Then I wore an army uniform/Тогда я не так давно надел полевую форму, к которой, впрочем, скоро привык. И когда для выхода в городок приходилось одевать парадное обмундирование, это даже мешало. В город солдат отпускали по особому случаю. Например, если ему на почту приходила посылка. Или заказное письмо, или денежный перевод. Впрочем, посылки случались довольно редко, а переводы я получал. Вернее, гонорары за мои заметки в военную газету. С письмами проблем не было – их приносил нам солдатский почтальон.
С писем всё и началось. Просто в один прекрасный день ко мне стали приходить чужие письма. Чужие – потому что я не знал этого человека. Девушку. Она высылала мне странные письма. Они не были адресованы ко мне. То есть на конверте стояло моё имя, но внутри всё было чужое. Там рассказывалось о неизвестных мне людях. Об их жизни где-то очень далеко. Про далекий город в Мичигане, где никогда не было войны.
А письма приходили регулярно, аккуратные такие и долгие. Почерк мне понравился. Я ничего не мог оценить, кроме почерка. Вот почерк у нее был ровный, старательный. Она вписывала его в квадратики развернутого тетрадного листа так гладко, как только можно. Вообще, это довольно странно – вписывать сердечные дела в страничку для арифметики. Я до сих пор жалею, что не сохранил эти чудные письма. Она рассказывала о любви. О своей любви. Наверное, это была история ее первой любви, настолько всё было проникнуто чувствами. И посреди солдатских будней я окунулся в их поток. Когда я возвращался в казарму, я почти был уверен, что меня ожидает ее письмо.
У нас была передвижная библиотека, и там хранились какие-то книги. Но в письмах было что-то иное, обжигающее и привлекающее одновременно. Не как в книжках. Это вроде как подглядывать по вечерам в окно напротив, где живут незнакомые тебе люди. Но они так долго живут там, что ты переживаешь, если у них не горит свет. И эти письма от девушки – про ее приятелей по колледжу, про ее парня, про их дружескую компанию стали для меня почти родными. То есть, эти ребята и эта девушка стали мне близки. Вероятно, она понимала, что я никогда не найду ее, не встречу этих ребят, никак не связан с их гражданской жизнью. Я просто был зрителем некоего немого кинофильма. Посторонним зрителем.
Письма у меня, в конце концов, ликвидировали. Когда их накопилось приличная стопка. Чернокожий сержант обнаружил их у меня в тумбочке и велел уничтожить. И я собственноручно их извел. Как – лучше вам не знать. Дела армейские. И все осталось в моей голове как некий полусон, то ли привидевшийся, то ли придуманный. А я продолжал строчить заметки. Они были безвкусные как солдатская каша, но я был военным корреспондентом. И мои сообщения из нашей авиачасти почему-то печатали. Периодически мне присылали какие-то деньги из армейской газеты, и я ездил за ними в ближайший городок неподалеку. Для этого мне приходилось переодеваться, и выглаженная форма стесняла меня больше, чем мои корявые строки. Здесь бы и поставить точку этой затянувшейся истории. Я почти был уверен, что кино закончилось.
Тут меня отправили на полевые работы – заготавливать овощи для полковой столовой. И там я встретил новобранца. Не помню, как мы познакомились. Но он оказался из того самого городка в штате Мичиган, откуда ко мне сыпались письма. Похоже, что он сам ко мне подошел и сказал об этом. Откуда он взялся и как он меня нашел? Что должен был передать? Почему? Я не знаю.
Я недолго порадовался вольнице в полевых условиях. Помню только, что тот боец укрывал меня своей шинелью поутру, когда в палатке ложилась изморозь на брови. А потом меня срочно отозвали в свою часть, и я его больше не видел. Веселый был парень, чернявый такой, как южанин. И мне до сих пор любопытно, как они меня тогда откопали и зачем. И что я должен был сделать с теми горячими письмами. Может, сочинить роман? Если б меня не убили.
…Теперь, через 20 с лишним лет, очень странно было услышать, что он меня нашел. Позвонил вчера по телефону. Спросил, не был ли я в Арденнах в 44-м. Well, I happened to be there then\ Был. Контузило.