I
Был шторм; я закрыл окно, что бы отгородить себя от чужих несчастий. Корабли срывало с якорей, хлестали волны, морская пена вздымалась над головами моряков роем обезумевших пчёл, - но всё это было отделено от меня окном и морем, по тому что левый берег, на котором я жил, был почти необитаем.
Удивительно, как легко можно убеждать себя в том, что что-то тебя не касается: мне вот, к примеру, стоило всего лишь закрыть окно. Секунду назад я был там, но вот раз - и я уже здесь. Параллельная вселенная, особенно если ещё задёрнуть шторы.
К сожалению или счастью мне не оставалось ничего, кроме таких вот рассуждений и разговоров с самими собой. Когда я ещё мог здраво мыслить, я отгородил себя от мира этим маленьким домом на берегу моря. Сейчас я хотел бы вернуться обратно, но я доверяю тому себе, что был более здоров, чем тому я, который есть сейчас; поэтому я не собираюсь возвращаться в город.
От того меня, который был когда-то давно почти ничего не осталось. Я не понимал этого - просто помнил. Я помнил, например, как когда-то давно я верил своим родным. К слову, они никогда не обманывали меня, просто в определённый момент я перестал верить им, так же как и всем остальным.
Мой доктор говорил мне, что я - очень редкий в медицине случай, по тому что моя болезнь не вызвана внешними факторами; иными словами, мой мозг начал разрушать себя сам, и потихоньку довершает своё дело. Иногда, особенно по вечерам, я думал о том, а не пришёл ли конец моему сознанию. Может быть я просто не заметил этого, как не замечал многого другого, - думал я. Я до сих пор не знаю, в каком я состоянии, по этому просто стараюсь не думать об этом.
Когда я был подростком, я много думал о том, как хорошо было бы, если бы я остался таким, каким был в детстве. Мне не нравилось, что со временем я начинаю понимать всё больше и больше о том, о чём мне вообще лучше не знать. Я читал книги и боялся себя. Я боялся себя по тому, что ничто в моём сознании не совпадает с написанным в книгах. Начиная от мелочей, например о том, что я должен любить родных, и заканчивая какими-то более глобальными вещами. Мне не давалась любовь к родным, любовь к родине, к друзьям, любовь к противоположному или даже к своему полу. Я не чувствовал и не ощущал, и мне было хорошо до тех пор, пока я не начал понимать, к чему это должно привести.
К слову, мне удавалось скрывать свои проблемы всего несколько лет. Моё поведение было ужасным, порой меня боялись даже тогда, когда я молчал. Люди не понимали меня, я не понимал людей. Я завидовал тем, кто был в полном порядке; даже инвалидам: ведь они понимали, что не они виноваты в своих бедах. Они знали как себе помочь, всё понимали, просто иногда не были в состоянии что-то изменить. Я хотел быть здоровым, и в то же время мне казалось, что моя болезнь - Божий дар, если бы только я верил в Бога.
Беспокойство ушло только тогда, когда я был уже неизлечим. Часто я думал о том, что пора удалить себя от общества. Меня часто слушали с упоением, мне верили, мною восхищались. Но я не хотел, что бы люди стали такими же как я; когда мне исполнилось двадцать три, я купил этот дом у моря. Я хотел завести двух птиц, и назвать их Ромул и Рем - в честь основателей Рима, но я боялся, что когда я умру, о них некому будет заботиться, и они умрут от голода; по этой причине я жил в абсолютном и порой забвенном одиночестве.
Моя мать сдалась через восемь долгих лет, и я стал получать письма, на которых стояло имя «Jac». Она не хотела мириться с тем кем я стал, но была так беспокойна, что сдалась, не выдержав своей односторонней борьбы за моё сознание. Она никогда не приезжала сюда, и никто сюда никогда не приезжал, от чего мне было легче. Иногда я очень боялся, что кто-нибудь приедет, и мне придётся много говорить.
Однажды я рассказал ей о том, почему меня пугают книги и чужие слова в мою сторону. Я сказал ей, что мне тяжело мириться с тем, что никто не может понять, о чём именно я говорю. Люди были поверхностны, а их мысли редки и грубы как нешлифованный мрамор. Они пытались развеселить меня, пытались ободрить, сделать мою жизнь проще, отогнать от меня плохие мысли, но я не мог слушать их, по тому что со мной всё было не так как они говорили. В те годы меня особенно пугали детские сказки, по тому что в них все любили друг друга, и всё всегда заканчивалось хорошо.
II
Из цикла «Toi et Moi; »