Службу свою Василий Петрович знал и выполнял её ну если не с закрытыми глазами, то не просыпаясь, это уж точно. Да, не просыпаясь, можно и так сказать. Но если быть ещё точнее – сказывалась, наверное, контузия, полученная им в Афгане.
Наверное, из-за неё он никак не мог совместить эти две картинки – внешнюю и картинку своего внутреннего мироощущения. Обычно, если они у человека и не совпадают полностью, то находятся, по крайней мере, в пределах одной рамки.
Для Василия Петровича внешний мир всегда куда-то ускользал вбок, оставляя его пленником своего внутреннего мира. Одним из якорей, державших Василия Петровича в плену своих внутренних переживаний, было воспоминание о своем товарище по Афгану.
Их рота тогда поспешно уходила по руслу высохшей реки на дне глубокого ущелья. Моджахеды буквально садились им на хребёт. Вот тогда и остался его друг с двумя сержантами прикрывать отход роты. Все трое были ранены и самостоятельно передвигаться не могли, поэтому поначалу Василий Петрович и слышать не хотел, чтобы оставить раненых товарищей. «Я знаю, что и ты готов остаться со мной, – сказал Олег. – Но кто тогда молодых отсюда выведет!» И Олег остался на верную смерть.
Когда вскоре, благодаря работе авиации и поддержке дополнительных частей, они вернулись на оставленную базу, то обнаружили висевшие на высохшем дереве вниз головой три красных человеческих тела, точнее останки - над ними поглумились с азиатской изощрённостью садисты моджахеды. Кто из троих убитых был Олег – узнать не было никакой возможности.
Василий Петрович постоянно оценивал то своё решение. Был ли у них шанс отбиться, останься тогда вся рота? Смогли бы они оторваться, если бы не оставили раненых товарищей прикрывать их отход? Василий Петрович никак не мог дать себе окончательный ответ на эти вопросы.
Человек со временем забывает всё; раны, в том числе и душевные – рубцуются. Возможно, из-за последующей контузии у него душевная рана от пережитого на той войне не заживала, и он в полной мере так и не восстановился.
Красивая цветная мозаика мира как разлетелась у него тогда, так больше и не сложилась в какую-то единую картину.
Василий Петрович до автоматизма освоил свои служебные обязанности и выполнял их как робот – особенно не вникая и без души. Всё происходящее вокруг, даже свою семью, он воспринимал словно через некую дымку.
Но нельзя всё-таки было сказать, что он спит – его мозг, будто ощетинился множеством локаторов, бешено вращающихся в поисках нужного ему сигнала. Иногда этот сигнал поступал – слабый, едва различимый, и тогда Василий Петрович словно вырывался из сна и, казалось бы, готов был проснуться окончательно. Беда была только в том, что сигнал очень скоро снова становился неуловимым.
Ему запали в душу услышанные или прочитанные где-то слова: «Истинная жизнь не здесь, она наверху». Размышляя над этими словами, он представил себе свою жизнь обычным сном, который снится некоему существу, называемому здесь Создателем. Стоит мне максимально каким-то способом приблизиться к этому Создателю, волею ли, усилием ли мысли, и сон растает, говорил он себе. И я, несчастный контуженый подполковник, вновь стану собой – Создателем. Возможно, и Создатель находится в своём сне, и он является проекцией, сном Создателя другого уровня.
Василий Петрович понимал, что нормальный человек просто живёт и не пытается увидеть мир в непривычном ракурсе, а его последствия контузии, его шок от войны поддается лечению. Но он понимал и другое. Человек рано или поздно трансформируется либо в травоядное либо в плотоядное животное, если периодически не будет испытывать шок, острую, потрясающую всё его естество боль.
Все последние дни Василий Петрович был в подавленном настроении. Он очень жалел Марианну. Он не мог себе простить, что 7 марта, когда произошло это несчастье, он, можно сказать, сам толкнул Марианну в объятия этого подонка Коломийца. Сколько раз он говорил себе, что Коломийца пора под суд отдавать! Но всё жалел его семью. Потому и давал прапорщику возможность покрыть недостачу на складе. Ведь понятно было, подворовал, гад! А с женщинами как себя вёл! А с Галей-паспортисткой! Ведь изнасилование, чистой воды изнасилование тогда было! Нет, все обрадовались, когда Галя отказалась писать заявление на него. Вот и доукрывались!
Возможно, ничего этого и не произошло, если бы он, Василий Петрович, жил по-настоящему; видел бы Марианну, того же прапорщика Коломийца, а не воспринимал их просто тенями в своем затянувшемся сне.
– Ну, чего ты? – спросила жена с дивана, видя, как он беспокойно ходит из комнаты в комнату, не в силах выйти из своего тягостного состояния и занять себя чем-то другим.
– Опять всё о Марианне мечтаешь? Дома хоть для видимости мной бы заинтересовался. Мало тебе днём трахаться с секретаршей, так еще и здесь мне представления устраиваешь. Спать не даёшь! – И она с головой накрылась пледом.
Василий Петрович мысленно выругался. Он никогда не вступал с женой в пререкания. И никогда ни выяснял, сдержала ли она то своё обещание. Когда он уходил в Афганистан, Наталья, злобно прищурившись, пообещала: если уедешь – буду тебе изменять здесь направо и налево!
Нельзя сказать, что он не придал серьёзного значения этим её словам – ведь что у глупого на сердце, то у него и на языке. Но эта пуля вошла слишком глубоко, чтобы её ковырять.
Василий Петрович уединился на кухне. Как же, всё-таки, получилось, что Ивана посадили на три года? Ведь ясно, что парень тут совершенно не причём! Марианна, защищаясь, и застрелила этого мерзавца!
И вот на тебе! И квартиру потеряла и сын в тюрьме. А за три года многое может там случиться! И здоровье, и жизнь можно потерять. Не говоря уж о том, что просто испортят там мальчишку! Эх!
– Седина в бороду, бес – в ребро! – снова с дивана подала голос жена.– В лысину, точнее. В плешь!
– Да уймёшься ты, наконец! – разозлился Василий Петрович и, схватив с вешалки куртку, вышел на улицу.
Он дошел до штаба, посидел на скамейке под елями. Свежий хвойный ветерок с гор его успокоил. Василий Петрович поднялся и не спеша побрёл вдоль пихтовой аллеи. Поравнявшись с домой Марианны, глянул в сторону её окон. Свет горел, но за шторами Марианны было не видно. А не зайти ли к ней? Но он прошел дальше, до контрольно-пропускного пункта. Всё. Надо поворачивать обратно. Тесно в городке!
Василий Петрович посмотрел поверх высокого забора с колючей проволокой на поросшие лесом горы. С ярко освещенной фонарями улицы он видел только силуэты Уральских гор, на фоне ещё вечернего неба, словно вырезанных из черной бумаги. Лес на них уже был неразличим. Где-то там, в сгустившемся мраке, за первым рядом колючей проволоки, у сторожевых башен, расположились ракетные шахты. Когда-то сверхсекретные, да и сейчас сохранившие этот особо секретный статус, несмотря на многочисленные делегации американских вояк, которых в девяностые годы по указанию сверху водили сюда как дорогих гостей на сельскую свадьбу.
Василий Петрович посмотрел на часы – без четверти десять. Не поздно ли к Марианне? Он представил, как звонит в её дверь, она открывает, а он говорит, приглаживая ладонью отдельные жалкие волосинки на своей лысине: «Добрый вечер, Марианна! Есть ли какие новости от Вани?»
Ну да, папаша выискался! Приспичило, новостей ему на ночь надо, до утра дождаться не может! А почему бы не зайти просто с бутылочкой вина? «Как настроение, Марианна? Может быть, посидим немного?» Ещё один! – так, наверное, она подумает. После одного расхлебаться не может, а тут ещё один «вояка» на ее голову!
Так и не решившись зайти к Марианне, он вернулся домой.
– Вот как! Уже вернулся! – встретила его жена с дивана. – Что-то скоренько вы!
Василий Петрович выматерился про себя и прошел на кухню. Там осторожно, чтобы не шуметь, достал из-за холодильника початую бутылку водки и сделал два долгих глотка прямо из горлышка.
***
Василий Петрович без лишних слов отпустил Марианну в Город. У него тоже появилась надежда, хотя и слабая, что этот Гасилов из Юридической академии как-то поможет Марианне. Бывший прокурор, как-никак, думал Василий Петрович. Наверняка сохранились какие-то связи. Да и если толково всё судьям расскажет, проведёт анализ доказательств – неужели такого авторитетного человека не послушают? Должна же быть справедливость на этом свете!
Так вот размышлял в своём кабинете этот пожилой уже подполковник, давно уже решивший для себя и о справедливости на белом свете и о паритете добра и зла.
Работа не шла. Надо было с ней поехать, думал Василий Петрович. Неужели можно надеяться, что всё может закончиться для неё и Вани хорошо?
Только уже в самом конце рабочего дня дождался он, наконец, звонка от Марианны.
– Василий Петрович! – возбуждённо говорила Марианна. – Всё. Областной суд отменил приговор по Ване! Дело направили обратно в суд на новое рассмотрение!
– Ну, молодец, молодец! – похвалил её Василий Петрович, словно это она, а не областной суд принял такое решение.– Как? Доберешься сама домой? Не выехать за тобой?
– Нет. Не надо, восьмичасовой автобус еще есть, – ответила Марианна.
Упреждая звонки жены, Василий Петрович, позвонил ей и сказал, что задержится.
– Задержишься? Ну-ну! – жена не стала долго разговаривать, бросила трубку.
Василий Петрович, не выдержав ожидания, сел на уазик и отправился в Город за Марианной. Он сразу увидел ее на автовокзале. Рейсовый автобус до военного городка всегда отправлялся от восьмой платформы. Там Марианна и сидела на скамейке, ничем не занятая, просто глядела перед собой. Василий Петрович уже издали узнал Марианну по знакомой белой болоньевой курточке и клетчатой юбке. Она сжимала в руках черную кожаную сумочку и никого вокруг не замечала. Задумалась о чем-то.
Василию Петровичу показалось, что он чувствует ее душевное состояние и читает мысли. Всё напряжение последних недель прошло и Марианна сейчас опустошена, но безмерно рада, что дело начинает принимать новый оборот. Василию Петровичу показалось, что Марианне не терпится встретиться с ним, чтобы поделиться своими переживаниями.
Увидев Василия Петровича, Марианна обрадовалась. Её лицо сразу стало каким-то детским, просветленным.
До военного городка было недалеко. Но доехав до развилки, где от основной трассы ответвляется дорога, ведущая непосредственно в военный городок, Василий Петрович остановил машину. Осталось минут пять пути. Но ему захотелось побыть с Марианной подольше. Как только двигатель заглох, Василий Петрович повернулся к Марианне, он хотел сказать ей, что очень переживает за неё и Ваню, но не успел. Марианна наклонилась к нему и поцеловала.
В этот вечер он остался у Марианны.
***
А утром на работу пришла жена. Высокая, а на каблуках, так просто как каланча. Остановившись напротив Марианны, она сурово, как строгая учительница, сверху вниз посмотрела на нее и молча прошествовала в кабинет к Василию Петровичу.
– Значит так,– она села напротив Василия Петровича, закинула ногу на ногу и, достав из сумочки пачку сигарет, закурила, – квартиру я забираю себе, а ты выметайся к этой своей шлюшке. С работы уходи. Хватит, походил в погонах. Сейчас ты не достоин звания офицера. Пусть она тебя кормит! Эта шлюшка!
Наталье, видимо, нравилось повторять это слово – шлюшка. Она затушила раскуренную сигарету, ожесточенно вдавливая ее прямо в столешницу, и выдернула из ближайшей пачки бумаги чистый лист:
– Пиши! Заявление об отставке!
Василий Петрович откинулся на спинку стула и глядел на свою жену. Такие выходки для него были не новостью.
– Это всё?
– Нет не всё! – жена яростно стала раздирать свою сумочку, пытаясь раскрыть ее. Наконец, раскрыв сумку, она достала оттуда пистолет и наставила его на Василия Петровича.– Сейчас застрелю! Иди и скажи ей, что она шлюшка и уволена! Не то сейчас же мозги тебе вышибу, к чёртовой матери!
Василий Петрович поднялся и направился к жене. Но та вскочила и, подбежав к окну, быстро выбросила пистолет в форточку.
– Всё! Пошла прямиком к начальнику части! – крикнула она и выбежала из кабинета. Пробегая мимо Марианны, она прошипела:
– У-у! Мегера! Так бы и убила тебя!
С этого дня Василий Петрович поселился у Марианны.
***
Марианна никогда не была так счастлива как в эти сентябрьские дни, когда она стала, по сути, женой Василия Петровича. Ей не верилось, что час за часом дни могут течь только для того, чтобы приносить радость и счастье. Василий Петрович был таким домашним, ласковым и добрым. Он то и дело находил возможность выйти из своего кабинета и подойти к Марианне то с накладной, то с каким-то небольшим вопросом. Он нежно при этом придерживал Марианну за плечо или легко касался ладонью спины. И Марианна не могла не заглянуть к нему в кабинет хотя бы изредка, чтобы прижаться к нему, чтобы снова ощутить себя в его объятиях. Она чувствовала, что они оба находятся в теплых, ласковых водах какой-то таинственной реки, несущей их обоих, стремительно, но осторожно куда-то в неведомую, но желанную даль.
С Василием Петровичем она чувствовала себя молодой, почти девочкой.
Как ни странно, но чаще всего битые жизнью люди и покупаются легче всего на обещание счастья. Конечно же, в каком, измученном жизнью женском сердце не затеплится надежда, особенно когда её молодость прошла, а до старости – еще есть время, но мало.
Василий Петрович был слишком хорош. Во всём. Он угадывал любые её желания и движения души. Он был спокоен и страстен. Он был покладистым, он был нежным. И он был слишком уязвимым.
Начальник части, в другое время, конечно, не стал бы вмешиваться в семейные дела Василия Петровича.
Полковник не мог себе позволить опуститься в разбирательства семейных дрязг подчиненного. Но сейчас, когда у него от своих проблем голова шла кругом, а в ней каруселью крутилось только одно: «Боевой офицер… дело чести… честный офицер давно бы пустил себе пулю в лоб… боевой офицер…дело чести…пулю в лоб», он просто ухватился за чужую проблему.
После совещания у него в кабинете, когда все офицеры разошлись, он с большим, чем следовало жаром, стал выговаривать Василию Петровичу:
– Ты, Василий Петрович, долго лелеял эту свою болезнь. За что и был мне непонятен. Но, если сейчас решился покончить со своей проблемой – сделай это быстро, четко и бесповоротно. Ты ж боевой офицер. Что мне тебя учить. Надеюсь, ни у кого не будет соблазна возвращаться к этой теме!
Морозов даже не заметил, как остался скоро один в своём кабинете, и снова в его мозгу всплыло: «боевой офицер…» А почему боевой, спросил он себя, я же не воевал? Он налил себе полстакана виски и жадно, словно измученный жаждой, выпил, не подумав даже закусить.
Возвращаться, однако, к теме Василия Петровича пришлось.
Наталья, оставленная Василием Петровичем жена, решила, что будет биться за своего мужа до конца. Она пришла к штабу и села на скамейку под окнами кабинета Василия Петровича. И больше с того места не уходила.
Она сидела немым изваянием, потом лежала на скамейке, подогнув ноги, как бомж в городском парке. Снова сидела, скукоживаясь все больше и больше. А из окон штаба на нее глядели озабоченные, насмешливые, злорадные лица мужчин и женщин. Наталья в свое время успела многих уязвить ядовитым жалом.
Когда она уже и ночь провела на скамейке, укрывшись принесенным из дома пальтишком, а на следующий день в самом неприглядном виде, нечесаная и немытая, продолжала оставаться на своем посту, полковник вызвал Василия Петровича к себе. Он даже не пригласил его присесть. Так и разговаривали, стоя.
– Делай, что хочешь с ней. Не хочешь в жены – удочеряй! Но чтобы этого безобразия я больше не видел! Свободен, подполковник!
Полковник инстинктивно чувствовал, что ему сейчас нужен враг, которого он мог бы топтать и топтать, вымещать на нем всю свою, готовую взорваться негативную энергетику. «Подонок! Вот подонок!» – мозг полковника Морозова готов был разорваться от ненависти к подполковнику, и он снова налил виски, с удовлетворением чувствуя, что полностью переключается со своей проблемы на подчинённого.
Василий Петрович попробовал заговорить с женой, но она была в совершенно невменяемом состоянии. Он привел её домой, помыл, уложил в постель. Покормил, напоил чаем и вернулся к Марианне.
На следующий день Натальи на скамейке у штаба уже не было. Но Василий Петрович не спешил радоваться. Не такой человек его жена, чтобы с ней легко можно было справиться!
Когда он, чувствуя подвох, пришел проведать супругу, то увидел, что как оставил её в кровати, так она и лежит. Похоже, даже не вставала. Оставленные им яблоки, сок, печенье не тронуты. Наталья лежала с открытыми глазами, но на Василия Петровича даже не посмотрела. Холодок пробежал по спине Василия Петровича. Жива ли? Когда он подошел ближе к кровати, Наташа отвернулась, не желая замечать его. Жива! И в своём амплуа!
– Что же ты, Ната, ничего не ешь? Может быть тебе котлет пожарить, а? А может быть за колбасой сбегать? Не хочешь? Ну как хочешь.
Вот шантажистка! – подумал Василий Петрович, закрывая за собой дверь квартиры.
Уже ночью они лежали с Марианной в одной кровати,
утомленные любовью и молчали.
–Ты думаешь, с ней всё в порядке? – сказала Марианна.
Василий Петрович ответил не сразу.
– Думаю, что в порядке, – сказал он, наконец.– Человек она взрослый. Не хватало ещё превращаться в её няньку и потакать её капризам.
– Ты всё-таки сходи туда завтра, проверь, как она там.
Василий Петрович промолчал, только покрепче прижал к себе Марианну.
***
Судя по всему, Наталье понравилась эта игра. Она продолжала лежать в кровати и никак не реагировала на Василия Петровича. Просто лежала с открытыми глазами, отвернувшись к стене. Василий Петрович не знал, куда деться от переполнявшего его раздражения. Он глядел на её ничего не выражающее лицо. Как маска. Можно подумать, что она страдает невыносимо. Где уж там! Просто привыкла добиваться своего любой ценой!
Позвонить – не позвонить Наде? Нет, дочь всполошится понапрасну. Ехать-то сюда – не ближний свет!
Затем Василий Петрович сходил в медчасть и привел врача Татьяну Сергеевну посмотреть жену.
– Три дня лежит, не встаёт? – спросила врач Василия Петровича, после того, как безуспешно попыталась заговорить с безмолвной женщиной. – Боюсь, придётся её госпитализировать.
После того, как Наталья еще неделю пролежала в медчасти под капельницей, храня глубокое молчание и отказываясь от пищи, Василий Петрович всё-таки позвонил дочери.
Надя не замедлила приехать. Муж у нее также был военный. Жили они в Челябинской области, в небольшом городке Чебаркуль. Приехала Надя с пятилетним Ваней. Внук был его, Василия Петровича, кровинкой. Сходство было поразительным. Надя же была в мать. Такая же высокая и с таким же непостижимым материнским стремлением казаться ещё выше – даже домашняя обувь у нее всегда была на высокой подошве или каблуках. И такая же властная, не терпящая возражений.
Надя пообщалась с врачом, посидела у кровати матери, безуспешно пытаясь вступить с ней в контакт, а затем решила поговорить с ним, отцом.
Они сели на скамейке под старой елью тут же у медчасти, Надя достала из своей сумочки пачку сигарет и, по-мужски морщась от дыма, закурила. Она не смотрела на отца. Её взгляд был обращён то в сторону бегавшего неподалёку Вани, то – на струйку сигаретного дыма, то – на свои ногти на руках, только не на отца.
– Ты, папа, конечно, волен делать что пожелаешь. Хозяин-барин. Вы с мамой чужие люди, на мир смотрите разными глазами. Ты хочешь быть счастливым. Все хотят. Это правда. Но смотри – ты не ушел от мамы, пока она была молодая. Она тебе родила дочь, а дочь – внука. И вот после этого ты решил её кинуть. Сам посуди, ты, похоже, устроился хорошо, по-новому. А маме что остаётся? Помирать?
Надя спокойно и тщательно затушила окурок о поднятую с земли палочку и, безуспешно поискав взглядом урну, бросила окурок под скамейку.
Василий Петрович молчал.
– Не знаю. Делай, конечно, что хочешь, как хочешь. Но только, думаю, ты не сможешь после этого меня называть своей дочерью, а Ваню – внуком. Ведь это мама меня больше воспитывала, а не ты.
Надя встала и окликнула сына.
– Ладно, Надя, – сказал Василий Петрович, тоже поднимаясь со скамейки. – Я подумаю.
– Подумай, папа. Подумай. А то некрасиво получается – выковыривать изюм из булочек.
Василий Петрович вздохнул. Какая Надя уже стала взрослая, большая. Почти тридцать лет уже. Большая и чужая.
Василий Петрович позвонил Марианне и сказал, что сегодня не придёт к ней, проведет эти два дня с дочерью и внуком.
Продолжение:http://www.proza.ru/2010/05/01/338