Я, Гильгамеш Второй, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, а также отдавая полный отчёт в своих действиях, удостоверяю, что, во-первых, своим самовольным побегом не желал принести никому ни малейшего вреда и посему удрал именно ночью, а, во-вторых, приношу свои искренние извинения Милейшему Человеку, который кормил меня, и всячески ухаживал, и собирался вскорости поставить на мне свой необычайный Эксперимент, и довожу до его сведения – это я, я, Гильгамеш Второй, возымел дерзость накарябать в его тетрадке своё недостойное художество. Если мой рисунок не оказал ему помощи в решении его Задачи – ещё раз нижайше прошу прощения за свою выходку и сование морды куды не просят.
Поелику моя извинительная записка будет, чаю, зачитана не только Милейшим Человеком, и Его Другом, и его Шефом Профессором, но и другими человеками – стало быть, должно представиться получше. Виноват, но ваши имена для нас чрезвычайно непостижимы, оттого – простите мне уж заодно и их неупотребление. Обязуюсь во всём остальном держаться ваших слов, терминов и понятий.
Итак, я – зебра-квагга. Порода моя, будучи воскрешённой после печального уничтожения в 1878 году, покуда достаточно редка. Здесь я позволю себе немного отступить от повествования и осмелюсь заметить, что такая практика достаточно распространена среди вас – сначал всеми силами что-то стирать с лица земли, чтобы потом теми же силами сие восстанавливать. Видимо, при отсутствии продуктивной деятельности (или нежелании ею заниматься) вам необходима её имитация, хотя бы и за счёт ни в чём не повинных квагг, дронтов, туров, тарпанов и прочая, и прочая.
О, мне кажется, я постиг ещё один смысл ваших нескончаемых диспутов – отвлечённые понятия зачастую помогают точнее нацелиться на главное!
Мне пять лет, и на лоне дикой природы я бы уже, верно, приглядел себе самочку и завёл очаровательного первенца. У меня уже и имя готово… ах, наши имена вам точно так же трансцендентны… ну, тогда Гильгамеш Третий. Это единственное имя, кое я смог повторить и теперь пишу, и вроде бы правильно. Наверное, в нём достаточно удачно пересеклись наши столь близкие и столь же далёкие миры, а, может, просто нечто, данное как подарок, перестаёт быть чуждым. Жаль, я не успел сообщить Милейшему Человеку, как я звал его про себя…
Но я снова отвлекаюсь.
Когда я обрёл возможность смотреть и слышать, а не только видеть и ощущать, я узрел вокруг странное помещение с низким потолком – «экспериментальный загон» – и неприятно гудящий ящик в углу – «энцефалограф». Склонившиеся надо мной два лица, непривычно округлые и плоские, что-то тихо говорили на странном наречии, которое, впрочем, я сразу же узнал; также как и понял, что передо мною – «человеки», едва ли не самые диковинные твари Господа. Не торопитесь негодовать – вот уже мое объяснение.
В своей неизмеримой милости Всевышний создал – я сейчас беру лишь Нашу Вселенную – всё сущее, живое и неживое… хотя тут, конечно, разница настолько мала, что иногда просто в тупик встаёшь – живое перед тобой али нет… вроде дышит… хотя, кому оно нужно, это ранжирование.
Терпение, пожалуйста – я как раз к вам и подхожу, человеки. Я сказал – самые диковинные твари – а ужли не так? Нет-нет, я сейчас не буду повторять навязшие в зубах сентенции философов и философствующих, перемешанные с лозунгами гуманистов и заправленные брюзжанием мизантропов. Я хочу рассказать один простой факт, который вам, наверняка, неизвестен, в то время как у нас его знает и уже издревле принял каждый – именно поэтому я не в силах рассказать его вашими словами и, к сожалению, вынужден прибегнуть к сравнению (к сожалению, потому как в этом случае предвижу очень и очень возможное неверное толкование).
Внимание!
Человеки – наименее одарённое создание Бога.
Лошади – умеют летать – но сие им строжайше запрещено, дабы не взращивать в человеках чувство ущербности.
Человеки – вопреки такому положению вещей – умудряются деяния вершить столь удивительные, что Господу приходится только изумляться да восхищённо цокать языком – выучились ведь летать! правда, не сами по себе, но всё же, всё же!
И не обессудьте – я знаю, зачем Он вытворил такое. Откуда знаю? Ну, как же… я, как и любая живая тварь, являюсь также и Богом – конечно, я сейчас беру лишь Нашу Вселенную. А зачем?
Ну, догадайтесь сами, прошу вас. Истина очень проста.
Что я слышу? «Глупая квагга! Болтаешь что помело!» Я и не сомневался в вас, человеки… Сравнили зебру с помелом… здорово.
А ведь нас нет ни в единой вашей пословице-поговорке, с нами не сравнивают ни мудрецов, ни всех остальных, мы даже ни у одного самого завалящего вашего народца никогда не были тотемом. Лишь одна Ботсвана тиснула нас на своей самой мелкой монетке, да и то, думается, оттого, что место пропадало. Судите сами – говорят – глупый как баран. Быстрый как олень. Умный как… скажем, змей. Зоркий как орёл. Даже – красивый как верблюд.
А – красивый как зебра? Мудрый как квагга? Каково? Вот-вот. Единственное, что приходит на ум – это дурацкое «жизнь как зебра – белая полоса, чёрная полоса, белая полоса, чёрная полоса – жопа!», но – что с вас взять. Мы – несравнимы… и несравненны.
А наш окрас, ставший истой притчей во всех ваших языцех? Вы всерьёз полагаете, что эта великолепнейшая чересполосица, которая, к слову сказать, очень сильно меняется с возрастом – всего лишь защита от мух «цеце» или – даже здесь в вас, товарищи, согласья нет – маскировка от хищников типа «лев»? Оторвитесь от окуляров микроскопов, захлопните пыльные фолианты, выбросьте предрассудки, слезьте с колченогих постулатов – и поглядите на своих стариков, всмотритесь в их спокойные лица, испещрённые убористой вязью вашей земной жизненной летописи! Неужто и сейчас не догадались?! Истина проста!
Конечно, я беру сейчас лишь Нашу Вселенную.
Говорите, кончать? Извольте.
Как вы, наверняка, догадались – те две склонившейся надо мной, новорождённым, головы принадлежали Милейшему Человеку и Его Другу. После изредка заходил Шеф Профессор и строго спрашивал у них что-то крайне невразумительное – видимо, с возрастом у некоторых человеков возникает потребность всё чаще напоминать окружающим, что они пока ещё живы… ну, вот, и заговорил-то я совсем по-человечески. С Шефом Профессором толковал, в основном, Его Друг, а Милейший Человек на всех порах готовился к самому главному событию своей жизни – Эксперименту, в результате которого…
Бросьте. Зебры подписок о неразглашении не дают. Куда нам, полосатым, до сих бюрократических высот…
Так вот, Эксперимент Милейшего Человека должен был доказать – или опровергнуть – наличие у зебры – а, следовательно, и у всех представителей крупных млекопитающих (ничего себе обобщеньице!) ни больше ни меньше – РАЗУМА.
Стоит ли говорить, какой из результатов ожидался с большим нетерпением?
А, меж тем, нетерпение растянулось аж на долгие пять лет – разработанная Милейшим Человеком методика строжайше воспрещала вмешательство в (ой, не могу!) – цитирую – «психику растущего организма млекопитающего», то есть Милейший явно готовился вмешаться в психику взрослого млекопитающего организма – и (ой, не могу! не могу-у-у!) отыскать там следы РАЗУМА.
Сдержу язвительный смех и отмечу – Милейший и Друг были со мной обходительны и ласковы, кормили вкусно, гулять позволяли вдосталь. Анализы брали аккуратно и осторожно, и неукоснительно выполняли все предписания. Даже Профессор, казалось, слегка оттаял и, поглаживая мою полосатую шею, частенько приговаривал всякую сентиментальную чушь. Бедняжка… на его сухом горячем лбу столь явно горело клеймо скорого ухода в Мир теней, что слёзы сами наворачивались мне на глаза.
Долго ли, скоро ли – подоспел мой пятилетний юбилей. Настала пора проверить – есть ли РАЗУМ у зебры-квагги или уж извините. Вот как раз завтра и должно было завертеться великое колесо Эксперимента. Потом слава, почёт и всё такое… человеческое.
И что-то меня разбудило ночью… вроде птичка какая ударила о стекло… или ветер… и завсегда уж как крепко сплю – а тут подбросился, да ноги сами вынесли наружу.
Милейший Человек с Его Другом не спали – верно, волновались перед завтрашним… уже сегодняшним событием. Пили чай – мне, даже стоя против света из их окошка, было хорошо видно – с моими любимыми баранками, пытались играть в карты и всё говорили, говорили, говорили.
И, среди прочего, о том, что ох, как жалко, что Эксперимента Гильгамешу не пережить – ни в случае удачи, ни в случае провала – такая уж она, эта методика. РАЗУМ, если он и есть, запрятан на самом дне – а когда глубоко копаешь, летит во все стороны.
Дале я не стал слушать. Отошёл тихонько и думал сразу дать дёру к лесу, но ноги опять сосвоевольничали, и я вернулся в «экспериментальный загон». На столе возле «энцефалографа» лежала тетрадка Милейшего с результатами всего. С конца – я видел – он частенько записывал что-то, явно не имеющее отношение ни к зебрам, ни к человекам, и сидел над этим подолгу, задумавшись и уставившись в окно либо на меня. Я взял ручку – напрасно вы судите о нашей моторике по своим телепередачам и цирковым выступлениям – и, не выщёлкивая стержня, легонько листанул тонкую обложку.
На предпоследней страничке было мелко-мелко расписано доказательство теоремы вашего учёного по имени Ферма, доказательство в корне неверное и кишащее грубыми ошибками и просчётами. Ей-Богу, не вру!
Я впервые почувствовал жалость к Милейшему Человеку и даже… нежность, что ли. Ради крайне сомнительного результата он целых пять лет вынужден возиться с «этой линованной коровой» (да-да, приходилось слышать и такое), терпеть чванливого ретрограда Шефа Профессора (увы, и их взаимная неприязнь известна вашему покорному слуге), ежедень улыбаться Другу (охо-хо… который – мне было ясно видно – готовился издать монографию трудов Милейшего под своим именем и свалить в другую лабораторию) – и при этом этот человек самозабвенно, по-мальчишески безоглядно, был увлечён математикой – да так, что, забыв про свои прямые обязанности, каждый день несколько часов кряду бился над доказательством столь крепкого орешка. Орешка, нераскушенного покуда никем из вас.
Я перехватил ручку поудобнее и начертал моему несостоявшемуся Эйнштейну намётки двух наименее тяжёлых для понимания вариантов решения этой теоремки… хотя – почему несостоявшемуся? авось и выйдет что у него, не с млекопитающим РАЗУМОМ, так с математикой – решения-то верные.
После этого я притушил свет в «загоне» и ушёл в лес.
Здесь я кончаю, и так уже занял ваше внимание чрезмер всяких приличий. Простите ещё раз. Весьма и весьма уповаю на то, что поймёте мою объяснительную непревратно и истолкуете как должно.
На этом позволю себе откланяться,
и под сим подписываюсь
Гильгамеш Второй, квагга.
P.S.
Ежели угодно – считайте Гильгамеша Второго взбесившейся парнокопытной сволочью, мне всё равно. Бешеный как зебра… даже забавно, ей-Богу! вот и нам местечко сыскалось!
P.P.S.
Ну как, человеки, – разгадали про истины-то?