Борис Пинаев, Мария Пинаева. На исходе души. Текст 4.
ПРОКЛЯТЬЕ
Иона пришел преждевременно.
- Я хочу прописать ей змею-джет, – сказал он, когда я потчевал жену димедролом. – Но надо знать, что она суть Урей на лбу царя, око Хора и утренняя звезда.
Шутник. Мы вместе учились в университете. Или я что-то путаю? Он растолстел с тех пор, бедняга. Спаси Господи и помилуй ненавидящия и обидящия мя и творящия ми напасти...
Соседка, чье молоко мы пьем, посоветовала нарезать листьев мать-и-мачехи или лопуха, потому что Мария стала кашлять. Хрипы в груди, а сок исцеляет? Все кругом в роскошных изумрудных лопухах и крапиве, но лучше отойти подальше от жилья. А димедрол есть димедрол, формальная логика, закон тождества – в отличие от утренней звезды, которая так многозначна.
Матрена пришла о заре. Тоже словечко... Я сразу и не понял, и Маша – тоже. Об утренней или вечерней? Луна – тоже глаз, между прочим. Левый глаз, ночь, вода, смерть. Она должна обновиться, чтобы заговор стал удачным. При полном ущербе луны.
- Сокруши его который возвращается на третий день и того кто прерывается на третий день и кто продолжается беспрерывно... Сокруши холодного и горячего и осеннего и приходящего летом и в дождь... Пусть примчится тысячеглазое проклятье ищет того кто нас проклинает... Ступай проклятье обойди нас...
Чертит свиной челюстью и бормочет, а меня с ними нет, потому что я вышел и хожу с собакой у сосен.
Мои дорогие, надо бы вам знать: Мария здесь на земле была резкая и неистовая, добрая и своевольная, милостивая и непокладистая. Щедрая. Она была здесь солью жизни, её перцем и лавром, вишнёвым листом. Ведь это само по себе почти несъедобно. Но как без соли и лавра? Тошнёхонько. Господь её любил. Ах, не была она тёплой никогда, но лишь холодной и горячей. И Он позвал её, очистив последним и страшным очищением. Так она и шептала даже в глухом полузабытьи: претерпевший до конца спасётся.
Брошенное поколение, зрачки от рождения в катаракте. Сколько кругом призраков. Нам бы знать: только покаяние в своих собственных грехах, а не заговор... И Божья помощь в таинствах Церкви. А здоровье и покой... Зачем? Все дни наши прошли во гневе Твоем, мы теряем лета наши как звук. Дней лет наших семьдесят лет, а при большей крепости восемьдесят лет, и самая лучшая пора их – труд и болезнь, ибо проходят быстро… и мы летим… яко прииде кротость на ны, и накажемся.
Убойся бежи бежи разлучися демоне нечистый и скверный преисподний глубинный льстивый... Или сам собой получился еси или от кого послан или нашел еси внезапу или в мори или в реце или от земли или от кладезя или от стремнины... Или от луга или от леса или от древа или от птиц или от грома... Убойся воплощенного Бога подобия и не сокрыся в рабах Божиих Борисе и Марии, жезл железный и пещь и тартар и скрежет зубовный, отмщение преслушания тебя ожидает... убойся умолкни бежи и не возвратися... отъиди в землю безводную пустую неделанную скорбную.
Это в чине изгнанья беса (он ведь у каждого за левым плечом). Требник Могилы. Здесь нужен иерей, постник и молитвенник, – не врач, не Матрё... Но ведь это же тысяча девятьсот восьмидесятый год. Если нет Бога и бессмертия души, то всё позволено.
Проклятье? Разрыв... на очах пелена... душа не слышит дыханья... дуновенья... тихого ветра. Сами порвали нити, ниточки... паутинки. А теперь бредем ощупью к незримому притвору... нищие на паперти... подай, Господи... Небо на земле. Нежное и теплое на холодной равнине. Маше в храме становилось легче, даже физически легче. Когда же мы встретимся?
Валяюсь на старой кровати с тёплой кошкой на животе, а она подходит и спрашивает: Боречка, ты меня любишь? Смеюсь: ну как, мол, тебе сказать... Боялся соврать, обмануть. Смеялся, ёрничал, но оказалось – приберегал на чёрный последний день. На смертную муку. Бог исторг из меня тогда наконец единственные слова, без которых страшно уходить человеку. Как бы мне остаться навсегда с этой правдой. Хватило души затеплить последнюю свечу в холодном уходящем мире.
Чем кричать, если сел голос? Одно к одному: Иона, ларингит и плотина. Правда, плотина – несчастье Матрёны. Это ей река бьёт теперь прямо в берег: земля сыплется, сыплется... Скоро дом упадет прямо в реку: доски, бревна, старые лавки... Когда? Зрван, время, судьба, о чём ты думаешь? Плотина уже была, только сотнею метров выше. Сколько в метре саженей? Там была мельница, мельник молол муку. Но утки должны быть видны из окна – только высунуть голову. Даже бульдозер пригнали.
Правда, директор карьера умер. Начальник, товарищ, господин… В зелёной фуражке. Плотина от берега к берегу, насыпали в самом широком месте, перед черёмухой, где цыгане с болонкой, а пруда нет. Плотина, Плотин, Платон… Миф о пещере. Тени на стене. Там ведь не просто – щебня насыпать. Щебня насыплет любой дурак – были бы самосвалы. Нет, всё дело в стоке. Весна, половодье... Тут надо остановиться и подумать, если есть такая возможность. Иван Трофимович как-то пришел к директору. Ему надо кровельное железо, олифу, гвозди и так далее.
- Вы же знаете: реставрируем храм. Нет? При чем тут Парфенон ... В конце концов, с каждого всё равно спросят. Не только на кладбище.
Каждый услышит Слово – здесь или на том берегу, рано или поздно. Логос. Он будет судить нас.
Когда полвека назад, в тридцатые годы, исчез отец, ходили вдвоем с сумой: Иван и его брат. В своей деревне не побирались; возвращаясь домой, опускали глаза. Слов тогда не искали, всему научила мать: подайте Христа ради... Сколько с тех пор сломалось и выросло. Сделал в храме музей. Все-таки не конюшня. Кресты хотел позолотить, но не получилось. Всё время потом жалел: ах, что-то упущено. Было бы так красиво. Душа просилась остаться в памяти, но пока не сознавала бессмертья и мечтала воплотиться. Но была бы душа...
ЗВЕЗДЫ
Утром пошел к Матрёне. Иона остался у берега. Что ж, каждый решает сам. Время неудержимо, и надо успеть поставить Матрёне забор, чтобы вдоль берега не ездили на железном тракторе. Она хочет отвратить неотвратимое. Хочет сохранить эту полоску земли от дома до берега, который всё время ползёт. Плотину завернул весёлый мужик? Чтобы снести её тёплый дом. Но этот вывод ошибочен. Просто эпоха вывернулась наизнанку. Бес шутит. Просто нужен поблизости пруд, чтобы высунул голову – и пожалуйста. К тому же "Капитал" и каббала...
- Здравствуйте, Егор Андреевич. Вот я к Матрене пошел... Вдвоем, конечно, сподручнее...
Но там хромой деревянной ногою скрипит. А с другой стороны, прямо у обрыва, сидят за столом и играют в картишки. Солнечно, знойно. Егор утирает пот. Его мать перед смертью завещала давать нам картошку. Прекрасно, да... Молоко и картошка, небо и облака. Нут, небо-корова, утром глотает бледные звезды, чтобы извергнуть их вечером. Свинья... Свинья, пожирающая поросят, – зовут ее небожители. Это всем известно. Но это – не научный подход. Просто днем слишком ярко светит солнце, так что не видно утреннюю звезду.
- Они говорят: ну ладно... Всё утащили. И валенки, полушубки, и радиолу из красного уголка. Как бы списали... Ах ты петь твою за ногу. Ну ладно. Я же смотрю кругом – ничего нету. Тогда я досок набросал на телегу и повёз братану. Они там всё равно четыре года валялись, сгнили наполовину. А он кричит – ты бы дальней дорогой, мол, всё-таки... Вот ещё... На хрена это надо. Конечно, извините.
КОРОВА
Мы с Егором ходили туда и сюда. Хромой ругался с Матрёной. Дело житейское. Бывает ли ненависть без любви? Любовь без ненависти? Какая глупость... Пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём.
(Продолжение следует)