Не то, чтобы природно склонен я нарушать дисциплину и порядок, или всегда только и делал, что попадался, но какими-то излишне громкими и показательными, что ли, "залёты" мои на первом курсе оказывались. И возникали они в большинстве своём на ровном, что называется, месте.
Взять, к примеру, безобиднейший перекур в процессе уборки территории учебного центра, где проходили курс молодого бойца по зачислению в училище, с которого всё и началось.
Сидели в отведённом для курения месте, кто дымил, а кто развлекался сам и других развлекал, наперебой анекдоты травя. Воспринял я за реакцию на анекдот про генерала и дневального команду командира отделения: "Встать! Смирно"! - и то, как быстро и с каким выражением лиц повскакали со скамеек мои товарищи. Воспользовался образовавшейся паузой, небрежно сказал им: Вольно-вольно, - и быстренько поведал байку об авиатехнике, побывавшем в фашистском плену.
- Ох, матчасть знать надо, братцы, - завершил повествование уже в полной тишине, обернулся и узрел замполита факультета в чине подполковника у себя за спиной...
Картина Репина: "Приплыли". Одно только опрометчивое деяние - и пышный букет нарушений сразу. Тут тебе и невыполнение команды, и неуважение к старшему по званию, а пуще всего - "облик аморале". Дело-то в 70-х годах было, когда малейший намёк карался уполномоченными на то лицами и службами, как покусительство на соцустои, - не только огрёб по наряду за каждое из нарушений, но и стал я тем примером, что "другим наука", в несчётных замполитовых воспитательных лекциях.
Сразу запомнил меня замполит с первого того раза. Правда, и поводов не забывать предоставлял я ему, и не только ему, достаточно и самых разных.
После трёх пристрелочных выстрелов из первого своего личного оружия (СКС 1949-го года выпуска) заявил я заместителю начальника училища по боевой подготовке (и какая нелёгкая занесла на стрельбище учебного центра столь высокий чин со всей его свитой?!), что карабин никуда не годится, так как разброс свидетельствует о недопустимом износе канала ствола.
- Скромнее надо быть, молодой человек, - отечески напутствовал меня замполит на внеочередные кухонные работы, куда определил меня заместитель начальника училища.
Первое увольнение после принятия присяги стало и последним на последующие полгода. Разинув варежку, любовался я позеленевшим от древности куполом Домского собора, а когда обратил взор на грешную землю, то увидел пред собой гарнизонный патруль, которому и мысль не шевельнулась у меня честь отдать.
Но не только это нарушение явилось причиной, по которой командование прекратило поощрять меня увольнениями в исторические места красивейшего из всех виденных мной до того городов.
Где-то уже в середине сентября в жаркий воскресный полдень надумал я искупаться (училище располагалось на берегу немалого озера). Купальня, после того, как утоп в ней абитуриент, и следом поработали над ней земснаряды, стала достигать глубины от силы полутора метров у самой ограничительной сетки. Посещать её можно было только в организованном порядке, что строго контролировалось патрульным нарядом, а купальный сезон был уже закрыт. Но и помимо купальни имелись манящие озёрной прохладой места на территории училища. Та же акватория возле эллинга, например, хоть и за запираемым на выходные дни забором.
После водной процедуры, надев на шею, спрятал я мокрое полотенце под гимнастёрку, перемахнул обратно через забор и оказался нос к носу с училищным патрулём. По команде начальника патруля: Фас! - кинулись мне вослед двое патрульных. Но и сами они были курсантами, почему не очень-то торопились меня изловить, и бег стал привычным состоянием для моего организма ещё года за три до поступления в училище, так что понадеялся я, что рассосётся ситуация. Ан не тут-то было.
Припустил за мной и патрульный капитан. И очень нехорошо он припустил. Легко свёл на нет образовавшийся гандикап и никак не отставал, сколь ни тужился я увеличивать скорость частотой и шириной маха. Ничего другого не оставалось, как сдаться на милость победителю где-то через полчаса нарезания кругов по всей территории училища.
- Молодец, - похвалил капитан, сдавая меня, взмыленного (как и не купался вовсе), дежурному по факультету.
Но как же на факультетском построении в понедельник разорялся по этому поводу замполит:
- Курсант первого курса!... Злостно нарушив дисциплину!!... Не только не выполнил команду патруля остановиться, а попытался позорным бегством скрыться с места преступления!!!... И от кого пытался убежать, наглец?!!... От призёра чемпионата Европы по десятиборью"!!!...
Знал бы я раньше, что он призёр, может, подумал бы ещё от него убегать.
Недели через две в субботу вечером объявился в расположении курсовой офицер. Человеком он был ответственным, душой болел за дело и не считал зазорным тратить время вечерами и в выходные дни на работу с безалаберным и беспокойным личным составом. Хоть и был женат.
Обнаружил он многие нарушения в курсантском быте и послал меня (как свободного дневального, во время очередного моего отбывания внеочередных нарядов, уж и не помню, за что), за старшиной в клуб, куда тот после ужина увёл курс на просмотр художественного фильма.
- Старшина первого курса второго факультета - на выход! - заорал я с порога в шумную темноту зрительного зала и тут же в глаз получил.
Да так качественно получил, что самому понравился брызнувший из глаза сноп разноцветных искр. Ответно послал кулак в темноту, кто-то клацнул там зубами, а потом меня, словно пушинку, вынесло из зала...
Надо пояснить, что как раз ко времени моего поступления клуб стал яблоком раздора и местом обмена мнениями с помощью жестов для кинолюбителей всех четырёх факультетов училища. В итоге предшествовавших двадцатилетних битв и сражений был достигнут консенсус (весьма шаткий, как оказалось) в распределении зрительного зала между исторически существовавшими тремя факультетами. А тут вдруг стал заявлять свои права на место под солнцем четвёртый факультет, который образовался два года назад. Это и послужило причиной резкого обострения геополитической ситуации в клубе и его ближайших окрестностях.
Киномеханик из вольнонаёмных, ученый многолетним опытом ремонта кресел и прочего интерьера зрительного зала, точно в назначенное время гасил свет и включал кинопроектор, а если и содержание "фильмы" не прекращало прения, не мудрствуя лукаво, просто выключал проектор. В полной темноте сражаться, не видя ни противника, ни результата воздействия на него, ужас до чего неинтересно - и выплёскивалось воинство на лужайку перед клубом, основательно вытоптанную на момент описываемых событий...
Еле отбился я от орды (кажется, первого факультета), повалившей из зала, что та мошка на свет. Оценил, как безнадёжную, попытку разглядеть старшину или кого-либо из сокурсников в поднявшейся до небес пыли (шутка ли - до трёхсот воинов разъярёнными бизонами бодались на тесном пятачке!). Передумал принимать личное посильное участие в мероприятии (как-никак при исполнении дневальных обязанностей находился) и отправился в казарму с коротким докладом: старшину найти не удалось.
Помню, с ехидным юмором спросил у меня курсовой офицер:
- Ты за тем только и ходил в клуб, чтобы "фингал" получить? - Но стало ему не до шуток, когда вернулся с просмотра кинофильма курс, весьма потрёпанный, включая и старшину.
И совсем уж невесело стало всем, кроме бывших в законном увольнении, когда поутру выяснилось, что стационар медсанчасти пополнился шестью пациентами сразу.
Трое угодило туда с переломами верхних-нижних конечностей и челюсти. Двое - с вывихами. А один, что с ушибленной раной лобной части головы поступил (имевшей, кстати, размер и форму звезды пряжки ремня), в довершение бед так и вовсе оказался сыном весьма высокопоставленного в армейских кругах папашки.
С понедельника начался "разбор полётов". Начался он с внеочередного училищного построения, на котором отборочная комиссия во главе с замполитом училища по неопровержимым внешним признакам отфильтровывала из курсантского состава ценителей высокого киноискусства.
Набралось таковых человек шестьдесят. Оказался среди них и я (по настоянию начальника курса присутствовал на построении, хоть и без того полагалось мне ещё два наряда дневалить), и многократный чемпион училища по боксу, который получил лицевые отметины на тренировке в сборной округа.
А дальше - по древней, как мир, методе. Члены комиссии по расследованию шумного ЧП (подключились и начальник особого отдела училища и чины соответствующих служб окружного ранга) рьяно взялись за дело и неделю таскали подозреваемых на допросы. Разделяя и властвуя - вызывая поодиночке и группами, применяя кнут и пряник - стращая всевозможными карами и обещая всяческие поощрения, взывая к советской, комсомольской и даже партийной чести-совести, пытались добыть, как военную тайну, имена вожаков-зачинщиков.
Но ни один из шестидесяти кинолюбителей так и не раскололся. Скорей всего, вождей-зачинщиков попросту не было, а произошло всё, как оно обычно и бывает - слово за слово,..., и понеслась...
Отправили на гарнизонную гауптвахту по паре самых достойных представителей каждого факультета из старшекурсников, остальных в свободное от учёбы время месяц задействовали на укреплении береговой линии от осенних паводков (песок раскидывать, который земснаряды со дна озера намывали) - тем шумное то дело потихоньку и завершилось.
Стоит только "засветиться" пару-тройку раз, и фамилия твоя, так же, как и Иванов-Петров-Сидоров, в лучших армейских традициях становится нарицательной. На первом курсе, так в особенности. Да дурная привычка смотреть, не мигая, прямо в глаза начальству при сознании своей правоты, упёртое нежелание объясняться-оправдываться или клясться-обещать исправить поведение - все эти субъективные обстоятельства только усугубляли положение.
Вот так и получилось, что первые полгода упорно числился и поминался я командованием курса, факультета и даже училища, как злостный нарушитель дисциплины. Так что витали даже сомнения в умах командования и моём собственном: "А в том ли месте я нахожусь, и моё ли это призвание вообще - воинская служба"?
Если товарищи мои первые полгода страдали от голода (а харчевали в столовой училища вполне прилично, в буфете никогда не переводились сосиски со всякими, там, конфетками-булочками, и не зарастала туда народная тропа), то я хронически не высыпался.
Какой уж тут спорт, когда и времени не было посещать тренировки, поскольку не вылазил из нарядов, и сам ходил, как ёжик в тумане, от недосыпа! Но пару раз отметился спортивными достижениями во славу родного факультета, что до некоторой степени сгладило остроту складывавшейся со мной и вокруг меня ситуации.
По осени начались всевозможные соревнования-первенства училища, в том числе и по лёгкой атлетике. Коротал я в очередной раз свой досуг у тумбочки дневального, как неожиданно появился заместитель начальника факультета по учебной работе. А был он и сам дядькой крепким, поджарым, мастером спорта по лыжному спорту, и большим энтузиастом спортивного движения на факультете.
Пробежал он мимо меня в расположение, так что я еле успел подать команду: "Курс, смирно"! - потом вернулся и вопросил меня в упор: "Ты только от патрулей бегать горазд или гранату сможешь метнуть"? Оказалось, что команда факультета безнадёжно проигрывала первенство училища извечным своим конкурентам - первому факультету, в том числе из-за нехватки участников.
Рысью домчались с ним до стадиона. Подполковник своей властью остановил судейскую бригаду, которая уже расходилась из метательного сектора, и молча подал мне учебную "лимонку".
Без разминки, разбежавшись, со всей дури-злости запулил я её в небо. Судьи в поле шарахнулись в разные стороны, потом, присев на корточки, только проводили взглядом её полёт на 85 метров.
Первая же попытка ("потянул" нетренированное плечо, и две следующие попытки не удались) принесла мне личное "серебро" и несколько поправила позиции факультета в первенстве училища.
И после кого вторым я оказался? - всё того же призёра чемпионата Европы по многоборью. В соревнованиях принимал участие и офицерский состав, повышающий образование (или числящийся таковым) после средних учебных заведений...
Ну, а первенство училища по боксу выиграл я в силу счастливо сложившихся обстоятельств. Пару раз всего перед соревнованиями удалось мне по мешку и груше потюкать и поспарринговать на тренировках, а первым же соперником оказался кандидат в мастера спорта, прошлогодний чемпион училища и призёр первенства округа.
Но, видать, зазнался он, будучи уже на завершающем обучение курсе. После гонга сделал он два шага в мою сторону, при каждом шаге похлопывая одну об другую опущенные перчатки, на третьем шаге в такт гулким тем хлопкам получил от меня скачкообразного крюка правой в челюсть и, сидя на брезенте ринга, прослушал счёт рефери до десяти, еле слышный сквозь восторженный шум-гам публики.
Второй соперник излишне впечатлительным оказался и, поскольку видел мой предыдущий бой, оберегал левую половину своей головы, словно хрустальную, и нисколько не заботился о правой. Нахватал он от моей левой перчатки в правую половину столько, что сплошь красной она у него стала, и бой был остановлен в виду явного преимущества во втором раунде.
Зато третий бой удался на славу. Как прорвало меня тогда. И застоялся-соскучился я по грязному этому делу, что "кроме мордобития - никаких чудес". И сколько же всего накипело на душе за первые месяцы учёбы-службы!
Как заведённый, в какой-то прямо истерике, все три раунда пластался я с атлетичным и хорошо координированным перворазрядником-старшекурсником третьего факультета. После боя поинтересовался он даже в раздевалке:
- У тебя что, с учёбой нелады? Или с девушкой поссорился?
Если бы! Претензий к моей учёбе военному делу не только не было, а отдыхал я душой в освоении немногих на первом курсе воинских дисциплин. В силу природного любопытства небезуспешно постигал и общеобразовательные предметы.
Единственный за всю учёбу "неуд" я схлопотал месяцем позже, в зимнюю сессию на экзамене по любимому со школы предмету-математике, и то при обиднейших обстоятельствах. Попросил товарищ помочь в решении задачки по математическому анализу. А когда передавал я ему "шпору", не поторопился он её принять, и зависла на полпути к нему моя рука с зажатой в ней бумажкой. Тут же бдительный преподаватель скомандовал: Товарищ курсант, встать! Ко мне! Шпаргалку - на стол! На пра-во! Из аудитории шагом марш! - Так и лишился я зимних каникул.
Ну, и собственно о хлястике - причине названия опуса и, в более узком смысле, очного знакомства с замполитом училища.
Не принято выносить сор из избы, а вынужден-таки признать: процветало "крысятничество" на курсе и не только нашем.
За время учёбы что только ни исчезало бесследно и самым необъяснимым образом! Начиная с "гражданки", сданной по зачислению в курсанты на хранение в каптёрку, и заканчивая военным имуществом, в том числе и боевым.
Мелкими брызгами конечно же, в сравнении с пропажей оружия или боеприпасов, были регулярные пропажи перчаток, пружин из фуражек и шинельных хлястиков. Кто молча покупал исчезнувший предмет формы одежды в училищном магазине военторга (при его наличии там), но чаще запускалась цепная реакция - из боязни наказания даже многие совестливые в свою очередь заимствовали пропавшее у своих же товарищей. Цепочка замыкалась на тех, кто не мог себе позволить купить или заимствовать.
Отправляясь поступать в училище, высокопарно заявил я родителям:
- Мама-папа, спасибо, что вырастили. Паспорт и билет на поезд у меня в кармане, руки-ноги-голова на месте. Дальше я сам.
Родители пытались слать денежные переводы, но сперва отправлял я их обратно, а потом, чтобы не тратиться, просто перестал получать, и через месяц они благополучно возвращались отправителю. Так что мама даже и обижалась: Ты нас за родных не считаешь.
Но не только стеснённые курсантским жалованьем обстоятельства приводили к тому, что частенько на мне замыкались цепочки пропаж, а ещё и некоторые наивные по-молодости и преждевременные соображения об офицерской чести.
Именно пропажу хлястика (перчаток у меня тогда уже не было) обнаружил я декабрьским утром, когда старшина простужено просипел: Курс, подъём! Форма одежды - номер пять! - и командиры групп и отделений продублировали его команду. Двадцать градусов мороза да с ветерком в Прибалтике похлеще полтинника в Якутии будут, однако.
Напялил шапку с опущенными ушами, потом шинель, и какой-то излишне свободной она мне показалась. Не обнаружив хлястика, сонно подумал о незначительности пропажи и вклинился в один из двух зомбированных потоков, покидающих казарму каждый по своему лестничному пролёту. Построились-посчитались на плацу перед казармой и побежали все три курса факультета укороченными по случаю морозной погоды маршрутами на физзарядку. Но, хоть и укороченный, каждый маршрут пролегал мимо штаба, перед которым с утра пораньше бдил почему-то замполит училища, переминаясь с ноги на ногу.
-Курс, смирно! Равнение налево! - Уже протопали мимо него, было, как вдруг подпрыгнул на месте и завопил замполит:
- Курс, стой!
А дальше не очень понятно - возмущённо тычет рукой в сонную "коробочку" строя и приказывает: Курсант, ко мне! Старшина к нему за разъяснениями, но замполит отмахнулся, подбежал и самолично выдернул меня из строя.
Зрелище представлял я, прямо сказать, не очень приглядное. Уже ко времени окончания школы моя фигура была нестандартной (верх 52-го, а низ 46-го размера), и шинель досталась мне предпоследнего номера из имевшихся на вещевом складе. В карауле тепло было оборачивать её чуть не вдвое под поясным ремнём и руки по локоть прятать в широченных её рукавах, но без ремня и хлястика достигала она изрядного диаметра понизу, и выглядел я в ней ожившим караульным тулупом. Что и было замечено бдительным замполитовым оком.
- Товарищ курсант, где ваш хлястик? - задал он мне вопрос, а когда тянул я руку к шапке отдавать ему честь, заметил и отсутствие перчаток: И где ваши перчатки?
В простоте своей я возьми да и брякни ему: Украли.
А дальше состоялся примерно такой диалог:
- Кто украл?
- Не знаю.
- Почему же вы заявляете, что их украли?
- Вечером были, а утром исчезли.
- Так вы утверждаете, что ваши товарищи - воры?
- Я этого не утверждаю.
- Советские курсанты не могут быть ворами. За нарушение формы одежды и клевету объявляю вам пять нарядов на кухню!
- Есть - пять нарядов на кухню.
Ничем не отличались столовая училища и работы в ней от любых других армейских столовых. Разве только столы на четверых человек были покрыты белыми скатертями, да ещё между столовой и свинофермой курсировал старенький самосвал с наращенными бортами, доставлявший хрюшкам сытные и питательные пищевые отходы.
Честь заполнять кузов самосвала всегда предоставлялась "внеочередникам". Ухватив за ручки заполненные доверху высокие тонкостенные баки с отходами, пара кухонных работников подносила их к самосвалу. Один взбирался на колесо, второй подавал ему бак, и совместными усилиями опорожнялся он в кузов. На следующем баке менялись местами - технология, отработанная годами.
В первый же из объявленных мне замполитом училища нарядов колесо самосвала оказалось скользким от заледеневших отходов, потерял я равновесие и, тщетно пытаясь рукой нащупать дно кузова, погрузился с головой в сытную и питательную жижу...
Не только губы тряслись у меня тогда от обиды-огорчения, а и всего меня колотило. Два года спустя, когда маялся бездельем в госпитале (угодил в реанимацию после плясок нацсознательных граждан на моих "оккупантских" костях), сформулировал я и даже записал в дневнике впервые возникшую после погружения здравую мысль: "Это всего лишь тело! С ним можно сделать всё, что заблагорассудится. В него можно легко и с самой мучительной болью войти. Но в душу, мою бессмертную душу, нет входа никому"!..
Опасаясь, что опала командования, как инфекция, может перекинуться и на них ("скажи мне, кто твой друг",...), сокурсники стали меня сторониться. Признаться, и я не торопился "кучковаться по интересам".
"Сколько волка ни корми",... - Таким уж я уродился, и словно тугая пружина всегда сжимается у меня внутри от пребывания в многолюдных сборищах. Тем крепче она сжимается, чем больше и дольше длится многолюдье, и просто жизненно необходимо мне время от времени полное одиночество.
Простор целебен! После тесноты,
В которой слишком много значишь ты,
Полезно обретение масштаба
Ценой самосвержения хотя бы! - И шлялся я в свободное время и ночами, когда не спалось, в лесистых местах училища и по берегу озера, таясь от патрулей, караульных и кого бы то ни было, пополняя безлюдьем израсходованные силы.
В целом не очень веселым получалось начало взрослой самостоятельной жизни. Но всяк ищет и находит утешение, где и в чём только может. Мне утешением (и друзьями-собеседниками-советчиками) были книги.
Знатна и богата была трудами-авторами библиотека училища. Да удалось втереться в доверие к прелестнейшей библиотекарше скорочтением и своевременным возвратом прочитанного, благодаря чему вначале стала она меня включать в очередь на прочтение неизведанных ранее вкусностей, а потом и "правом первой ночи" при поступлении новинок наделила.
"Страдайте, обреченные на страдания! Идите к смерти, обреченные на смерть! Иди, страдай, умри, но будь тем, чем ты рождён - Человеком"! - Вдохновлённый этой рекомендацией Ромена Роллана своему герою Жан-Кристофу, все две недели зимних каникул остервенело долбил я скребком накатанные ледяные дорожки, до пота лопатил нескончаемо падавший снег и метлой вносил заключительные штрихи в чистоту территории училища в компании таких же, как сам, двоечников и "залётчиков".
И разгоралось негасимое никакими силами невидимое пламя внутри: Врёшь - не возьмёшь!
Теплее даже от него становилось, когда ночами ворочался я с боку на бок в пустой и холодной казарме.