от такой картины перехватило дыхание и всё сжалось внитри.
Он зделал шаг к незнакомке.
- Не сметь, - остановил его звонкий и строгий женский голос.
Громыко замер на месте не в силах сделать шаг. Он как будто врос в землю.
Женщина чуть повернула голову и заговорила:
- Завтра в деревню из леса приташат зверя. - Она замолчала и через секунду снова продолжила. - Ты зделаешь так, чтоб его не убили. Если у тебя получится, ты получишь всё, что захочешь. Если нет, - она повернула голову так, что ему стал виден кончик её носа, - ты умрёшь.
- Ты понял меня? - спросила она.
- Да... - только и ответил Громыко.
- Проваливай, - рявкнула она. Он почувствовал удар в грудь, и... проснулся.
Всё случилось так, как говорила незнакомка из сна.
Да, подумал Громыко. Страх держал людей в подчинении, и теперь, когда Зверь умер, страх покинул их. А вот теперь он чувствовал — они испугались. За себя, за детей. Ведь с того дня, когда Зверь загрыз четырёх парней и девушек не прошло и двух недель!
В помещении повисла тишина. Нельзя было терять инициативу.
- Что же, если хотите, я выпущу Ивана, - сказал он.
Он замолчал, чтобы люди обдумали эту мысль и чем это им может грозить. Все молчали. Сергей тоже молчал.
- Правда, сейчас он не в состоянии передвигаться, - продолжал Громыко. - Вот встанет на ноги, и пускай идёт на все четыре стороны. Возражений нет?
Возражений не было. Селяне облегчённо вздохнули, что опасное для них решение вроде бы решилось, и в то же время было перенесено на неопределённый срок. Собрание было закончено. Четверо ночных заговорщиков разочарованно переглядывались между собой. Переворот не удался.
* * *
Палыч выбежал из клуба и затравленно осмотрелся. Около входа стоял Семён, вальяжно опёршись спиной на стену и положив на плечо автомат.
- Хули ты тут отсвечиваешь, - набросился на него Палыч и резко вырвал из его рук автомат, поутно мушкой расцарапав тому щёку. Семён отшатнулся, не поняв, что произошло с его начальником.
- Ты чего, Палыч? - растерянно спросил он.
А Громыко уже шёл к УАЗику.
Бросил автомат на переднее сиденье, сел за руль и рванул с места.
Сейчас к нему пришёл страх и настоящее понимание того, что произошло. Сейчас его, Его, ЕГО могли выгнать из его деревни, из его мира, который он старательно выстраивал десять лет. Причём выстраивал старательно и усердно. Да, с помощью неведомого дара, а как они могли распорядиться этим даром? Пропили бы и прогуляли на радостях. И это он восстановил предприятие, построил торговлю, вытащил их из грязи и из безвременья, в котором они прибывали.
И они молча смотрели, как кучка завистливых леньтяев чуть не выгнала его из деревни! И им было всё равно!
Он остановил машину и одной рукой вытащил из бардачка бутылку водки. Открыл и отпил несколько глотков.
Несколько успокоившись, он повернул на заросшую бурьяном просёлочную дорогу и поехал медленнее.
Через минуту он остановился у расположенному не в далеке от леса невысокого, покосившегося, сложенного из сухих брёвен, вросшего в землю старого дома, от которого селяне даже днём старались держаться подальше. У дома стояла огромная липа, которая вопреки всем законам логики росла прямо из стенки дома. Когда Палыч видел эту липу, его всегда знобило от лёгкого страха. Он насколько раз изучал её ствол, и дерево действительно росло из старых столетних брёвен.
Никаких построек на дворе не было. Утварь и какая-то рухлядь валялись прямо на земле. Сзади на дом опиралась огромная, чуть ли не выше самой избы, поленница дров. Дверь в избу мерзко скрипела на ветру. Палыч присмотрелся и увидел в окне отблеск свечи.
Громыко снова охватил страх и он отхлебнул из бутылки ещё несколько глотков.
Здесь жила местная ведьма по прозвищу Чума. Местные её боялись просто панически. Палыч тоже откровенно побаивался, но прежняя жизнь хорошо его научила, что с опасными людьми лучше дружить, чем враждовать. Поэтому с ведьмой он состоял почти в приятельских отношениях. Палыч часто завозил ей водки и кое-какие безделушки из города, а она оказывала ему небольшие услуги. Ведьмой она была настоящей, Палыч это знал наверняка. От неё не было никаких секретов и людей она читала как книгу, хотя читать она вряд ли умела.
Рассказывали, что до революции она была дочерью местного богатея. Отца раскулачили и расстреляли, а семью сослали в Казахстан. Чума, когда их грузили на подводы, прокляла тех, кто их раскулачивал. И будто все умерли страшной смертью. Кто-то от рака, кто-то задушился. А комиссар, говорили, в дерево превратился. Будто покрылся корой и из него стали расти листья. И вроде как до сих пор по лесу бродит — людей пугает.
Палыч подошёл к двери. Оттуда пахло какими-то травами, сыростью и мочёй. Он сглотнул, вошёл в избу... и вздрогнул. Ведьма ждала его у входа.
Палыч слышал, что в молодости она была удивительно красивой. Даже из ссылки, говорили, почти через тридцать лет вернулась такой же красавицей, какой и уезжала. Но сейчас в это трудно было поверить. Лицо её, тёмное, заскорузлое и морщинестое, покрытое уродливыми наростами и буграми — результат какой-то болезни — больше походило на маску голливудского уродца, чем на человеческое лицо.
Ходила она всегда сгорбившись, с клюкой. Одевалась в тряпьё и воняло от неё как от помойки.
Она улыбнулась Палычу беззубым ртом.
- Водку принёс? - проскрипела она.
Палыч протянул ей початую бутылку водки.
Та быстро схватила её костлявыми руками и судорожно отпила несколько глотков.
- Ну что, начальник, поалакаться пришёл, - весело сказала она утирая губы.
Палыч стиснул зубы.
- Суки. Выгнать меня хотят, - сказал он.
Ведьма рассмеялась.
- Не они тебя сюда привели, не им тебя выгонять, - сказала она. - Заходи.
Палыч преодалевая омерзение осторожно вошёл в провонявшую испражнениями избу с низкими потолками, стараясь не подскользнуться на прогнившем полу.
Чума вылила остатки водки в большой белоснежный бокал, смотрящийся в этом доме странно. Колдунья очень бережно относилась к посуде, и в этом смысле была большой чистюлей. Чего нельзя было сказать о других сторонах её быта.
Палыч сел на табуретку у стола.
- Помоги, ведьма, - нерешительно сказал он. - Я знаю, ты можешь. - Я и сам могу, да боюсь себя. Что со мной происходит - не знаю.
Ведьма оторвалась от водки, которую хлебала маленькими глотками, как чай.
- У ведьмы просить, как без крови дело решить? - спросила она.
- Что хочешь для тебя сделаю.
Старуха снова засмеялась.
- Беловолоска приходила. Не советовала тебе помогать, - сказала она.
Громыко вздрогнул, вспомнив давнишний сон.
Тон старухи стал добродушный.
- Уезжал бы ты отсюдова, - сказала она. - Не стоит тебе играть с нечистой силой. Пока ты с ней рядом шёл, да и то... Послушай знающую.
На Громыко снова нахлынула злоба.
- Сила - не сила, - сказал он. - Да только можно любое делать - только по умному надо.
- По умному? - переспросила ведьма. - Слепой по умному зрячего не обхитрит.
- А ты мне помоги. Знаешь ведь, что местные тебя боятся. Рано или поздно твой дом подожгут. Один я тебе защитник.
Старуха снова посмотрела на него своим потухшим взгдядом.
- Не подожгут, - озорно сказала она. - А и подожгут. И то хорошо.
- Ну, поможешь?
Ведьма допила водку и разочарованно поставила бокал на стол.
- Людишек без пса не удержишь. Пса на место верни, и всё по-прежнему будет. И беловолоска тебе по-прежнему служить будет, - сказала она.
- Так а как его вернуть? Он же не оборотень!
Старуха разразилась каким-то безумным смехом. Громыко снова вздрогнул от неожиданности.
- Откуда тебе и это знать? - зло прокричала она. - Человек то он человек, а не простой. Такой не простой, что не мне и не тебе с ним не лягаться. - И добавила уже тихо и кротко. - А тихонечко за плечико можно.
- А как, как, - с надеждой спросил Громыко.
- А сам узнаешь, - заговорщецки ответила та.
Палыч уже начал терять терпение.
- Ведьма — не зли меня, - грозно сказал он.
- Не так, не так, - начала оправдываться колдунья. - И не просто всё. Через себя переступить нужно.
- Переступлю, ей гад, переступлю, - заверил её Громыко. - Жжёт меня изнутри. Если сейчас уйду — проиграю — весь сгорю.
- А если сгоришь — так и не надо.
- Не юли, ведьма, говори что хотела.
- А и скажу. Совет тебе дам. Да и беловолоску за косы отлохмачу. Хоть и не ровня я ей — да и то.
- Говори ведьма — не тяни.
- Боездно мне, ой боездно, - с показным страхом в голосе прошептала старуха.
- Кого боишься?
- Да и потягаться тоже охота. Ты и иди, а что делать — сам поймёшь.
Громыко резко вскочил с грязной табуретки.
- Да ты издеваешься, ведьма, - закричал он, и намахнулся на неё рукой.
- Ну ударь ведьму, ударь, - заплакала та и закрылась от него худыми морщинистыми руками.
- Дура. Старая дура, - прокричал Громыко и выбежал из вонючей избушки. Уже на улице он услышал за собой гадкий смех ведьмы.
Дурак, подумал он. Только зря ездил.
Но выйдя из избы, он почувствовал себя легче. То ли помогло то, что честно выговорился кому-то, то ли ведьма действительно забрала его страх.
Он вдохнул свежий ночной воздух. Сейчас его срыв после собрания и истерический разговор с ведьмой представлялся ему уже страшной глупостью.
Нервишки шалят, подумал он. Надо будет после дела съездить отдохнуть куда-нибудь. Без жены и сына.
Он сел в УАЗик и рванулся с места. Вдруг открылся бордачёк и на пол что-то упало. Громыко пошаркал по полу, и нашёл искомое. Большой кинжал с удобной костяной рукояткой, широкой гардой и загнутым обоюдоострым лезвием. Громыко дотронулся пальцем до лезвия и сразу отпрянул палец. Лезвие оставило неглубокий порез. Идиальное оружие, чтобы убивать и разделывать плоть. Только откуда он здесь взялся, подумал Гомыко? На деревне такого оружия отродясь не водилось. Он вспомнил, что две недели назад отмечал день рождения в городе и хорошо набрался, так что на утро почти ничего не помнил. Наверное, подарил кто-то.
Громыко положил нож к карман. Вещь дорогая. А то кто-нибудь из дружинников заберёт себе. Странно, что они раньше его не прибрали. Да и он сам почему не видел? Хотя в бардачке чёрт ногу сломит...
Громыко поехал к своему дому. С окончания собрания прошло около получаса и народ только начал расходиться. Злоба сразу нахлынула на него. Захотелось проехать мимо или врезаться в толпу этих глупых самодовольных людишек. Но так поступать было нельзя.
Он нашёл взглядом председателя. Тот стоял на крыльце и о чём-то беседовал с Ефремовым и Кузнецовым. Он был полностью уверен, что именно эти трое устроили это представление на собрании.
Громыко остановил машину около них.
- А, Александр Иванович, хорошо что не ушёл, - дружелюбно сказал он.
- Чего тебе? Вроде на собрании всё порешили, - сказал Глухов отходя от собеседников.
- Ну как же, - сказал Громыко. Несмотря на то, что он страрался говорить абсолютно спокойно, в его словах всё же проскользнули нотки иронии и злости. - Иван-то оказывается никакой не оборотень. - Громыко посмотрел Глухову прямо в глаза. - Ошибся я.
- Мы ошиблись, - ответил тот, отводя глаза в сторону и вверх.
- Вы ошиблись, - согласился Громыко, и добавил уже громче, чтоб слышали Ефремов и Кузнецов. - Серьёзно ошиблись.
Никто на это ничего ему не ответил. Мужики молчали, стараясь не пересекаться с ним глазами.
Громыко не прощаясь поехал по дороге и через секунду исчез за поворотом.
Председатель подошёл обратно к мужикам.
- Сука! - подвёл он разговор этому короткому разговору.
- Недолго ему осталось, - ответил ему Кузнецов.
* * *
Громыко тем временем подъехал к дому, поставил машину в гараж и вошёл в дом. Жена укладывала сына спать.
- Есть будишь? - спросила она.
- Отстань, - бросил ей Громыко, и пошёл в кабинет.
Единственное место, где он чувствовал себя хорошо.
Он снял пиджак и повесил его на вешалку. На пол упал найденный в машине кинжал. Он положил его на столик и сел на диван.
- Люба, Люба, - позвал он жену. - Принеси поесть сюда.
Он налил себе полстакана виски, сделал несколько глотков. По телу разлилось приятное тепло. Он включил лежащий на столе ноутбук и открыл файл «Наблюдение за объектом».
В неё были собраны записи о Звере.
Так, «19 декабря. Объект изменил форму, стали более заметны человеческие черты (фотография №…» Нет, не то…
«21 марта. Объект вёл себя спокойно. Не ел. Много спал.
22 марта. Объект не просыпался.
23 марта. Объект проявляет беспокойство. Не ест. Ходит по камере.
24 марта. Объект проявляет агрессивность. Явно возбуждён. Бросается на стены. Не ест.
25 марта. Объект очень агрессивен. Бьётся головой о стену.
26 марта. Объект не просыпался». Так… А, вот: «вспышки агрессивности находятся в прямой зависимости от фазы луны, то есть от полнолуния».
Точно, подумал он. Оборотни звереют от лунного света. Это всем известно. Если Иван - оборотень, значит, в следующее полнолуние он устроет резню. Тогда уже все поверют, что он настоящий. Надо только, чтоб никто не пропустил сей спектакль. Но вот только как? Если решу эту задачу — всё будет по-прежнему. А если не оборотень? Если он ошибался?
Вошла жена с едой на подносе.
- Отстань от меня, - рявкнул он. - Я же сказал — есть не буду. И не беспокоить.
Жена пробупчала что-то неразборчивое и вышла громко хлопнув дверью.
* * *
В подвале храма Преображения Господне царила полная и необъятная тьма. О том, что снаружи продолбается обычная человеческая жизнь, напоминал лишь мерно загорающийся и снова гаснущий прямоугольник света на месте двери из подвала. Лишь иногда здесь слышались шуршание крыс да тихие человеческие стоны, на которое перестали обращать внимание даже крысы. Примерно раз в день дверь открывалась и в подвал входили люди. Когда они включали свет, было видно, что в сваренной из арматуры самодельной камере на нарах лежит укрытый одеялом человек. Навещающие его люди проверяли, жив ли он, оставляли еду и забирали сделанную из ведра парашу, свидетельствующую о том, что человек после их ухода всё же продолжает жить, и уходили, гася за собой свет.
Узника звали Иван Высоков. Или того, что от него осталось после пережитого им поединка с неведомым Зверем. Сознание, на время вернувшееся в его изранееное, растоптанное и лишённое свободы тело, не найдя в его теперешнем существовании ни одной зацепки чтобы остаться, снова уходило куда-то вглубь. Лишь иногда прорываясь наружу, принимая облик наполненных болью стонов. И в этом мире оно было один, совсем один. Мучавшие Ивана сновидения были так же пусты и темны, как и его темница. В его бесконечном сне он то падал в тёмную бездонную пропость, то на его груди лежала неподъёмная каменная плита, то он был заживо закопан в сырую холодную землю... Все их объединяло только одно: всегда в них ему хотелось воли, хотелось выбраться наружу и бежать, бежать. Мучительно хотелось видеть солнце, ощущать кожей его приятное тепло, дышать свежим лесным воздухом... Но ничего этого не было. И эти желания рвали его душу сильнее самой страшной боли. И когда мучения становились невыносимыми, в самый последний момент, наступало забвение. И потом вновь всё начиналось с начала.
Но самое страшное было не в этом. Ужас был в том, что во сне он знал, что все его муки — ничто перед тем, что ждёт его впереди. Он постоянно чувствовал, что рядом с ним находится что-то страшное. По сравнению с которым его ерунда даже его теперяшние муки. Этим чем-то была бесконечная тьма без дна и без конца. В которой — он чувствовал — томятся тысячи таких же как он узников. Он слышал их обречённые стоны, крики и вопли.
Слышал он и другие крики и вопли. Дикие и злые. Голоса хозяев этой тьмы. Он знал, что эти мерзкие существа уже ждали его к себе в гости, с нетерпением предвкущая свидание с новой жертвой.
И понимание того, что он в любую секунду может оказаться ТАМ наполняло его сердце настоящим ужасом, держало его душу в его истерзанном теле.
И ещё он чувствовал, что иногда через окружающую его вечную тьму проскальзывал лучик солнца. Который удерживал его от падения в эту бездну вечных мучений. Давал ему надежду, которая держала его на волнах этой тьмы, но держала всё слабее и слабее...
* * *
На следующее после сельского собрания утро, как только вошло солнце, зевающий и невыспавшийся Громыко поднимался вверх по склону холма, на котором стоял сельский храм. Который так и не был открыт, и судя по всему, не должен был открыться никогда.
Громыко в который раз подумал, что стареет. Ведь ещё год назад неожиданности вроде этого проклятого собрания не могли случиться с ним по определению. И во всём этом был виноват именно он. Решил, что всё созданное им не исчезнит никогда, поддался накинувшейся на него апатии, забросил дела. Забыл, что чтобы он ни делал, он всегда останется здесь чужаком. Даже последние события его ничему не научили. Убедившись в том, что Ивану не грозит опасность, он ограничился тем, что выставил у подвала патруль и решил, что теперь всё удет по-прежнему.
Он вспомнил то утро, когда он в сопровождении дружинников и сельских мужиков вот так же поднимался вверх по склону.
Перед этим вся деревня слышала, как из храма доносились страшный рёв. Когда они вошли, они обнаружили истерзанное и изувеченное тело зверя, а рядом – Ивана. Без сознания и в таком же состоянии. После этого он нисколько не сомнивался, что Иван – оборотень. После нанесённых ему ран ни один человек не смог бы остаться живым. К тому же температура у Ивана была такая, что на градуснике не нашлось делений чтоб её определить.
Поэтому Громыко и не стал обращаться к врачам. Просто решил подождать. И Иван оправдал его ожидания. Не прошло и суток, как он очнулся. И с каждым днём ему становилось всё лучше и лучше, а раны затягивались просто с феноминальной скоростью!
Громыко наконец взабрался на холм. У входа в церковный подвал стояла старая брезентовая палатка.
Здесь постоянно дежурили двое охранников. Как и следовало ожидать, они глубоко спали.
- Вставайте. Хорош спать, - прикрикнул Громыко и ударил два раза носком ноги по входу полатки, как будто хотел постучаться.
В глубине палатки суетливо зашевелились, через несколько секунд молния на входе визгливо пошла вниз, и изнутри выглянуло помятое и распухшее лицо одного из охранников, а из палатки пархнуло стойким запахом перегара.
Громыко не обратил на это никакого внимания. Местная привычка любое свободное время употреблять на потребление спиртных напитков ему, конечно, не нравилась, но всякие попытки бороться с ней он забросил лет пять назад. Просто стал относиться к ней как к чему-то неизбежному. Чем сберёг себе огромное количество времени и нервов.
Оба охранника суетливо и медленно, стараясь делать вид, что и не думали спать, вылезли из палатки.
- Ты чего так рано? - споросил один из них.
Громыко не удостоил его ответом.
- Открывай дверь, - сказал он.
Охранник пошёл к двери подвала, раскрыл её, вошёл в темноту и включил свет.
Громыко зашёл в подвал и пошёл к камере. Иван так и лежал на нарах укрытой одеялом.
- Он хоть живой? - спросил участковый.
Охранник привычными движениями открыл висящий на входе навесной замок, защёл в камеру, откинул одеяло от лица Ивана и несколько секунд пристально в него всматривался.
- Живой, - сказал он.
- А ты не боишься, что он на тебя броситься когда-нибудь? - спросил Громыко.
Охранник пристально посмотрел на Ивана, потом обернулся к Громыко.
- Не, не кинется, - ответил он. - Он сдохнет не сегодня-завтра, Палыч.
- С чего ты взял? - спросил Громыко.
- Да ты только послушай как он дышит. Как собака, которой хребтину перебили. Я удивляюсь, как он до сих пор ещё не загнулся.
Громыко медленно вошёл в камеру поднял одеяло и посмотрел на Ивана. Лицо его было мертвецки бледно и покрыто испариной. Дышал он действительно прирывисто и неровно.
- Ладно, - сказал Громыко, на секунду задумался и снова продолжил: - К восьми смена придёт, а пока свет не выключай и дверь открытой оставь. И ещё... Сбегай за Катькой Матвеевой. Пусть посмотрит его.
- Сделаем, - ответил охранник.
Громыко ещё раз посмотрел на Ивана и пошёл прочь из подвала.
* * *
Через три часа, когда солнце поднялось уже довольно высоко, Катя в белом халате и с огромной фельдшерской сумкой на плече шла к церкви. Серде её бешено стучало в груди, голова кружилась. Её раздирали противоречивые чувства страха и желания.
Той ночью, когда Зверь пришёл к ней, и вызвал её во двор и стоял перед ней в лунном свете во всём своём диком величии, она понимала, что перед ней жестокий убийца, но совершенно его не боялась. Просто была счастлива, что такое прекрасное и великолепное существо позволило видеть себя и говорить с собой. И это он открыл ей глаза и вложил в её сердце это страшное, но вместе с тем невыносимо прекрасное желание.
Желание умереть от рук зверя. Она сама пошла с ним, зная что её ждёт в храме. Она видела, как Иван превращался в прекрасное дикое существо и с радостью ждало гибели в его смертельных объятьях.
Но что-то пошло не так. Когда она очнулась два лютых зверя рвали друг друг. Она в страхе бежала оттуда. И постаралась забыть то, что она видела.
Но странное желание не исчезло, просто ушло куда-то вглубь, и нечасто, но регулярно давало о себе знать...
И вот теперь она шла к Ивану и не могла понять, что с ней происходит.
Охранники молча открыли перед ней дверь и она вошла в подвал и увидела его.
Он был без сознания. Лицо его покрывала испарина, рот был открыт и жадно глотал воздух. Она быстро подошла, негнулась над ним, провела рукой по его коротким слипшихся от крови волосам.
-Ваня, Ваня, Ванечка, - тихо позвола она.
Все мучащие страхи покинули её. Осталось только бесконечная нежность и жалость к этому казалось бы незнакомому и чужому её человеку.
- Ваня, не бойся. Всё теперь будет хорошо. Ты слышишь меня? - шептала она.
Иван был в бреду, но весь вдруг напрёгся и перестал стонать, как будто к чему-то прислушивался.
Она вдруг встала и побежала к выходу. Охранники стояли у входа и курили.
- Принесите воды и мыла, - строго сказала она и не ожидая ответа пошла обратно.
Охранники переглянулись и пошли в деревню.
Через два часа Иван был вымыт, переодет, перевязан. Катя вдруг услышала взади осторожные шаги и обернулась. Рядом с ней стоял один из охранников.
- Ну ты всё? - спросил он.
- Да, я закончила, - глухо ответила Катя.
- Как он?
- Состояние тяжёлое. Нужен уход, - заминаясь, сказала Катя. - Я могу с ним посидеть.
-Не положено, - ответил охранник.
Катя покорно встала, собрала медикаменты и старые вещи Ивана.
- Я вколола ему жаропонижающее. Вечером нужно сделать ещё один укол, - сказала она.
- Хорошо, - ответил охранник. - Громыко разрешил.
Катя молча пошла к выходу. Она уже знала, что ей делать дальше.
* * *
Наконец все дела на сегодня были более или менее улажены. Теперь у Громыко было время подумать.
Иван, на его счастье, находился в тяжёлом состоянии. Ещё две-три недели он не оклемается. И до этого времени нужно было что-нибудь придумать. Нужно, чтоб он как-то проявил свою звериную сущность. И чем больше Громыко об этом думал, тем больше карил себя за непредусмотрительность.
Слишком уж он понадеялся на предсказания Чумы, что Иван оборотень. Тот же и не думал превращаться в зверя.
Пошёл на поводу у своих желаний, позабыв о фактах, карил себя Громыко.
Ну что мне стоило пустить слушок через дружинников, что Иван, мол, в полнолуние превратился в волка или там в какую другую тварь. И поверили бы, как миленькие поверили. Нет, на обстоятельства мы надеяться не будем. Здесь надо действовать наверняка, думал он.
Так что мысль о полнолунии он сразу отсёк. Это — запасной вариант. Сработает — хорошо, не сработает — сработает другой. А он не привык полагаться на волю случая.
Он набросал на листке бумаги кое-какие идеи, но ничего не подходило. Слишком уж здесь все были на виду.
Надо бы по-тихому привести из города людей, чтоб они устроили здесь что-нибудь такое, что убедило бы местных, что Иван - оборотень, думал Громыко. Каких-нибудь специалистов по спецэффектам. В Интернете таких найти было можно.
В комнату забежал четырёхлетний сын — Артёмка.
У Громыко был один сын от первого брата, с которым он почти не общался. Тот так и не смог простить ему убийства матери. Второй раз он женился пять лет назад - на местной девушке. Жена была на четырнадцать лет моложе его и не отличалась острым умом, но была довольно красивая. Поначалу эта её детская наивность и ранимость умиляла Палыча и он даже начал думал, что любит её, но со временем она стала раздражать. А в сыне он души не чаял. Возился с ним, игрался, хотя детей не любил.
- Папа, папа, смотли, я лыцарь, - весело крикнул ребёнок.
У Громыко ёкнуло сердце. Он увидел, что сын держит в руках найденный вчера в бардачке кинжал. Остро заточенное смертельное оружие.
- Ах ты сорванец, - стараясь не напугать ребёнка сказал Громыко.
Он осторожно забрал у него кинжал и вложил в ножны.
-Пойдём спать, лыцарь без штанов, - сказал он, поцеловал сына и отнёс его в спальню.
Жена похрапывала на кровати при включённом телевизоре.
У Громыко от злости свело скулы. Только и думает, что есть да спать, подумал он. Совсем от рук отбилась. Он хотел наорать на жену, но посмотрел на сына и передумал.
Он только разбудил её, сказал сквозь зубы, чтоб уложила ребёнка спать, и пошёл курить на улицу.
Но расшатанные нервы не желали успокаиваться и раз за разом прокручивали перед глазами несостоявшийся скандал с женой. Закурив, он решил пройтись до храма — проверить охрану. Сегодня дежурили Федя и Миха — те ещё охранники.
* * *
Катя вышла из подвала и невольно восхитилась открывшейся ей картине. Снаружи уже было темно. С холма открывался великолепный вид на лежащее внизу село, величественную гладь реку Оми и бесконечный лес за ней. Настроение у неё было хорошее. Иван уже начал приходить в себя, стал открывать глаза, пытаться вставать с лежанки, пытался разговаривать и один раз даже улыбнулся.
Когда он откинулся на падушку и засопел, ещё долго сидела рядом, поглядывая на часы.
Время уже перевалило за одинадцать. Катя поцеловала Ивана в разбитые губы и пошла наружу.
Фёдя и Миха, дружинники Громыко, охранявшие “оборотня”, сидели у палатки и жгли костёр.
- Ну что, Катеринка, харэ нам заключённого соблазнять. Он всё равно считай что дохлый, - заплетавшимся голосом пошутил Миха - тощий невысокий парень лет двадцати пяти. - А если по мужику соскучилась, то оставайся с нами. Поможем чем можем.
Охранники громко рассмеялись.
Катя натянуто улыбнулась подошла к ним, поставила фельдшерскую сумку на землю и стала выкладывать содержимое.
- Он пришёл в себя, но состояние тяжёлое. Вот я вам дам таблетки – дайте ему в три и в пять часов, - сказала она и протянула Феде четыре таблетки. Тот не глядя засунул их в карман.
- Дадим, - сказал он и вдруг стал суетливо собирать с травы разложенное девушкой добро, закрыл сумку и отдал её ей. - Иди, иди, поздно уже.
Катя взяла сумку и пошла по дороге в деревню.
Охранники молча посмотрели ей в след. Когда девушка окончательно скрылась, Фёдор, невысокий, но крепкий смуглый парень под тридцать лет, вынул из травы медицинский пузырёк с прозрачной жидкостью, на наклейке которой было написано “спирт”.
- Вроде не заметила, - сказал он. - Вот и ночь не скучно пройдёт.
- Ловко ты, - восхитился Миха. - Только сколько здесь – курам насмех.
- Не хватит - ещё за одной сбегаем, - успокоил его Фёдор.
- Палыч бы не припёрся.
Фёдор вытер лицо рукой и откусил кусок от лежащего на газетке бутерброда.
- Да и хрен с ним, с Палычем, - сказал он. - Меня больше наш «зек» беспокоит.
Миха непонимающе посмотрел на него.
- А что с ним? - спросил он. - Лежит смирно.
Федор недоверчиво покачал головой.
- Не знаю, не знаю. Разное говорят, - сказал он.
- Ты про то, что он оборотень? - саркастически переспросил Миха. - Да ладно, брехня это всё.
- Может и брехня, - задумчиво сказал Фёдор, - а может... - Он замолчал, потёр ладонью горло и добавил: - Ну что ты, наливай.
Миха разлили по кружкам спирт и разбавил его водой.
- Как тебе девчёночка? - спросил он.
- Тоща. Взяться не за что. И характер у неё... - ответил Фёдор. - Я к неё подкатывал как-то — не дала.
- Да все они эти бабы. Курицы без мозгов. Хрен их поймёшь.
- Ну да. Что она в нем нашла? Кусок мяса. А смотри как она на за ним ухаживает.
- Ну, романтика. Оборотень всё-таки, - как-бы разрышляя вслух сказал Миха. - А знаешь что я тебе скажу? По-моему, по-глупому. Вот Зверь он был зверем. Это я понимаю. Он действительно удачу приносил. Реально. Я тебе такие случаи могу рассказать - ты не поверишь. Я знаешь в городе почудил одно время... А Иван он что? Я его с детства знал. Нормальный пацан. И что мы его здесь сторожим - непонятно.
- Ну, не нам решать. Сказано - сторожим, - сказал Фёдор.
Но по виду его было видно, что он думает точно так же.
- А, что с тебя... - пробормотал Миха. - Смотри, спиртяга как по шарам бьёт. Я полежу немного. Разбуди меня тогда...
Он прилёг.
Фёдор тоже зевнул и тоже устроился поудобнее на своём месте.
Не прошло и пяти минут, как охранники глубоко спали.
Вскоре из тени храма неверной походкой, уже без сумки и халата вышла Катя и внимательно осмотрела дружинников. Она немного беспоколась за то, что подсыпанная ей доза снотворного в подброшенном спирте не оказалась черезмерной. Но те спали спокойным безмятежным сном. Успокоившись, она пошла к подвалу, дверь в который была открыта, а внутри горел свет.
Иван к её удивлению сидел на нарах и уставшими восполёнными глазами смотрел в одну точку.
- Ванечка, миленький, надо идти. На волю, - сказала она. Она была не на шутку обрадована, что Иван пришёл в себя. Честно говоря, она так и не придумала, как будет вытаскивать его из подвала.
Иван медленно встал и операясь на неё стал медленно передвигать ноги.
- Куда? - тихо спросил он.
- Ко мне, - сказала она. - спрячу тебя у себя. А когда выздоровишь — увезу тебя в город.
Катя подвела его к выходу, как вдруг перед ней возникла огромная фигура. Удар, и темнота.
* * *
У входа в подвал Громыко увидел Катьку и операющегося на её плечо Ивана.
Внезапно потеряв контроль, Громыко резко, изо всех сил, ударил девчёнку кулаком в лицо. Та отлетела назад и упала без сознания. Иван остался стоять, успев опереться на стену. Громыко пересёкся с ним взглядом. Тот смотрел на него устало и с ненависью. Участковый хотел было ударить его, но совладал с собой и просто легонько толкнул его ногой под колено. Иван беспомощно рухнул на каменный пол.
Палыч развернулся и пошёл к палатке. Охранники мертвецки спали. Разбудить их, несмотря на все попытки, не получилось.
В целом картина была ему понятна. Малолетняя дурочка решила спасти Ивана и подсыпала охранникам снотворное. Благо, это не составило бы большого труда.
Громыко, прикидывая, кого можно позвать сторожить Ивана снова пошёл в подвал.
Катя лежала без сознания. Иван сидел рядом с ней и пытался привести её в чувство. Громыко ногой оттолкнул его в сторону и склонился над телом девушки
«Чего-то я переборщил», - подумал он, осматривая Катю. Всё лицо её было залито кровью.
Громыко нагнулся и прислонил два пальца к вене на шее.
По спине побежали мурашки и вступило сердце. Девчёнка была мертва. Он проверил ещё раз... Мертва.
“Бежать”. - мелькнула у него мысль. - “И никто никогда ничего не узнает. А эти всё равно спят и до утра не проснуться. Иван. Чёртов оборотень. Он меня видел”.
Мысль пришла в голову мгновенно. Словно последий кусочек лёг в собираемую мазайку. Намёки ведьмы, кинжал, эта дурацкая смерть...
Громыко ощупал лежащий в кармане кинжал. Ведьма была права. Всё само собой сложилось лучше чем надо. Надо было только не струсить, не отступить и всё пойдёт как раньше. И не одна сволочь больше не посмеет покушаться на его авторитет. Сердце предательски колотилось в груди, но Громыко сделал свой выбор. Страх и омерзение переполняло его. Руки предательски дрожали. Ноги подкашивались. Но другого выхода он не видел.
Завтра в погребе найдут изуродованный труп Кати и измазаного кровью Ивана. И всё будет по-старому...
Несколько неприятных минут и можно будет идти домой к жене и сыну.
Громыко вытащил из кармана кинжал и склонился над трупом девушки, примериваясь для первого удара.
Вдруг он услышал страшный утробный рык и посмотрел на Ивана. То, что он увидел исказило его лицо маской ужаса и парализовало тело.
Громыко прижимаясь к стене и стараясь держаться подальше от Ивана на ватных ногах зашагал к выходу.
Через секунду он был уже на улице, преодалел короткую лестницу, миновал охнанников и что есть силы побежал вниз по холму, спасительным огням деревни.
- Оборотень, оборотень, оборотень! - орал он что есть силы.
* * *
- Оборотень, оборотень, оборотень, - услышал Василий Кузнецовым доносящийся с улице голос. Не понимая ещё, что происходит и кто это орёт, он встал с кровати.
«Оборотень», - дошло до него опостылевшее уже за столько лет слово.
Он резко вскачил с постели и сбивая по дороге какие-то вещи кинулся в кладовку. На ощупь нашёл ружьё и патроны, переломил и зарядил. Прямо как был, в трусах и майке, выбежал на улицу и осмотрелся. На глаза сразу попался сияющий лунным светом монолит храма на холме.
В голове мелькала одна мысль: «неужели опять, неужели опять»!
На глаза ему попался сосед Толян.
- Петрович, что случилось? - встревоженно спросил он.
-Не знаю, - ответил Кузнецов на бегу. - Бери ружьё и давай за мной.
- Ага, - сказал тот и побежал домой.
Вскоре на выходе из деревни собрадась небольшая толпа полуодетых вооружённых мужиков.
- Что делать-то будем, Петрович, - спросил один из них.
Василий задумчиво почесал затылок. Сон уже успел рассеяться, а вместе с ним куда-то исчезла и былая смелость.
- Что делать, что делать, - проворчал он. - Молиться. В церковь всё-таки идём.
Мужики, освещая дорогу фонарями, осторожно зашагали вверх по холму.
Василий с пальцем на курке первым приблизился к освещённому подвалу. На пороге он сразу увидел кровь и лежащий рядом огромный кинжал. Мышцы напряглись в предчувствии чего-то нехорошего. Он сделал шаг и осторожно заглянул в глубь подвала. Подвал был пуст. Только в камере Ивана на нарах кто-то лежал. Усилием воли Василий поборол стук зубов, сделал глубокий вздох, и, выставив вперёд ствол ружья, и быстро зашагал к камере.
Иван и Катя, вымазавшиеся в крови, но абсолютно здоровые, обнявшсь лежали на нарах и спали.
- Тьфу ты, Господи, - только и сказал Василий.
* * *
Когда к храму тяжело дыша подходил председатель, здесь уже собралась хорошая толпа. Многие с ружьями. Посередине в трусах и майке стоял Василий и что-то весело рассказывал.
Беспокойство сазу спало.
- Так, что здесь происходит, что за переполох? Кто орал? - спросил председатель.
Мужики пропустили его вперёд.
- Спокойно, Иваныч, всё нормально! - сказал Василий.
- А кто орал-то? - возмутился он. - Я перепугался, вскачил. Думаю, здесь резня какая, а вы здесь ржёте.
- Спокойно, Иваныч. Мы здесь тоже не всю ночь. Я вообще вон, смотри. - Василий показал на свои трусы. - А орал Палыч. Совсем он, по ходу, чёкнулся. Всю деревню перебудил, мудак. Сейчас его поймали — домой отвезли.
- А Иван? - обеспокоенно спросил председатель.
- А ничего. В подвале спал, - ответил Василий. Хмыкнул и добавил. - С Катькой. Та говорит, вроде, Палыч её избил. И действительно, морда у неё вся разбита. Я её тоже домой отправил.
Иваныч оглядел палатку, возле которой мирно похрапывали Фёдор и Миха.
- А с этими-то что? - спросил он.
- Тоже всё нормально. Оба в драбадан, - пояснил Василий.
- Бардак, - только и сказал председатель.
- Да всё нормально, Иваныч, - сказал Василий. - Пойдём лучше ко мне - водочки выпьем, раз проснулись.
Председатель махнул рукой.
- А-а-а, пошли! - сказал он. - Расходитесь, мужики.
Они пошли к Василию. К ним присоединился пришедший с отцом Сергей.
- Серёг, - обратился к нему отец. - Давай сейчас заводи машину, возьми кого-нибудь. Грузи Ивана и вези его отсюдова куда подальше.
- Куда?
- А куда хочешь. В город. Оставь где-нибудь около больницы или милиции. Там разберёшься.
Помолчали.
- Деньги нужны, - сказал Сергей. - На бензин.
- Деньги что. Найдём. - ответил ему председатель.
Вниз шли молча. А когда входили в деревню, Василий сказал:
- И ещё, Иваныч. Ты давай завтра ехай в Омск – священника искать. Не дело это - храму пустым стоять.