Кто хоть раз в жизни находился перед теле- и кинокамерой, знает, насколько трудно бывает сохранить свое привычное естественное состояние, не поддаться соблазну превзойти свои внешние возможности или внутренние способности. В конце концов, не впасть в панику, окончательно запутавшись в словах и мыслях.
Синдром страха, неуверенности перед аппаратом - явление врожденное, хроническое. Страдают им не только случайно оказавшиеся в павильоне или на съемочной площадке, а и безусловные профессионалы, регулярно работающие в кадре. Вопрос стоит ребром - или не замечаешь присутствия объектива, или видишь в нем питона, закусывающего зайчатиной.
На какие только уловки не шли телевизионщики, чтобы вырвать у вдруг онемевшего или ставшего жутким заикой выступающего несколько вразумительных фраз: и развешивание шпаргалок с аршинными литерами, и граненые стаканы водки, и тампоны с едким нашатырем, и букеты цветов, из которых торчат мятые бумажки с ответами на вопросы.
Но - довольно о грустном! Случались ведь и настоящие праздники, когда хотелось от умиления закрыть глаза и молить Бога, чтобы минуты бежали медленней.
Таким волшебником, мудрым и притягательным, стал для меня Михаил Александрович Ульянов, у которого в разные годы я взял несколько интервью.
Знакомство с ним состоялось в театре имени Вахтангова, где давали дневной спектакль, пьесу Корнейчука "Фронт". Ульянов играл генерала Горлова.
Столица, и без того суетливая, вечно куда-то спешащая, в последние декабрьские дни включала предельные скорости. Светлое время суток, самое короткое в году, уплотнило график съемок до нескольких часов. А успеть надо было многое: поздравления выдающихся деятелей советской науки, литературы и искусства входили в новогодний блок грузинского телевидения. И Ульянов значился в нашем списке под одним из первых номеров.
Но к домашнему телефону никто не подходил, в Театральном обществе навести на след артиста отказались категорически, а на "Мосфильме", то ли в шутку, то ли всерьез, посоветовали подъехать к ним летом, когда они будут работать на натуре.
Оператор Игорь Нагорный, как разработчик дедуктивного метода охоты за знаменитостями, предложил простое, но верное решение:
- Давайте подойдем к любой городской театральной кассе и спросим, когда у Ульянова ближайший спектакль. Там его и накроем!
Сказано - сделано! И вот стоим мы у служебного входа на одном из прилегающих к старому Арбату переулков. Как и следовало ожидать, вахтерша в синем сатиновом халате оказалась прекрасно вышколенной и могла утереть нос любому из вояк, бегающих сейчас по сцене.
- Никто сюда вас не звал. И никакой Ульянов вас не ждет, - гремела она в узком коридорчике, ясно давая понять, что обойти стол или проползти под ним нам не удастся никогда.
На шум из боковых дверей выкатился коротконогий пузатый администратор. Выслушав специально для него повторенную надзирательницей обличительную тираду, ласково, но с язвецой прогнусавил:
- Как же, миленькие, вас пригласили, если сейчас Михаил Александрович руководит боевыми действиями?
И включил небольшой репродуктор, висевший на стене. Из потрескивающего динамика послышались голоса участников спектакля. Но мы упрямо стояли на своем. Нам, мол, назначили встречу, и мы быстренько должны управиться во время антракта.
- Ладно, - с нескрываемым злорадством пошел на компромисс служака Мельпомены. - Дождемся перерыва, и, если выяснится, что вы врунишка, я вызову милицию. Отделение тут рядом, напротив театра. Так что свяжут вас быстро.
Вскоре в пластмассовом ящичке сигналом к началу экзекуции зашелестели аплодисменты. Мы, понуря головы, обреченно поплелись за подпрыгивающим от удовольствия Шариком. Ульянов был уже в своей гримерной. Постучав, наш сопровождающий широко распахнул двери. Народный артист сидел в глубоком кресле. Поверх военной формы с ромбиками в петлицах накинута генеральская шинель. В руке чашка горячего чая. Конвоир-иезуит продолжал входить в раж:
- Вот прибыли ваши гости. Боялись, видите ли, опоздать к антракту. Чуть не смели в проходной Валентину Герасимовну. Бедняжка еле увернулась...
Ульянов, прищурившись, внимательно разглядывал наши растерянные лица. Потом перевел взгляд на готового взмахнуть секирой сослуживца:
- Спасибо! Оставьте нас, пожалуйста, одних.
- Ну, что, красавцы, зачем пожаловали?
- Михаил Александрович, извините за нахальство, но так уж получилось. Ни по одному адресу не могли найти вас. Хотим снять ваше новогоднее поздравление для грузинского телевидения.
- Для грузинского телевидения? - удивленно переспросил Ульянов. - Когда?
- Сейчас. У нас все с собой, - решили мы еще раз воспользоваться наивом.
Ульянов развел руками:
- Это невозможно! Через пять минут мне на сцену.
Потом, легко встав с места, добавил:
- Хорошо. Я провожу вас в служебную ложу, посмотрите спектакль. А там решим.
Сила настоящего лицедея в том, чтобы увлечь зрителя в мир своего героя полностью, без остатка. Не миновал этот ульяновский магнетизм и меня. Но почему-то казалось, что подспудно он уже начал готовить себя к телевизионному выступлению, высвобождая в своем сознании место для поиска нужных слов. А когда заговорил перед камерой, догадка переросла в абсолютную уверенность. К сожалению, у меня не сохранилась распечатка текста с той съемки, а позволить себе пересказывать шедевр по памяти я не имею права. Но прошу поверить, лучшего заздравного тоста в ту новогоднюю ночь не произнес ни один тамада не только в Грузии, а и в любом уголке нашей необъятной страны.
В дальнейшем мне посчастливилось не раз общаться с Ульяновым на различных официальных мероприятиях, где "маршал Жуков" всегда находился в центре внимания, превращая рядовые фестивали, серийные декады и Дни культуры в бенефис великого Актера. Несмотря на постоянный ажиотаж вокруг своей персоны, Михаил Александрович оставался предельно деликатным со всеми. Особенно с представителями средств массовой информации, которым никогда не отказывал в помощи и содействии.
Однажды, поддавшись легкой эйфории взаимного доверия, мы с ним проморгали совершенно безобидную на слух фразу, которая в интерпретации блюстителей нашего политического целомудрия из ЦК КПСС звучала зловеще двусмысленно и даже крамольно.
Отмечалось 200-летие подписания Георгиевского трактата. Юбилейные мероприятия начались в Москве, потом переместились на Северный Кавказ и завершились в Тбилиси. Брежнев был уже в стабильным анабиозе и основную делегацию из столицы возглавлял еще более пожилой, но самостоятельно передвигающийся премьер-министр Тихонов. Руководство программы "Время" подтвердило задание на три материала и в первый сюжет предложило включить интервью с Ульяновым, который находился среди официальных гостей. Избранный, как всегда, был приятен в общении и неотразим под светом юпитеров. После эфира я засыпал в сладкой творческой истоме - репортаж прошел в программе "Время" как главное событие дня. Значит, завтра на голове можно поносить никому не видимый маленький лавровый веночек, всегда венчающий макушку самодовольных авторов.
Но, к сожалению, не до сна было в те минуты на Старой площади. Сидевшего в своем рабочем кабинете у телевизора Егора Кузьмича Лигачева чуть не хватил удар. Слова, сказанные Ульяновым, - "Грузия сегодня настоящий оазис нашей дружбы и любви" - привели главного идеолога эпохи развитого социализма в настоящее бешенство. По раскалившимся каналам правительственной связи носились категорические распоряжения выяснить, кому пришла на ум бредовая мысль обозвать всю державу пустыней, а избалованную и заносчивую Грузию представить чуть ли не садами Семирамиды.
Ни свет ни заря меня поволокли в концертный зал филармонии, где должна была состояться церемония вручения республике очередного ордена Ленина. И вся номенклатурная челядь среднего звена энергично включилась в расследование по делу о диверсии, "ставшей" целью заменить на политической карте мира оптимистическую кумачовую раскраску нашего государства на безжизненные ядовито-желтые тона Калахари или Атакамы.
Позже, когда начали прибывать сановные участники заседания, на сцене за кулисами я заметил Михаила Александровича, темпераментно дискутирующего с секретарем ЦК КПСС по связям с соцстранами Русаковым. Видимо, любая глупость, доведенная до маразма, все же имеет свои пределы.
К вечеру напряжение окончательно спало и инцидент растворился в воздухе, как пороховое облачко после самопроизвольного холостого выстрела.
На следующий день, чинно раскланявшись в холле гостиницы с Ульяновым, я с иронией спросил:
- Товарищ Жуков, как вы думаете, что лучше - оазис в пустыне или пустыня в оазисе?
Великий Актер, приняв знакомое суровое выражение лица выдающегося военачальника, медленно проговорил:
- Лучше всего дурак в клетке. Тогда и песка будет меньше, и деревьев станет целый лес.