В нашей жизни только пар может быть легким...
Понедельник 8 марта 1978 г.
...Она сказала, что приехала просто так. Шумиха вокруг "Иронии судьбы" немного спала, но все еще плескалась у подбородка. Хотя на нескончаемых спецпросмотрах и особенно встречах с трудовыми коллективами, по-прежнему укрывала ее с головой. В общем, если на каком-нибудь важном мероприятии требовалось сорвать бурю аплодисментов, из Варшавы срочно выманивали Брыльску. Она не кривлялась, не отнекивалась. Но уже утром следующего дня обязательно улетала домой, к маленькой дочурке, которую приходилось оставлять с няней.
Мы сидим на низких стульях в полутемной кофейне, куда заскочили прямо из аэропорта. Барбара тихо объясняет, почему из Куйбышева, где по случаю наступающего международного женского праздника состоялась очередная "случка" народа с высоким искусством, вдруг рванула в Тбилиси.
Я почти не слышу слов, так как лихорадочно пересчитываю в уме свои финансовые ресурсы - от налички в кармане до возможного кредита в винном магазине напротив моего дома. Но она, дергая за рукав, просит возвратиться в беседу.
- Послушай, мне ничего не надо. Я хочу два - три дня побыть здесь. Никого не видеть. Просто разговаривать с тобой.
- Бася, в этом ненормальном городе человек только сразу после рождения находится в горизонтальном положении. А потом всю жизнь проводит за столом со стаканом в руке. В твоем состоянии лучше было лететь в Таллинн, где все культурно сидят в парилках и терпеливо слушают друг друга. Или в Ригу. Говорят, там тоже хорошо лечиться от несчастливой любви.
Ее губы, мягкие и выразительные, тотчас вытянулись в прямую линию - верный признак накопившихся слез. Значит, язык сегодня надо держать на привязи и больше поддакивать.
Впервые мы встретились в Варшаве семь лет назад. СЕМПОРЕ - семинар по репортажу, детище чиновников из Союза журналистов СССР, дебютировал на европейской арене. В принципе это был тот же сабантуй, устраиваемый внутри страны по определенным календарным датам врачами, строителями или углекопами. А сюда согнали асов микрофона и выпивона из всех закоулков социалистического лагеря.
К каждому гостю радушные хозяева приставили по опекуну из числа сотрудников местного телерадиовещания. Моим "поводырем" стал главный редактор музыкальных программ пан Кендзерский, недавно побывавший в Грузии и с моей помощью, видимо, пожелавший освежить свои впечатления о горном солнечном крае.
На сам форум репортеров ему было абсолютно наплевать, зато в вопросах организации моего досуга маэстро проявил и упорство, и принципиальность. Ежевечерне мы должны были посещать рестораны, выстроившиеся по всей длине Маршелковской улицы - центральной магистрали польской столицы, в каждом из которых нас ожидал обильный ужин на двоих. Его щедрость граничила с распущенностью арабских шейхов, любящих забивать трапезные своих гаремов под ажурные своды потолков. Увы, все чаще нас подводил аппетит, но у смышленого пана в кармане всегда находилось несколько целлофановых пакетов, куда он, нисколько не смущаясь и приговаривая: "Это для Чарли, моей собачки", перекладывал содержимое тарелок.
Уже потом выяснилось, что песик был микроскопических размеров и питался разбавленным дистиллированной водой молоком, которое ему вливали пипеткой. А ресторанные счета, если на них указывалась фамилия участника семинара, оказывается, оплачивались из специального фонда оргкомитета. Чем пан Кендзерский так вдохновенно и пользовался.
Видимо, урон, который мы нанесли Международной организации журналистов, был столь значителен, что меня никогда уже не привлекали ни к одному из его многочисленных мероприятий. Зато благодаря моему кулинарному растлителю я с симпатиями был принят варшавской артистической тусовкой, где он считался не совсем последним человеком.
На одном из ночных коктейлей разомлевший главный редактор шепотом сообщил, что появилась Бася, по популярности почти подтянувшаяся к легендарной Беате Тышкевич, которая, кстати, тоже сверкала среди присутствующих.
- Но у нее есть один производственный недостаток, - продолжил витийствовать гурман-собачник. - Если не влюблена, не получается ни кино, ни театра. И режиссеры очень внимательно следят за ее личной жизнью. Сейчас у Брыльской сумасшедший роман с каким-то архитектором. Благодаря этому камеры работают на полную катушку. Даже невозмутимый Анджей Вайда идет с опережением графика, что случается крайне редко, - гранд все делает солидно и неторопливо.
Опытным ухажерам известно, какое безрадостное занятие - возиться с женщиной, увязшей в чужом болоте. Тяни не тяни, а пока она там не нахлебается под завязку, отбуксировать в свою акваторию очень трудно. Но в те молодые годы, когда весь пар уходил в петушиное ухажерство, теоретические разработки предыдущих поколений ловеласов остаются для практикующих сердцеедов пустым звуком. Поэтому со стороны и я, наверное, больше походил на сбежавшего из карцера поручика Ржевского, чем на заикающегося перед Ростовой Пьера Безухова.
Тем более, что общаться с Барбарой было легко и приятно. Она с восторгом отзывалась о грузинском кинематографе, сравнивая его с итальянским, который боготворила. Спрашивала о знакомых актерах, просила передать привет Вахтангу Кикабидзе и Софико Чиаурели.
- Вы были замужем, когда познакомились с Бубой? - съехидничал я, метнув камешек в интересовавший меня сектор огорода.
- Уже нет, - с обескураживающим простодушием отозвалась Брыльска. Мы сразу договорились, что будем друзьями. Он приезжал вместе с Ириной, очаровательной балериной. Они еще вместе?
- Конечно. Ира очень мудрая женщина для того, чтобы остаться без мужа. У них все чудесно. Но скажите, - не унимался я, - если вы дружите с мужчиной, остается ли у него шанс когда-нибудь упасть к вашим ногам?
- Не знаю, - заливисто рассмеялась Барбара. - Может быть, совсем-совсем маленький.
- Тогда давайте дружить, - протянул я ей бокал с вином.
Эта ни к чему не обязывающая игра растянулась на несколько лет. Мы часто виделись в Варшаве, куда я наезжал, якобы проведать пана Кендзерского, и в Москве, куда ее заворачивали актерские дела. Иногда звонил под Новый год, иногда поздравлял с днем рождения. И каждый раз интересовался, как продвигается моя очередь. Она выдерживала долгую паузу и строго отвечала:
- Для вас нет ничего нового. Ждите...
Так вот, дорогие друзья, пока мы с вами совершали небольшой экскурс в прошлое, слезы из ее грустных глаз лились в три потока. Следовало срочно принимать решительные меры. К счастью, ароматный кофе, сваренный на песке, немного приглушил истерику.
- Бася, милая, я очень рад, что ты сейчас в Тбилиси и позвонила именно мне, так как знаю, сколько у тебя здесь знакомых. Я сделаю все, чтобы ты больше не плакала. Но объясни, неужели этот сукин сын, которого я не знаю и знать не хочу, стоит хотя бы одной твоей слезинки? Или на земле выродились все достойные поклонники?
- Я устала. От неясности, от неуверенности в завтрашнем дне, - снова собралась зареветь златоволосая пани.
- Хорошо, плачь до тех пор, пока эти кирпичные стены не покроются сырыми пятнами. А я посижу и подумаю, почему в праздничный день Восьмого марта вместо того, чтобы кому-то объясняться в любви, мне нужно сидеть в темном подвале и страдать за чужие грехи?
Барбара вдруг отняла от носа кулачок, в котором сжимала мой промокший платок, и неожиданно улыбнулась:
- Знаешь, когда ты бегал за сигаретами, я заглянула в твою чашку и увидела что-то интересное. Только не смейся, ведь меня многие называют чуточку колдуньей. Ты будешь жить очень далеко отсюда. Через много лет, когда снова будет Восьмое марта и снова понедельник, тебе предстоит говорить хорошие слова какой-то красивой женщине. Блондинке с такой же стрижкой и голубыми глазами.
- Понедельник будет через 7 лет... или через 14... или через 21...
- Не знаю... Наверно...
- Послушай, может, ты что-то не разглядела и разговор должен произойти сегодня? - подцепил я старую наживку.
- Нет, дорогой. Мое сердце далеко отсюда. И зовет обратно. Извини меня.
Вот и вся история несостоявшегося романа с известной кинозвездой. А когда три года назад, перебирая старые фотографии, наткнулся на снимок с Барбарой, оказалось, что это и есть один из тех понедельников, который она предсказывала. И живу я, действительно, далеко от родного дома, в Нью-Йорке. Только с объяснением в любви вышла накладка. Хотя... есть одна загадочная особа, которой хочется сказать несколько нежных слов...
Весна, зябкая и нерешительная, еще застегнутая на все пуговицы колючими мартовскими ветрами, робко выглянула наружу и медленно зашагала вдоль стен, ведущих в лабиринты городских кварталов. Людские потоки, уже уставшие от зимнего ненастья, молча приняли ее в свои ряды и, как обыкновенную прохожую, обожающую глазеть на сверкающие витрины, укрыли за частоколом спин, переполнивших тротуары. Никто не обращал на нее внимания, и только тех, кого она ненароком задевала плечом или случайно прикасалась рукой, вдруг обдавало пьянящим ароматом ранних цветов, отчего начинало пульсировать в висках. Они растерянно останавливались, вертели головой, вглядывались в хмурое еще небо и никак не могли понять, откуда получили первый сигнал наступления поры лирических стихов и бестолковых сновидений.
Последнее время, возвращаясь в опостылевшую от многолетнего одиночества холостяцкую постель, я снова стал очень осторожно засыпать. Ясно представляя в темноте твое лицо - и по-детски беспечное, и по-взрослому сосредоточенное, пытаюсь сохранить его в сознании до самого утра. Чтобы потом, увидев его наяву, сухо поздороваться и произнести безадресные слова, всегда маскирующие неловкость и волнение.
Конечно, публичное признание - не самая удачная форма для трепетных объяснений. Поэтому, взяв рефреном одну строку из известного романса, дописал к ней куплет, в котором и ты, и каждая женщина, ищущая тепла, может услышать свою мелодию.
Я встретил вас - и все!
На этом оборву
Струну старинного романса.
Колени перед Вами преклоню,
Коней всех златогривых прогоню
И отворю все окна Монпарнаса!