Суд назначили на 15 июня 2008 года. Заседание суда должно было быть выездным и пройти в доме офицеров военного городка.
На улице было невыносимо жарко и душно. Обычно, окружавший городок лес своей свежестью не позволял раскалившемуся асфальту наполнить улицы таким привычным для больших городов бензино-гудроновым маревом. Но сейчас, похоже, и лес сдался, уступил зною. Без поддержки освежающего ветерка березки сникли, а сосны, вытянувшись, напряженно замерли, словно на прочность пробуются их последние силы.
Зал дома офицеров был заполнен до отказа. Марианну и Ивана в городке знали все и сочувствовали им. Были и родственники прапорщика Коломийца. Вдова, Нина, тридцатилетняя телефонистка. У Марианны никогда с ней не было конфликтов. Два года назад, в этом клубе, они вместе вывешивали елочные игрушки на ёлку и даже как подруги, оживлённо при этом общались. Сейчас Нина привела с собой детей, двух мальчиков-погодков, десяти и одиннадцати лет. Голова у вдовы была горестно покрыта черной косынкой, а взгляд она не отрывала от пола. Ей, конечно, тоже сочувствовали.
Несмотря на то, что все присутствовавшие, в основном офицеры, прапорщики и их родственники, не часто так вместе собирались, в зале стояла полнейшая тишина. Каждый, устремив свой взор на сцену, сидел, погруженный в свои мысли.
Широкий белый экран, предназначенный для просмотров фильмов, был задрапирован красной прозрачной тканью, на которой угадывалась изготовленная еще в советские времена картина в виде профилей мужественных воинов – представителей всех родов войск. Вверху, метровыми буквами сияла золотом надпись: «Народ и армия – едины!»
В глубине сцены стоял на возвышении стол, покрытый, наверное, ещё оставшимся от советских времен кумачом. Для судьи. Слева и справа от него были столики пониже – для защитника и обвинителя. Поодаль, в окружении ряда стульев, стоял еще один столик. Поскольку нигде на сцене не видно было железной клетки – этот столик и предназначался для подсудимого.
В объявлениях, расклеенных по всему городку, значилось, что судебное заседание по уголовному делу по обвинению Бессонова Ивана Семеновича в убийстве Коломийца Олега Григорьевича назначено на 11 часов.
Ровно в 11 часов на сцену вышел начальник штаба войсковой части полковник Соколец. Он всегда отличался хорошей офицерской выправкой и вышагивал, широко расправив грудь. На этот раз, опасаясь, видимо, что его роль может сойти за роль конферансье, он вышел на сцену осторожно, весь какой-то сжавшийся, даже усы у него были поникшие.
– Товарищи, сегодня, здесь, пройдет выездное заседание суда. Прошу всех обратить внимание на то, что на это время этот зал превращается в зал судебного заседания со всеми вытекающими отсюда последствиями. То есть, хождение запрещается. Выкрики, возгласы с места не допускаются. Давать показания, делать заявления с разрешения председательствующего, могут только участники судебного заседания. Надеюсь, это всем понятно?
И полковник покинул сцену. На его место вышла молоденькая девушка, секретарь судебного заседания, и очень строгим, более строгим, чем у полковника, голосом, провозгласила:
– Встать! Суд идет!
И ушла к своему столику, лавируя между вдруг наводнившими сцену адвокатом Гороховым, государственным обвинителем, конвоирами.
Все люди, присутствующие в зале, молча, с тихим, но долгим шелестом, плавно уходящим от первого к последнему ряду, поднялись с места.
На сцену торопливо, но осторожно, чтобы не запутаться в черной длинной, до пола, мантии, держа под мышкой том уголовного дела, вышел судья и занял предназначенное ему место.
– Прошу садиться!
Зал с тихим вздохом опустился.
– Слушается дело по обвинению… – начал читать судья, а Марианна, глядя на его суровое лицо, думала, сжимая в руках сумку с беляшами для Ивана: «Он забрал у меня квартиру, чтобы осудить моего сына. Пусть условно, но осудить, при всем стечении народа сказать, что он убийца!»
После того, как были установлены участники судебного заседания, судья поинтересовался, будут ли у сторон ходатайства?
Поднялся государственный обвинитель, помощник военного прокурора Хуснутдинов. Судя по всему, он был на той ступени своей карьеры, когда свои лейтенантские погоны воспринимаются как погоны, по меньшей мере, подполковника.
– При направлении дела в суд прокуратура ходатайствовала о проведении судебного заседания в закрытом режиме. В ходе рассмотрения дела будут затронуты интимные подробности частной жизни некоторых участников процесса. Сейчас я повторно заявляю это ходатайство и прошу рассмотреть дело в закрытом судебном заседании.
– Хорошо. Садитесь,– сказал председательствующий и принялся выяснять мнение всех участников процесса, хотя было понятно, что вопрос этот уже давно решён.
Все высказались за то, чтобы процесс был открытым. В первую очередь выяснялось мнение потерпевшей Коломиец и её, Марианны. «Постесняются-то при людях-то засудить! – подумала Марианна.
– Решение принято. Дело слушается в открытом судебном заседании. Предоставляется слово государственному обвинителю.
Хуснутдинов, поправив свой китель, и бросив взгляд в переполненный зал, скороговоркой принялся зачитывать текст обвинительного заключения. Ему еще не приходилось выступать при таком стечении народа, поэтому он волновался и без конца переминался и трогал пуговицу на своем кителе.
–…прошу квалифицировать его действия по ст.107 Уголовного Кодекса Российской Федерации, как совершение убийства в состоянии аффекта и приговорить Бессонова Ивана Семеновича к трем годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительной колонии общего режима.
– Ваша честь! – начал Горохов, когда дали слово защитнику. – Человеческая жизнь бесценна! Это дар, который человек и не в состоянии оценить, как он того стоит. Посмотрите, как мы принимаем этот дар – убиваем сами свою жизнь, бросаясь во все тяжкие – курим, пьем спиртное, а то и просто толкаем свою шею в петлю.
Есть, думаю, объективные обстоятельства, которые не позволяют нам воспринять ценность человеческой жизни как она того стоит. Поэтому наша жизнь течет или прерывается вследствие каких-то наших, порой глупых, порой навеянных неконтролируемыми чувствами, поступков.
Так и здесь. Иван Бессонов недалекий паренек. Он слесарь в гараже. Утро настало – пошел на работу. Пришел вечер – вернулся домой и лег спать. Не строил Иван дворцов, не воздвигал крепости, не одерживал побед на поле брани, не создавал научных теорий. Нищий, так сказать, духом.
Так бы и прошла его жизнь, тихо и незаметно. Без высоких устремлений, без особых замыслов. Без больших свершений. Не подвернись Коломиец Олег Григорьевич!
Ну да, есть в деле явка с повинной моего подзащитного. Есть его подробные показания в ходе всего следствия, в которых он настойчиво утверждает, что это он совершил убийство. Да, есть отпечатки его пальцев на пистолете, из которого произведен выстрел. Есть заключение судебно-медицинской экспертизы и криминалистической, согласно которым смертельные травмы причинены именно из этого оружия. Да, в деле имеется протокол проверки показаний моего подзащитного, согласно которому он на месте происшествия подробно подтвердил, как и при каких обстоятельствах он убивал. Ну и что? Я спрашиваю всех – Горохов обвел гневным взглядом переполненный зал, - Ну и что из этого?
Выдержав драматическую паузу, он продолжил:
– Это как раз свидетельствует о том, что убийство совершено далеко не моим подзащитным. Тем более что у него, ещё раз повторю, с головой не все в порядке.
Поэтому я требую, нет – я настаиваю на оправдательном приговоре!
Ваша честь! – Горохов торжественно повернулся к председательствующему: – Прошу оправдать моего подзащитного!
Сидевший рядом с Марианной прапорщик Коломиец стал хлопать в ладоши.
– Вот это я понимаю! Вот это адвокат! – говорил он Марианне. – Так, Горохов! Так! Оправдать пацана!
Нахлопавшись в ладоши, он опустил голову и, прикрыв брови ладонью, как козырьком, произнёс со смехом:
– Ой, не могу!
Горохов сел и после этого, до конца процесса, находился под впечатлением своей речи, уже ничего не видя и не слыша, строго уставившись в занавес на противоположной стороне сцены.
Только когда на сцену вызвали Марианну, он задал ей грозно один-единственный вопрос:
– Вы желаете давать показания?
И хотя Горохов учил ее молчать, не давать показаний, она всё рассказала, как было на самом деле. Рассказала, что это она застрелила прапорщика Коломийца. При этих ее словах зал дружно ахнул. Горохов обиженно отвернулся в сторону. В его планы не входило продолжать работу по этому делу. В городе его держала только необходимость выступить сегодня на этом процессе, после которого ни дня не мешкая, он намеревался улететь отдыхать на Средиземное море.
–Еще раз скажите, каким образом вы произвели выстрел из пистолета? – спросил прокурор.
– При падении, – ответила Марианна. – Коломиец дернул меня за ноги, я упала на палас, и прозвучал выстрел.
– Прозвучал выстрел, – повторил прокурор.– Так вы не нажимали на спусковой крючок?
– Я этого не помню. Наверное, нажала нечаянно, когда ударилась.
– А в какой момент вы сняли пистолет с предохранителя?
– Не помню, – ответила растерянно Марианна.
– Вы знаете, как снимать пистолет с предохранителя? Делали это раньше? – не унимался прокурор.
– Нет.
– Вы, вообще, держали раньше пистолет в руках?
– Нет.
Улыбнувшись переполненному залу, прокурор обратился к судье:
– Ваша честь! Позвольте задать подсудимому вопрос!
– Пожалуйста! – кивнул судья.
– Подсудимый! Встаньте! – обратился прокурор к Ване. – Вам доводилось раньше стрелять из пистолета?
– Да, – мелко затряс головой Иван. – Много раз в тире войсковой части.
– Стало быть, вы умеете обращаться с пистолетом?
– Конечно.
– Очень хорошо!
– Свидетель, вы утверждаете, что застрелив потерпевшего, отдали пистолет сыну? Так?
–Да.
– Зачем?
– Не знаю.
– Подсудимый, а вы утверждаете, что, застрелив потерпевшего, явились в дежурную часть войсковой части и сдали оружие, сделав заявление о совершенном вами убийстве. Верно?
– Да.
– Логично, логично. А вот в ваших словах, свидетель Бессонова, всякая логика отсутствует. Вы путали следствие и пытаетесь сейчас запутать суд.
Обвинитель снова окинул взглядом зал и, повернувшись к Марианне, спросил:
– Как вы относитесь к своему сыну?
– Хорошо.
– Вы его любите?
– Люблю…– Марианна готова уже была разрыдаться.
– Всё понятно! Ваша честь, свидетель согласно Конституции имела право и на следствии и здесь на суде молчать, не давать показания, которые могли быть истолкованы против ее сына. Однако она избрала другой способ помочь своему любимому сыну – взять вину в убийстве на себя, введя, таким образом, в заблуждение суд. Что-ж, по-человечески её, любящую мать, можно понять. Однако рассмотренные здесь доказательства в своей совокупности свидетельствуют о вине в совершенном преступлении подсудимого. Спасибо!
Прокурор сел.
После непродолжительной паузы судья произнес:
– К свидетелю нет больше вопросов? – и кивнув Марианне, сказал:
– Можете вернуться на место.
Затем, когда были выслушаны все участники процесса, дана возможность обвинителю и защитнику сделать реплики, председательствующий дал последнее слово подсудимому.
У Марианны сердце сжалось, когда она увидела, как Иван поднялся из-за своего стола, окруженный конвоирами – бледный, с трясущимися руками, без конца кивающий головой.
Он словно человек, страдающий тяжким заиканием, долго собирался сказать что-то, пока судья не поставил точку его мучениям своим вопросительным утверждением:
– Вы ничего к сказанному дополнить не желаете. Хорошо. Садитесь.
Иван опустился на место.
Судья быстро поднялся.
– Суд удаляется в совещательную комнату!
Оглашение приговора было назначено на вторую половину дня, и Марианна пошла в помещение за сцену в надежде увидеть сына и передать ему поесть. Она еще вечером приготовила сочные беляши, которые Ваня так любит. Пока шел процесс, аромат домашней стряпни, распространялся из ее сумки по всему залу и это обстоятельство, в какой-то мере, способствовало тому, что, как только был объявлен перерыв, все дружно поднялись и устремились из зала –обедать.
Конвоир-прапорщик, может быть излишне молодцеватый для своих больше чем сорок лет и для своей, более чем прозаической должности, поправив, и без того безукоризненно сидевший на голове, черный берет, отказал ей в свидание с сыном.
– Не положено! – скользнув по ней взглядом, отрезал он.
– Ну, хоть поесть ему, вот тут немного пирожков, передайте, пожалуйста! – просила она.
Марианна почему-то перестала чувствовать себя моложавой, привлекательной женщиной. Находясь в обществе, она всегда замечала, что мужчины задерживают на ней свои взгляды. Сверстники и мужчины постарше - глядели на нее одобряюще, как-то ласково; молодые, пацаны – те голодными зверьками, но уже по-мужски. И ей всегда это нравилось. Она чувствовала себя женщиной, красивой женщиной, желанной для мужчин.
В эти месяцы, пока расследовалось дело, в следственном ли изоляторе, куда она приходила с передачами для сына, в прокуратуре ли, куда она обращалась с прошениями, ходатайствами о свидании с Иваном, она впервые ощутила себя прожившей жизнь никому не нужной, надоедливой старухой.
Марианна чувствовала, какая она потерянная, некрасивая, когда робко стучится в дверь к следователю и ждет полдня, когда он освободится, чтобы изложить ему просьбу. Она чувствовала, какое у нее серое лицо, ощущала все морщинки на нём, когда стояла в очереди в служебном помещении следственного изолятора в неуверенности, успеет ли сделать передачу до перерыва, примут ли у нее выпечку, возьмут ли остро наточенные карандаши, не захлопнется ли перед ее носом окошко…
…Конвоир согласился, все-таки, передать Ивану беляши. Перед этим он тщательно проверил содержимое сумки. Поворчал: «Куда столько!», но взялся передать.
Марианна, счастливая от предвкушения радости сына от вкусных беляшей – она очень старалась! – пошла домой.
У подъезда её ждал Горохов, с видом усталого, но не сломленного духом бойца. Марианне не понравилось, как он защищал сына. Больше молчал, а его речь – уж лучше продолжал бы дальше сиднем сидеть!
– А я уж обыскался тебя, Марианна! – сообщил он ей, как только она поравнялась с ним. – Надеюсь, ты меня покормишь?
– Да, конечно, – кивнула Марианна.
Горохов сидел на кухне за столом с видом шахтера, отстоявшего тяжелую смену, и торопливо, но сохраняя достоинство, расправлялся с беляшами.
– Ты не переживай, –успокаивал он Марианну. – Деньги свое дело сделают. Я же не зря ходил по лезвию ножа, передавая их судье. Срок будет условным. Зря вот только ты начала наводить тень на плетень, говорить о том, что ты убила. Без толку всё это. Боюсь, ты лишь судью разозлила – ему теперь надо больше отписываться.
Он чувствовал какую-то перемену в настроении Марианны, видел в ее глазах не обычную растерянность жертвы, а нарастающую тяжесть, не предвещавшую ничего хорошего. Поэтому он не стал долго рассиживаться. Как только беляши закончились, быстро выпил кофе и засобирался.
– Сидеть некогда,– пояснил он. – Пойду, прощупаю судью. Их надо постоянно держать на коротком поводке, а то сразу норовят самостоятельность проявить.
Марианна ему кивнула, и Горохов ушел.
У Марианны от тяжелого предчувствия заныло в груди. И как она могла довериться этому прохиндею?
Рядом сидел Коломиец, притворно вздыхал и, пряча улыбку, разводил руками:
– И как только могла! Как могла!
Уходя из кухни в комнату, он постучал кулаком себе по голове:
– А потому, что думаете не головой, а другим местом!
***
– Именем Российской Федерации! – стал оглашать приговор судья, заглядывая в свою красную папку. Марианна едва стояла на ногах. Она слушала бесконечное перечисление вины сына, а рядом стоял Коломиец, строго вытянувшийся по стойке смирно, и вполголоса декламировал:
– Приговорить к смертной казни! Приговорить к смертной казни!
Поэтому когда все сели и в зале повисла тишина, она так и не поняла – а какой же был приговор?
– Вам ясен приговор? – спросил судья Ивана, а когда Иван кивнул, судья еще настойчивее повторил свой вопрос.
– Говорите «Да» или «Нет», а не кивайте головой!
– Да.
Судья разъяснил порядок обжалования решения и объявил судебное заседание закрытым.
Все зашумели и потянулись к выходу.
– А какой же был приговор? – всполошилась Марианна, попеременно обращаясь то к капитану Лаптеву, то к фельдшеру Валентине Павловне.
– Три года! – ответили они ей хором.
– Условно?
– Нет, колонии.
Марианна села и молча смотрела на сцену. Смотрела, как на Ивана снова надевают наручники, как солдаты убирают столы и сворачивают скатерти. «Три года» – думала Марианна.– «Его осудили на три года».
– Я буду жаловаться! Я буду жаловаться! – вертелся около неё Коломиец. – Почему не смертная казнь?
Марианна поднялась и поспешила на выход. Ей надо было успеть увидеться с сыном.
По пути она выискивала глазами Горохова. Но он как сквозь землю провалился. Вот садятся в микроавтобус, весело о чём-то переговариваясь, судья, государственный обвинитель, секретарь… Вон стоит фургон без окон. На нем привезли Ивана. «Ладно, – подумала она,– сейчас не до Горохова».
Прапорщик неожиданно благосклонно отнесся к ее просьбе о свидании с сыном. И вот она сидит в помещении билетной кассы дома офицеров рядом с сыном, уже почти совсем успокоившись. И держит его за руку.
– Ты хоть поел, Ваня?
– Да, мам, спасибо! Беляши очень вкусные были. Мои любимые!
Иван успокоился после процесса и сейчас даже улыбался.
– Никто хоть не обижает тебя там, в камере?
– Нет, мама! – улыбался Иван.
– Смотри, не начинай курить! – наказала она.
– Да нет, это не для меня, – успокоил ее Иван.
Марианна не выпускала его руку из своей. Помолчала.
Она хотела спросить сына, зачем же он, такой дурачок, нагородил все со своей явкой с повинной. Вон, и Горохов, и дежурный адвокат разъясняли, что если бы не было этого признания Ваниного, то дело вообще могли прекратить. Самооборона. Но она ничего не стала сейчас говорить. Ей и так все ясно. Она ощущала себя человеком, бегущим во сне, сбивающем простыни, без конца ворочающимся, и живущим только смутными отрывочными и нереальными переживаниями. И так – всю свою жизнь. И вот сейчас она словно проснулась. Словно только сейчас для нее началась настоящая жизнь. И словно только сейчас она увидела, что у нее есть сын, такой любящий ее сын. И она, оказывается, даже и не знала, как она его любит! Никогда больше не станет называть его иродом!
Продолжение:
http://www.proza.ru/2010/05/01/326