"Кто ждёт многого, дождётся и малого"
Г. Маркес
Однажды, глубокой ночью, в квартиру Астрономова позвонили. Стараясь не разбудить молодую жену, Петр Ильич потихоньку встал, не одеваясь, поскольку был уже в халате, прошел в прихожую, и прежде чем открыть или спросить, посмотрел в глазное отверстие двери.
Он вернулся в спальню и лег в не остывшую ещё постель, и на вопрос жены ответил, что никого за дверью не обнаружил, что эта чья-то нелепая, бестактная шутка более походит на злую выходку. Он пожелал супруге не заблудиться в неизведанных закоулках таинственного города и уставился в потолок, не скрывающий недра ночи, ее густую и синюю пелену.
Дождь продолжал свой загадочный бег по окнам балкона, как свидетель и невидимая опора меланхолической ночи. Изредка порывы ветра касались металлических конструкций дома и тогда они отвечали дождю минорным аккордом стона, похожим на дикий хохоток нимфы. Мертвый свет проникал в окно, покрывал электрическим одеялом потолок и стену спальни, их безмятежный сон. Ночь в очередной раз притрагивалась к душевным ранам Астрономова.
Роман почти написан, собраны отдельные куски в стройную систему сюжетного повествования, но он понимает, что все это никуда не годится: в том виде, который есть, роман не может удовлетворить автора.Работа застопорилась. Он не мог творить с прежним энтузиазмом, поскольку воплощение его внутреннего мира невозможно без надрыва и без созвучия с современным чаяниям и наблюдениям.Пустота, окружавшая Астрономова, поглощала его беспощадным постоянством.
Последний год богат на перемены в жизни Петра Ильича. Женитьба сына – достаточная удачная, чтобы говорить о ней с нескрываемой гордостью и удовлетворенной долей тщеславия. Съезд сына с их квартиры - как неизбежное следствие этой женитьбы. Венчание самого, вечно вдовствующего Астрономова с Алисой – молодой переводчицей с пепельными с переливом волосами.
В течение года творческие муки стали предтечей внезапной и высокой тоски, прелюдией к утрате нравственных сил и нехватке воздуха вдохновения. Незаметно радость и полнота жизни сменились реальным предощущением страха и катастрофы, а бесконечное фанатичное упоение блаженством творчества - сомнением в том, что он делает и для чего. Чтобы выйти из создавшейся ситуации, Астрономов хладнокровно пытался найти причины ее побудившие. И не найдя их, искал виновных в лице окружающей среды, друзей, молодой супруги; в лице сына и главное – самого себя, вера в которого начала колебаться.
Эта ночь - его спутница и лучшая собеседница, как и предыдущие – бессонна и бесплодна.
Неизвестно сколько времени поглотил ночной океан, только в дверь вновь позвонили. Кто-то настойчиво и требовательно разрезал и разрушал, то хрупкое и дорогое, которое могло стать для него, хоть каким-то подобием путеводной звезды, или его возрождением.
Вогнутая линза дверного глазка изогнуло свет коридора, в центре которого просматривалась дверь квартиры, принадлежавшей когда-то сенатору Оффенбаху. Чем дольше Астрономов, не отрываясь от окуляра, вглядывался в ограниченное пространство коридора, тем четче проступала истинная его неограниченность и процесс движения невероятного и неизведанного, исток которого предопределенно скрывался за дверью соседской квартиры, визуально приобретал черты очевидного. Саморазвитие и метаморфоза перворожденного композиционно распространялось по всем направлениям коридорной площадки, и настолько близко приблизилось к двери наблюдателя, что можно было рассмотреть детали.
В черном безмолвии прихожей раздался непроизвольный возглас восхищения, который напоминал стон блаженства от доминирующего чувства очарования и уникальности.
Увиденное ночью, впоследствии требовало систематического наблюдения, а главное – продолжения более детального изучения и переосмысления. Сколько бы, Астрономов не стоял у двери, ночью или днем, сколько ни вглядывался в глазок, происшествие не повторялось, а если повторялось, то в малой степени эффективности. Но стоит ли тратить время на то, что и так дало столько материала для заключения, что открытие состоялось? Он тщательно осмотрел окуляр глазка, получил справку от окулиста и психиатра о том что реальность не может стать препятствием для творческого поиска.Распросил жену,на всякий случай, кто проживает в квартире Оффенбахов после их съезда и, получив уклончиво-неопределенный ответ, приступил к работе над романом. Настали дни воплощения новых идей, которые фонтанировали непрерывно и не давали заснуть ночью. Нужно было живовоплощать образы, дополнить события новой трактовкой,а взгяд на вещи новым неожиданным ракурсом. Бесконечное однообразие и безжалостный ритм одиночества сменились могучей свежестью ветра нового взгляда на реальность. Словно по московским улицам вдруг повеял пряный запах океана, а бледно-зеленый свет от настольной лампы казался сиянием волшебным раковины, лежащей на дне океана. Что-то происходило, совсем рядом с ним,входило в его жизнь вместе с романом и это «что-то» ждало признания, принятия и осознания. Он догадывался о существовании проходящей по центру коридора некой оси симметрии, через которую проходит плоскость,играющая роль зеркала.Косвенно, один случай в жизни Астрономова натолкнул на эти размышления.
Однажды днем, когда Петр Ильич в очередной раз приник к глазку, кто-то вышел из оффенбахской квартиры и направился к лестничной площадке. Повинуясь инстинкту охотника, Астрономов стремительно переобулся, пулей выскочил из квартиры и, видя, что незнакомец заходит в проем лифта, крикнул: «Подождите!», протиснулся в кабинку. Пока спускались, мужчина стоял под углом к Астрономову, частично загораживая дверь и настенное зеркало, а свет, падающий с потолка лифта, ложился на поля шляпы незнакомца, пол-лица которого закрывала тень.
- Извините, не вы ли живете в квартире…, где ранее проживал Оффенбах? – спросил Астрономов, раздражаясь на собственную глупость и бессилие.
Незнакомец мотнул головой в его сторону, будто ждал какого-то подвоха, а затем сжался и отвернулся от попутчика. Его ответный жест прочитан Астрономовым, как отрицательный или, во всяком случае, как грубый отказ от общения. Они молча вышли вместе из подъезда, миновав пост консьержки, которая поздоровалась обычным образом. Петр Ильич отметил сутулую осанку проходимца, его широкую походку. Недалеко от подъезда,у старых берез, его ждал автомобиль. Он открыл дверь, снял шляпу, бросив ее на соседнее сиденье и намереваясь сесть, обернулся на Астрономова,который стоял у подъезда и не спускал с него глаз. Солнечный луч упал с крыш на лицо, осветив его на мгновение, но Астрономов успел разглядеть то, что до сих пор загораживалось его подсознанием. Петр Ильич прикрыл глаза, когда Фольксваген проходимца, выезжая со двора, скрылся в арке. Возникновение догадки опередило рождение тайны, которая успела сохраниться в оплодотворенной первозданной недосягаемости. Лицо незнакомца, слегка искаженное, словно в зеркале, отражало все черты лица Астрономова. Открытие сковало его в тихом ужасе неприятных предчувствий, дало новый виток воспоминаний, переоценок своего кредо, вглядываний в складки и светотени материального.
Через год роман был переделан и практически готов для сдачи в редакцию. В мир писателя вернулась забытая мелодия вчерашнего дня, его вечное дыхание.
Уже прошли в клубе традиционные чтения глав романа среди своих. Выступили многие его друзья,оппоненты, хвалили, паясничали, но были и те, которые молча разводили руками и прятали глаза. Смолчал и сверкнул очками и сам Дубчинский, на его лице уже читалась разгромная статья в журнале.
Жена, как никто другой, чувствовавшая перемену в муже, радовала его молодостью. Многие с восхищением отмечали ее красоту,ее естественность, заражались ее лучезарным оптимизмом. Прошли черные дни внутреннего размежевания, разлада с собой.
Как-то, утром, когда Астрономов проснулся от звонка в дверь, оказавшийся наваждением от проникновения его сна в область атакующего равновесия, когда белый блик подрагивал на золотой окантовке настольных часов на зеркальном столике, жена сидела рядом на кровати, подогнув под себя ноги в тревожном исступлении.
- Какое легкое дыхание утра, Алиса!- начал петь утреннюю песню Астрономов, - сегодня мы поедем с тобой к Галактионову, будем на ротаторе множить мой роман. Поедем? Заглянем к С., и все втроем - в ресторан, к Дюшану. Этот день, как и многое в жизни – значительны теперь. Ты понимаешь? Скоро поедем за границу, к морю, на острова! Рада ли ты утренним новостям?
Алиса, не оборачиваясь, и не меняя позы, как-то зловеще, произнесла:
- Я теперь вижу: не имеет значения...
- Что заметила, дорогая?
- Давно! Я проследила за тобой той ночью. Думала: твой вечный путь на кухню к початой бутылке в японском шкафчике. Я ошиблась.Свойственно женщинам: так бывает, когда любишь. Потом, выяснилось, что твои ночные хождения ограничиваются прихожей. Я очень хотела знать, чем ты живешь. Подозревала тебя в онанизме, поскольку знаю тебя, как многогранную личность. Ошиблась, вновь. Но когда увидела, то же, что и ты, успокоилась, поскольку поняла: что-то происходит вокруг и не может не происходить, поскольку неповторимость, как и отражение - есть разрушение, есть творчество. Как-то раз, в клубе, среди толпы я заметила девушку, точь-в-точь похожую на меня. Вне сомнения – мой двойник, будь он не ладен.Понял ли ты, что наш дом хрупок?
- Это существует помимо нас... - сказал Петр Ильич, побуждая жену завершить монолог таким итогом.
- Теперь не имеет значения! Важно то, что я – беременна...
Астрономов откинул одеяло, встал и безмолвно-неловко подошел к открытому окну. Небесно-голубой ветер с парка коснулся волос у виска.
Он подумал в эту минуту о многом, но больше о завершенном романе, как о факте новообразованного мира, что можно теперь жить дальше, о том, что в последний мучительный год у него не было с Алисой интимной близости.
- Ты – не художник, Астрономов... - произнесла Алиса торопливым шепотом, отвечая на вопросительный знак в его потемневших глазах, - ты написал замечательный роман, но то, что ты принял как дар, как открытие, уже было сущностью - не благодаря твоему творчеству проявилась,но вопреки ему. Твое описание замечательно, но оно не передало читателю, того колорита, которым манит неизведанное. Твой язык - нем, Астрономов!
Петра Ильича качнуло не от силы доказательства этого факта, а от удачной и смелой его констатации. Сделав шаг к Алисе, он упал на колени, обнял ее за талию, ткнув ей в грудь мокрое от слез лицо. Она тепло обняла мужа, отзывчиво принимая его искренность за отчаянье:
- Не плачь, мой кирпичик... мой камушек! К черту, роман! Мы не поедем к Галактионову, мы поедем к врачу! Наш ребенок... Ждать и надеяться... - что нам еще остается?