Александр ГЕРАСИМОВ
ЖАРКОЕ ЛЕТО ИГОРЯ ЛОНСКОГО
1
Лонский вышел из квартиры, осторожно притворил дверь и нажал на нее так, чтобы защелка английского замка бесшумно стала на свое место. Неслышно ступая, он спустился по узкой заплеванной лестнице, через черный ход выбрался наружу и растворился в душном сером киселе умирающей белой ночи.
2
Летняя жара донимала город не на шутку. Плотный горячий воздух стоял неподвижно, как постовой на перекрестке. Разорившиеся торговцы горячими пирожками один за другим кончали с собой. Служивые люди, по долгу занятия обязанные носить мундиры, лишались рассудка, не сходя с рабочего места. Больницы и санитарные части были переполнены жертвами солнечных и тепловых ударов. Скорбные повозки не справлялись с огромным количеством отдавших Богу душу стариков и сердечников. Груженые под завязку штабелями новопреставившихся санитары возили их от клиники к клинике, умоляя работников моргов принять тела хотя бы на ледник. Жуткая птица эпидемии, задевая дырявым крылом раскаленные собачьи будки мансард, носилась над городом.
От необычно высокой температуры на химическом заводе протекли танки с медным купоросом. Отрава попала в городской водный коллектор. В магазинах питьевой воды не было уже третий день. Водоразборные колонки были давно пусты. Бурая, воняющая хлоркой и еще черт-те чем вода, привозимая пожарниками в длинных, отражающих потрескавшуюся землю и расплавленный асфальт хромированных цистернах, выдавалась чуть ли не по карточкам.
Синие островки теней были заняты изнывающими от зноя стаями бродячих псов. Всякого приближающегося к месту лежки они встречали вялым, но от того не менее грозным, желтым оскалом пересохших пастей, недвусмысленно давая понять, кто владеет территорией.
3
Люди – единственные существа на Земле сознательно усложнившие свою жизнь. От одной мысли о том, что после пробуждения опять придется бриться, умываться и чистить зубы, Лонского чуть не стошнило. В результате он решил, что раз так – ложиться спать больше не будет. Он поднялся с дивана и потащился в кухню, где в раковине горой была навалена грязная посуда. От плиты пахло так, как будто в ней только что сожгли еретика. Брезгливо двумя пальцами взяв сверху пирамиды чудом уцелевший тонкостенный чайный стакан, Гарик с отвращение помыл его под жиденькой струйкой зеленой накопившейся за ночь в баке воды и ногой подцепил дверцу наклонно стоящего холодильного шкафа. С лягушечьим чмоканьем дверца отворилась, открывая свои неприглядные тайны.
Жизнь – прелюбопытная штука. Никогда толком не поймешь, удалась она или нет. Вот, бывало, перебиваешься с дижонских устриц на артишоки со спаржею, по неволе задумаешься. Сегодня ты, а завтра я, в том смысле, что пусть, дескать, неудачник плачет, кляня свою судьбу. Тут не сразу и сообразишь что к чему. Как в истории принца и нищего. Поди, догадайся, что лучше – когда суп, или, когда жемчуг? Опять же в средние века. За малейшую провинность, за невинную, казалось бы, шутку – хвать тебя и на дыбу, а то и того чище, пожалте бриться – четвертуют, или на костер. Пепел Клааса стучит в моем сердце! Вот так, брат. Так что нечего роптать и воспринимать окружающую тебя действительность в негативном смысле, а вовсе на оборот, надобно наблюдать всякие полезные и положительные явления и вовремя докладывать о них куда следует.
Гарик подивился мерцающей холодной пустоте давно немытого холодильника. Тусклая желтая лампочка, слеповато помаргивая, освещала грустную картину. Два вялых помидора, высохшая дочерна половинка лимона, селедочная мумия и обросший плотной синей плесенью бутерброд с сыром, не допускали и мысли о полотнах маленьких голландцев. Внизу в поддоне застыла и потрескалась омерзительная бурая лужица мясного сока. Гарик опасливо отодвинул угрожающе вздувшийся пакет с позапрошлогодним кефиром. Благодарение Богу, за ним у задней стенки обнаружилась двухлитровая упаковка дореформенной питьевой воды.
4
Даже папуасы, наверное, не страдали так от жары этим летом, как страдал от нее действительный статский советник, почетный зоофил, заслуженный теоретик марксизма-ленинизма и единственный наместник Френсиса Форда Копполы на земле Игорь Александрович Лонский. Только что он вышел из ванной, где битый час стоял под условно-холодными струями итальянского аэродуша. Жизнь не казалась ему ни прекрасной, ни, тем более, удивительной. Более того, по его мнению, эта самая жизнь кончилась, прошла зря, пропала ни за грош, накрылась медным тазом и пр. Денег хватало на: два раза проехать на такси до Сестрорецка и обратно; нажраться в хлам до зеленых соплей; приличный обед на двоих в дорогом ресторане, не размашистый, но достойный; билет в Москву... В общем, по большому счету, какие-то деньги были. Но поездка в столицу, как и все остальное, в его планы не входила. Да и что, на самом деле он, Лонский, забыл в Москве? Хотя… да ладно, дело это интимное и обсуждению в столь тесном кругу не подлежит… О чем это я?.. Да, жара. А что жара? Погода, как погода. Лето, одним словом. Температура на пару десятков градусов выше нуля. Переменная, так сказать, облачность, со всеми вытекающими из этого последствиями. В общем, Игорь Лонский, по прозвищу «Лютый», стоял абсолютно голый посреди гостиной, как памятник Ленину, и размышлял о судьбах еврейского народа. Прозвище свое он заслужил еще в институте за необыкновенную субтильность и кротость характера, каковые, впрочем, не помешали ему позднее стать одним из самых удачливых фарцовщиков города.
Между тем с вождя мирового пролетариата на пол натекла изрядная лужа охлаждающего агента, и стоило позаботиться о влажной уборке занимаемого помещения. Лонский вздохнул и пошлепал в кухню, где, по его мнению, у Натки должна быть половая тряпка. Тряпка нашлась, но привычки к физическому труду пассажир не имел, поэтому он затих у окна, забыв, зачем пришел в подсобное помещение.
Вот так наши лучшие намерения гаснут, не успев реализоваться.
5
Вот так наши лучшие намерения гаснут, не успев реализоваться. За окном по синему дрожащему асфальту угрожающе растекался полуденный зной. «В таком ****ском климате могут жить только тараканы и гаишники», – буркнул под нос Лонский и примостился с давешней бутылкой, более чем наполовину уже пустой, на гранитном подоконнике. Тряпку он тупо подложил под ноги навроде коврика.
Рассеяно глядя на расплавленный, обрамленный белой оконной рамой город Гарик почему-то вспомнил, как, будучи студентом, участвовал в соревнованиях по «обпиванию» иностранцев в баре загородного интуристовского мотеля. Фокус заключался в том, чтобы выпить пятнадцать наперстков водки подряд и не свалиться под стол. В роли наперстков выступали крохотные ликерные рюмочки, специально для такого случая, замороженные в холодильнике охочим до бесплатных развлечений барменом. Почему именно наперстки? А шут его знает. Должно быть – мистика. Ртутные столбы...
Лет двадцать тому, они снимали дачу на московском направлении в небольшой деревеньке на берегу безымянной речки. Младший брат тогда беспечно валялся в летней коляске, поставленной под навесом на свежем деревенском воздухе, пускал пузыри и исправно пачкал с великим трудом добытые подгузники. Пять дней в неделю Лонский сражался с демонами нищеты, а по выходным изображал из себя рог изобилия, таская на дачу купленные в городе нехитрые продукты питания.
Лето было засушливым и знойным. После душной электрички, оставив покупки во дворе и срывая с себя влажные от пота одежды, Гарик несся по прохладной утоптанной тропинке к живительным струям местного Гвадалквивира, и бросался в воду прямо с обрыва с диким хохотом подстреленной гиены. Этот номер пользовался неизменным успехом у сопливых туземцев. Они были верными оруженосцами и благодарными слушателями вечерних историй о черной комнате, красной перчатке и несмываемом со стены пятне, которое всех потом благополучно задушило. Вот они-то и предостерегли однажды Гарика, указав на опрометчивость ныряний с крутого берега:
-Дядя Игорь, вы не очень-то плюкайтесь в воду с разбега.
- А что так?
- Там раньше был старый мост, его немцы разбомбили в войну, а ртутные столбы остались.
- Какие столбы?
- Ртутные!
- Почему ртутные-то?
- Очень острые!
Вот так! С тех пор он, всякий раз встречаясь с непонятным числом или явлением, вспоминал эти «очень острые» ртутные столбы... Мистика...
Молчавшая до сих пор строенная в стену радиоточка неожиданно всхлипнула, засвистела, как бывает, если микрофон близко поднести к динамику и преувеличенно бодрым голосом дежурного диктора, которому жара не жара – все одно, по фиг ветер, объявила: «Послушайте, пожалуйста, шестую симфонию Кшиштофа Пендерецкого в исполнении сводного симфонического оркестра вооруженных сил Автономии!» Лонский вдруг взорвался: «Пендерецкий, Пендерецкий… Какой, в жопу, Пендерецкий?! Гордость польской и мировой культуры ХХ века!!! Да мы в восемнадцатом ваших пендерецких в Балтийском море топили! Да будь моя воля… Впрочем, как хотите. Никто вас не неволит. Пендерецкий, так Пендерецкий. Короче, примите мои уверения в совершеннейшем к Вам почтении, ну и так далее…».
Истерика кончилась так же внезапно, как и возникла. Подобно раку-отшельнику он сидел в Наткиной квартире, уже вторые сутки боясь показаться на улицу.
7
Доброта приносит плоды в исключительно редких случаях. Это, как говорится, когда рак на горе свистнет. Иной раз аж заходишься от этой самой доброты. Даришь, даришь ее людям, а толку никакого. Призадумаешься тут. Другой пример: подашь милостыньку какому-нибудь убогому, а он, оказывается, английский шпион или, того хуже, совсем уж что-нибудь плохое и хлесть тебя по роже! Сегодня он замещал Милку Северину, по телефону сказавшуюся больной и умолившую Лонского подежурить за нее, что ему стоит, нет, правда, Игоречек, всё тело ломит, вот, как Бог свят, не вру, за мной не заржавеет, ты же знаешь.
Наступил вечер. На дворе было еще светло. Уставшие от жары листья свернулись в сухие желтые коконы, попадали с потемневших деревьев и валялись, кое-как прикрывая поседевшую за день землю. Ветки оголились и не мешали проникать красноватому от городских испарений небу на секретную территорию закрытого «ящика № 697». Сразу стало скучно и захотелось сидеть в старом уютном кресле возле зажженного камина и, укрывшись теплым пледом, пить чай с ромом где-нибудь на земле Северного Йоркшира, или, на худой конец, графства Сассекс. Лонский свернул программу и засобирался домой. Сегодня он что-то засиделся. Разработчики, что б им пусто было, напутали больше обычного, компьютер постоянно зависал, к тому же Игорь бросил курить. Все, в общем, сложилось сегодня в одну большую фигу. Ну, да ладно, нам не привыкать. Таких дней Игорь Александрович мог насчитать довольно много. Он выключил машину, с отвращением стащил с липкого тела рабочий халат и сменил его на старую тенниску цвета ушедшей молодости. На проходной дежурил древний старик Александр Панкратыч, метко прозванный кем-то из «ломщиков» Сократычем. Своим огромным лбом, а так же, совершенно квадратным, гипертонического оттенка носом охранник действительно был похож на побитого молью греческого философа. Умище девать было некуда, поэтому Сократыч сохранял в памяти лица всех сотрудников института. Им было незачем называть себя по фамилии. Еще задолго до того, как очередной персонаж приближался к «карусели», вахтер доставал соответствующую личности пластиковую карту из ячейки.
Подойдя к вахте, Лонский с удивлением отметил полное наличие отсутствия охранника на рабочем месте, что было совершенно невероятно. Заглянув в стеклянную будку, Гарик обалдел. Сидя на цементном полу, прислонившись виском к металлическому шкафчику, на него изумленно смотрел Сократыч. Высокий лоб его украшало небольшое пулевое отверстие.
8
В лучшем случае – это была случайность, в худшем – даже подумать страшно. Вернувшись домой, Лонский, не раздеваясь, прошел прямо в кабинет (так назывался закуток между прихожей и мастерской отца). Включив ящик, он впился взглядом в темный прямоугольник, как бы подгоняя программу запуска, по своему обыкновению никуда не спешащую. Машинально взяв засохший бутерброд с «московской» колбасой, лежавший рядом с компом на столике среди вороха бумаг, Игорь надкусил его и сморщился, не отрывая глаз от экрана. Наконец, машина ласково поприветствовала его и спросила, какого, мол, ему от нее нужно. Грубоватому обращению с пользователем обучил ее сам хозяин, но теперь было не до политесов. Лонский вызвал потаенную записную книжку и вывалил всю информацию на флэшку. Продублировав историю три раза, он запутал возможных дознавателей так, что сам черт не разберет, для чего устроил на информационном поле коктейль из пары ядерных катастроф, детской песочницы и картотеки районного психдиспансера. Добавив для полноты картины кучку жутких Сашкиных стрелялок, он успокоился и забрался в продавленное кожаное кресло, семейную реликвию, доставшуюся деду Лонского от лихих людей.
У этого сиденья была замечательная, в своем роде, история. Дед Гарика Николай Тимофеевич был личностью, что называется, из ряда вон. Художник от Бога, великолепный рисовальщик и офортист, любимый ученик знаменитого Шиллинговского, он был абсолютным дальтоником, что, по вполне понятным причинам, тщательно скрывал даже от близких. Учиться в Академии ему случилось в 20-е годы, время смутное, голодное, но способное для занятий изобразительными искусствами.
На втором курсе он выхлопотал себе свободное посещение и уехал в деревню – вотчину, так сказать, имение своих предков от седьмого колена, как говаривала его бабушка Анна, женщина строгая и не без образования, о чем она не забывала напомнить в разговоре. На селе жить было полегче, выручало какое-никакое приусадебное хозяйство, пара кур с петухом Гришкой, да ангорская коза Сонька, спрятанная от любопытного глаза за фальшивой стеной полуразрушенного каменного хлева. Сонька, по какой-то причине, с рожденья была безголосой, что спасало ее от ножа случайных бабушкиных собеседников. С приездом Николая Тимофеевича хозяйство стало выправляться – все-таки мужик в доме. Он заткнул соломой дыру в крыше хлева, как смог починил забор и старую баньку – первую постройку древнего подворья. Стал он жить-поживать, а что касаемо добра – так и шут с ним, быть бы живу. Рисовал он постоянно и все подряд: Соньку с бабушкой, околицу, речку Белку, в общем все, что стояло и двигалось. Деревенские несли на раскраску семейные фотографии, сундуки и утварь, всем хотелось жить покраше. Платили, кто чем, жить можно было.
Однажды ночью на деревню наскочила банда Бирюлева, разжалованного капитана, лютовавшая в здешних местах. Злодеи остановились у деда и потребовали самогона. Вина в доме не держали, но гости и слушать ничего не хотели. И пришлось деду три с гаком версты пёхом добираться до хутора, где жила Летиция Кастро, известная всей округе сосланная кубинка, промышлявшая гаданием, ведовством и, между прочим, винокурением.
В общем, долго ли, коротко ли, а только принес дед четверть самогона начинавшим уже шалить солдатикам, за что и было заплачено из награбленного по-честному и с широкой душой – дескать, мы не бандиты, какие-нибудь, а люди служивые, только поставленные настоящим временем в положение сам видишь, какое.
Вот так и досталось Игорю Лонскому по наследству покойное кожаное кресло и английской работы часы, ранее принадлежавшие батюшке, о. Димитрию, священнику Кубинского прихода.
9
«Не дело рассиживаться. Надо рвать когти. Схоронюсь у Наташки Хлопониной. Она раньше декабря все равно дома не появится. Хорошо, ключи не отдал», – Игорь поднялся с кресла и направился к двери. Вопреки обыкновению прямо на улицу он выходить не стал – поднялся на верхний этаж, по визгливой стремянке взобрался на чердак, матерясь, преодолел кучу всякой пыльной дряни, и выбрался наружу из соседнего подъезда. Порадовавшись своей изворотливости, проходными дворами, только ему известными ходами и заборными прорехами Лонский добрался до Наткиного дома. В девичестве, до покупки и евроремонта, Наткина квартира была убитой коммуналкой. В сто слоёв выкрашенную масляной краской входную дверь украшали многочисленные звонки и хитроумные замочные приспособления. Ее сохранили из соображений маскировки. После непродолжительной возни с ключами, Гарик запер дверь на все мыслимые запоры. И только накинув на кованую проушину тяжелый железный крюк, успокоился.
Маниакально-депрессивный психоз для Лонского был состоянием обычным. С детства его кто-нибудь преследовал. То ему мерещились сидящие под кроватью чудовища, которые только и ждали, когда Гарик смежит веки, чтобы съесть его с потрохами; то во дворе соседнего дома ему чудился охочий до юношеской плоти маньяк-убийца; на улице Игорь передвигался по краю тротуара – боялся, что с крыши дома на голову ему внезапно упадет кирпич или фрагмент лепнины… Короче говоря, всю сознательную жизнь, Лонский находился в состоянии перманентного крайнего волнения. А после того, как он обнаружил тело Сократыча, Игоря «накрыло» просто-такис головой.
Пошукав маленько в закромах, Лонский наткнулся на целый склад седативных препаратов. Видно и Наткины нервы оставляли желать лучшего. Впрочем, Хлопонинская мамаша трудилась в аптеке, так что стратегический запас транквилизаторов мог быть сделан по причине чрезвычайной доступности медикамента. Как бы там ни было, Гарик употребил пол-упаковки зеленых валериановых пилюль и усугубил это дело парой таблеток «седуксена». Как ни странно, медицина подействовала, Лонский расслабился, прилег на кушетку и стал думать о том, что хорошо иметь в близких родственниках фармацевта. Не нужно беспокоиться о том, что купленные в аптеке лекарства палёные. Потом он решил, что нехудо бы так же быть знакомым с приличным дантистом… да и работник прокуратуры в числе приятелей не помешал бы… а еще… автослесарь тоже хороший… тут Гарик сладко зевнул, закрыл глаза, почесал нос и… полетел…
10
Два багровых солнца, соприкоснувшись круглыми головами, стояли на горизонте. Сизый туман спустился с вершины горы и висел у берега моря тонкой кисеей. Игорь стоял по щиколотку в воде, не в силах пошевелиться. Белесая морская вода подобно овсяному киселю густо обволакивала его ноги. На море был штиль. И только на горизонте зловеще нарождалась большая волна. От старожилов Игорь слыхал о таких, ни с того, ни с сего, без всяких видимых причин возникающих в море стенах воды. Океан сердится, говорили старики и печально, будто они были тому виной, качали головами.
Самое бы время отправиться от греха подальше, но связавший пальцы ног мелкий зыбучий песок не давал и шагу ступить. Чем больше Игорь дергался, пытаясь вытащить ноги, тем сильнее он увязал. Носившиеся над головой оравшие благим матом чайки вдруг все разом пропали. Небо угрожающе потемнело, вокруг же наоборот стало ужасно светло и тихо. Звуки исчезли. Игорь предпринял еще одну отчаянную попытку освободиться из песчаного плена, но, как и прежде, тщетно. И тут он увидел волну.
Она надвигалась медленно и неотвратимо. Лонский понял, что, дергаясь, он только увеличивает свои страдания. Когда-то давно на приеме у психоаналитика он затвердил правило: Если ничего не можешь исправить, лучше не суетись и подожди результата. Он может оказаться много лучше, чем ожидаешь. Волна приближалась со всё нарастающей скоростью. Очень быстро она перекрыла весь горизонт. Гарик набрал в грудь воздуху, закрыл глаза и посчитал , что, если ему не оторвет ноги, он утонет примерно через минуту. Но шло время, воздух заканчивался, а его всё не накрывало. Он открыл один глаз и тут же выдохнул. Прямо перед носом неподвижно, слегка колыхаясь и обдавая его мелкими, как от лопающихся пузырьков шампанского, брызгами, стояла стена воды. Словно за бронированным стеклом океанариума перед его глазами носились туда-сюда осатаневшие от ненормального поведения привычной стихии рыбы и морские гады.
Страх пропал, уступив место любопытству. Игорь осторожно потрогал ладонью поверхность воды. Она была плотной и похожа на желе. Здоровенный двухметровый морской окунь, групер, заинтересованно подплыл к его растопыренным пальцам и открыл усеянную множеством мелких острых зубов пасть. Видимо, оценив руку Лонского, как достойную внимания добычу, он подался назад, развернулся и бросился в атаку. Рискуя сломать ноги, Гарик всем телом отпрянул от рыбины… и проснулся. Он лежал в щели между кушеткой и холодной, по сезону, батареей центрального отопления. Радиатор едва слышно гудел, в его чугунных кишечках что-то тихонько булькало и переливалось. Гарик выбрался из вынужденного плена и отправился в ванную комнату.
11
Умывшись, затворник уселся в стоящее напротив телевизора кресло и попытался прикинуть планы на будущее. Рассеянно перебирая кнопки пульта дистанционного управления, Лонский остановился на круглосуточном, передающем последние новости канале.
Строго говоря, Лонскому нужно было спокойно проанализировать создавшуюся ситуацию. Спокойно… Легко сказать. В общем так. Что мы имеем? – Гарик нервно почесал лодыжку и продолжил рассуждения, – Сократыч мертв. Да так, что мертвее не бывает. С дырой в башке не очень-то попрыгаешь. Кто его кончил? Тот, кто пришел по его, Гарикову, душу, но разминулся с ним в коридорах института. Проникнуть в какие-нибудь секретные помещения, из-за суперсовременной системы охраны, не представлялось никакой возможности. Следовательно, «киллер» явился именно за Лонским. Только его лаборатория предварительной оснастки и ЗИПов была вне строго охраняемого периметра. Кто мог знать, что Игорь сегодня замещает Милку Северину? Кто мог желать его смерти? Да мало ли… Кредиторы, которым надоело вылавливать и поджидать Гарика на улицах; бывший муж Аньки Сметаниной – давно грозился горе-любовнику голову оторвать; потом еще эти еще… чечены, которым он вдул полкило «красного фосфора», а на самом деле смешанного с оранжевым анилином металлического натрия. Для испытания кусочек «фосфора» запустили в лужу. Натрий бегал по воде и пускал пузыри. Чечены были очень довольны произведенным эффектом… Да, наследил он в своей жизни так, что будь здоров!..
И тут его внимание привлекла «картинка», появившаяся на экране телевизионного приемника. Показывали его «ящик» и почившего Сократыча. Игорь включил звук. Озабоченно сдвинув брови, хорошенькая дикторша «Новостей» сообщала о чрезвычайном происшествии.
Стрельба в институте была результатом передела городской собственности. Беднягу вахтера бандиты шлепнули для острастки, в знак того, что и секретный «ящик» им нипочем. Руководству института таким жестким образом была послана «черная метка». Оказалось, что опасения Лонского были напрасны. Никому его жизнь не была нужна. Слишком много чести. Происходил обычный бандитский передел. «Ящик» сыграл в ящик. И Сократыч погиб, можно сказать, случайно. Его подвело служебное рвение и фотографическая память. Грудью он встал на защиту своей вертушки, за что и поплатился. Отморозкам лень было терять время на переговоры с вертухаем, и они попросту застрелили его.
12
Бесконечная жара, наконец, сменилась чудовищным, выворачивавшим с корнем деревья ливнем. Город ожил. Потихоньку жизнь возвратилась в обычное русло. Жители зализывали раны. И только Гарик Лонский, как легендарный самурай времен второй мировой, держал круговую оборону в квартире своей подружки Натки Хлопониной. Неизвестно сколько длилось бы это добровольное затворничество, если бы не объявление по телевидению о поимке главаря Коломенской группировки Гамлета Бисинбаева, который, кроме прочего, взял на себя и убийство несчастного Сократыча.
После передачи «Новостей» Игорь выполз на свет Божий, как поёбаный таракан. Дождь перестал. Оседлав бурные мутные ручьи, городские нечистоты атаковали канализационные сливы. Непотопляемые серые крысы, сидя на высоких парапетах, сушили на солнышке свои омерзительные шкурки. Озабоченные горожане, засучив порты, спешили на работу так, словно бы все было в порядке вещей. Жизнь продолжилась.
Спб, Апрель 2010