Сидение кеба сегодня особенно неудобно – кожа на нём продрана, и какая-то проволока то и дело норовит вонзиться в седалищную область моего организма. Страшно подумать, чем бы кончилось дело, если бы пальто решительно не препятствовало этому. Уотсон молчит. Я намеренно задеваю его лежащую на колене руку.
- Да? – он уже приучился заменять этим обыкновенный вопросительный взгляд. А кожа руки снова кажется мне чересчур тёплой.
- С вами всё в порядке, Уотсон?
- Да, конечно. А почему вы спрашиваете?
- Что-то вы примолкли...
Он усмехается:
- А всегда, можно подумать, я без удержу болтаю?
- Да нет, конечно, но..., - не нравится мне этот ровный жар, исходящий от него. Но тут он говорит:
- Всё, приехали. Вот их резиденция. Обшарпанное здание в квартале от того трактира, где мы были вчера. Жёлтое, - спохватывается он, вспомнив мои былые претензии. - Грязно-жёлтое. Три этажа. Фасад с потугой на архитектурный стиль – полуколонны с горгульями. Всё страшно изношено. Неприятное впечатление, честно говоря. Мы зайдём?
Я снова не справляюсь с раздражением:
- Нет, сейчас развернёмся и поедем назад. Выходите же!
Мы выбираемся на заснеженную землю. Этот снег страшно мешает мне – я не чувствую, что под ногами, мостовая, утоптанная дорожка или просто земля. Снег засыпал ограничительные бордюры там, где они были. Впрочем, это не здесь – на центральных, оживлённых улицах.
- Хотят джентльмены поразвлечься? Недорого.
Я вздрагиваю. Вот ещё один неприятный нюанс – снег меняет звук шагов, сбивая с толку, не даёт оценить расстояние правильно. Я думал, что она дальше.
- Не сейчас, - мягко отказывается Уотсон. – Мы торопимся, простите.
Он властно увлекает меня под руку. Какие-то ветки цепляют за полу пальто – живая изгородь? Я чувствую присутствие людей – множество переплетённых в воздухе дыханий, движение, шаги, разговоры. Что это? Где мы? Почему молчит Уотсон? С досады незаметно, но при этом сильно и больно пихаю его в бок. Он сжимает мою кисть в своей. Значит, следует насторожиться.
Скрип снега грубый, оттепельный, а не морозный скрипичный взвизг - должно быть, и впрямь теплеет.
- Могу я чем-нибудь помочь, джентльмены? Вы на территории благотворительного общества «Луч», я – Годфри Блейкмур, председатель правления.
- Я – Шерлок Холмс, - говорю я. – А мой спутник – доктор Уотсон -мой друг, напарник и биограф. Впрочем, наши имена, полагаю, вам не вполне незнакомы. Нас привело сюда расследование обстоятельств смерти несчастной миссис Кливтон. Её овдовевший супруг, полагаю, слишком убит несчастьем, чтобы беседовать с нами, но, может быть, вы...
- Да-да, совершенно ужасно, - судя по голосу, ему лет сорок, но слышится лёгкая одышка – похоже, лорд - астматик. – Несчастный случай... Злачный район...
- Странно, что она была одна.
- Нет, это совсем не странно. Лора всегда обходилась здесь без провожатых. Она говорила, что предосторожности излишни, потому что она не делает никому зла, и ей тоже никто зла не сделает.
- Она ошибалась...
- Да, как показало время.
- И убил её, если верить газетам, как раз кто-то из тех, помощи кому она посвятила себя. Слепой.
- Я в это не очень-то верю, - с сомнением откликнулся лорд Блейкмур. – Её питомцы боготворили Лору, ни у кого рука бы не поднялась.
- А те слепые, кто не охвачен заботами вашего общества?
- Таких здесь нет. Общество работает с полной отдачей, мистер Холмс. У нас сделана подробная перепись всех нуждающихся в помощи.
Эти люди, - он, похоже, делает какоё-то широкий жест рукой, полуотвернувшись от нас – находят здесь работу и средства к существованию по мере своих возможностей.
- Однако, старик Сальварес вынужден играть на скрипке в трактире, чтобы не умереть с голоду - наудачу возражаю я.
Голос лорда Блейкмура дрожит от гнева.
- Старик Сальварес имеет пенсию от общества, да будет вам известно. И это достойная пенсия – дань уважения его таланту. Но никто не может запретить ему делать что-то ещё, если он хочет. Общество уважает свободу личности и предлагает помощь, а не диктует образ жизни. Прошу не смешивать нас с работным домом или тюрьмой.
- Вы правы, извините меня, - поспешно соглашаюсь я. – Скажите, та семья, которую миссис Кливтон собиралась навестить в роковой вечер своей гибели... Как их, Уотсон?
Я без Уотсона прекрасно помню, как их, но демонстрировать некоторую рассеянность для сыщика полезно – усыпляет бдительность заинтересованных лиц. Да и голос чересчур молчаливого сегодня Уотсона хочется услышать.
- Дрэйвуды, - напоминает он. Усталый голос.
- Да, Дрэйвуды, верно. Они – тоже ваши опекаемые?
- Они - члены нашего общества, если вы это имели в виду. Мистер Холмс, простите меня, пожалуйста, но я бы сразу хотел кое-что уточнить. Мне представляется, у вас сложилось не совсем правильное мнение о нас, как о некоем обществе облагодетельствования нищих. Это не совсем так. Даже самые достойные люди бывают иногда слепы, и даже самым достойным людям в этом случае требуется помощь. Не денежная, так моральная. Мы учим жить со слепотой, позволяем ослепшему человеку адаптироваться в жизни.
- Кто «мы»? – мой голос тоже звучит как-то странно. – Отцы-основатели? Правление общества? Кливтон, Кленчер, вы, братья Флобер? Полагаю, вы все имеете нормальное зрение? Или я ошибаюсь? Тогда чему же вы можете научить? И какой смысл для слепца в вашем позволении, если сама судьба не позволяет ему адаптироваться?
Горячие пальцы Уотсона давно нашли мою расслабленную кисть и тревожно сжали. Он без слов умоляет меня замолчать. Я и сам чувствую, что меня снова унесло от расследования смерти лоры Кливтон в сферы совершенно нежелательные.
- Вернёмся, - говорю я, переводя дыхание. – Вернёмся к Дрэйвудам. Они тоже слепы? А в смысле состоятельности? Кстати, ваши состоятельные слепцы в Уайтчэпеле едва ли живут.
- Почему же? Я, например, живу именно здесь, - говорит лорд Блейкмур.
- Вы?! Разве вы...
Ладонь Уотсона, легко, но резко хлопнув меня по губам, обрывает конец моей фразы. Мгновения достаточно для того, чтобы собраться с мыслями, и я заканчиваю совсем не так, как собирался:
- ... живёте в Уайтчэпеле?
- Разумеется, у меня есть собственный дом, но я не люблю проводить в нём время. Моя жена живёт там, а я предпочитаю общество себе подобных. Прошу меня простить, господа, я должен идти. Но вы, если вам угодно, можете познакомиться с кем-нибудь ещё, осмотреться здесь. Уверен, вы перемените своё мнение о том, что Лору убил кто-то из этих людей.
Он откланивается. А я поворачиваюсь к Уотсону:
- Вы снова поставили меня в идиотское положение, друг любезный! – голос у меня капризный и обвиняющий – самому противно.
- Да, - спокойно и прохладно отвечает он. – Я не мог придумать, как дать вам понять, что наш собеседник слеп. Он носит зелёный козырёк на глазах, но как бы я стал говорить об этом при нём? Впрочем, он вашей оплошности, кажется, не заметил. Ну что, мы будем здесь осматриваться?
Чудится ли мне в его словах горький сарказм?
Мы «осматриваемся». Неказистый особняк окружает двор с небольшим садом – в саду работают несколько стариков и две молодые женщины, набрасывая снег на газоны. Паренёк расчищает дорожки, сопровождаемый большой собакой. С его позволения я глажу пса. Он лижет мне пальцы – на редкость дружелюбный и незлобивый – и метёт хвостом по ногам. Мы заводим разговор. Паренёк рассказывает о каком-то здешнем старике, который тренирует специальных собак-поводырей - «они стоят очень дорого, вообще-то, но для членов общества – бесплатно». Заговариваем с другими. Женщины помалкивают, но старики словоохотливы. Много бесполезной информации, но главное – и в этом все сходятся – трудно представить, чтобы хоть кто-нибудь из слепых мог желать зла покойной миссис Кливтон. Имя другой жертвы «слепца» им вообще ни о чём не говорит. Время потрачено впустую.
- Полагаю, - наконец, говорю я, – мы не с того конца начали. Давайте вернёмся к началу истории, Уотсон. Лестрейд говорил, что первый труп обнаружил случайно полицейский.
- Да, и в газетах об этом тоже писали. Сержант Пилтинг сначала подумал, что женщина пьяна, наклонился над ней и, тронув, испачкался кровью и почувствовал холод тела. Так пишут.
- Сержант? Я думал, речь шла о патрульном. Или это патрульный вызвал сержанта?
- Не знаю. В газетах упоминалось только о сержанте.
- Пойдёмте в полицию!
- Не сейчас...
- Что? Почему не сейчас? День только начался. Уотсон?
- Потому, - спокойно говорит он, - что если я потеряю сознание на улице, у вас будут проблемы.