Дом полыхал сверху донизу, как сухая сосна во время лесного пожара. Вокруг суетился деревенский люд, разбуженный заревом, кто с ведрами, кто с топорами, кто с багром, но дом, вспыхнув, горел стремительно, и никто не мог из-за чудовищного жара приблизиться к нему. Кроме нее.
Она стояла на расстоянии – босая, простоволосая, со стиснутыми кулаками, с застывшим от ужаса взглядом - и смотрела на огонь. Кто-то кричал, чтобы несли лестницу, кто-то – чтобы бежали в соседнюю деревню к телефону, вызывать пожарных, бабы потихоньку обступили ее – успеть помочь, если в обморок упадет, кто-то тихонько запричитал, потом громче и громче, плач подхватили. В доме оставался ее муж. И только она могла спасти его. Ни пожарные, которые все равно не успеют, ни деревенские с их топорами и ведрами – только она. Никто из них не знал, что она – ведьма. И не боится огня.
…То, что у нее дар, она поняла не сразу. Не сразу поняла, что стремление быть непохожей на других и есть одно из его проявлений. Откровение пришло в тот момент, когда она впервые, своими руками, совершила чудо. Ни до, ни после она больше не испытывала столь потрясающего ошеломительного счастья, за которое многие продают душу. У нее не было учителя. У нее не было сколько-нибудь выдающихся способностей. Но зачем-то ей был дан этот путь, и она шла по нему благодаря своему упорству, трудолюбию и жажде познания. Чтобы лучше понимать себя, слушать и слышать окружающий мир, она удалилась от людей и встречалась с ними лишь по своей воле и желанию. Она многого достигла, но еще больше, неизмеримо больше было скрыто от нее.
Одиночество было ей домом, пищей и любовью. Оно было благотворным и благодарным. Она не закрывалась в нем – одиночество давало возможность узнавать жизнь. А еще ей было дано летать.
Колдовской дар делал ее непохожей на других, хотя она изо всех сил скрывала его. Осиянная изнутри этим колдовским светом, она привлекала к себе мужчин, и они кружили вокруг нее подобно мотылькам или хищникам. Многие из них боялись ее огня и отступали, некоторые обжигались, а иным, кому хватало смелости пойти до конца, она дарила свое сердце. Но всегда забирала обратно. Потому что, отдав сердце, она уже не могла колдовать. А без колдовства жизнь теряла смысл.
И все же ей пришлось выбирать. И однажды ради мужчины она сменила вольные луга и белые рощи на серый асфальт и тусклое небо. Она болела, мерзла и голодала. Ноги больше не чувствовали силу, идущую из земли, сбился животворящий ритм смены времен года. Не пахло скошенной травой и солнечной земляной сыростью первой проталины… Кругом суета, страх, злость. Одиночества у нее осталось так мало, что оно почти не спасало. Но она была рождена сильной. Даже на камнях вместо земли она стала снова творить чудеса.
Да, она отдала свое сердце. Безвозвратно. Потому что он был похож на нее – другой, не такой, как все. Он восхищался ее колдовством, как может восхищаться человек, столкнувшийся с чудесами. Но чудеса наскучивают, к ним привыкают, а она не могла без одиночества. Часто уходила в себя, не хотела никого видеть, смотрела сквозь него. Она пыталась удержать ускользающий дар, а с ним – саму себя, то, ради чего пришла в этот мир. И поняла: выбрав мужчину, она лишила себя возможности пройти по назначенной ей дороге. Возможности достичь беспредельного. Хотя бы коснуться. Но обменять колдовской дар на любовь – это не отступничество и не преступление. Это просто другая дорога. Такая же трудная. Она не ошиблась, но осталось немного горечи: сожаление о том, что не успела и уже не успеет познать.
Он тоже стремился найти свой путь, не похожий на другие. Но перед ним было много дорог и много людей, знающих, как жить. Рядом с ней он перестал понимать себя. Наверное, он устал.
А потом случилось так, что он перестал восхищаться ее даром. Перестал его замечать. Она стала просто женой, матерью его детей. Уйти ему не позволяли совесть и долг: детей надо кормить и растить. А она продолжала потихоньку колдовать и надеяться на то, что в следующей жизни, если случится перепутье, ей будет позволено выбрать еще раз.
Он стал пить. Защищаясь, нападал, а она терпела - того, кому отдалась под защиту. Он не мог смотреть в ее глаза, не в силах видеть в них себя. Эти глаза не позволяли врать, неумолимая зеркальная чистота отражала все, чем он был. И, не выдержав, однажды он ударил. Она рухнула к его ногам звенящим хрустальным дождем, осыпалась, раскатилась жемчужными каплями слез. Он опомнился, упал на колени, вырвал свое сердце и принялся, как тряпкой, сгребать осколки. Он рыдал, пытаясь собрать их воедино, но с этих пор и навсегда на ее хрупком теле остались порезы, а на его руках и сердце – шрамы. Эта короткая ужасная смерть заставила ее вспомнить, что она колдунья, а не просто чья-то женщина.
…Он забыл потушить сигарету. В который раз. И вряд ли понимал, что его жизнь сейчас в ее руках. А она стояла, освещенная заревом, напряженно глядя в огонь, подавшись вперед, как перед прыжком. Ей незачем было его спасать. Для всех он уже умер. И никто бы ее не осудил. Никто. Кроме нее самой. Выбор между любовью и даром невозможен, ведь, выбирая одно, от другого приходится отказаться.
Люди не поняли, что случилось, и не успели ее удержать. Потому что никому бы не пришло в голову соваться в пылающий, готовый вот-вот рухнуть дом. А она, едва выскочив из него, ринулась обратно, только ночная рубашка мелькнула.
Ведь никто не знал, что она ведьма. И что ей не страшен огонь. А она всего лишь хотела дождаться другого перепутья, а в этой жизни за то, что выбрала, ответить до конца.