Вместо предисловия
Я этот роман ещё не написала. Но я - начинаю. Желающие могут следить за процессом. Когда допишу - предисловие уберу. Итак, ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...
**********
РОМАН МОЕЙ ЖИЗНИ
(мемуары что ли?!.)
И вовсе не собираюсь размазывать сопли и слёзы между строчек – наоборот: сейчас, на закате, я вполне снисходительно отношусь к страстям и страстишкам, тормошившим меня все (или почти все) сознательные годы жизни. Стоит ли поделиться своими впечатлениями? – А почему нет?!.
Да, кстати, как вы думаете, следует ли мне оставить настоящие имена моих героев? Роман-то должен быть документальным… Да, пожалуй, решусь. Может, не привлекут меня к ответственности (за сроком давности)… Да и писать-то намерена чистую правду!
Первая любовь
Определённо моей первой любовью следует считать Аркадия. Аркадий был офицером. Я не помню, в каком звании, но, однозначно, звёздочки у него были не генеральские, и даже не полковничьи – то есть он, очевидно, относился к младшему офицерскому составу.
Влюбилась я в него под Новый год. В большой комнате, где спали родители, установили ёлку: огромную, пушистую – она мне казалась целым лесом из сказки «Двенадцать месяцев». Я до сих пор помню, как бесконечно высока и густа она была – мои глаза находились на уровне примерно второго яруса её веток.
Я ходила, бегала, прагала вокруг ёлки, присматриваясь к зайчикам и лисичкам из прессованого картона, покрытого слоем серебристой фольги… Я любовно дотрагивалась до пышной юбочки балеринки, сделанной, как я сейчас понимаю, из тонкого слоя проклеенной ваты. Я и сама мечтала быть балериной, умудряясь ходить на пальчиках, пересекая всю нашу четырёхкомнатную квартиру, потом длинный балкон, и являясь через кухню в комнатах соседей, состоящих в приятельских отношениях с моей бабусей. Дядя Миша, супруг бабусиной подруги-соседки Антонины Иосифовны, работал в оперном театре (я так понимаю, в каком-то из рабочих цехов) и уж, конечно, знал толк в балете! Он относился ко мне как к будущей балерине, чем очень мне импонировал. Да…
Так вот. Моя первая любовь пришла нежданно. После звонка, на который мама пошла открывать двери, и возни в коридоре, с другой стороны красавицы-ёлки появился Он – Аркадий (так его называла мама). Я хотела немедленно подойти поближе и рассмотреть, что же это за некто. Но Аркадий упорно не давал мне удовлетворить любопытство, он постоянно прятался от меня за ёлку. Мама ушла на кухню что-то готовить, а я тщетно гонялась за Аркадием вокруг ёлки.
Когда мама пришла, и догонялки завершились, я уже была по уши влюблённая. Аркадий, конечно, этого не знал. Он просто перестал обращать на меня внимание, а я притаилась в уголочке комнаты и с замиранием сердца наблюдала за объектом своей любви. После этого случая я Аркадия больше не видела, но ещё долго он мне снился. Помнится, однажды, во сне, он даже взял меня за руку…
Тарзан
Нет-нет, это никакое не иносказание! Я страстно влюбилась в самого настоящего Тарзана! Того, который на киноэкране прыгал по веткам, катался на лианах, запросто общался с животными и, самое главное, избранная им дама не проявляла должной чувствительности к его любовным страданиям! О, как я хотела быть на её месте! Как бы я старалась во всём ему угодить!..
Моя любовь длилась очень долго (может даже – целый месяц!). Но окончилась она неожиданно, обидой на весь мир – а особенно, на моих ближних. Ах, как вероломно растоптали они мои чувства!..
В школу я ещё не ходила, но буквы уже кое-как освоила. У меня просто чесались руки написать Тарзану, поддержать его, заверить, что он может положиться на меня и мою преданность! И я сотворила такое письмо. Я написала его, как сейчас помню, карандашом, а потом долго пыталась выведать у взрослых, как можно отправить письмо… Взрослые, в свою очередь, заинтересовались, о каком письме идёт речь и кто же получатель. Конечно, применив толику коварства, они раскололи меня достаточно быстро и сказали, что письмо надо положить в почтовый ящик, приделанный к щели, прорезанной в наших входных дверях.
-У почтальона есть такие длинные щипцы, - объясняла мне бабуся, - которыми он вытащит это письмо и отошлёт Тарзану.
Положив письмо в соответствии с рекомендацией, я долго не могла уснуть – прислушивалась: может, за письмом уже приходили? На следующий день письма в ящике не оказалось. И я стала ждать ответ. О, как я его ждала! Но ответа всё не было. Тогда я начала тормошить взрослых: по-че-му?!?
-Вероятно, он поехал в джунгли покататься на лианах и ещё не получил твоё письмо…
А потом я узнала, что он не получит это письмо никогда, потому что обнаружила его, когда мама наводила порядок в сумочке. Подмятое письмо с размазанными карандашными контурами букв преисполнило меня недоверием ко всем взрослым, горькой обидой и разочарованием. Поэтому, когда мама принесла мне фотографию Тарзана и сказала, что это мне прислал Он, глубокий пессимизм настолько опустошил мою душу, что сам герой показался мне мелким и неинтересным.
А вот бабуся и мама ещё долго рассказывали знакомым, как я писала письмо Тарзану, и демонстрировали этот образчик эпистолярного жанра.
Соблазнитель
Вообще из раннего детства в моей памяти больше представлено село, где дедуся работал фельдшером, а бабуся пасла меня. Я же – пасла козу. Иногда с пастухом.
Пастух был практически моего возраста, и звали его Петром. На мой тогдашний взгляд он был очень хорошеньким. Поэтому, когда Петро предложил идти с ним на выпас за село, на гору, видневшуюся с окон нашего чердака, я с удовольствием направила свои стопы по просёлочной дороге, мимо пруда, вдоль речушки и вверх-вверх, к самому небу.
Была прекрасная погода, летали бабочки, жужжали пчёлы, стрекотали кузнечики. Я немедленно занялась разглядыванием цветов с радостными просторечными названиями: Танька – малюсенькие жёлтые цветочки, собранные в кистеподобные соцветия; Василь – растение с мохнатыми листьями и синими цветами размером с однокопеечную монетку. Лепестки Василя хвастались длинными пестиками и иногда выделялись розоватым оттенком. Это тоже были маленькие продолговатые букетики. Но особый сентимент я испытывала к розово-малиновым лохматым цветочкам, которые до сих пор называю, как тогда, – лахудриками.
Это разнотравье и сейчас стоит перед моими глазами…
Про Петра я и думать забыла, как вдруг…
Раскатистое эхо донесло до меня пронзительный высокий женский голос:
-Лариса-а-а-а-а!...
Я замерла от уникального акустического эффекта – имя-то всё-таки было моё.
- Лариса-а-а-а-а!...
И тут я узнала знакомые тембральные нотки. Так и есть, в солнечных лучах на чердаке нашего дома мелькнул игривый зайчик. Но мне было не до игривости: я поняла, что нарушила табу и удалилась за пределы дозволенной для прогулок территории. Дедусин полевой бинокль, отразивший солнечный луч, позволил моей бабусе дислоцировать исчезнувшую из поля зрения внучку, а её звонкий голос властно перекрыл немалое расстояние, внушив мне панику и побудив к немедленным действиям.
Ощущения от этих действий сохранились на всю жизнь и до сих пор будоражат моё воображение своей остротой. Я бросилась бежать на зов. Естественно – самым коротким путём – по прямой. Уже шагов через пять-десять бег с крутого склона заменился скатыванием кубарем. Благо, грунт на горе был песчаным – как сейчас помню, сколько этого песка оказалось у меня во рту, когда я зависла над рекой, ухватившись за какую-то растительность на обочине дороги! Мне удалось подтянуться и выкарабкаться на дорогу.
Все остальные последствия моего проступка стёрлись из памяти. А вот фотография, на которой мы с Петром сидим вдвоём верхом на лошади – осталась. И даже в стихотворении, написанном мною несколько десятилетий спустя, маленькому пастушку нашлось место:
Сундук моей жизни
под кованой крышкой…
Ещё не с отдышкой,
но и не вприпрыжку
Замок я сниму и открою сундук,
И годы прошедшие вспомнятся вдруг.
Село и дорога, и сад наш, и пруд
Сквозь время из детства появятся тут,
И звонкий драчливый соседский петух,
И с фотографии давней пастух…
Не удивляйся, сосед мой по парте:
Твой город ищу в подвернувшейся карте,
И манят меня в моё детство мосты,
Где пруд,
и петух,
и дорога,
и ты…
Фон - Гизеллка
Все события нашей жизни происходят не изолировано, а на обязательном фоне. А если уж говорить об эмоциональной сфере, то обычно очень хочется с кем-то делиться своими ощущениями. Я, с того самого момента, когда в трёхмесячном возрасте прибыла с Кавказа во Львов, всеми своими соображениями по поводу различных событий делилась с Гизеллкой.
Гизеллка была обладательницей величайшей по тем временам роскоши – коляски! Моя общительная бабуся навела мосты с не менее общительной Гизеллкиной мамой. Ну а мы с Гизеллкой, старшей меня на пару месяцев, делились своими мнениями о жизни, тесно соприкасаясь плечами в этом царском экипаже, куда присоседивали меня по доброй воле хозяйки.
Потом, когда наше общение обрело словесную форму, круг наших знакомств расширился до однолеток из соседних дворов – Наташки, Галки и Витьки.
Правда, сразу следует оговориться, что круг Гизеллкиного общения всегда расширялся значительно стремительнее, чем мой. И, уже много лет спустя (когда Гизеллка ещё жила во Львове, а не уехала в Израиль), в любой львовской компании, как сейчас говорят – тусовке, поиск общих знакомых всегда начинался со слов: «А ты знаешь Гизеллку?» Как-то так получалось, что её – знали…
С первого –по пятый мы учились в одном классе. Потом я уехала в Германию, где училась в шестом-восьмом. О, как Гизелка радовалась моим приездам на каникулы! Специально для неё я везла жвачки, которых у нас ещё не было, но которые пришлись Гизеллке очень по вкусу. Жуя жвачку, Гизеллка посвящала меня во все городские новости и свои дела сердечные.
Незабываемые впечатления остались в памяти от празднований Гизеллкиных дней рождения. Мы обязательно играли в театр – это было так интересно! Из стульев (табуреток, скамеечек и прочей мелкой мебели) строились декорации; шарфики, шляпки, перчатки и прочие аксессуары Гизеллкиных тётушек позволяли нам вжиться в роль. Гизеллка в нескольких словах излагала предлагаемый сюжет, который при обсуждении обрастал дополнительными коллизиями, потом каждый выбирал себе роль, и дальше шла полная импровизация. Когда я уже была в Германии, Гизеллка поднялась на новый артистический уровень: она стала активным членом драмкружка, которым в те времена руководил сам Роман Виктюк!
Да, много воды утекло с тех пор…
Гизеллка была свидетелем на моей свадьбе – я вышла замуж в восемнадцать с половиной. Потом мы с мужем были свидетелями на свадьбе наших свидетелей. Потом Гизелка помогала мне впервые купать мою старшую дочь – Виолину, называя её лягушонком, что, учитывая теперешнюю голливудскую улыбку Лины, было очень точным попаданием. Потом Гизеллка помогала мне изменять мужу, уступая своё гнёздышко для наших встреч с врачом-гинекологом. В Гизеллке я находила почитателя своих поэтических изысков, и, много лет спустя, когда я решила навести порядок в своих творческих архивах, Гизеллка с трудом позволила ампутировать приросший к ней самопальный сборник моих стихов, который она неприметно «зажала» после чтения…
Между прочим, не далее как вчера получила от Гизеллки сообщение на скайп, которое сейчас и скопирую: «[07.05.2010 15:13:37] gizella: Привет, Ларочка! Сегодня, наконец, отправила тебе пряжу. Сказали, что будет идти 8-10 дней. Трудись! Поздравь маму с Днем Победы! Я по вечерам читаю твои произведения. Вот вчера читала " Война. Молодость. " И вспомнила, как ты "поймала" мамин дневник и как начала его расшифровку . Ты молодец! И пишешь легко, увлекательно. И темы хорошие! Дерзай, подружка!»
Витька
(05.07.13.)
Я жила в старом австрийском доме. Когда родители разошлись и поделили квартиру пополам, отцу достался парадный вход, коридор с удобствами и две комнаты с балконом и видом на улицу. Мои же женщины (мама с бабусей; с дедусиным мнением никто не считался) – ну что с них взять! – соблазнились кухней. Поэтому, чтобы попасть в нашу часть квартиры, надо было через подъезд опуститься во двор, потом подняться по двум пролётам деревянной винтовой лестницы чёрного хода, пройти через длинный балкон и очутиться на этой «вожделенной» кухне, в которой годы спустя установили ванну с колонкой, а в туалет так и приходилось в любое время года ходить через балкон на лестничную площадку. Зимой туалет иногда промерзал насквозь, унитаз лопался, а справлять нужду надо было бегать в «Клуб связи» - дом культуры, который пребывал на соседней улице…
Но сейчас я не об этом. Балкон и окна нашей части квартиры выходили во двор-колодец, типичный для львовских строений той эпохи. А напротив, в окне второго этажа, жил Витька. Конечно, жил он не в окне, но для меня он с этим окном неразрывно связан. Витька был моим ровестником, выразительным блондином, и наши мамы поддерживали приятельские отношения. Витька любил присесть на подоконник и, картинно, на нём расположившись, чем-то там заниматься. Однажды он написал под окном слово «Витя». Оно почему-то оказалось в зеркальном изображении, но всё равно воспринималось мною как визитка, щекочущая воображение. Я с замиранием сердца поглощала глазами его образ, а потом он мне снился…
Однажды моё счастье достигло апогея, когда Витькина мамаша уговорила мамашу мою отпустить меня с ними в Киев, в гости к Витькиному дедушке.
Квартира Витькиного дедушки находилась где-то в Голосееве, близко к природе. Там в лесу Витька показал мне удода – пёструю птичку с хохолком. И сейчас я достаточно часто вспоминаю тот эпизод, даже повесила фото удода у себя в классе (вы же помните, что я преподаю детям вокал). Да-да, он – удод – нужен мне не как воспоминание детства, а как наглядное пособие по формированию вокального звука: надо совместить начало пения с ощущением стоЮщего дыбом хохолка удода – очень помогает!..
Тогда же в Киеве я сделала для себя жизненно важный вывод: не все эмоции следует показывать. Витька как-то для пакости меня щекотнул, и я подпрыгнула. Ему понравилась такая связь, и он игнорировал мои протесты. Тогда, после очередного щекотания, я собрала в кулак всю волю и не подпрыгнула. И вот когда я не отреагировала на его приставания несколько раз подряд, его интерес к такой агрессии пропал, а я осталась довольна собой.
После моей поездки мы ещё какое-то время время потусовались в дворовой компании (с Гизеллкой, Наташкой, Галкой), а потом я уехала в Германию, а Витька с родителями переехал в Киев…
Школьные лямуры.
В Германию я уехала после пятого класса, и училась там в 6-8. А до того я неровно дышала к Вовке Хвощану. Я была в третьем классе, а он – в четвёртом. Мы с Гизеллкой совершали рейды к дому, в котором он жил, и вроде невзначай присаживались на лавочку возле его подъезда (типа передохнуть). Я краем глаза следила за балконом на втором этаже – не появится ли Вовка. И, как сейчас, помню своё совершенно иррациональное действие, когда я уподобила подзорной трубе рукав куртки и наставила его раструб в сторону вожделенного балкона, имитируя астронома с телескопом при созерцании звезды…
Казалось бы – глупость, а ведь помню. До сих пор. Симпатичный был мальчик. Блондин…
Много-много лет спустя, когда я научилась читать на польском языке, я очень (ну ОЧЕНЬ!) понимала Иоанну Хмелевскую («Romans wszechczasow»), где она употребляла определение «блондин моей жизни». Как-то так я всегда больше тяготела к русоволосым. Хотя, помнится, меня впечатлил в детстве ещё один киногерой – Багдадский вор. Я из-за него смотрела фильм несколько раз и наслаждалась созерцанием этого араба, что скорее можно считать исключением из моих предпочтений.
В шестом классе я влюбилась в Валерку Агафонова, который учился уже в восьмом. Помнится, я проходила мимо его дома в военном городке, а над домом повисло огромное красное солнце. Воображение сразу провело аналогию, и уже через день в школьной стенгазете, редактором которой я была, появилось моё свеженькое стихотворение:
Солнце иль не солнце это?! –
Разве ты увидишь днём
Шар огромный, раскалённый –
Словно весь горит огнём!
Он по крышам-по ступенькам
Величаво вниз идёт
И по сини неба тени
Красным пламенем кладёт.
Тучей, словно одеялом,
Шар прикрылся золотой,
Даже туча стала алой,
Солнца кровью залитой…
Глянь:
звезда горит,
другая…
И темнеет неба свод.
Краски блекнут,
угасают…
Ночь над городом плывёт.
1965.
Я гордо ходила по школе и радовалась, что стихотворение-то про Валерку Агафонова,это он – солнышко возле его дома, но об этом никто не знает!
А потом я с упоением читала строфу Пушкина из «Евгения Онегина», когда Татьяна гадает, кидая туфельку, а потом спрашивает имя у первого прохожего:
«-Как ваше имя?
Смотрит он
И отвечает:
АГАФОН.»!
Ещё один, опять блондин!
Тот был Агафонов, а этот – Евстигнеев. Гена. Мастер спорта по пулевой стрельбе. Солдат срочной службы. Мамин коллега (мама – тоже мастер спорта по стрельбе). По этому поводу я частенько бывала на стрельбище, где взор мой и зацепился за Геннадия Евстигнеева. Хотите его себе представить? – запросто! Смотрю сейчас на Марата Башарова – одно лицо! Надо же, как Природа развлекается! Знаю, что героя моих мыслей друзья подкалывали моим сентиментом, ощущала эту иронию в воздухе… Но ничего: как пришло, так ушло.
Вова Новиков.
В школе мы изучали «Отцы и дети». Я развернула целую дискуссию во время урока, защищая Базарова от нападок одноклассников. И Печорина я тоже защищала. Но в моём представлении и Базаров, и Печорин – Вовка Новиков. Конечно, светловолосый. Ресницы – на полкилометра! И выражение лица как у нигилиста…
О, по поводу Новикова я развила бурную деятельность! Во-первых, я навела мосты с его соседом по дому, который докладывал мне о Вовке всё, что происходило вне школы. Но самое замечательное, что мне удалось организовать и чем я горжусь до сих пор, это грандиозная операция по рокировке, в которую я втянула не только подружку, но и классного руководителя – преподавательницу литературы Маргариту Васильевну, очень уважающую меня как надежду русской литературы (мои нетривиальные сочинения она даже зачитывала на родительских собраниях!). Ха-ха.
Так вот, подкатила я к Маргарите и стала просить её пересадить меня к Новикову. Мы сидели с ним в одном ряду, но я – на второй парте, а он – на четвёртой. Место возле него освободилось (в школе была текучка учеников, связанная с военной службой их родителей).
-Но как я это сделаю? – удивилась Маргарита. –Ведь для этого должен быть повод!
-А Вы «накАжете» меня за разговоры с Лянгузовой (моя подруга сидела передо мной за первой партой). Вы возмутитесь, что я мешаю вести урок, и отсадите меня от неё подальше!..
Так и порешили.
Пришло «время Х». Свободное место возле Вовки по собственной инициативе заняла ещё одна моя подруга – Люська Андреева. Она восседала на вымечтанной мною позиции, а я вдруг утратила решимость и совершенно не давала Маргарите повода «наехать» на меня. Таня Лянгузова безрезультатно ожидала, когда я начну разговаривать с ней и мешать проводить урок, а моя голова была пуста как выеденная тыква. Но в принципе-то я – человек слова (по крайней мере, по жизни стараюсь им быть), и я решила написать Тане записку, чтобы она не ожидала от меня разговоров – мол, отказываюсь от коварного замысла (в кусты, так сказать!). Маргарита, которая, видимо, тоже была человеком слова и не проигнорировала мою просьбу, а зорко следила, когда я начну возмущать общественное спокойствие, бурно отреагировала на мою записку, резво конфисковала её и как по нотам разыграла возмущённый монолог:
-Борискина! – (это моя девичья фамилия). – Немедленно прекрати отвлекаться! Что это за поведение: то разговоры с Лянгузовой, то записочки! Я вынуждена тебя пересадить! – Маргарита сквозь очки окинула взглядом класс. – Будешь теперь сидеть с Новиковым!
Люська от неожиданности подпрыгнула:
-А я?!.
-А ты, Андреева, вообще тут не сидишь! Перейди на своё место!..
Лирическое отступление
Да, я так понимаю, что чем дальше я буду углубляться в мои воспоминания, тем длиннее будут разделы, посвящённые отдельным фигурантам. Вероятно, следует структурировать изложение не по личностям, как до сих пор, а по какому-то иному принципу. Ну что же, посмотрим, куда меня понесёт .
Да уж, если я так старательно окунусь в свои дела сердечные давно минувших лет, то мои романтические мемуары станут размером с галактику…
Ладно, положусь на волю вдохновения и снова войду в реку, в которую невозможно войти дважды.
Мой друг Вовка
Я успешно находила с Вовкой общий язык и темы для разговоров. В основном, это были философские разглагольствования вокруг да около каких-то вещей и событий или психологические экскурсы при анализе чьего-либо поступка.
Сентиментальная составляющая в моём отношении к Вовке сохранялась, но проявлялась лишь в каких-то никому не заметных мелочах. Например, на день рождения Вовка подарил мне, видимо, в приложение к какой-то книге – тогда все дарили книги! – малюсенькую статуэточку собачки, которую я назвала Бобик (но в латинской аллитерации!), и она мне была дорога из-за этих ассоциаций. Хранится этот Бобик у меня до сих пор…
А Валерка Купцов подарил мне на день рождения книгу «Идиот». Книга не входила в школьную программу, и я была сильно озадачена: что за намёки?! Кто из нас идиот?!?
А потом Вовкин папаша взял меня в компанию для поездки на Лейпцигскую ярмарку. Это, конечно, было событие, причастностью к которому я долго гордилась. Но самое яркое воспоминание с тех пор – мы с Вовкой рядом на заднем сидении. Дорога длинная, мы слегка притомились и откинули головы на спинку сидения. Вовка подрёмывал, а я умирала от лёгкого прикосновения его волос к моему лбу…
Однажды Вовка вечером (видимо, после какого-то школьного мероприятия) проводил меня домой (гарнизон состоял из нескольких военных городков, и наши дома находились в разных), мы присели с ним на лавочку возле моего подъезда и никак не могли расстаться. А потом выскочила моя мама, обгавкала меня (не поднимается рука написать «обругала», потому что не тот уровень экспрессии) и водворила восвояси – а так было хорошо!..
Школа наша была восьмилеткой, поэтому после окончания пришлось разъехаться в разные концы Союза. Вовка уехал в Ригу, я – во Львов, а потом в Орджоникидзе. Моя любимая подруга Люська Андреева укатила в Ульяновск, Таня Лянгузова – в Казань… Мы все долго переписывались, но прошли десятилетия. Связь с Люсей я потеряла, о чём жутко жалею – хоть в «Жди меня» пиши! Таня Лянгузова сейчас в Питере – нашла меня через социальные сети.
Много-много лет спустя я познакомилась с Вовкиной женой и детьми – мне в мою филармоническую бытность повезло попасть в Ригу на празднование украинской диаспорой Шевченковских дней. Вовка, к сожалению, был в какой-то командировке, я его так и не видела.
Лирическое отступление
Прошло более полувека после этих мелких штрихов моей жизни. Зачем я об этом пишу? Почему я вспоминаю о том, что шестьдесят лет назад какой-то Витька Кияница меня пару раз пощекотал, а я решила не реагировать?!. Кому это надо? Кто будет это читать?..
Кто, в конце концов, я такая, чтобы писать о себе мемуары?!.
Вчера по телевизору показывали Наташу Королёву, которой заказали написать книгу с её биографией. Наташа Королёва обществу интересна, но почему пишу я???
Моя жизнь катится к закату. Я давно никем не увлекалась. Мои сердечные воспламенения давно погасли. Я – среднестатистическая личность. Ну, может быть, чуть более творческая, чем некоторые, чуть более взбалмошеная. Но моя увлекаемость давно перешла в прагматизм, спонтанность реакций – в дотошную аналитику. Зачем я пишу об этих людях, об этих встречах, об этих моментах?
Они, когда-то расцветившие мою эмоциональную палитру, вдохновившие мои рифмы, блеснувшие самоцветом в песочных часах моей жизни, разве не достойны того, чтобы я о них вспомнила? Они, как скульпторы, привнесли свою лепту в создание монумента моей личности (естественно, монументальной личностью я есть лишь для себя, хотя часто испытываю и такие ощущения:
Я – козявка, песчинка, пылинка,
Я, как атом, ничтожно мала,
Где планету небес паутинка,
Словно кокон червя, обняла.
И уносит космический ветер
Мои мысли в безмерную даль,
Где горячее солнце не светит
И не душит земная печаль…
1990.
Но ведь лепили меня и они: кто-то добавлял, кто-то отсекал…
Толик Золотов
После окончания восьмого класса я влюбилась в Толика Золотова.
Занятия в школе окончились, начались каникулы, после которых я должна была отправляться в Союз и доучиваться там. Стояли погожие дни, мы с Люськой активно отдыхали. Люське приглянулся один солдатик, Генка, который пригласил нас поболеть за его команду в товарищеской встрече волейболистов. Я составила Люське компанию, и один яркий момент этого матча сохранился в моей памяти на всю жизнь: вначале как курьёз, а потом как фактор, вошедший в мою разработку теории вокала. Речь идёт об идеомоторном акте – есть такое понятие в науке, которое испытала на себе в той ситуации.
А ситуация была такая. Я активно болею, слежу за резким мячём, который летит на Генку. Генка кидается на мяч и перед самой землёй в падении таки отбивает его. Я тоже кидаюсь вперёд и падаю на четвереньки. Но мне-то никакого мяча брать не надо! Передо мной сидит ещё ряд болельщиков, который позволяет не свалиться вниз…
По-моему (прошло-то более полувека!) после игры Генка и познакомил нас с Толиком. Толик был старше Генки – штангист с соответствующей фигурой. Посидели мы после игры на опустевшей волейбольной площадке, поболтали, Генка с Люськой удалились, а мы ещё понаблюдали за первой звёздочкой, появившейся на розовом небе и договорились, что на следующий день Толик покатает нас с Люськой на лодке.
Озеро было возле моего дома. За окнами был забор, ограждавший городок, в котором я жила, за забором – дорога и немецкие домики, построенные на берегу…
Люська была со мной, но после встречи с Толиком мои воспоминания о ней стёрлись. Зато в памяти увязла широкая грудь Толика с большой татуировкой орла с распахнутыми крыльями. Уже сейчас, на старости лет, я начала думать, что, возможно, это была какая-та криминальная информация, может, именно поэтому он был старше солдат-срочников: как-никак – 26 лет! И именно сейчас я начинаю думать, что Толик был очень порядочный парень, потому что понял, что я ещё ребёнок, и он просто исчез из моей жизни.
Я и велосипед
В Германии я срослась с велосипедом. В маленьком городке, каким был Вюнсдорф, на велосипедах ездили все. Хотя нет, моя мама не ездила – но это, скорее, исключение.
До сих пор хихикаю при ассоциации, которую у меня вызывают определённые погодные условия. Вечереет, моросит, прохладно, хочется скорее домой, сумерки сгущаются, дискомфортно. И вдруг я вспоминаю, что фары-то у меня уже отремонтированы и включаются. Я радостно намереваюсь затормозить, чтобы включить фары, и в этот момент обнаруживаю, что иду пешком.
Подобный психический феномен произошёл однажды с моей коллегой – лектором филармонии, которая залихватски гоняла на «Волге» в те времена, когда женщина за рулём ещё была экзотикой. Мы вышли из филармонии компанией и намерились повернуть влево. Но Регина заартачилась:
-Нет! Туда нельзя!
-Но почему???
-Там одностороннее движение и нет левого поворота!..
Да, от мысли о велосипеде меланхолически щемит в груди.
Когда я вышла замуж (а было это во Львове), то сагитировала мужа купить велосипеды. Но Львов – не Германия: велосипедные дорожки отсутствуют, водители велосипедистов презирают, территория города и пригородов исполнена подъёмов и спусков. Кое-как добрались мы с мужем до кольцевой дороги, в основном пешком, таща велосипеды в гору, и наконец появилась возможность разогнаться на спуске. Я разогналась весьма интенсивно, подбила велосипед мужа, перелетела через руль и проехала метров пять (а то и больше) на животе по асфальту. Моя куртка из кожзама стёрлась до ткани, я получила несколько мелких травм на руках, не защищённых курткой, у меня до сих пор остался шрам на подбородке от рычага на руле.
Из состояния шока меня вывели голоса пассажиров остановившейся машины. Они говорили «Лариса», «Вася», а я думала: «Надо же, у них тоже есть Лариса и Вася – какое совпадение! Совпадение было, но состояло оно в том, что в машине ехали родители моей подруги-соседки, которые погрузили к себе в багажник мой велосипед, в машину – меня, муж добрался своим ходом, а я попала домой с комфортом, но неделю отлёживалась и приходила в себя.
Велосипеды пришлось продать, потому что стоило мне нажать на педаль, мои руки до локтей покрывались сыпью и ужасно чесались.
Первый поцелуй
Мы встречались с Толиком ещё несколько раз, он очень трогательно обо мне заботился – не помню как, но помню ощущение благодарности.
Однажды мы встретились случайно. Я была на велосипеде, Толик пешком. Я тормознула и начала общение не снимая ноги с педали. В какой-то момент Толик вдруг подтянул меня к себе и поцеловал в губы. В моей памяти сразу возникли сцены из фильмов, когда девушки за такие вольности расплачивались пощёчиной. Но мне совсем не хотелось давать Толику пощёчину, а к другим реакциям я не была готова так же, как и к поцелую. Поэтому я резко нажала на педаль и выскользнула у него из-под рук.
Вот тогда он, видимо, и понял, что со мной следует расстаться. Но я-то этого не поняла. Я ещё долго мечтала о нём в ночной полудрёме, посвящала ему стихи и даже написала песню.
О чём над озером шумит тростник?
Зачем так низко он листвой поник? –
Возможно, вспомнил о прошедшем лете,
О солнце вспомнил и о свете.
Тростник всё ждёт, когда весна придёт,
Когда на озере растает лёд,
Но знаю я, что ни одной весною
Нигде не встретимся с тобою…
Первая работа.
Уж и не знаю как сейчас, но в те времена (а было это в 1961 году – О! Гагарин!!!) школьники после окончания учебного года должны были трудиться на общественно-полезных работах – так называемая производственная практика. Наш класс направили проходить эту практику на танковом заводе.
Вот Что может делать восьмиклассница на танковом заводе?! Представьте, опыт этот оказался для меня весьма полезным. Я попала в КБ (конструкторское бюро, кто не знает). Посадили меня за большущий кульман (наклонная чертёжная доска размером с большой стол, на подставке с регулированием угла наклона – опять же ж: для тех, кто не знает). Так я получила специальность копировщицы и «Удостоверение танкиста-ремонтника», имеющееся в моих документах до сих пор как некий казус биографии. Но подниматься ранним утром и проводить четыре часа в сосредоточенной работе за кульманом было достаточно нудно, пока я не придумала способ украсить себе этот обязательный период жизни. Ну конечно же! – я влюбилась. Не так, чтобы очень, даже имя объекта не помню, а фамилия его была Барков. Такой подтянутый блондин в военной форме, служба которого проходила в КБ. Мне же ходить на работу сразу стало весело, появилось желание думать о нарядах и слегка кокетничать. Но главное, я сделала вывод на всю оставшуюся жизнь: тоскливо, скучно – надо влюбиться!..
Второй поцелуй.
После окончания восьмого класса я переехала из Вюнсдорфа в Орджоникидзе (Владикавказ). Вначале планировалось, что я буду оканчивать школу во Львове, где жила моя бабуся. Но оказалось, что во Львове все школы перешли на 11-летнее обучение, и тётя Мура – бабусина сестра – предложила пожить у них в Осетии, благо квартира большая (так как муж тёти Муры был зам.министра МВД республики), а школы ещё дорабатывали по 10-летней программе.
Ближней к дому тёти Муры оказалась школа №19, грузинская. То есть в первую смену дети учились по грузинской программе, а во вторую – по русской. Естественно, я оказалась во второй смене. Класс у нас был уникальный: 19 учеников, среди которых были русские, осетины, армяне, украинцы, корейцы, евреи… Моей лучшей подружкой стала одноклассница Вика Чопикова (русифицированный вариант фамилии Чопикошвили) – грузинка. Вика была избрана комсоргом, я – её заместителем.
Рядом со школой находилась воинская часть, с которой нам предстояло наладить шефские связи. Я как представитель военной семьи развернула активную деятельность и наладила тесные отношения с комсоргом части старшим лейтенантом Аркадием Бычковым. Вот в него-то я и влюбилась.
Второй в моей жизни поцелуй состоялся на лавочке в скверике, где мы со старшИм, как он себя называл, обсуждали перипетии школьно-военных мероприятий.
Возможно, мой восторженный взгляд спровоцировал этого почтенного мужа на фривольный поцелуй. Я уже не шарахнулась, как в случае с Толиком Золотовым. Не могу сказать, что мне очень понравилось. Тем более после комментария военного комсорга о том, что поцелуй – это обмен слюнями.
Серёжка
В десятом классе у нас появился новый ученик – сын военного и с украинской фамилией – Серёжка Кравченко. Его отец-офицер после службы в Венгрии получил назначение в Орджоникидзе. Я в те времена свято исповедовала лозунг Некрасова из поэмы «Кому на Руси жить хорошо»:
Иди к униженым, иди к обиженым –
Им нужен ты!
Мне хотелось быть нужной, и поэтому я не зарилась на красавчиков, за которыми толпами бегали девчёнки. Серёжка показался мне подходящим объектом, чтобы в него влюбиться. Он был ярко выраженым блондином (всегда с сентиментом относилась к блондинам), с подростковой сыпью – поэтому он мне казался униженым и обиженым.
Мы с Серёжкой гуляли по городу, взявшись за ручки, и целовались на набережной Терека.
Ты – словно цветок-одуванчик –
Чудненький и рыженький такой;
Глаза, словно солнечный зайчик,
Светят только для меня одной;
Ресницы твои белой краской
Кто-то из художников задел…
Тебе, мой любимый, ласковый,
Старый Терек песни свои пел…
1963.
На 19 учеников в классе у нас оказалось пять медалистов (четыре золотых медали и одна серебряная), среди них и мы с Серёжкой. У меня была золотая, у Серёжки – серебряная. Я со своей золотой никак не могла определиться, какую профессию выбрать: учителя ратовали каждый за свой предмет. Серёжка же определился точно – он собирался ехать в Москву и поступать в МФТИ на радиотехнический факультет. Я же, размазывая слёзы и сопли по поводу расставания, отправилась во Львов, под опеку бабуси. Договорились писать друг другу письма ежедневно и желательно – на четыре страницы школьной тетрадки.
Проблему с поступлением я решила спонтанно, раз Серёжка будет поступать на радиотехнический, то я – тоже. Благо политехнический институт в пяти минутах ходьбы от дома! Я поступила, а Серёжка – нет. Он вернулся в Орджоникидзе и поступил на строительный факультет. Мы так и переписывались в течение года. Помнится, иду в институт на занятия и читаю только что вынутое из почтового ящика письмо, естественно в четыре страницы длиной. И вдруг вижу какое-то размытое тёмное пятно у себя перед носом. Отрываю глаза от текста и едва не целуюсь с лошадиной мордой – в то время продукты в гастроном, мимо которого лежал мой путь, привозили на телеге, поэтому воз с лошадью стоял на тротуаре…
Почти всю жизнь мои встречи с мамой были желанными эпизодами. Только три года, проведённых в Германии, я жила с ней. (Ну и последние лет восемь её жизни, когда она нуждалась в уходе.) И вот мама пишет мне письмо, что у неё в начале лета соревнования в Мытищах (Подмосковье, кто не знает). Мама предлагает мне ехать судить (да, я получила квалификацию судьи по спорту – пулевая стрельба). Я очень вдохновилась, потому что Серёжка снова ехал в Москву поступать. На моё радостное письмо по этому поводу он написал весьма категорично, что не собирается сидеть в Москве дополнительно ещё несколько дней после экзаменов, чтобы увидеться со мной, и если я хочу его видеть, то должна сама приехать в Орджоникидзе. Вот тут между нами что-то поламалось…
В следующий раз мы увиделись много лет спустя, когда Серёжка окончил МФТИ, стал, как он выразился, КТМ (кандидат технических наук), женился на филологине по имени Лариса; а я уже успела бросить политех, побывать замужем, окончить филологию в университете, окончить муз.училище, консерваторию и работала солисткой в филармонии. Серёжка приехал в какую-то командировку, побывал у меня на одном концерте, потом мы прошлись по городу и без сожаления расстались.
Помнится, Серёжка говаривал: "Ты у меня по ниточке на цыпочках будешь ходить!.." - Слава Богу, не довелось!