*
Сегодня была какая-то особенно тягучая ночь, всё казалось тревожным и немного натянутым. Лес на горизонте совсем не шевелился, несмотря на то, что под шинель Андрею то и дело задувал холодный, не для апрельского месяца, ветер. Он спустился вниз по берегу, присел на первую весеннюю траву, которая еще не зазеленела по-настоящему, как это бывает в мае, и засмотрелся на текущую у его ног реку. Кубань простиралась перед ним во всем своем великолепии. Обычно спокойная река сегодня тоже, под стать окружающему миру, была какой-то странной, бурлящей. Темные воды неслись вдаль, к Азовскому морю. Андрей поежился, ему было непонятно, отчего природа так беспричинно неспокойна сегодня. Он не хотел это суеверно связывать с завтрашним наступлением. Его батальон находился здесь уже два дня, лагерь разбили недалеко от поселка Хомуты, до Краснодара рукой подать, а именно в его направлении, да еще в сторону Таманского полуострова необходимо было развернуть воздушную атаку. Командир ясно дал понять, что надо отодвинуть войска противника от Кубани и не дать захватить плацдарм на Малой Земле, который являлся стратегическим пунктом разрыва морской обороны немцев. Андрей глубоко вздохнул. Перед боем всегда было какое-то особенное настроение, как будто бы слышишь как внутри тебя размеренно тикает отлаженный механизм, начищенный до блеска и работающий без пререканий. Наверное, это потому, что Андрею нравилось служить, патриотизм был для него не просто словом, а состоянием души, души на тот момент единой для всего народа... Он был одним из лучших летчиков во всем полку на этом фронте, его Ту-2 не знал поражений, они двое работали за четверых, а то и за восьмерых сразу! На борту его напарника красовались 8 индивидуальных звезд и около десятка звезд обведенных - за самолеты, подбитые в командном нападении. Конечно, в ночь перед наступлением надлежало выспаться, но Андрею упорно не спалось, он привычным движением свернул самокрутку, затянулся и пошел в сторону стоящих вдалеке самолетов. Захотелось настроиться, подышать горелым запахом боевых машин... Свою Тушку он мог найти в любых условиях: в кромешной темноте, в тумане, неважно, она была его второй половинкой, его крыльями, они чувствовали друг друга наверняка. Он прошелся рукой по холодному и гладкому борту... «Милый мой ангелочек, ты готова поцеловаться завтра с парочкой Мессершмиттов,мм? Зададим им жару?» Андрей улыбнулся в темноту, тяжелая, непоколебимая уверенность сверкала в его глазах. Он наконец-то отправился спать.
**
- ПААААААДЪЁЁЁМ!!! - крик командира эхом отозвался на весь лагерь. - ТРЕВОГА! Эскадра Купфера атаковала Малую Землю! Срочный приказ перебросить туда всю авиацию!
Батальон пришел в оживленное движение, стремглав, все кинулись собираться, летчики получали последние распоряжения, инструкции и занимали свои самолеты. Андрей пулей взлетел в бомбардировщик, и едва успев одеть очки, первым поднялся в воздух. Остальные направились за ним. До Малой земли было 10 минут полета, и вспышки авиабомб вскоре заблестели перед их глазами. Сил присутствующей в том районе авиации явно не хватало, чтобы отразить удар противника, немецких самолетов наблюдалось на пятнадцать-двадцать машин больше. Андрей нацелился на опытный, как он успел заметить, шестизвездный, Юнкерс. Меньшая по размеру и легкая в маневрировании Тушка обошла самолет по левому борту, и практически в упор расстреляла его из пулемета, пикируя, немец успел выдать очередь из пулемета с патронами назад и задеть советский самолет. Андрей чертыхнулся, пули задели правое крыло, и машина начала немного юлить.
Вокруг грохотали бомбы и раздавался треск падающих или раненных самолетов. Из-за дыма и искр видимость была сильно снижена, и Андрей стал набирать высоту, надеясь, что сможет использовать бомбы на находящихся ниже его противников. Вдруг его сильно тряхнуло. «Что за черт!» Слегка развернувшись, он увидел бомбящий его Мессершмитт. «Ах ты падла, сейчас я тебе!» Тушка взревела и, поднявшись над немецкой машиной, сбросила бомбу. Но в последний момент она вильнула от полученных пробоин, и бомба сменила направление. Округлившимися от ужаса глазами Андрей провожал ее полет... Но нет! Она чудом зацепилась за хвостовое оперение Мессера.
Сейчас рванет!
Надо успеть отлететь!
Но немецкий пилот понимал, что это его последний шанс зацепить советскую машину и рванул за ним. Раздался оглушительный взрыв. Андрей всей грудью налетел на штурвал. Наступило секундное забытие.
«Ангелочек, как ты? Так, приборы в норме, показатели чуть снижены, а что ж нас так дернуло-то,а? Может с хвостом что?» Самолет начал снижение к земле, ужасным образом юля и кренясь. «Поняяяятно... Нам с тобой милочка зацепили хвост... Черт, и не сесть нигде!» На земле развернулась не менее ожесточенная битва, плацдарм был полностью оккупирован войсками. Андрей стал снова набирать высоту. Вместе с еще одним Ту-2, они сумели подбить немецкий Юнкерс, пилоты обменялись привычным жестом поднятого вверх большого пальца, как вдруг напарник стал отчаянно жестикулировать Андрею, показывая в сторону хвоста, он весь как-то побледнел, и в глазах его отразился ужас. Андрей непонимающе, но тревожно смотрел на него, пока не догадался сделать небольшой круг и... заметить струйку дыма, поднимающегося с хвостовой части. «Ого, малышка, а мы с тобой попали, мы, кажется, горим...». Было понятно, что сесть ему нигде не удастся и выхода, кроме как улететь с плацдарма, не оставалось. Ребята с соседних самолетов махали ему в сторону леса, мол, лети, спасайся. Андрей сдвинул брови. Суровая морщина рассекла лоб. «Ну уж нет! Негоже советскому асу убегать с поля боя. Я еще за собой парочку прихвачу на тот свет!» Он направил самолет к троице немецких Мессеров, открыл непрекращающуюся пулеметную очередь, и на огромной скорости врезался во вражеский борт.
«Да простят меня все те, кто любил...».
Тушка, на удивление, не подорвалась сразу, а лишь как-то неестественно скривившись, спикировала вниз. Потянув за собой и помятый Мессершмитт. Уже на земле оба самолета взорвались. Пилоты из Андреевского батальона почтенно, в едином порыве, склонили голову...
Днем позже, когда дошли их пешеходные войска во главе с командиром, ответственный за выполнение операции сдавленно докладывал: «Старший офицер Федоров погиб в результате героического нападения на уже горящем Ту-2 на самолет противника.»
***
С фронта писем не ждали. Слишком уж это большая была роскошь. Об участи своих мужей, братьев, отцов можно было лишь догадываться по обрывкам новостей, которые передавали по радио. Идешь вот по улице и слышишь «Советские войска продвинулись по западной линии.» или «В ходе ожесточенных боев был отвоеван Воронеж.», слышишь и думаешь: «Там мой благоверный, не там, жив или уже...».
Настенька отправляла Андрея на войну с тяжелым сердцем. А впрочем с легким это сделать было невозможно. В дни мобилизации единое женское сердце всей страны обливалось слезами и сжималось в тревоге. Всю войну оно, кажется, стучало в одном ритме: рвано и гулко. И потеря у каждой женщины рубцом оставалось на нем... Выжигала новые дорожки слез на посеревших от страданий, а ведь некогда прекрасных, лицах...
За два года, что Андрей воевал, Настя очень изменилась. Стала меньше улыбаться, вздрагивала каждый раз, заслышав шаги почтальона, в те дни кроме похоронок они и не приносили практически ничего... Подружки как могли успокаивали ее, уверяли, что всё непременно будет хорошо, Андрей обязательно вернется. Настя верила, конечно, а что ей оставалось делать... Но тихо шептала всегда: «Не вашего же мужа забрали... Вам не понять.» Они самой статной парой были в Батайске, он — высокий, золотые искры в волосах, глаза словно волна морская, родом из Борисоглебска, а в село погостить приехал, да так и остался — любовь затянула ; она — настоящая казачка, тоненькая как колосок, глаза сверкают, волосы смолью вьются. Загляденье! Все бабки в округе уж гадали не нагадали, на кого ребеночек их будущий будет больше похож. А они смеялись, говорили, что рано еще, что успеется. Да... лишь бы теперь — успелось... Где былой блеск глаз? Тяжело Настя переносила разлуку. Тревожно.
А сегодня... сегодня еще сон такой странный приснился, будто маковое поле расцвело на пригорке, прям за их домом, да разом все цветы раскрылись, словно вспыхнули. Не понравился Насте этот сон, она с самого утра к бабке своей побежала:
- Бабушка, расскажи, может, значит чего?
- Маки, говоришь, - Аграфена сосредоточенно жевала губу — не к добру это, деточка, к печальному известию какому-то.
Настя не выдержала, упала на колени и расплакалась.
- Андрюшенька, бабуля, не хочу, не хочу, кто ж придумал-то это войну треклятую!
- Тише, тише, внученька моя, это сон всего лишь, вот дура я старая, наговорила тебе ерунды всякой! - Аграфена гладила вздрагивающую от всхлипов голову внучки. - Ох, и намучилась ты с этой войной...
Раздался стук в дверь. Обе женщины обеспокоенно подняли головы.
- Здравствуйте, мне сказали Федорова Анастасия здесь, я принес вам … документ... - почтальон склонил голову... Он ненавидел свою работу за один только этот момент — отдать в руки онемевшей женщины похоронку...
Настя разом перестала всхлипывать. Негнущимися руками она взяла немного мятую бумагу, заплаканными еще глазами пробежала по враз рассыпавшимся строчкам: «Федоров Андрей … 17 апреля … героические обстоятельства … ПОГИБ. »
Погиб.
Погиб.
Погиб.
- Нет! Не может быть! Уберите это! Это неправда! - Настя вскочила со скамейки и швырнула листок в сторону — Нет! Нет! Нет!
Почтальон тягостно вздохнул - никто сначала не верит... осознание смерти приходит потом... через какое-то время, когда настигает оглушающая пустота. Он тихонько вышел из дома, в его сумке было еще с десяток таких похоронок...
****
Боль внутри душила Настю, терзала, рвала ее на куски! Кажется, что она плакала и кричала целую вечность. Но память помнит лишь, как она вырывалась из рук бабушки и, кажется, сильно упала. Настя открыла глаза и непонимающим взглядом уставилась в одну точку, стараясь не различать ничего вокруг. Она была дома, в постели. Рядом сидела осунувшаяся враз бабушка. На нее смотреть особенно не хотелось, одно дело переживать боль внутри себя, а совсем другое — видеть, как страдают близкие тебе люди. Настя перевернулась на другой бок, к стенке.
- Милая, ты проснулась чтоль? На, может ромашкового чая выпьешь? Или водички просто?
Настя молча, лишь тихонько вхлипнув, помотала головой. Аграфена тяжело вздохнула:
- Ласточка, нельзя так, ты ж второй день спишь и плачешь. Ты что же это всегда теперь так будешь? Не дело это... У меня вон тоже муж, дедушка то бишь твой, погиб, мы и двух лет вместе не прожили, да кабы я так у стенки лежала, было бы мне с кем разговаривать сейчас, была б внучка-то,а? Жить дальше надо, себя-то хоть не губи...
Настя присела на кровати, откинула спутавшиеся волосы на бок и тихо так, но … грозно … сказала:
- А что такое жить без Него, а, бабуль?
*****
Два месяца. Боли. Страданий. И самое страшное — пустоты...
Настя не думала, что сможет держаться так долго, что сможет ходить, говорить, есть, спать... Делать все те вещи, что казались как-то само собой разумеющимися. Теперь, в этой непроглядной душевной темноте, эти действия стали обузой, ношей, чем-то таким, от чего можно было бы с удовольствием отказаться. Но люди, окружающие ее, да-да, именно люди — они враз стали все незнакомцами, почему-то уговаривали ее всё это делать. Она безропотно соглашалась. Спорить? Не было сил... Вы лучше спросите, на что эти силы были...
Она не стала обвязывать черной ленточкой фотографию Андрея, ей было трудно даже смотреть на нее — слезы будто бы выжгли ее изнутри, высушили. Она перестала слушать военные сводки — зачем? Войну Настя возненавидела, не различая ни противников, ни союзников, ни «своих», для нее они все были творцами смерти, все были виноваты в происходящем вокруг.
А лето еще, как назло, выдалось распрекрасное! После наступательных операций Северо-Кавказского фронта, из Кубани полностью вытеснили немецких войска, в селе стало спокойней, хозяйство работало на нужды соседнего Ростова. Солнце не жалело своих лучей для этого края, поля были засеяны вдоль до самого горизонта. Работала Настенька на износ — чтобы меньше дома быть … одной.
Тот день, 20 июня, она никогда не забудет. Утром все вышли собирать первый урожай картофеля, крупный он выдался, чистенький, за несколько часов с десяток мешков набрали. Потом Настя на речку пошла — вещи стирать. С огромным тазом на плечах она возвращалась домой, как вдруг увидела, что дверь в дом настежь распахнута, такое в селе часто бывает, но Настя точно помнила, что плотно закрыла дверь, да щеколду еще набросила. Она аккуратно вошла в дом.
Таз выпал из ее рук.
В комнате, за столом сидел
Андрей.
Насте показалось, что рассудок ее совсем помутился, всё вокруг белым киселем поплыло, но вполне реальные руки мужа подхватили ее.
- Любимая моя, милая, я вернулся, я здесь, с тобой! - Андрей обнимал жену и не мог надышаться родным запахом.
- Как? .. Ты же .. умер, у меня... похоронка есть, как же так? .. Мне не кажется, я … я не знаю... ты, где? - Настя захлебывалась в рыданиях, слова путались в ее устах, она не могла сформулировать ни единой мысли, ей не верилось, что она ощущает тепло ЖИВОГО! родного тела. Слезы ее граничили с истерическими, ей казалось, что она сходит с ума. - Так не бывает! Я ... ты … Андрей, что произошло? Неужели ты здесь?
- Ну, конечно, здесь, родная, - он стал покрывать ее лицо поцелуями, - живой и... почти невредимый — он опустил ее голову вниз, - видишь, ноги нет, оторвало при взрыве, я тогда еле успел отползти от самолета, а он рванул! Отбросило меня к самому лесу, а я там уж очнулся не знаю когда, ночь была. С соседнего лагеря партизаны нашли меня, рискуя жизнями, обстрелы были нешуточные тогда, подбросили в деревню соседнюю, а там — по госпиталям, лагерям, пока начальство какое-то меня не обнаружило, да не отправило на все четыре стороны! А до тебя-то как я добирался на костылях этих! Ох и история! Но мне, милая, сейчас рассказывать не хочется, мне на тебя смотреть хочется, любоваться, ну что ж ты плачешь, красавица моя! — Андрей подтянул голову Насти поближе к себе и посмотрел ей в глаза, - Я люблю тебя, люблю сильнее всего на свете. И ничего, слышишь, ничего и никогда не сможет нас разлучить.
Настя заплакала пуще прежнего. Она крепко прижалась к любимому, и так стояли они, истерзанные страданиями, болью, но с одной большой любовью на два сердца, которая может вылечить любые раны. И перед ними было будущее ... счастливое будущее только для них двоих.