2
Утро выдалось солнечным и тихим. В открытую форточку струился свежий прохладный воздух, медленно вытесняя из комнаты накопившуюся духоту.
Оксана открыла глаза и посмотрела на часы: скоро семь. Преодолевая усталость, поднялась, зашла в ванную, открыла кран и долго плескала не слишком-то холодную воду на припухшее лицо.
Костя, чисто выбритый и одетый, сновал возле жены, заговаривал, пытаясь вывести ее из плена непонятной тревоги, но ее ответы были скупы и односложны.
Вскоре встали и дети. Оксана умыла их, причесала, накормила.
- А теперь ступайте в садик! - сказала непривычно строгим голосом - Ведите себя хорошо. Слушайте Ольгу Николаевну.
- Мы всегда ее слушаем, - ответила Аленка, одевая сандалики. - Мамочка, за нас не беспокойся.
Аленка одела Антошку, завязала на его светлых туфельках шнурочки. Вскоре их веселые голоса звенели на лестничной площадке.
Без настроения ушел на работу Костя, выпив стакан чаю.
Лишь только за ним закрылась дверь, Оксана начала торопливо собираться. Путаясь в нарядах, выбрала скромное летнее платье, самое любимое, в зеленых березовых листьях.
Через некоторое время она уже спускалась в метро, внимательно рассматривая людей. Затем вышла на конечной станции, пересекла широкую улицу, повернула в тихий переулок и зашла в чистый двор пятиэтажного дома. Вокруг было тихо и пустынно, лишь в глубине небольшого скверика пожилая женщина чистила веником коврик.
Оглядевшись по сторонам, Оксана присела на скамеечку и устремила взгляд на дверь первого подъезда.
"Вдруг выйдет девушка с косой, - беспокойно думала, напрягаясь всем телом и мысленно блуждая в прошлых событиях. - Поговорю с ней и вспомню... Должна вспомнить... Должна!"
Мимо прошел человек в соломенной шляпе Он вел на поводке белую пушистую собачку. Еще вышел мужчина с портфелем в руках. Громко переговариваясь, вошли в подъезд две девочки.
Оксана сидела, не шевелясь. Она не могла вернуться домой, ничего не узнав: опять будет бессонная и слишком беспокойная ночь, опять останутся без должного внимания ее Костя и детишки. Ей непременно надо вырвать из забытья что-то очень важное, связанное с косой. Что? Что именно? И почему это “что-то” так волнует ее и нагоняет страх? Почему?
Из подъезда шумно выбежал подросток лет двенадцати. Оксана поднялась со скамейки и окликнула его:
- Мальчик! Подойди, пожалуйста, ко мне.
Притормозив бег, подросток несмело подошел к незнакомой девушке и поднял на нее синие, как небо, глаза:
- Чо надо?
- В вашем подъезде живет девушка с длинной светлой косой?
- Ага, живет, - тут же расплылся он в улыбке. - Машей зовут.
- А какая ее квартира?
- Э-э-э-э, - тянет белобрысый, по-видимому, вычисляя квартиру Маши, и уверенно отвечает: - В девятой. Это на третьем этаже, Может, вам ее позвать? Она студентка.
- Нет-нет. Спасибо.
Не приняв благодарности, мальчишка уже мчался по переулку, широко выбрасывая вперед тонкие голенастые ноги: там, на волейбольной площадке, его уже ждали подростки.
Зайти в чужую квартиру Оксана не решилась. Вначале надо обдумать такое решение, выстроить четкий план беседы, чтобы не потревожить незнакомых людей.
Что скажет, когда без приглашения зайдет к чужим людям? С чего начнет свой необычный вопрос о косе?
А время неумолимо уходило. Над густыми деревьями скверика, зацепившись за ветки кудрявой акации, повисло золотистое солнце, заглядывая в каждый дворик и в каждое окно.
На следующий день, после второй бессонной ночи, Оксана чувствовала себя плохо. И снова не ответила на вопрос мужа, что же в самом деле с ней произошло, лишь суетилась возле детей, собирая их в садик. Словно в дремоте преодолевая уже знакомую дорогу, думала тревожно об одном и том же: о роскошной золотистой косе.
"Зачем беспокоить этой проблемой мужа? У него ведь трудная служба и сложные полеты, - убеждала себя. - Во всем разберусь сама, а потом и Костя узнает. Секретов от него никогда не было и не будет".
Так и решила, сидя у подъезда чужого дома. Мимо то и дело проходили люди: молодые, пожилые, подростки, дети, но девушка с косой не появлялась.
Оксана нервничала. Что подумают жильцы небольшого здания, наблюдавшие за ней из своих окон или проходившие мимо? Вновь торчит здесь с самого утра какая-то подозрительная личность. Не воровка ли?
На третий день Оксана зашла во двор уже знакомого дома раньше обычного, скользнула взглядом по чисто выметенной дорожке, по ярким цветам. Не успела дойти до скамейки, как из подъезда выбежала Маша.
От неожиданности Оксана оторопела, но лишь на мгновение. Тут же решительно шагнула к ней.
- Вы Маша?
- Да, я! - удивленно вскинула брови юная девушка, разглядывая незнакомую молодую женщину.
- Мне надо поговорить с вами.
- Простите, сейчас не могу. Опаздываю в институт. - Маша закинула роскошную косу за спину, улыбнулась: - Извините!
- Всего несколько минут. - Оксана готова была расплакаться. - Прошу вас.
- Ни одной! - уже удаляясь, ответила девушка. - Приходите завтра в это же время. Квартира девять. - Ее тоненькая фигура с великолепной косой скрылась среди кустарников.
Ждать завтрашнего дня Оксане не хотелось. "Кто-то, наверное, есть в этой квартире сейчас? - рассудила трезво. - Зайду, расспрошу, чтобы решить этот загадочный вопрос и больше не изводить себя и своих близких".
Тихо скрипнула дверь, впустив Оксану в чистый подъезд. Наверх пошли крутые ступеньки. На третьем этаже остановилась. Справа, на двери, красовалась металлическая цифра “девять”.
С замиранием сердца притронулась к звонку. За дверью было тихо. Прислушалась, нажала вторично, посильнее, и услышала мужской голос:
- Входите! Дверь не заперта.
Оксана робко переступила порог.
- Проходите сюда, не стесняйтесь. - Голос был тот же.
Оксана повела глазами и оторопела: напротив входной двери, на стене, висел огромный портрет Машеньки с золотистой косой, а под портретом сидел пожилой мужчина. Черная повязка прикрывала его правый глаз.
Оксана растерялась и не сразу поздоровалась, а когда невнятно промямлила: "Доброе утро" и услышала в ответ: "Доброе, доброе", увидела, что старик одет в майку, а вместо его правой руки торчит короткая культя с багрово-синими рубцами. Так и стояла, не зная, с чего начать разговор.
-Входите, входите! - обратился к ней хозяин квартиры, тепло улыбнувшись в подковку седых усов. - Вы, наверное, подруга Машеньки?
- Нет-нет! - поспешно ответила Оксана и замялась: - Я зашла... Хочу поговорить...
- Да вы присядьте, пожалуйста. В ногах правды нет. Вот сюда! А я прикрою руку, вернее, свою культяпку, чтобы не пугать этой раной вас. Молодежь брезгует такими ранами и такими стариками, как я... - Мужчина произнес последние слова с тоской и, не пряча от гостьи свой печальный глаз, добавил: - Вы, молодые, не ведали, что было, и слава богу. - Он поднялся с кресла, тонкий, высокий, с выпирающими скулами на худом продолговатом лице и, горбясь, надел полосатую рубашку. Снова сел и уставился куда-то в угол комнаты всем своим трагическим видом, и от этого Оксане становилось не по себе: ей уже ничего не хотелось выяснять, кроме как оставить больного старика в покое. Но он перевел на молодую женщину свой воспаленный глаз, над которым кустиком торчала густая седая бровь. - Чем могу служить?
- Собственно говоря, я не к вам. Я... Я вот к ней... К Маше... - и кивнула на великолепный портрет, выполненный масляными красками.
Хозяин квартиры нервно дернулся, словно получил удар, помрачнел и глухо откашлялся:
- Нет, нет! Только не к ней... Это... Это моя жена...
Еще больше смутившись, Оксана не поняла объяснение симпатичного старика: на портрете явно была девушка, только что встретившаяся ей во дворе: то же лицо, та же великолепная коса. Размышляя над этим какие-то секунды и тревожась все больше и больше, смотрела на черную повязку, закрывавшую лоб и правый глаз старика и на пустой рукав полосатой рубашки. И она уже не могла уйти отсюда, оставив этого несчастного человека одного со своими тяжкими думами. И не могла почему-то задать тот единственный вопрос, с которым сюда пришла. Чуть позже!.. Чуть позже!..
Видя смятение своей гостьи, хозяин квартиры заговорил снова:
- Машенька, внучка моя, только что убежала в институт добывать знания. Они всем нужны во все времена и эпохи, особенно трудные. Это, знаете ли, убежище и приют для каждого
Старик, по-видимому, хотел выговориться перед новым человеком, но слова его взлетали трудно, точно раненые птицы.
- Если человек не посадит дерева, пока он молод, то, когда состарится, у него не будет тени, чтобы укрыться от лучей палящего солнца. Он непременно засохнет, ибо другие тени от выросших деревьев будут спасать только своих хозяев.
- Да, это так, - соглашается Оксана, неудобно сидя на самом краешке стула и думая о своем. - Знания никому плечи не давят.
- Моя дочь трудится, внучка - учится, а я вот сижу один, гляжу на портрет жены, юной, молодой, красивой, беседую с ней, вспоминая молодые годы...
Оксана сидела, как на иголках: ей непременно надо было заговорить о косе, сейчас же, сию минуту, чтобы снять все тревоги, накопившиеся за несколько дней. Но она свяжет себя по рукам и ногам ради этого фронтовика, дав ему возможность самому выговориться, излив свою душу до конца, до самого дна; она не перебьет его, пересилит свое непреодолимое желание задать свой вопрос, ради которого сюда пришла, уступит немощному и очень пожилому человеку, который вынес столько горя в своей прошлой жизни. Пусть говорит, пусть отогреется. Пусть!
- Я - инвалид войны, - не подозревая, в каком смятении находится девушка и почему она зашла в его квартиру, продолжал старик, изучая ее бледное и очень красивое лицо. - Вот что сотворила она, проклятая! - и потряс перед ошеломленной Оксаной пустым рукавом.- Беда, что вода, так и норовит утопить человека. И если он не умеет плавать в бурлящем потоке, он утонет. Ей-же богу, утонет! - Он помрачнел, тронул сухими длинными пальцами, похожими на корявые ветки обгоревшего дерева, черную повязку, провел по всей ее длине, боясь обнажить под ней зияющую пустотой рану – след давно прошедшей войны и вздохнул: - Знаете, незаживаемые раны. Незаживаемые от всего прошлого да и настоящего.
Не перебивая словоохотливого человека и понимая его, Оксана все же с нетерпением выжидала момента, чтобы наконец-то начать свой разговор, очень важный, очень нужный, повергший так ее в непонятную тревогу.
- Мало нас, ветеранов, осталось в живых. Единицы... Да и не стареем мы уже, а высыхаем. Стареют молодые. Я ведь на фронт убежал юношей.
"Спрашивай же о косе! - требовала от себя Оксана. - Ты же пришла за этим. Спрашивай! Время-то идет... - Но сидела тихо и неподвижно, придавленная горькой правдой искалеченного войной человека. - Как его прервать? Как? Он же изливает свою невостребованную боль".
- Тебя, дочка, как величать?- переходя на "ты", вдруг переменил он тему разговора. - Познакомиться-то надо.
- Оксана я. Оксана Зотова.
- А я - Мухин Сергей Ильич. Всегда рад гостям, хотя они редко у нас бывают. Машины друзья - это не мои собеседники. Кому нужны шрамы и мое горе? Сижу рядом со своей Машенькой и молчу. Когда был помоложе, работал в школе сторожем. Теперь ноги отказывают... - Мухин положил большую узловатую руку на острое колено, потер его, скривился: - Да-а-а... Ты, дочка, не спешишь? Может, я заговорил тебя?
- Нет-нет! - поспешно ответила Оксана, чтобы не обидеть старика. - Говорите, пожалуйста.
- Ну и хорошо. Без людей тоска заедает. Особенно в старости. Читать не могу: глаз плачет. Один он у меня. Идешь к финишу и все чаще оглядываешься назад: что оставил людям? И оставил ли? Лично я спас свою страну от варваров. Никакие мазила и чернила это не сотрут, как бы ни старались злопыхатели. А они стараются изо все сил и бьют по ветеранам из орудий всех калибров. Н-да-а-а!..
Оксана боялась смотреть в лицо человеку, битому-перебитому на трудных военных дорогах, не обласканному и в нынешнее время. Как можно не понимать его? И кто может усомниться в его подвиге? Вот он, весь на виду: искалеченный с головы до ног. Тяжкие следы прошедшей войны! Ох, и тяжкие!
- Сергей Ильич! Как и когда вы получили такие ранения?
- Э-э-э, дочка, хорошо, что жив остался. А, может, и плохо... - Он поморщился. - Воевал с первого дня юным и неопытным. Отступал и наступал. Всяко было. Но никогда, даже в самых трудных ситуациях, не трусил. И в окружении был. Что пережил! Что испытал! Не приведи господь! Вырвался кое-как - и к партизанам. Снова воевал, не прячась за чужие спины. Там и встретил мою Машеньку, молодую и красивую украинку с длинной роскошной косой. Из-за этой косы ее все партизаны знали. В отряде её звали: "Маша - краса наша!"
Что Оксане мешало тут же сосредоточиться? Спрашивай у старика факты, доставай из детства свои и соединяй все оборванные нити и человеческие судьбы.
- ... с ней вместе бедовали, - доносились к ней слова Сергея Ильича. - И фашистов били. И как били! Однажды попали в засаду. Кое-как вырвались, но не все... То страшная картина была...
Оксана почти не слышала, о чем говорил Мухин, копаясь в чем-то сложном и непонятном, а он все говорил и говорил.
... Горевали мы долго. И себя обвиняли. Не щадили, нет! А потом мстили и мстили... О, месть была жестокой!
Оксана словно окаменела.
- Жертв тогда было много, - доносилось до нее издалека. - Кто их тогда считал? Нужна была победа любой ценой. Отсюда и потери.
- Боже, как тяжело всем было, - выдохнула Оксана. - Как же забыть все это? Живым такое не забыть. Поколения не забудут!
- Вовек не забыть! Кто воевал, тот не забудет. - От печальных воспоминаний Мухин устал. Он отдыхал.
"Теперь можно спросить и о косе, - расслабляясь, решила Оксана. - Дала возможность выговориться человеку, выслушала его, не перебивая, не обидела".
- У вашей жены такая роскошная коса, - начала она издалека. - И у Маши, внучки, такая же. Это настоящая редкость!
- Да-а-а, - отходил душой Мухин. - Это наша семейная гордость. В партизанском отряде трудно было моей Машеньке ухаживать за ней. Все же я не разрешил ей остричь такую красоту. Бедствовала, вшей кормила, голову дустом посыпала. Язвы пошли, ночами не спала, но сохранила её. Я так хотел.
- А потом? - допытывалась Оксана. - Как сложилась ваша судьба?
- Потом?.. Потом мы с Машенькой честно воевали. Я был сапером, а она ... Кем только не была она? И медсестрой, и поварихой, и прачкой. И автомат, само - собой, в руках держала, когда было туго. Стреляла без жалости. - Мухин зашевелился, удобно усаживаясь в мягком потёртом кресле, и посмотрел на портрет жены: - Так ведь, Машенька? Особенно тяжело нам было, когда родилась дочь Машенька. Декабрь, трещат морозы, а у нас крохотное дитё.
- Опять Маша? - вскинула брови Оксана. - Что же получается? В одной семье три Маши?
- А что? Мы так хотели, - охотно ответил на недоумение своей гостьи Мухин. - Я ходил на задания, бил фашистов за троих: за себя, Машу и Машеньку. Когда дочке исполнилось полгода, жена отвезла её к моим родителям, которые не успели эвакуироваться. Маша оставила у них малышку, а сама вернулась в отряд. В один тёплый день она ушла на связь в деревню и назад не вернулась. Сельский предатель донёс на неё. - Мухин поморщился, как от зубной боли: - Были среди нас и такие людишки. Её зверски пытали, истязали, а потом куда-то увезли. Я больше её не видел. Никогда! - Сергей Ильич замолчал и сидел неподвижно, вцепившись худыми узловатыми пальцами в мягкую обшивку оранжевого кресла. Его короткая культя стала дергаться, поднимая и опуская пустой рукав рубашки. Чувствуя это, он здоровой рукой натянул рукав, но живой кусочек тела продолжал дергаться, вызывая у Оксаны нервный озноб.
- Э - тэ - тэ - тэ, как расшалилась, - огорчённо протянул старик, прижимая культю к себе. - А всему виной - война. О, как утомлена моя жизнь! О, как исковеркана! О, как измучена!
Оксана была потрясена. Ей вдруг захотелось заплакать, чтобы со слезами излить всю горечь и боль от встречи со старым человеком, живым участником войны, о которой она знала лишь из книг да фильмов. Ей захотелось попросить у него прощение за всех, кто его обидел и не понял, кто хоть один раз оскорбил. Подавляя в себе что-то вроде стона, спросила:
- Куда увезли? Вы узнали, куда увезли жену?
Зло сверкнув покрасневшим глазом, Мухин передернулся, точно его проткнули насквозь штыком, острие которого он дважды уже испытал на своем теле: в первый раз вражеский штык проткнул ему плечо, во второй - влез в грудь у самого сердца.
- Куда же увозили своих врагов фашисты? - Голос его задрожал. - В Германию, на каторгу. Я тогда ничего не знал. Ходил несколько раз в ту деревню, чтобы расспросить о ней. Узнал лишь о пытках. Горевал долго, просился на самые опасные задания, чтобы и самому погибнуть. Проносило. А потом подорвался на мине. Выходили меня, дочка, добрые люди.. А вскоре и война закончилась. Забрал я свою доченьку, свою Машеньку...
- А жена? Вы узнали что-нибудь о ней?
- Она погибла. Больше её никто не видел. Погибла в свои неполных девятнадцать лет. В концлагере...
Будто потолок обрушился на Оксану: она вздрогнула всем телом и побледнела. Провела рукой по лбу, вспоминая что-то, очень важное, очень серьезное, и еле промолвила:
- Извините ... Извините, Сергей Ильич ... Мне ... Мне надо уйти ... Я к вам зайду завтра ... Завтра ... - Голова ее шла кругом.
- Приходи, дочка, приходи, - ответил Мухин, поднимаясь с кресла. – Ты что-то сегодня хотела... Ладно, пусть будет так! С тобой очень приятно беседовать. Ты, видать, душевный человек. А что же так побледнела?
- Ничего... Всё пройдёт... До завтра...
В каком-то горячем тумане добралась домой. Не разбирая постель, свалилась на цветное покрывало и устало прикрыла измученные глаза.
Она вспомнила ... Она, наконец, все вспомнила!
К ней из детства, из далёкого забытья, вернулась страшная картина, о которой она, казалось, давно забыла, но которая, как яркий отпечаток, настигла её сегодня, в мирный счастливый день.
... Жила она тогда с родителями за границей и училась в четвертом классе. Ей не было и одиннадцати лет. Редко ее папа, Виктор Петрович Ивкин, имел свободное от службы время. А в тот воскресный день повезло всем: и ему, и маме, и особенно ей, Сане Ивкиной, любившей пройтись рядом со своим отцом, красивым и стройным подполковником, кому так чётко козыряли солдаты и офицеры.
В тот день на семейном совете решили посетить концлагерь, находившийся не очень далеко от города, где они жили. Дома её готовили к такому печальному зрелищу, рассказали, что такое концлагерь и просили не волноваться и не плакать. Она клятвенно обещала, что плакать не будет, ведь она уже пионерка и носит красный галстук смелых и отважных ребят.