Телепат

               
                Памяти Владимира Семёновича Высоцкого.

Москва прихорашивалась. Она подрумянивала стены своих домов, подметала дворы и улицы, украшала себя разноцветными флагами и огнями. Повара запасали впрок продукты, транспортники разрабатывали новые маршруты, связисты проверяли радио- и телеканалы. Казалось, ток высокого напряжения пронзил город, проник в каждую его ячейку, в душу каждого человека. И на всю эту суету с витрин магазинов, с плакатов и газетных полос с улыбкой взирал симпатичный медвежонок, которого  уже успели окрестить Мишей.
Москва готовилась  встречать Олимпиаду. Вновь отстроенные гостиницы, ещё дышавшие свежей краской, настороженно вслушивались в тишину своих коридоров, реконструированные стадионы томились в ожидании жарких сражений. Ждать оставалось недолго. Олимпийский огонь уже был зажжён в Греции и двигался к Москве. Не взирая ни на какие преграды, съезжались в  Москву спортсмены со всего мира, чтобы померяться силами в честном, открытом бою.
У здания редакции газеты «Советская  культура» мёл тротуар молодой человек, лет 27. Он широко взмахивал метлой, будто косил траву и, поднимая клубы пыли, сбивал в кучу окурки, огрызки яблок, клочки бумаги, оставляя за собой чистое пространство асфальта. Редкие прохожие, время было раннее, останавливались в нерешительности перед этим неожиданным препятствием. Одни просили дворника придержать свою метлу и важно проносили мимо него свои тела, другие, вооружившись правами пешехода, шли напролом, третьи, уловив паузу в ритмичных взмахах метлы, быстро проскакивали через опасную зону и, довольные своей ловкостью, продолжали путь. Прохор Осмолов, так звали дворника, работал в ЖЭКе около года.  До этого он учился в университете в Воронеже. Там он настолько быстро продвигался в своих познаниях, что уже на втором курсе стал спорить с преподавателями. С третьего его выгнали. Из университета Осмолов вынес  твёрдое убеждение, что высшее образование нуждается в коренной перестройке. Раз там не поняли его благородных порывов, значит не всё  у них в порядке.
    - Ну и куда ты теперь? – участливо спросил его тогда преподаватель философии  Кулиничев.
    - Пойду работать, я же работал  до университета,- ответил ему Осмолов. – А вообще-то, поеду в Москву, в столицу-матушку.
              И вот он в Москве. В ЖЭК пошёл работать потому, что здесь сразу давали жильё, с некоторых пор он стал просто ненавидеть общежития. За те десять лет, как покинул отчий дом, повидал всяких. И в казахских степях, когда вахтовым методом работал на буровой вышке, и в прибалтийском городе Приекуле, когда послали на учёбу в школу сержантов, а потом полтора года службы в ракетном дивизионе в Белоруссии , и в студенческом общежитии, где, казалось, собрался контингент со всего земного шара. Да и здесь, в Москве, прежде, чем попасть  в ЖЭК, оттарабанил  три года на стройке по лимитной прописке, тоже обитался в общежитии. И вот теперь у него появился свой уголок.  «Свой», это конечно громко сказано, жильё было служебное, но всё же…
            Обстановка в комнате была простенькая: бэушные, купленные за бесценок кровать и стол, пара стульев. Под столом кастрюля со сковородкой и транзисторный приёмник. Центром этого нехитрого хозяйства был стоявший на столе телевизор, новенький, только что из магазина. Осмолов не представлял себе жизни без телевизора. Он начал с вою сознательную жизнь как раз в  то время, когда в быт стало широко внедряться телевидение. Мальцами ещё бегали с братом по вечерам смотреть первый на улице телевизор. Поэтому, как только появилась возможность, то бишь, деньги, он сразу купил телевизор. Ну, скажите, разве не кайф: приходишь с работы домой,
2


нажимаешь кнопку телевизора и весь мир перед тобой. За один вечер можно побывать на всех континентах Земли, слетать в космос, опуститься под воду. Прожить вместе с Землёй её пять миллиардов лет и, разбежавшись, проскочить своё время и оказаться где-то в третьем тысячелетии. Нужен смех – пожалуйста, слёзы – вот они. Прохор давно уже заметил, что для него время, проведённое у телевизора, превратилось в нечто большее, чем способ развлечься, отдохнуть. Случалось, он месяцами не виделся ни с кем из своих родных, но не было дня чтобы на экране не появилось какое-нибудь знакомое лицо. Там, за стеклом телеэкрана, шла бурная, напряжённая жизнь. Она переливалась красками, блистала остроумием, дразнила энциклопедичностью своих интересов, манила, влекла к себе. Увы! Проникнуть туда не представлялось никакой возможности. И всё- таки, Прохор надеялся, что с помощью телевизора он найдёт своих единомышленников. Постепенно в его сознании из сотен, тысяч лиц,  мелькавших на экране, остался узкий круг людей, за которыми ему всегда было интересно наблюдать. И не просто наблюдать. Прохор стремился понять, что хотел сказать человек в каждом своём появлении на экране. По делам зтого узкого круга людей Прохор стремился познать само время, понять, где пролегает передняя линия борьбы за истину. Для чего ему это было нужно? Не может же он, Прохор Осмолов, сидеть сложа руки, когда кто-то бьётся за истину не щадя своей жизни. Пример Василия Шукшина ещё свеж в памяти Прохора. Они тогда только поступили в Воронежский университет, на отделение журналистики. Однажды, в учебную аудиторию, где они ожидали начала занятий, стремительно вошёл мужчина средних лет и сказал:
          - Прошу всех встать! Вчера ушёл из жизни великий писатель земли русской, актёр и режиссёр Василий Макарович Шукшин! Прошу почтить его память минутой молчания!
Это событие произвело на Прохора неизгладимое впечатление. К стыду своему, Осмолов не знал, кто такой Шукшин. Это потом уже, когда он посмотрел «Калину красную», почитал его рассказы, увидел его в «Они сражались за Родину» он по достоинству оценил этого Человека. А тогда, на занятиях, Прохор впервые столкнулся с чем-то великим, настоящим, но таким далёким от него, Прохора Осмолова. Он понял, что есть целый мир, где идёт нешуточная борьба за принципы, за идеалы. И в этой борьбе люди отдают своё здоровье и даже жизни. Василий Макарович Шукшин – один из таких людей.
       Впрочем, в последнее время телепередачи стали раздражать Прохора. Едва включал телевизор, как тотчас хотелось его выключить. Казалось, всё уже просмотрено, всё выяснено. Что же дальше? Исчезло ощущение новизны в телепередачах. Он щёлкал переключателем каналов и приговаривал: «Не то, не то…». С каждым вечером раздражение росло, превращалось в озлобленность. И одновременно его стал преследовать страх. Навалится, порой, что-то неведомое на грудь, да так, что дрожь пойдёт по всему телу.
        Сегодня на телеэкране шёл «Каменный гость», с Высоцким в главной роли. «Это то, что надо», - почему-то сразу решил Прохор. По мере того, как развивалось действие, Осмолова охватывало всё большее беспокойство. На экране шёл разговор о совести. Надо ли жить честно, по совести? Актёры говорили иносказаниями, но как ясен был их смысл. Высоцкий говорит: «Я – поэт, композитор, певец. Мои песни знает вся страна. Я живу в душах миллионов простых людей. Но для властей я никто. Ноль! Меня не печатают, не принимают в творческие союзы. И хоть я плюю на эти союзы, но обидно бывает, порой, до невозможности. Чем я им не угодил, почему меня записали в литературные изгои? Где справедливость?». Живой Высоцкий пришёл к Осмолову домой, рассказывает о своей боли.

3

       - Так вот, Лепорелло (слугу играет Куравлёв, потому Осмолову слышится: «Так вот, Лёня, …»), я и решил, коль все грешат, почему я должен быть белой вороной? Вот статуя Командора, убитого мной на дуэли, (Осмолов переводит для себя: «К чёрту совесть, она нам только мешает».) Пригласи её к вдове доне Анне прийти завтра попозже вечером и стать у двери на часах.
      Осмолов хочет крикнуть Высоцкому: «Не делай этого, Володя! Совесть не абстракция!», - но бард, обернувшись, подмигнул ему одним глазом. Дескать, не дрейфь, старик, ведь это игра. И надо бы выключить телевизор, но что-то удерживает Осмолова.
        Вечер. Дона Анна узнаёт в своём любовнике убийцу мужа. Она падает в обморок, приходит в чувство и позволяет дон Гуану поцеловать себя. Раздаётся удар грома, актёры вздрагивают. Осмолов покрылся холодной испариной. Он боится прихода Командора и, в то же время, ждёт этого прихода. Прохор забыл сюжет драмы. Но вот послышались тяжёлые шаги, распахнулась дверь и вошёл Он, посланец иного мира, с ярко пылающим факелом над головой. Дон Гуан с Командором проваливаются в преисподнюю.
             Трагедия окончилась. Осмолов обвёл глазами комнату. Волнение постепенно спадало.  Он заварил чай, поджарил колбасу, сел ужинать. Временами к нему возвращалось ощущение полного слияния с игрой актёров, и он вздрагивал. Произошло чудо. Исчезли все препятствия, все барьеры между ним и актёрами. Разумом он понимал, что между ними большое расстояние, что Высоцкий и Командор попали к нему через посредство электромагнитных импульсов. Что произносили они чужие, Пушкиным написанные слова. Что, наконец, стекло экрана разделяет его и актёров. И тем не менее, Осмолов чувствовал себя сегодня участником трагедии. Какая-то энергия переливалась с экрана и проникала в самые глубины мозга захватывала всё его существо. И для этой энергии расстояние, электромагнитные импульсы, стекло экрана преградой не были.
       - Сегодня олимпийский огонь пересёк границу Болгарии, - донеслось до сознания Осмолова, шла программа «Время».
        - Ну и что, что пересёк? Мне какое дело до этого? – сообщение почему-то вывело из равновесия Прохора, но он тотчас постарался взять себя в руки.
       - Что это я? – Он недоумевал, почему телесообщение вызвало в нём такое раздражение и даже ярость. Наконец, понял, над головой Командора и над головой олимпийца пылал огонь. Это делало их похожими друг на друга и это пугало Прохора. Он не мог понять, к кому бежит олимпиец. Командор пришёл к дон Гуану, а к кому прибежит олимпиец? Тут Осмолов почувствовал, как на него начало наплывать что-то неведомое, жуткое. Казалось, нет никаких видимых причин для беспокойства, но, тем не менее, страх постепенно заполнил все уголки его души, все клеточки тела. В голове всё смешалось. Какие-то обрывки фраз, слышанные в разных ситуациях, сказанные по разнообразным поводам, проносились там с молниеносной быстротой и исчезали, не оставляя следа. Было такое впечатление, что магнитофонная плёнка, на которую долго и усердно записывали информацию, начала стремительно раскручиваться в обратную сторону. Осмолов не противился этому. Он только вышагивал, как маятник, по комнате и ждал, чем всё это закончится. Прошёл час, другой. Дело шло к полуночи. Осмолов попробовал было присесть на кровать, но тотчас вскочил – из-за спины повеяло жутким холодом. Он подошёл к стене и несколько раз стукнулся о неё лбом, каждый раз всё сильнее. На миг приходило отрезвление, но только на миг. Потом опять в сознании всё плыло, кувыркалось. Сдавило грудь, не хватало воздуха. Потолок неожиданно начал проседать. Осмолов следил за ним расширенными от страха глазами и всё сильнее втягивал голову в плечи. И в тот момент, когда потолок готов был уже подмять его под себя, с лестничной площадки донеслись странные звуки, привлекшие внимание Осмолова. Там кто-то шёл! Тяжёлые, размеренные шаги звонким эхом
4


 разносились по всему дому. В такт шагам дребезжали стёкла, вздрагивали стены. Гул нарастал. Осмолов не мог понять, что он слышит работу собственного сердца. Что это кровь звенит у него в ушах. Сотрясает стены в его глазах. Зато он видел, вернее, чувствовал, как что-то огромное, страшное, прогибая под собой ступеньки, подошло к дверям его квартиры и застыло в неподвижности. ОНО пришло за ним, Прохором Осмоловым. И, Прохор знал, ОНО не отступит от своего.
        - Ну что ж, я готов! Пора кончать эту канитель. – Он оделся, тщательно поправил костюм, окинул прощальным взглядом комнату – кто знает, вернётся ли он сюда – и, затаив дыхание, подошёл к двери. Прислушался, с лестницы ни звука. Открыл замок, взялся за ручку и хотел уже было распахнуть дверь, как вдруг сзади кто-то цепко схватил его за шиворот. Осмолов от неожиданности едва не потерял сознание. «Кто-то», царапаясь, переместился на плечо и Прохор услышал под ухом самодовольное мурлыканье кота Колизея. Кот любил на ночь забираться на вешалку и сейчас, желая поиграть, а скорей спросонку сиганул сверху на Осмолова. Добрые намерения кота не были оценены по достоинству. В результате, он, перевернувшись несколько раз через голову, оказался в дальнем углу коридора. Осмолова лишь на миг задержало это препятствие. В следующий момент он открыл дверь и, низко наклонив голову, вышел на лестничную площадку. Он не хоте встречаться взглядом с пришельцем. А то, что пришелец стоял здесь, у двери, не вызывало у Прохора никакого сомнения. Прохор начал спускаться по лестнице к выходу, чутко вслушиваясь в то, что происходит за его спиной. Осмолов чувствовал, призрак движется за ним.
         Летняя прохлада московской ночи окутала улицы. Редкие огоньки в окнах домов маяками светились в безбрежном океане сонного города. Осмолов находился в том умиротворённом состоянии, в каком пребывает человек, подчинивший свою волю более сильному собрату. Не хотелось ни о чём думать. Куда он идёт? Зачем? Что за сила гонит его вперёд? Контакт с призраком установился довольно быстро. Осмолов свернул в какой-то переулок и сразу же почувствовал, призрак недоволен и стал тянуться к нему своей когтистой лапой. Пришлось вернуться к перекрёстку и найти нужную дорогу. В дальнейшем они понимали друг друга с полуслова, вернее, с полужеста. Неизвестно, сколь долго продолжался бы их путь, не окажись на пути многоэтажный дом. Осмолов узнал его. Здесь жил Поэт. Прохор несколько раз встречался с ним. Не встретиться было невозможно, после того, как Осмолов прочёл в одной из поэм проникновенный призыв Поэта:

Оставь дела, мой друг и брат.
И стань со мною рядом.
Даль, рассечённую трикрат,
Окинь единым взглядом.
Да воспарит твой строгий дух
В широком чистом поле!
Да поразит тебя,мой друг.
Свобода русской боли
 Прохору казалось, что эти строчки написаны конкретно для него. Он что-то должен сделать. Но вот что, это было под большим вопросом. Во время последней встречи Осмолов прочёл Метру своё четверостишье:
Пора заняться делом,
Оставим эту муть.
Я спрашиваю:"Где он,
Ваш дивный третий путь?".
  Нет, ну не наглец ли?! Говорить в таком тоне с человеком, имеющим всесоюзную славу и известность. С поэтом, издавшим 10 сборников. Впрочем, Поэт, будучи воспитанным человеком, не подал вида, что обиделся. Прохору запомнилась приветливость хозяина. Его добрый взгляд, спокойная, уверенная, располагающая к себе манера говорить. Казалось, этот человек знает всё на свете и ничего не боится. Может быть поэтому судьба привела Прохора в эту ночь сюда. Прохора ужаснула мысль, что он сейчас, среди глубокой ночи, должен будет позвонить в квартиру почти незнакомого человека. А именно это, насколько он понимал, требовалось от него.
        « Но зачем? Что я скажу? Как объясню своё поведение? Нет, это невозможно». – Казалось, все силы ада встали за спиной Осмолова, уродливые чудовища вожделенно протягивали к нему свои лапы. А впереди разливалась сладкая музыка и чей-то елейный голосок звал Осмолова: «Иди, голубок, иди! От судьбы не уйдёшь. Чай, не съест тебя поэт».
       Впереди была жизнь, за спиной – мрак и небытие. И Осмолов пошёл вперёд. Вот и знакомая дверь. Не раздумывая, нажал кнопку звонка. Похоже, здесь его ждали, за дверью послышалось шарканье, щёлкнул замок и дверь отворилась. В наскоро наброшенном халате перед Осмоловым предстал знакомый Поэт. Прохор прижал для убедительности одну руку к груди, другой показал себе за спину и, с мольбой в голосе, выдавил:
5


       - Не могу больше! Сделайте что-нибудь!
        Поэт, видимо, быстро сообразил, с кем имеет дело. Он шагнул вперёд и почти в упор рявкнул:
       - Пошёл вон! Забудь сюда дорогу! Всё!
        Это «всё» было произнесено таким тоном, будто Поэт хотел сказать: «Ты сейчас поди вон. Я это говорю потому, что так требуют правила приличия. А вообще-то, я думаю, что это ещё не всё, и мы с тобой ещё встретимся».
        Дверь захлопнулась. Осмолов прислушался – за спиной никого. Ощущение смертельной опасности исчезло. Он резко обернулся назад и едва не вскрикнул от страшной головной боли. И одновременно, свинцовая тяжесть расползлась по всему телу. «Да ведь я схожу с ума!» - вихрем пронеслась мысль. Пошатываясь, выбрался Осмолов на улицу. Никогда прежде не испытывал он подобных ощущений. Тело словно не принадлежало ему. Оно жило своей особенной жизнью. «А где же я? – думал Прохор. – Тело мне не подчиняется. Тело – это уже не я. Значит я – это то, чем я сейчас думаю – мозг. Но что такое мозг без тела, генерал без армии. Нет, я – это где-то между телом и мозгом. Я – это закономерность. Мог ли кто-нибудь прийти именно в эту минуту, именно к этому поэту, сказать именно такие слова? Наверное, мог. И даже, наверное, собирался. Но не пришёл, А я пришёл. Значит это закономерно, а я – ходячая закономерность».
        Жгучая боль в мозжечке прижимала к земле, казалось, туда вбили гвоздь. Хотелось лечь на асфальт и не двигаться.
        - Чудак! – сделал попытку подшутить над собой Осмолов, - в стихах собирался поднять на своих плечах шар земной, а не можешь унести даже собственной головы.
      Дело шло к рассвету. Остаток ночи Осмолов провёл в скверике на скамейке. Он растирал рукой затылок, вращал головой, но это не помогало. Боль не утихала.
       В восемь часов утра все дворники собирались обычно в ЖЭКе. Утренняя уборка участков к этому времени заканчивалась. Техники-смотрители делали замечания, если были таковые, выдавали со склада новый инструмент. И в это утро человек десять, в основном женщины, толпились у входа в контору, обменивались новостями. Осмолов, держась рукой за зтылок, подошёл к коллегам. Поздоровавшись со всеми, он отозвал в сторону Мынина, дворника с их участка. Вечно не бритый Мынин к восьми часам утра успевал обежать все злачные места, собирая пустые бутылки. Осмолов знал его слабое место, потому спросил:
       - Ну как улов?
      Мынин расцвёл в улыбке:
       - Три больших и пять маленьких.
       - У, молоток! – похвалил Осмолов и продолжил жалобным голосом, - а со мной знаешь что было сегодня ночью?
     - Что?
        - Я сошёл с ума.
Мынин хихикнул, как делал всегда, когда ему сообщали какую-то новость и поведал Осмолову о более земных вещах:
      - Тебя Зоя Николаевна искала. Говорит, Осмолов сегодня почему-то свой участок не убирал.
         - Я ж тебе говорю, я сошёл с ума, - начал горячиться Прохор, - а ты мне про участок. – Он махнул рукой и подошёл к двум беседующим молодым женщинам. Это были техники с других участков. С ними Осмолов не ладил. Как-то даже выступил на собрании, покритиковал их стиль руководства. Но сегодня Осмолов был настроен благодушно. Сегодня он готов был любить всех, только бы утихла боль в голове.
       -  Мира, Люда! – обратился он к техникам, - я был у одного поэта и он меня загипнотизировал.
6


       Женщины недоумённо переглянулись.
      - Нет, я не шучу. Я теперь не человек, я – призрак. Вот здесь что-то сидит,  я чувствую, - Осмолов хлопнул себя рукой по затылку.
      - Вечно ты Осмолов с фокусами, - вырвалось у Людмилы. Лица техников ничего не выражали: ни смятения, ни ужаса, ни интереса. «Они мне не верят, - удивлённо подумал Прохор. – Да было ли ЭТО на самом деле?». Он решил зайти поговорить с начальником ЖЭКа Птичкиной. Птичкина в прошлом сама начинала с дворников. Потом долго была техником-смотрителем. И вот теперь около года руководила   всем ЖЭКом. Образования у неё было маловато, но людей она понимала. Осмолов с Птичкиной был на дружественной ноге, но без фамильярностей. «Уж она-то скажет, она поймёт», - думал Прохор, входя в кабинет начальника. Птичкина смотрела какие-то бумаги. Она подняла голову:
        -  Что, Осмолов?
       -  Валентина Андреевна, вы знаете, кто я?
       -  Знаю, Прохор Осмолов дворник нашего ЖЭКа, - улыбнулась Птичкина.
       -  Нет. Я – призрак! – торжественно произнёс Осмолов. – Как сказал Маркс, призрак бродит по Европе. Так вот, призрак – это я.
      -  Как это, призрак? – подняла брови Птичкина.
       -  Очень просто. Когда люди ложатся спать, призрак встаёт и бродит по улицам. Он воет, клацает зубами, не даёт спокойно спать людям с нечистой совестью.
      - Жениться тебе надо, вот что я скажу, Осмолов.
       -  Валентина Андреевна, я ведь серьёзно, - Прохор потёр затылок.
      -  И я серьёзно. Ну ладно, мне сейчас некогда, - она снова уткнулась в бумаги.
     Осмолов вышел из ЖЭКа и влился в разноликую уличную толпу. Он был в полном замешательстве. «Что же со мной произошло? – думал Прохор. – Если я сошёл с ума, то почему этого не замечают другие? А может мне просто повезло, и вместе со мной сошло с ума всё человечество? Но ведь это ужасно, если это действительно так! Катиться в пропасть и не понимать этого. Нет, он , Осмолов, не таков. Даже если ему суждено погибнуть, он не желает быть телёнком, безмолвно следующим на бойню. Он хочет смотреть смерти в лицо». – Осмолов зашёл в первый подвернувшийся подъезд и на лифте поднялся на верхний этаж. Он хотел выбраться на крышу. К счастью, дверь на чердак была открыта. На крыше он перелез через оградительную решётку и подошёл к самому краю площадки. Далеко внизу двигались люди. Осмолов, чуть наклонив корпус назад, занёс ногу над пустотой: «Вот она граница между жизнью и смертью, - подумал, - только на один сантиметр наклониться вперёд, и ничто меня уже не спасёт». – Осмолов был убеждён, что человек погибает только тогда, когда выполнена его жизненная программа. Или если эта программа окажется ошибочной и заведёт человека в тупик. Именно такое ощущение абсолютного тупика было у него сейчас. Он испытывал судьбу.
     -  Ну, что же ты, бери меня, вот он я! – Осмолов ждал. Больше всего на свете он сейчас боялся пропустить момент, когда крыша выскользнет из под ног и он ринется вниз. Ведь надо будет сообразить откуда ОНО пришло: то ли с порывом ветра, то ли из помутившегося сознания. Если он успеет это сделать, смерть не страшна. Но погода была беветренна, землетрясений в Москве не ожидалось и сознание работало чётко, как часы. Всё это привело Осмолова в неописуемый восторг: «Значит рано мне ещё туда. Значит должен быть у меня выход. Но где же, где же он?». Внимание его привлекла телевизионная антенна. Она оскорбительно гордо вздымалась в высь и, подбоченившись растяжками, презрительно следила за действиями Прохора. Осмолов терпеть не
7

 мог высокомерного к себе отношения. Потому приблизился к антенне, снял одну из трёх растяжек и, завалив антенну набок, наступил на неё ногой. «Вот так-то оно лучше будет» - подумал довольно.
       Вернувшись домой, Осмолов включил телевизор. Эффект перевёрнутой антенны сразу дал о себе знать. В передаче речь шла о нём, Прохоре Осмолове. Правда, выступавший поэт не называл прямо его фамилию. Он говорил намёками. Дескать, родился новый Шота Руставели.
       -  Всё так, всё правильно, - думал Осмолов. – На носу Олимпиада. И им понадобился я, человек из массы. По мне они будут корректировать свои спортивные и культурные программы. От меня будет зависеть порядок в городе и на стадионах. От того, как я стану болеть, будут зависеть спортивные результаты и, вообще, уровень московской Олимпиады. Меня никто не видит, я же вижу всех. Я должен раствориться, растаять в массе и сплотить её в единый кулак. Ну что ж, с богом!
       Он достал из шкафа банку с зелёной краской и нарисовал кисточкой на входной двери своей комнаты жирный крест. Потом зелёная масляная полоса легла на пол комнаты, разделив её пополам. Осмолов подумал и провёл вторую полосу, под девяносто градусов к первой. Получилось нечто наподобие осей координат. Первая была осью времени, вторая – пространства. В точке пересечения Прохор положил какую-то книгу и встал на ней. Он строил модель Вселенной. Постояв немного на книге /приятно всё же, чёрт возьми, ощущать себя главной осью Вселенной/, Осмолов решил, что для большей наглядности, надо придать  модели объёмность. Для этой цели сгодилась стремянка, стоявшая без дела на балконе. Он раздвинул створки лестницы и установил её над пересечением осей координат.
     -  Итак ,где мы сейчас находимся? – вслух произнёс Осмолов. – Вот здесь. – Он хлопнул рукой
по верхней площадке стремянки.
        - Всё верно. Четыре ступеньки ведут вверх: первобытный, рабовладельческий, феодальный и капиталистический.
Вторая створка была без ступенек. Она резко опускалась вниз на ось времени. Лишь металлический стержень, скреплявший створку, делил её пополам. Осмолов достал старые газеты, положил их стопкой на ось времени. Сюда же поставил два своих портфеля. В одном были книги, в другом – всякие хозяйственные принадлежности. Всё это он обвязал верёвкой и протянул второй конец её к верхней площадке лестницы. Потом занялся осью пространства. Продлил зелёную полоску с обеих сторон на стены и в концах оси нарисовал стрелы, направленные в ту же сторону, что и ось времени. Под одной стрелой стоял телевизор, под другой – радиоприёмник. Осмолов обуздал и эти средства массовой информации. Потом он сел на облучок, то есть, на верхнюю площадку лестницы, взял в руки поводья, то бишь, три конца верёвок, связал их в один узел, взмахнул рукой и:
     - Пое-э-хали-и!
       Всё же чувство самоконтроля временами возвращалось к нему. Тогда Осмолову хотелось взглянуть на себя  со стороны. Он порылся в портфеле и выудил оттуда пластмассовую фигурку: пулемётная тачанка с экипажем в два человека. Один во весь опор гонит лошадей вперёд, второй приник к пулемёту, отстреливается от наседающего противника. Осмолов установил тачанку на верхнее площадке лестницы, отошёл в сторону и полюбовался на своё творение.
      - Этюд называется: «Время вперёд!» - улыбнулся он. Прохор распахнул балконную дверь и вышел наружу. Как-то по-иному воспринимались им и это небо, деревья, люди. «Если вся познанная Вселенная уместилась в одной моей комнатушке, то где же границы вот этого мира?» -

8

думал он. В руках Осмолова оказался кусок проволоки. Он сгибал её, не понимая сначала, зачем ему проволока. Получился крючок. Прохор размахнулся и швырнул его в кусты. Так подумали бы люди непосвящённые. Прохор же знал, что бросает крючок в иные мироздания. Он, Осмолов, разведчик. Его забрасывает человечество, как крючок, в ещё неизведанные сферы, чтобы он зацепился там за что-то, а люди потом на лесе времени подтягивались бы к нему.
       Перед глазами Осмолова величественно возвышалась Останкинская телебашня. Он сосредоточил всё своё внимание на антеннах башни, глубоко веря, что его сейчас видит и слышит вся Земля, и со слезами на глазах произнёс:
     - Я не подведу вас, люди! Верьте мне!
     До сознания Осмолова, из работающего телевизора, донеслись слова песни: «Дадим шар земной детям!». Прохор взял волейбольный мяч и бросил его с балкона во двор. Девочка, возле которой упал мяч, подняла вверх личико:
      -  Дядя, это ваш мяч? – спросила она у Осмолова. Тот отрицательно покачал головой. Тогда девочка, поискав взглядом владельца и не найдя такового, понеслась с мячом к подругам.
      Потом по телевизору давали информацию о прибывающих участниках Олимпиады, их первые впечатления от пребывания в Москве. Всем нравилось, все хвалили хозяев. Но Осмолов чувствовал, чего-то не хватает, что-то они не договаривают. Наконец понял, красок не хватает, эмоций маловато. Надо было поправлять дело на ходу. Он зачерпнул погуще краски и покрыл ею экран телевизора. Теперь он был спокоен. Но для верности, решил всё же отправиться в город, посмотреть, как идут дела на местах. Осмолов вышел на улицу и сходу взялся за работу. Милиционеру, выглядывавшему из подъезда госбанка, он посоветовал поправить перекосившуюся табличку на стене дома. В ателье индпошива Прохор полчаса ругался с заведующей, пока та не водрузила «Книгу жалоб» на своё место. Навёл порядок в каком-то дворе: собрал в кучу кирпичи, сложил аккуратной стопкой доски. Зашёл в столовую, проверил, как обстоит дело с питанием. Посмеялся над уборщицей, из-за того, что она поставила на стол вместо живых цветов пластмассовые. Потом поехал на стадион в Лужники. Туда его не пустили, вход был только по пропускам. «Молодцы! Не зевают!» -  с удовлетворением подумал Осмолов.
       Теперь надо было ехать в аэропорт, открыть его для Олимпиады. Вообще-то аэропорт и так работал исправно. Но Осмолов-то знал, что должно быть там одно узкое место, где может справиться только он. Это необходимо для благополучного начала Олимпиады. Прохор долго ходил по разным залам аэропорта, не понимая, что привело его сюда, пока не забрёл в туалет. Он открыл кран с надписью «Гор.», но потекла вода холодная. Тогда он открыл другой кран, с надписью «Хол.», и потекла вода горячая.
      -  Так вот в чём дело! – обрадовано воскликнул Осмолов. Он вырвал лист из записной книжки, размашисто на нём написал: «Поменять!», и прикрепил листок к рукояткам. Ещё один узелок был развязан. Пора было возвращаться в город. Ощущение времени и пространства притупилось. Осмолов смотрел на полыхающее вдали зарево и не мог понять, что это: начало нового дня или закат старого? Только по страшной усталости во всём теле чувствовал, что он уже давно на ногах, что он измотан до предела. Боль в мозжечке утихла. Он не вспоминал о ней всё это время. Ясно было, что лучшее лекарство для него сейчас – это движение, пусть даже бессмысленное. Вместо боли пришло чувство предопределённости. Будто кто-то заранее запрограммировал его на определённый ряд операций. И он выполнял их как автомат, без сомнений, без переживаний.
        Считанные дни оставались до начала игр. Осмолов возвратился домой из аэропорта с одной мыслью, лечь отоспаться. Модель Вселенной стояла в своём первозданном виде, нетронутой.

9

 Ездовой всё так же гнал тачанку вперёд, пулемётчик отстреливался. Осмолов включил телевизор. Шла вторая серия «Маленьких трагедий» - «Моцарт и Сальери». Это он понял по голосам, доносившимся из-под масляного слоя краски на экране. И снова беспокойство овладело Прохором. Вновь ему чудилось, что Смоктуновский и Золотухин, под прикрытием масок, разговаривают с ним, Прохором Осмоловым. Они спрашивают у него, есть ли совесть на Земле, и надо ли уж так стремиться быть честным человеком?
        -  А у меня экран  закрашен! – заметался по комнате Прохор. Он схватил старую рубашку и принялся очищать экран от ещё не высохшей, липкой краски. Ужас! Вся рубаха покрылась уже зелёными пятнами, а экран всё не просвечивался.
      - Но мне покоя не даёт мой чёрный человек! – говорит Моцарт-Золотухин,  и Осмолов чувствует себя убийцею. Как он мог, не подумав, закрасить экран? Ведь сейчас Сальери опустит яд в бокал Моцарта и конец! «Одеколон! У меня должен быть одеколон!» - вспомнил Прохор. И действительно, почти целый флакон одеколона лежал на дне портфеля. Дело пошло веселее. Осмолов уже видел завистливые глаза Сальери. Но этого мало. Надо очистить весь экран, не оставив нигде тёмного пятна, чтобы невозможно было спрятаться злодею, показать его всем людям. Прохор спешил. Он был благодарен Смоктуновскому за длинные паузы.
       - Гений и злодейство -  две вещи несовместные! – сказал Золотухин и пристально посмотрел на Прохора.
      - Да,да, Валера, я слышу, я уже заканчиваю, - пробормотал взмокший от усердной работы и напряжения Прохор. Теперь он был спокоен, теперь он знал, что яд не подействует.
        Спал Осмолов крепко и безмятежно. Он заслужил сегодня такой сон. Снилась ему Татьяна. Будто сидят они рядом на студенческой вечеринке, счастливые, радостные. Потому что всё у них сегодня решилось. Осмолов поднимается с бокалом в руке и обращается к однокурсникам:
       - Друзья мои! Хочу сообщить вам новость, - за столом все притихли. – Мы с Таней решили пожениться!
      - Наконец-то!
      - Давно пора!
     - Горько! – раздались возгласы и Осмолов проснулся. В голове шумело, как с похмелья, в животе урчало от голода. Он едва не заплакал от обиды, когда понял, что это был лишь сон. Полежал с закрытыми глазами, стараясь восстановить в памяти видение. В который раз задавал себе вопрос: почему это случилось именно с ним? Исключение из университета, разрыв с Татьяной. Всё, казалось бы, начиналось с малого, с приписок в стройотряде. Было много студентов, недовольных действиями командира стройотряда. Прохор взялся озвучить это недовольство. По мере разрастания скандала, как-то так получилось, что те, кто поначалу поддерживал его, стали отходить от борьбы, пока он не остался один. Надо было бы и Прохору остановиться, смириться. Но что-то не давало ему так поступить. Постепенно в конфликт вовлекались всё более высокие инстанции, подключилась областная пресса. Наконец, на областном комсомольском пленуме было принято решение, осуждающую практику приписок в стройотрядах. Командир стройотряда был снят с должности, выведен из состава университетского комитета комсомола. Казалось бы, конфликт исчерпан. Однако у Осмолова, в ходе этих разбирательств, как будто пелена с глаз упала. Он вдруг увидел всю забюрокраченность, всё лицемерие и даже лживость окружавшего его общества. Его взбунтовавшийся дух не захотел с этим смириться. Прохор решил выпустить стегазету, с тенденциозным названием:"Новая "Искра". После первого номера стенгазеты, ему вынесли выговор с занесение, после второго исключили из комсомола. Перед выходом третьего номера Осмолова вызвал к себе для беседы ректор. В ходе дискуссии с ректором (Прохор к этому времени уже отпустил свою душу на волю) Осмолов заявил ректору:"Вы не коммунист". "А кто же я?" -удивился ректор. "Вы социалист", - спокойно произнёс Прохор. "Ну, довольно", -закончил беседу ректор. И они разошлись, ректор подписывать приказ об отчислении обнаглевшего студента, а студент пошёл делать третий номер стенгазеты. Не оценила его действия и Татьяна. "Ну, зачем ты это всё затеял? Тебе что, больше всех надо?" - недоумевала она. Прохору было больно и обидно от такого непонимания...

       Осмолов нехотя поднялся с кровати, солнце было уже высоко. Умылся, застелил постель и стал собираться в магазин, купить что-нибудь съестное. Пошарил по карманам, есть ли деньги. Из нагрудного кармана вытащил два новеньких, блестящих ключа. Долго с недоумением смотрел на них. Наконец, вспомнил: это же дубликаты. Сам ходил заказывать в мастерскую, когда сестра написала в письме, что собирается к нему приехать. «Надо попробовать, может они не годятся, - подумал Осмолов, подходя к двери, - а то там всякие мастера есть». – Он хотел уже вставить ключ в замочную скважину, как вдруг заметил, что вместо ключей держит в руке две новенькие монеты по пятнадцать копеек. - «Что это я, на ходу сплю?». – Исчезновение ключей озадачило Осмолова. Он обшарил все карманы, перерыл в комнате всё вверх дном. Старый ключ
10   

спокойно лежал себе в кармане пиджака, а дубликатов, хоть убей, нигде не было. Прохор внимательно осмотрел пятнадцатики, но монеты ничем не отличались от обычных денег. Только и разница, что новые, как и ключи-дубликаты.
         Размышляя над этим странным событием, вышел Осмолов на улицу. – «Не слишком ли много чудес собралось в моей комнате? – думал он. – Миниатюрная Вселенная, живой телевизор, теперь ключи оборотни. Не к добру это, не к добру».
       У входа в магазин Прохора остановила не совсем адекватная девушка. Она словно ждала его здесь.
        - Молодой человек, - взяла она Осмолова за рукав, - у вас не найдётся тридцати серебряников?
       Прохор недоумённо уставился на неё: «Откуда она знает о деньгах?». Он достал злополучные монеты из кармана и положил их в протянутую ладонь. Осмолов боялся, что девушка швырнёт их ему в лицо и крикнет: «Что ты мне суёшь ключи? Я у тебя денег прошу!» - Но девушка ничего не заметила и зажала деньги в кулачок, а Осмолов поспешил от неё скрыться. Теперь-то он понимал, что за деньги лежали у него в кармане. Только что он вернул в общечеловеческую казну тридцать серебряников, за которые когда-то была продана человеческая совесть. И дел-то всех, какие-нибудь 30 копеек, а сколько из-за них было пролито крови. Теперь с этим покончено. Он мысленно представил себе, как эти тридцать копеек-серебрянников пойдут по цепи заблудших людей, переходя из рук в руки, творя святое дело очищения и наставления на путь истинный.
      «Это надо отметить!» - подумал Осмолов и купил бутылку шампанского и торт. Шампанское он оставил на полу, у входа в магазин, а сам сделал контрольный круг по отделам магазина. Когда вернулся, бутылки уже не было. «Всё верно! – довольно хмыкнул Прохор. – Ужин отдай врагу». Потом он опустился в подвал какого-то дома и с размаху швырнул коробку с тортом в темноту: «Обед раздели с товарищем». Затем ещё раз зашёл в магазин, купил полкило колбасы, булку хлеба и отправился домой: «А завтрак съешь сам!».  Изголодавшийся «Иисус Христос» сидел у телевизора и, почти не разжёвывая, глотал куски колбасы.
      - Однако оперативно работают! – с удивлением воскликнул он, когда услышал сообщение, что в Индийском океане появился новый остров, длиною в тридцать метров. Вслед за этим новое сообщение: «Началось извержение вулкана в Исландии. Ширина потока лавы составляет около 30 метров».
     - Вот тебе и серебрянники! – озадаченно почесал себе затылок Прохор.
        Осмолов был родом из Донбасса. Как-то раньше он не придавал этому особого значения. В последнее же время ностальгия по малой родине сказывалась всё сильнее. Случалось, встречал земляка (донбасский суржик, в смысле, диалект, где только не услышишь) и таким теплом наполнялось сердце. А то вдруг начнёт кому-то доказывать, что донбасские терриконы являются исторически закономерным продолжением египетских пирамид. Только, по сути своей, терриконы – гораздо более благородное творение рук человеческих. Какая-то гипнотическая сила привела его в Москву и удерживала все эти четыре года. Теперь же Осмолов будто просыпался от длительного сна. Душа его с такой же безоглядностью, с какой прежде рвалась в столицу, теперь стремилась в родные места, в Донбасс. Теперь только одно держало Осмолова в Москве – Олимпиада.
         И вот наступил этот день. Погода была неважной, под стать ей и настроение. Осмолов с утра поглядывал на небо: «Неужели не прояснится?». На экране телевизора появилась Певица. Она размахивала подолом юбки перед телекамерой и просила тучу улететь. «Нет, дорогая, подолом

11

 тут не поможешь, - думал Прохор. – Тут надо что-то другое». Он распахнул окно и подставил своё лицо под тёплые струи июльского ветра. Взгляд его устремился в ту точку неба, где, по расчётам, должно было находиться солнце. Он знал, сюда, в эту точку, сейчас мысленно смотрит всё человечество. С кем небесные силы, с друзьями или с врагами Олимпиады?
          - Официальный гидрометеоролог Олимпиады сообщает, - прислушался Осмолов к голосу диктора, - сегодня вечером в Москве возможен дождь. Температура …». Прохор уловил какую-то неуверенность в сообщении, нотки смятения. Он понимал причину этой неуверенности. Ведь греки месяц назад зажгли огонь от солнца. И мы, русские, не имеем права ударить в грязь лицом перед Европой, и ОБЯЗАНЫ обеспечить присутствие солнца на открытии Олимпийских игр. В сообщении Осмолова поразило одно слово – «официальный». Дескать, штатный гидрометеоролог уже не ручается за погоду. Он умывает руки. Да и не мудрено, всё небо забито тучами. Но почему диктор делал такой нажим на это слово – «официальный». Он как будто просил помощи. Мол, если существует  какой-то неофициальный гидрометеоролог, то просим его помочь в обеспечении погоды. Осмолов теперь знал, что от него требуется. Он обмотал вокруг головы кусок проволоки и подсоединил его к антенне. Ещё одним куском он «запитал» себя. Иными словами, зажал оголённые концы проводов в зубах, два других воткнул в гнездо розетки. Он почему-то был уверен, что в этот момент электричество не может ему повредить. (Скажем по секрету, это была радиорозетка и ток там был небольшой). И действительно, ток лишь слабо пощипывал губы, щекотал язык. Кто бы мог подумать, что решение проблемы лежит на границе здравого смысла с абсурдом.  Надо было просто облучать пасмурное небо электромагнитными волнами человеческих желаний.
       - На стадионе появляется спортивная делегация Германской Демократической республики! – говорит диктор, а Осмолов добавляет от себя: «Они тоже ждут солнца». Он бомбардирует скопление туч порцией электроволн и передаёт волю германской делегации в «небесную канцелярию». Того же хотят англичане и кубинцы, итальянцы и поляки, эфиопы и корейцы. Природа не могла не откликнуться на это единство желаний. Чем больше делегаций выстраивалось на поле стадиона, тем яснее становилось небо. Наконец, наступил торжественный момент: баскетболист Сергей Белов зажёг олимпийский огонь. И в ту же минуту из небесных сфер на стадион хлынул поток солнечного света. «Канцелярия» не подвела.
        А потом грянула Олимпиада. В ней было всё: накал страстей, рекордные высоты, слёзы радости и огорчений. Осмолов замотался вконец. Он до посинения щёлкал переключателем каналов, стараясь везде поспеть, никого не оставить без своей поддержки. Вместе с Заевым он выходил на ринг, сражаться с непобедимым Теофило Стивенсоном, с Санеевым прыгал в шестой попытке, с Султаном Рахмановым поднимал тяжёлую штангу. И вот, однажды …
         Отработав утреннюю смену у телевизора, Прохор зашёл в столовую перекусить. Он был доволен: пятнадцать мировых рекордов – не шутка, а прошло только половина Олимпиады. Его внимание неожиданно привлёк разговор двух парней за соседним столиком. Там произнесли фамилию «Высоцкий», но в каком-то странном сочетании со словом «смерть». – «Причём тут смерть? – подумал Осмолов. Что за нелепость? Вот уж, поистине, слова -антогонисты: «Высоцкий» и «смерть». За соседним столом, однако, так не считали. Там упорно повторили эти слова рядом друг с другом. Осмолов не выдержал и вмешался в разговор:
       - Ребята, простите, вы что-то о Высоцком сказали?
       - Да, умер Высоцкий.
     -  Не может быть!
       - Сам читал сообщение в витрине театра на Таганке.
12

        - А Золотухин?
        - А что Золотухин? О нём мы ничего не слышали.
Осмолов не поверил в смерть Высоцкого. Слишком живым был для него этот человек. Не поверил и тогда, когда собственными глазами прочёл сообщение о смерти. Он специально для этого приехал к зданию театра, где работал Высоцкий. – «Не может умереть такой человек. Это нечестно, несправедливо», - так думал Осмолов. В его сознание закралось подозрение: «А что, если приняли летаргический сон за смерть? И похоронят живого?!». Воображение быстро нарисовало картину: Высоцкий просыпается и обнаруживает, что он в могиле, похоронен заживо.
       - Нет, нет! Я не допущу этого! – решительно сказал Осмолов и принялся разыскивать барда. Он дважды обошёл вокруг здания театра. Все двери были наглухо закрыты. Все, кроме служебной. Но сюда, судя по табличке, посторонним входить не разрешалось. Впрочем, сейчас не до церемоний. Он решительно распахнул дверь и вошёл в служебное помещение. Слева, на стене висел портрет Высоцкого в чёрной рамке. На тумбочке, под портретом стоял в вазе букет цветов. Справа, за столом, сидела пожилая женщина в очках, видимо, вахтёр
        - Вам что, молодой человек? – строго спросила она Осмолова.
       - Мне адрес Высоцкого.
       - Зачем? Вы же видите, Высоцкий умер. Завтра будут хоронить.
      - Понимаете, иногда принимают летаргический сон за смерть. И, мне кажется, это случилось  с Высоцким.
       - Как вам не стыдно! – возмутилась женщина. – У него сердце не выдержало.
Осмолова не так легко было убедить:
     - Всё же мне нужен его адрес, - настаивал он.
      - Никаких адресов. Оставьте помещение! Или может дружинников позвать?
Осмолов демонстративно сел на диван:
      - Не уйду отсюда, пока не узнаю, где Высоцкий.
      - Дружинники, дружинники! – закричала женщина. – Сейчас вас отведут, куда следует.
     Уйти из театра для Осмолова означало – признать смерть Высоцкого. А с этим он никак не мог согласиться. Другое дело, если ему помешают сделать задуманное, хотя бы те же дружинники. Тогда ответственность ляжет на них, а он будет знать, что сделал всё возможное. Осмолов уже приготовился к объяснению с органами правопорядка, но тут произошло нечто, изменившее его планы. На середину комнаты, важно поднимая лапы, вышел петух. Самый обыкновенный деревенский петух, гроза курятников. Он мельком взглянул на вахтёра, потом, позванивая шпорами, подошёл к Прохору, захлопал крыльями и хрипло кукарекнул. Осмолов опешил: «Откуда здесь, в центре Москвы, живой петух?».  Петух, однако, не считаясь ни с какими законами логики, поднатужился и кукарекнул ещё раз. Осмолов поднялся с дивана и, понурив голову, медленно побрёл к выходу. – «Что ж, видимо, не судбьа, - мрачно думал он. – Всё против меня». Уже за дверью он услышал в третий раз победное: «Ку-ка-ре-ку-у-у!».
      В эту ночь Осмолов вновь не мог заснуть. Кровать пугала. В комнате оставаться было невозможно. Он вышел на улицу и бессмысленно поплёлся по тротуару. Полночная прохлада немного взбодрила силы. Снова, как и в прошлый раз, кто-то шёл за ним. Осмолов был материалистом и, конечно, понимал, что там, сзади, никого нет. Но почему так холодеет спина? Будто кто-то занёс над ним топор и ждёт, когда он оглянется, чтобы нанести смертельный удар. – «Но мне покоя не даёт мой чёрный человек!». – О. как понимал он теперь Моцарта. – «Но за что же мне это? Где я погрешил против истины? Самый честный, самый уважаемый мной человек сказал мне: «Пошёл вон!», когда я стал требовать от него невозможного. Так почему же я не могу
13

 повторить его слова любому, кто потребует от меня того, что свыше моих сил?». – Осмолов обернулся и крикнул в темноту: «Ты требуешь от меня невозможного, и потому я говорю тебе: «Убирайся! Нету больше твоей власти надо мной. Сгинь!». Крикнул и сразу пожалел об этом. Потому что оттуда, из темноты, вышел какой-то человек. Осмолов-то обращался к некоему аллегорическому образу, и никак не ожидал, что в это глухое время ещё кто-то может не спать и бродить по пустынным улицам. Это оказалась девушка, довольно симпатичная, насколько можно было об этом судить при тусклом свете ночных фонарей.
       - Девушка, вам далеко? – неожиданно для себя задал вопрос Прохор, когда они поравнялись.
       - Да вот, опоздала на электричку. Теперь не знаю, чем добираться.
       - Может погуляем вместе?
      - Давайте.
Необычные обстоятельства, при которых произошло знакомство, располагала к откровенности. Осмолов скоро узнал, что зовут её Леной, в Москву приехала из Краснодара. Там у неё мать и младшая сестра. Отца нет, ушёл, когда она училась в третьем классе. Осмолов удивился совпадению: поэт, к которому он ходил в ту злополучную ночь был тоже родом из Краснодара. Второй раз он приходит на помощь Прохору, тогда сам, теперь прислал землячку. Нет, не перевелись ещё на земле добрые люди!
      - А сейчас откуда, в гостях, наверное, была? – задал Осмолов не совсем корректный вопрос.
       - Ага, в гостях,  - ухмыльнулась Лена и добавила, - в милиции.
      - А за что? – вырвалось у Прохора. Она только поморщилась в ответ. Омолов снял пиджак и набросил его на плечи девушки, она была в лёгком ситцевом платьице и время от времени поёживалась от холода.
        - А у меня сегодня горе, Высоцкий умер. Знаешь Высоцкого?
       - Кто ж его не знает.
        - Так вот, нет его.
Они сели на скамейку возле какого-то дома и прижались друг к другу. Осмолов понял, что человек, сидящий рядом с ним, столь же одинок, как и он сам. А как приятно чувствовать рядом с собой тепло женского тела. Теперь, кажется, он переживёт эту страшную ночь.

       Театр на Таганке был похож на осаждённую крепость. Народ забрался на крыши близлежащих домов, на телефонные будки и на крыши газетных киосков. Толпа всё росла. Молодые люди в голубых рубашках выстроились в цепь и, взявшись за руки, сдерживали натиск толпы перед входом в театр. Здесь же, у театра, на всякий случай, был выстроен наряд конной милиции. Осмолов добрался на Таганку, когда все «вакантные» места были уже  заняты. С крыш домов милиция уже потихонечку снимала созерцателей. На телефонных будках и киосках яблоку было негде упасть. В сквере, у театра,  собралась группа молодых людей у магнитофона. Прохор приблизился к ним и услышал голос Высоцкого:
«Он мне спать не давал,
Он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя…»
Чуть поодаль, прямо на траве, расположилась ещё одна компания. Здесь внимание всех было приковано к девушке, читавшей с жаром какие-то стихи. Похоже, самиздатовские. Голос девушки дрожал от волнения.


14

       Осмолов не видел, что происходит там, впереди. Ничего невозможно было рассмотреть из-за спин людей, плотным полукольцом охватившим здание театра. И только по тому, как быстро стала пустеть площадь, понял он, что всё уже позади.
       - Неужели это всё? – у Осмолова было такое чувство, будто его обманули. Народу поуменьшилось, пожалуй, раза в четыре. Остальные сгрудились плотной кучей перед театром. В окне театра, на втором этаже, появился большой портрет Владимира Высоцкого с траурной лентой наискосок в углу. Такое знакомое, такое дорогое лицо. Появление портрета вызвало ликование в толпе. Народ зашумел, кто-то крикнул: «Слава Высоцкому!». Эхом отозвалось: «Слава! Слава!». Раздались голоса: «Песню дайте! Песню!». Осмолов ухмыльнулся: «Сколько же можно давать? Не пора ли начать возвращать?». Тут он спохватился: «А я то что, сторонний наблюдатель?». Он пристально вгляделся в лица своих соседей и, выбрав, как ему казалось, наиболее восприимчивое девичье личико, обратился:
      - Ну что, споём что ли?
    Девушка будто ждала этого вопроса. Она в упор взглянула на Осмолова и ответила с вызовом:
      - Так ведь должен кто-то запевать.
     - Верно, - согласился Прохор. Он расставил ноги пошире, вскинул голову и, глядя прямо в глаза Высоцкому, запел:
Если друг оказался вдруг
И не друг, и не враг, а так.
Если сразу не разберёшь,
Плох он или хорош,
Парня в горы тяни, рискни,
Не бросай одного его,
Пусть он в связке в одной с тобой,
Там поймёшь - кто такой...

Песню подхватили. Она плыла над Москвой, поглощённой олимпийскими заботами, как дань памяти поэту, как укор всем живущим за безвременный уход этого яркого человека. Олимпиада, между тем, продолжалась...
    Вернулся с похорон домой, рука сама потянулась к перу, перо к бумаге. Сел решать основной вопрос философии о первичности-вторичности духа-материи. Довольно легко мне это удалось сделать через признание существования двух Вселенных: объективной и субъективной. Попутно с этим открыл новый неиссякаемый источник энергии: психическую энергию, по сравнению с которой ядерная энергия - ничто. О своих "открытиях" решил известить все эшелоны власти. Написал "Открытое письмо", где изложил результаты своих изысканий, и отправил по 14 адресам:
1. Л.И.Брежневу - Генеральному секретарю ЦК КПСС,
2.А.Александрову - президенту Академии наук СССР,
3.П.Н.Федосееву - президенту АОН СССР,
четырём Председателям правления творческих союзов:Г.Макову - СП СССР, С.В.Михалкову - СП РСФСР, Л.Кулиджанову - союз кинематографистов, Т.Н.Хренникову - союз композиторов, двум театральным режиссёрам-новаторам: О.Н.Ефремову и Ю.П.Любимову, талантливому кинорежиссёру Э.А.Рязанову, патриарху российской психологии, декану факультета психологии МГУ А.Н.Леонтьеву, на лекции у которого однажды присутствовал (старик Леонтьев нас увидел и, в гроб сходя, благословил - само собой сочинилось),двоим писателям: Ю.В.Бондареву и В.ф.Тендрякову, и поэту Ю.П.Кузнецову - литераторам, чьё творчество было мне наиболее близким. Разослал Письмо по адресам и стал ждать кто за мной раньше приедет: КГБ или психушка. Как Козьма Прутков рекомендовал: брось камень в воду и следи за кругами от него расходящимися. Не приехал никто, видимо камень попал не в воду, а в болото. Возможно и сейчас где то валяется в архивах, если мыши не подвергли его своей критике.


                Спустя 43 года.
Сегодня 15 февраля 2023 года. Как ни странно, но я ещё жив. Даже как то неудобно от этого становится. Такие люди столько не живут. Но как Пушкин говорил: "Судьба Осмолова хранила". Много чего было за эти 43 года. Развал страны, лихие, бандитские 90-е годы, уход близких людей: отца, матери, брата. Кстати, брат Николай (на три года старше меня, родился 14 декабря 1949 года) умер 26 декабря 2004 года не от цирроза печени, как об этом говорят врачи, а от боли и сочувствия тем 300 тысячам людей, которые в этот день погибали от смертоносного цунами на Филиппинах. Я то лучше знаю своего брата.
   После московской олимпиады вернулся домой, в Донбасс, женился, дочка родилась. Тоже уникальный человек. Я это понял, когда пошёл на рынок ремонтировать её солнцезащитные очки. Там потерялся винтик, надо было найти ему замену. Подошёл к парню, торгующему очками, обозначил проблему. "Сейчас найдём!" - охотно отозвался парень, нашёл нужный винтик и стал его вкручивать в очки. Вдруг винтик выскользнул из рук и упал на прилавок. Мы с продавцом смотрим на прилавок, а там винтик не лежит, а стоит вертикально, причём шляпкой вверх. Продавец, с широко открытыми от удивления глазами, позвал соседа:"Смотри, как винтик стоит!". Поудивлялись. Чудаки, это ж моя дочка! Разве мог винтик упасть по-другому? Говорю продавцу:"За такое ты мне должен винтик бесплатно отдать". Увы, человек не прочувствовал уникальность момента, содрал денежку.
В Луганске устроился на работу, в ЛМЗ, литейно-механический завод.