Далекий 1973 год. В аудитории было солнечно от яркого и теплого утреннего майского света, лившегося широким потоком сквозь огромную ставню немытого окна напротив входной двери, и лишь одиноко стоявший на подоконнике графин с водой отбрасывал полутень на давно выцветшие и вечно поскрипывающие половицы.
Иван Антонович, всегда приходивший даже на первую пару раньше студентов, зачем-то взял этот графин в руки, потрогал с разных сторон и поставил на прежнее место.
Сверкнули солнечным отсветом огромные выпуклые линзы его дальнозорких очков.
Здравствуйте, будущие светила автоматизации химико-технологических процессов производства бумаги!- низким голосом произнёс он со своей обычной насмешливо-доброжелательной интонацией.
Ещё на первой лекции доцент Галашев заботливо предупредил своих подопечных, что бесполезно отвлекать его рассказами о рыбалке, футболе, хоккее, истории войн или автомобилях и мотоциклах: что любы ему лишь церковное песнопение и живопись.
Рассказывали, что его, беспартийного, вызывали в партком и что-то там ставили на вид после того, как кто-то встретил его на Пасху то ли входящим, то ли выходящим из церкви и настучал. Ещё говорили, что он любит в хорошую погоду сидеть с мольбертом возле церкви «Спаса на крови» и маслом писать картину Храма, одетого в строительные леса, так, словно лесов этих нет.
Посторонних разговоров Иван Антонович на занятиях почти не вёл, а потому учёба начиналась без прелюдии «с места в карьер»
Было ему 57 лет, в браке почему-то не состоял (по слухам у него лет пятнадцать назад умерла жена), одевался старомодно, но аккуратно (всегда в темно-серый костюм с коричневой рубашкой, но без галстука), и сверхкороткие юбки второкурсниц взглядов его не приковывали в отличие от молодых кафедральных ассистентов.
В общем, предстоящий экзамен, несмотря на разрешение пользоваться конспектом, отсутствие которого вызывало крайнее неодобрение упомянутого Ивана Антоновича, не сулил студентам 424-й «б» группы ничего хорошего (да и параллельной группе потока тоже)и вызывал серьёзное беспокойство.
Сняв ненужные для дали очки и пристально оглядев аудиторию, доцент Галашев зачем-то вновь взял в руки графин с окна, подержал в задумчивости с минуту, словно что-то разглядывая на свет через него в небе, и поставил на прежнее место.
Затем приветливо изрёк: «прежде , чем начать Вам рассказывать о дифракции и интерференции, хочу кое-что спросить. На окне стоит графин с водой. Сторона его горлышка, которая обращена в аудиторию, нагрета больше, нежели та, на которую светит солнце, можно подойти и убедиться. Студент Банин, почему?»
Модный и стройный черноволосый голубоглазый красавец Сева Банин, веселый прогульщик, не унывающий бонвиван, любимец девиц, можно сказать мастер спорта по преферансу, да и в баскетболе и теннисе не новичок, всегда сидел сзади. Лекции Галашева он не прогуливал – это было чревато, но остальные науки манкировал усердно, уделяя много времени хождениям по кабакам и делам сердечным. Раньше он успел один курс отучиться в холодильном, откуда был успешно исключен за элементарную неуспеваемость и прогулы, а затем, уже после армии восстановился у нас в институте Целлюлозно-Бумажной Промышленности (ЦБП), сокращённое название которого мы между собой расшифровывали , как Центральное Бюро Перебежчиков.
Сева был счастливчиком от рождения; можно сказать профессиональным счастливчиком. С таким переизбытком мужских гормонов, привлекательностью и харизмой человек просто не может не быть успешным. На лекциях он никогда ничего толком не мог ответить, но всегда умудрялся с чьей-нибудь помощью выкрутиться, вовремя списать, повторить чужую мысль, притом, что отнюдь не был ни дураком, ни малограмотным. Просто учёба для него являлась неким чужеродным, второстепенным и скучным к тому же занятием, которое он волею обстоятельств вынужден был временно терпеть. Зато Сева был душой любой компании, великолепно играл на гитаре и обладал красивым густым баритоном, от которого млели юные и постарше студентки. Девицы охотно ему помогали.
Уверенной походкой Банин подошёл к окну и притянул все взгляды. Иван Антонович, усевшись на стул рядом с кафедрой, наклонил голову и задумчиво уставившись в пол, стал ждать.
А Севастьян, потрогав графин, словно не доверяя преподавателю, начал не очень связно рассказывать своим красивым приглушенно-бархатным голосом, что вода в круглом горлышке в сочетании со стеклом образует выпуклую увеличительную линзу, которая фокусирует солнечные лучи на противоположной стороне, в результате чего, она и прогревается.
«Достаточно, Банин, с Вами все ясно» – с каким-то легким оттенком раздражения прервал его Галашев, а дальше уже насмешливо: «Я Вам рекомендую сфокусировать перед зачетом и экзаменом в голове, если не свои, то хотя бы чужие мысли и конспект у соседки переписывать без ошибок в том числе орфографических» (Иван Антонович иногда просил показать ему нашу писанину и потому был в курсе того, кто что записал). Сева Банин уныло вернулся на своё место и устремил безразличный взгляд в пространство.
Кто-нибудь может ответить?- вновь оказавшиеся на кончике преподавательского носа дальнозоркие очки уже сурово уставились в аудиторию.
Воцарилось гробовое молчание, нарушавшееся только громким дыханием очень толстого и традиционно для большинства толстяков добродушного Алика Губкина, остроумного и ленивого троечника.
Одинокий подростковый голос с первой парты прервал тишину: «Можно ответить?»
С этим возгласом студент Берлинов резко поднялся из-за парты и пристальным немигающим взглядом посмотрел в лицо преподавателю.
Можно, Берлинов! Говорите с места.
Неказистый сутуловатый подросток Жора Берлинов, вчерашний школьник был тоже некоей достопримечательностью группы. Он был отличником, притом круглым. В Вузе оказался после того, как по непонятным причинам его даже не допустили к сдаче вступительных экзаменов в Военмех, где он был призером олимпиады по математике и прошёл подготовительные курсы.
Берлинов всегда садился на первую парту, поскольку считал, что преподаватель выдает не только информацию, но и генерирует некое эмоциональное поле, способствующее восприятию и убывающее с расстоянием. Он вообще был мастером на всякие теории и гипотезы и придумывал их остроумно и с любовью.
Одевался же он как-то несуразно, дешевый покупной отечественный костюм обтягивал и без того тощую фигуру.
Будучи единственным и поздним отпрыском весьма малообеспеченных родителей, он умудрялся как то содержать себя сам. Летом подрабатывал лаборантом одной из кафедр. Никто, кроме него на факультете не получал повышенную стипендию за отличную успеваемость. Часто оставался допоздна в ВУЗе, где выполнял домашние задания (дома в коммуналке в одной комнате с родителями не было условий)
Однако, отнюдь, не был и ботаником. Мог и лекцию прогулять (историю партии, например), курил дорогие по тем временам сигареты «Ту-134» (аж целых 35 копеек за пачку), мог и спиртное принять не слабо на грудь в студенческой компании и при этом любил и умел выразительно читать стихи чужого и даже собственного сочинения (притом, весьма недурные). Но, на фоне того же Севы Банина, лишенный внешнего лоска, неспортивный и малорослый (170 см) Берлинов с неокрепшим подростковым голосом, с энергичной, но неровной походкой и угловатыми жестами, с неухоженной шевелюрой черных волос, нелепой фюрерской челкой, спадающей на край высокого лба и неровными усиками на бледном, вытянутом лице (для взрослости и чтобы закрыть шрам на верхней губе) – выглядел тускло и неинтересно.
Берлинов охотно помогал другим студентам в учебе, легко и бескорыстно давал списывать и даже решал чужие задания, без сожаления тратя на это время, которое мог бы уделить развлечениям. На самом деле у него была очень хорошая начальная школьная подготовка и ВУЗовская программа не казалась сложной. Обладая великолепной, можно сказать, выдающейся памятью и фантастической работоспособностью, Жора мог двое-трое суток не спать, решая задачи или выполняя курсовики в аварийном режиме ( и не только свои, но и чужие), если таковое вдруг требовалось. Ещё же он часто приставал к преподавателям с разными вопросами, чем нередко раздражал группу, в конце занятия нетерпеливо спешившую на перерыв.
А недавно Берлинов удивил всех, явившись весь крепко избитый на занятия (очевидно, после участия в серьезной драке). Впрочем, не так уж и удивил, поскольку, будучи явно главным местным чудаком, имел по очень многим вопросам своё мнение, которое мог высказать где можно и где нельзя. Дружил этот Берлинов почему-то со студентами старшего курса, у которых и подолгу пребывал в общежитии.
Для девиц же его просто не существовало, во всяком случае, хотя многие из них с интересом говорили с ним по душам и имели дружеские отношения, в голову никому не приходило, что Берлинов мужского рода. Если бы в группе кто-то сказал, что он встречается с девушкой, никто бы в это просто не поверил. Зато все отмечали его сообразительность, эрудицию и красноречие, и, когда в компании Жора начинал говорить, что нередко случалось, поскольку молчуном он отнюдь не являлся, то легко переключал внимание с таких как Банин на себя.
«Иван Антонович!»- встав и положив ладони на парту громко сказал Берлинов (он, кстати, всегда говорил громко и довольно быстро): «Здесь на самом деле нет никакой физики. Просто Вы перевернули графин так, что нагретая его сторона, ранее обращённая к солнцу, оказалась смотрящей в помещение»
Доцент Галашев медленно и с назидательной иронией изрёк: «Физика, Берлинов, есть всегда, везде и во всём!» и после незначительной паузы, сглотнув, продолжил: « Так что Вы неправы!» а затем отчеканил А насчёт графина: да, именно, как Вы и сказали: я его просто повернул другой стороной! Ответ верный, и Вы можете не приходить послезавтра на зачёт, считайте, что Вы его сдали и уже допущены к экзамену.» И вновь уже с каким-то ехидным тоном, вперившись глазами (очки опять снял) в Банина театрально-вкрадчиво закончил речь: « А ларчик-то просто открывался» и добавил напоследок, переведя взгляд на Берлинова:
«Надеюсь, что на экзамене Вы дадите мне повод поставить «отлично», а сейчас продолжим занятие»
При этих словах у толстого Алика Губкина непроизвольно вырвалось: «Молодец, Гошка!» Он, не удержавшись, хлопнул в ладоши и группа кратко зааплодировала.
Очки - любимая игрушка доцента Галашева, наверное, заменявшая ему во время лекций чётки, вновь оказались на носу преподавателя. На лице Ивана Антоновича мелькнула сдержанная улыбка, и он, взяв в руки мел и, вычерчивая на доске линии, продолжил занятие, явно получая удовольствие от процесса демонстрации собственных знаний, а красивая блондинка с карими глазами Оля, сидящая всегда и повсюду рядом с Баниным, с нескрываемым восхищением посмотрела на Берлинова.
Несмотря на то, что доцент Галашев не раз говаривал ученикам, что на пятёрку знает физику лишь Господь Бог, на четвёрку, притом с минусом, он сам и, заметьте, всего лишь некоторые преподаватели, а удел остальных - отметки "удовлетворительно " или "неудовлетворительно", единственный на курсе Жора Берлинов всё-таки сумел сдать ему экзамен с оценкой "отлично" и сохранить на следующий семестр свою повышенную стипендию, которую и продолжал получать ещё более полутора лет, по-прежнему оставаясь чудаком, покуда неожиданный поворот судьбы не прервал его весьма успешное учебное шествие.
Он аккуратно вёл конспекты, так как понимал, что при их написании работают все три вида памяти: моторная (рука-то пишет), зрительная и слуховая (ведь читаемый текст мы про себя произносим вслух).
Поэтому ему ничего не приходилось заучивать.
Он и далее , пописывал стихи и ещё не раз удивлял своих сокурсников. Так, на городской олимпиаде по автоматизации (была даже и такая) среди студентов технологических ВУЗов Жора занял четвертое место. Мог бы взять планку и повыше, но неизвестно зачем по-тихому подсказал чемпиону (парню с младшего курса) решение одной из задач, а сам не все успел записать. Когда начались занятия по военной подготовке, Берлинов на стрельбах продемонстрировал лучшие в ВУЗе результаты и даже превзошёл офицеров кафедры. А вот подругой он так и не обзавёлся, и девчонки по-прежнему не обращали на него никакого внимания.
Однако, начитавшись чего-то и, возможно, где-то кого–то наслушавшись, а скорее всего, как уже упоминалось, имея склонность к авторству собственных теорий, он на четвертом курсе написал реферат, в котором проводил параллели и находил аналогии между коммунизмом и фашизмом.
Реферат этот Берлинов не только не скрывал от окружающих, но, так до сих пор до конца и не повзрослев, с ребяческой гордостью давал читать товарищам, большинство которых, кстати, это весьма мало интересовало. Вряд ли сокурсники всерьёз воспринимали его писанину, но компетентные органы (а стукачи имелись в каждой группе) обратили на неё пристальное внимание. Поскольку эта юношеская диссидентщина явно выходила за рамки кухонной болтовни, то скандал случился грандиозный.
Все написанное у Георгия конечно же изъяли. Вместе с политическими опусами чекисты забрали сборники со стихами и тетрадку, в которой втайне честолюбивый Берлинов пытался примитивно, но удивительно просто с самонадеянностью дилетанта изложить общую теорию физического поля (ту самую, которую так и не сумел создать Эйнштейн), опираясь на принцип аналогичности всех полей, который сам и придумал. Мало того, при этом Берлинов имел наглость одну из новых предлагаемых им физических единиц назвать своим именем!
Стихи Берлинову удалось по памяти в дальнейшем восстановить, а вот выкладки по физике – нет, хотя, наверняка, это был лишь наивный поверхностный опус недоучившегося студента
После объявленного Берлинову официального предостережения органов госбезопасности (от тюрьмы и суда спасли военные заслуги уже пожилого отца) , вопреки настойчивым побуждениям группы взять его на поруки, Георгий был исключён из института и из комсомола с абсолютно волчьей формулировкой «За попытку распространения клеветнических измышлений о государственной политике СССР и деятельности советского правительства», которая навсегда и везде закрывала ему любую дорогу.
Надо отметить, что среди тех, кто самоотверженно рвал горло в его защиту на общем собрании, упорнее и громче всех подавал голос студент Банин, который на сей раз речь держал очень даже связно, логично и убедительно, но ничего не помогло
Выступавший перед сокурсниками старший лейтенант КГБ Борис Леонович Протасов мотивировал это тем, что не группа может перевоспитать Берлинова, а как бы Берлинов сам не перевоспитал группу.
Через много лет этот Протасов дослужился до генерал–майора, защитил диссертацию по тематике идеологической борьбы с миром капитализма, империализма, ревизионизма, «сио-» и прочих «измов», но СССР, все равно вопреки его диссертации распался, и он вышел в отставку, затем даже сделался каким-то там шестнадцатым советником спикера Госдумы и умер в возрасте 58 лет в 2004 г., судя по его фото в интернете от чрезмерного употребления крепких напитков.
А Берлинову ещё несколько раз приходилось возвращаться в свой ВУЗ за документами. После случившейся истории многие от него отвернулись (но не друзья со старшего курса). Некоторые перестали разговаривать. Часть преподавателей не здоровалась.
Иван же Антонович Галашев, встретив Георгия в коридоре как раз перед первым отделом, демонстративно сам протянул ему руку, и, поприветствовав своим далеко не тихим голосом, пожелал несмотря ни на что удачи на жизненном пути.
Все образы собирательные, фамилии изменены, события частично совмещены, заменены на похожие и (или) перенесены во времени и пространстве. Однако всё изложенное в очень похожей форме действительно имело место быть более тридцати лет назад.
28 апреля 2010 г.