Скитальцы-глава 19. Жуда

               

      После сытного завтрака стали обсуждать свои дальнейшие действия. Куда держать путь дальше? Стрелка маяка указывала направление в сторону от реки. А там, в сотне метров от берега, возвышалась гряда отвесных неприступных скал. Она гладкой стеной уходила вдаль. Лишь местами этот монолит разрезали небольшие складки, с лепящейся по краям чахлой растительностью. Напротив их стана, у основания горы, чернела небольшая щель.
      -Предлагаю напрямик, через эти горки. В обход – дело темное. Неизвестно, как далеко они тянутся и неизвестно, куда приведут, – предложил Степан. В лоб, на ура их, конечно, не взять. Надо поближе изучить расселины, особенно вон ту, что перед нами, а потом решать.
      - Оно так, Степан. Но не зря говорят, что напрямик ближе, а вокруг – скорее. А ты, Матвей, что скажешь?
      - По-моему, Степа прав. Давайте осмотрим ближайшие расселины, а потом станем решать.
      Осмотр трещин занял много времени, но был неутешителен. Все они оказались непригодны для пешеходов, не имеющих горных навыков. Вернулись на стан, поскольку подошло время обеда. Горыныч снова добыл пару крупных лососей и за едой продолжили обсуждение.
      - В обход дело более привлекательное, - заметил Андрей Силыч,- с одной стороны это удлинит нашу дорогу и займет лишнее время. Но зато пойдем вдоль реки. Это обеспечит нам доступную еду и обилие плавника на дрова.
      - Пожалуй, Горыныч, ты прав.
      - Погодите, мужики, - вмешался Матвей, - мы же не обследовали еще вон ту трещину, что напротив нас. Может, она даст нам решение?
      - Для очистки сомнения давайте после еды осмотрим и эту щелку. Это не повредит нашему делу, - согласился Степан.
      За высокими зарослями кустарника скрывался вход в небольшую пещеру. В ней было сухо. Неровный пол с большим уклоном шел на подъем и, в десятке шагов, почти примыкал к потолку. Тянул сильный сквозняк.
      -Это становится интересным, - оживился Степан.
      -Чего тут интересного? Довольно невзрачная дырка в камне. Чего тебя так возбудило?
      -Ты, Мотька, обрати внимание на движение воздуха. Тянет, как в аэродинамическую трубу. Почти ветер.
       -Ну и что?
       -Как что? Это же сквозняк! Похоже, что он пронзает всю эту горку насквозь. А это значит, избавит нас от лазанья по неприступным скалам.
       После долгого обсуждения и споров, в которых главным противником был Матвей, решили пещеру обследовать.
       -Это твоя идея, Степан, вот ты первым и полезай туда, в полную неизвестность. Я, честно признаюсь, боюсь, - признался Матвей.
       -Эх! Была-небыла, где наша не пропадала! - перекрестясь, Степан решительно полез в темную дыру.
       -Давай, Матвей, следом. Я пойду замыкающим, для страховки. На всякий случай. –   Горин с сомнением посмотрел вслед своим молодым друзьям и, вздохнув, последовал за ними.
Степан медленно и осторожно, ползком, пробирался вперед. Следом, почти упираясь в него, пыхтя и покрякивая, двигался Матвей. С потолка, то и дело, осыпались мелкие камешки, щебень и пыль. Они с трудом помещались в узком извилистом проходе. Пол лаза был более рыхлым, как бы насыпным, кисти рук, то и дело, по запястья погружались в рыхлую породу. Постепенно проход стал расширяться, принимая форму расширяющейся щели. Впереди забрезжил еле заметный свет.
      -Мужики! Впереди просвет виден,- обрадовался Степан и поднялся на четвереньки. Тоннель постепенно увеличивался и в высоту. – Я говорил, что игра стоит свеч!
      -Как бы эти свечи не оказались заупокойными. Видишь, что с потолком творится? Того и гляди, рухнет. Мы-то почти у цели, а Горыныч где-то отстал. Он же менее поворотлив, чем ты, непоседа.
      -Типун тебе на язык. Все будет нормально.
      Вдруг гора, как бы вздохнула. Резкий толчок воздуха, хлынувший с тыла, вызвал град щебеночной осыпи. Уши заложило. Сзади раздался приглушенный стон. Наступила гробовая тишина. Лишь изредка тенькали падающие с потолка отдельные камешки.
      -Степка! Горыныча придавило!
Они с трудом развернулись, благо это позволяла низкая, но широкая щель и ползком добрались до Андрея Силыча. Почти касаясь спинами то и дело оживающего потолка, осторожно разгребали щебень, освобождая недвижное тело старшего друга, у которого не засыпанными оставались только плечи и голова. Работали молча, торопливо, в кровь обдирая руки. Но потолок, по мере удаления щебня, тут же пополнял осыпь новой порцией завала.
      - Степка, а он живой?
      - Какой бы ни был - будем откапывать. Давай работать умнее. Надо из-под него выгребать, а не сверху. Так мы только свод расслабляем.
      - А что, Степа, ежели и нас так же?
      - Запомни, Мотька, и заруби себе на носу – нет беспощаднее перетрусившего паникера. Так что, учти. Что бы ни случилось, мы Горыныча не оставим. Давай, копай.
      - Да ты что! Как такое обо мне мог подумать!?
      - Да нет. Я такое о тебе не думаю. Это на всякий случай. Все мы человеки, не без слабостей.
      Трудились долго, без передышек. Наконец, освободили друга. Он не проявлял признаков жизни. Его осторожно волокли к выходу. Пол резко пошел под уклон, проход расширился. Двигаться стало легче.
      - Похоже, Степа, сзади завал-то сплошной, сквозняка не стало. Значит, туда обратно хода уже нет.
      - Какой дурак теперь в эту погибель полезет. Давай вперед, там свету, вроде бы, стало поболе.
      Наконец, вот она - свобода. Андрея Силыча осторожно раздели. Он не подавал признаков жизни. Все тело было в кровоподтеках и ссадинах. Степан припал ухом к груди и затаил дыхание. Сердце, едва слышно, с большими промежутками, издавало слабые удары.
      - Живой он, Мотька, живой!
Матвей опустился на землю и, тихо всхлипывая, заплакал. Слезы текли сплошным ручьем, он их не вытирал. Они стекали по чумазому лицу и скапливались в уголках рта, который сложился в несмелую улыбку.
      - Это уже хорошо, что живой. Давай, выхаживать его будем, оживлять. Для начала надо бы его водичкой напоить, да помыть малость. Да и самим умыться не грешно. Но где ее, водичку-то, взять?
      Друзья только сейчас окинули взглядом окрестности. Перед ними что-то нашептывала еловыми вершинами первозданная тайга. За спинами же, влево и вправо, простирались неприступные стены горного кряжа. За зубчатую кромку вековых деревьев садилось солнышко. Играла яркими красками вечерняя заря. В воздухе роились тучи жалящих насекомых. Они находились на небольшой округлой полянке, заросшей, вперемежку с яркими полевыми цветами, свежей, зеленой травкой.
      - Ты, Мотька, присмотри за Горынычем, а я схожу, поищу водички. Не может так быть, чтобы среди такого зеленого великолепия воды не было. А ты, не откладывая, попробуй костерок развести, да надо будет приют оборудовать. Дело-то к ночи идет.
      Продираясь сквозь завалы гниющих, отживших свой век лесных великанов, увешанных бородой желто-зеленого мха и клейкой паутиной, выбрался на светлую прогалинку. Там, вперемешку с еловым подростом и ольховником, попадались белоствольные березы. Он выбрал подходящее дерево с ровной, гладкой корой, надрезал бересту солдатским тесаком, снял лист влажной эластичной коры. И пошел дальше в поисках воды. Местность становилась все болотистее, но чистой воды все еще не попадалось. Наконец, перед ним открылась ширь непролазной топи. Делать нечего. Пришлось довольствоваться тем, что есть. Набрал в берестянный конус относительно чистой, кофейного цвета воды, сделал несколько глотков и поспешил назад. В берестянку поместилось литра два. Шел аккуратно, стараясь не расплескать влагу.
      Через несколько мгновений он испытал какое-то беспокойство. Можно сказать даже приступы беспричинного страха. – «Этого еще не хватало» - подумал он. И тут на память пришли наставления участкового психолога, который иногда устраивал молодым парням, будущим призывникам в армию, лекции на полезные темы: «Страх - это внутреннее состояние психики. Все ужасное обитает лишь в сознании человека и только внутри его самого. Надо собрать волю в кулак и отринуть его прочь». Но это не успокаивало, сколько он не собирал «волю в кулак», все равно было страшно. И он, не разбирая дороги, расплескивая драгоценную влагу, ускорил шаги. И тут на память снова пришли слова зануды психолога: «Полное забвение осторожности – одна из форм проявления страха». – В этом что-то есть,- проговорил он вслух. – Со страху, пожалуй, и воду не донесу. И, осторожно, чтобы не расплескать содержимое берестяного корца, стал выбираться из таежной чащобы. Незримые «чудища» остались где-то позади, в лесной глухомани.
      На стоянке жарко пылал костер. Матвей оборудовал из еловых лап ночлег. На землю быстро опускались сумерки. Горыныч ровно дышал, но в сознание все еще не приходил. Куском смоченного мха ему обмыли лицо и стали протирать израненное тело. Открытых ран и переломов было незамечено. И он, вдруг, напряг мышцы, потянулся, глубоко вздохнул и открыл глаза.
      - Горыныч, ожил!
      - Кажись, ожил, - прошептал он. – Грудину, видать, шибко помяло. – И тут же глухо закашлялся, сплевывая сгустки слюны, смешанные с каменной пылью. Потом успокоился и затих. Похоже, задремал.
      Костер ярко пылал. Тьма вокруг сгустилась до черноты. Стояла гнетущая тишина. На душе было неспокойно. Казалось, везде притаилась какая-то опасность и вот-вот нагрянет какая-то беда.
      - Знаешь, Мотя, на меня этот лес плохо действует. Когда с водой обратно шел, было ощущение, что кто-то, или что-то нехорошее идет следом, преследует. Честно говоря, я поначалу даже струхнул малость.
      - Там чего-нибудь обнаружилось?
      - Да нет, обошлось. Взял себя в руки. Но было страшно.
      - Мне, Степа, этот урман тоже не по душе. И правда, от него веет чем-то враждебным, какой-то угрозой. Мне, похоже, не уснуть.
      - Нет, давай так: ты сейчас устраивайся, отдыхай. Я посторожу. Потом тебя подниму. Будем по очереди дежурить. Завтра, похоже, день будет тяжелым. Силы надо беречь.
Матвей устроился рядом с Горынычем и постепенно уснул. Степан перенес связку дров поближе к костру и, вооружившись корявой дубиной, примостился на плоском камне.
      Шло время. Ночная темень охватила все пространство, кроме небольшого круга, освещенного костром. Ничего не нарушало первозданной тишины. Постепенно стала наваливаться дремота.
Со спины, вдруг, опахнуло холодным ветром. Степан встрепенулся, резко обернулся и едва успел различить на кромке света и тьмы, какую-то сущность. Она, облетев по освещенному кругу местность, исчезла в глухой темноте. Он до боли в пальцах сжал дубину и, вскочив, с беспокойством огляделся. По телу прокатился неприятный озноб. И, вдруг, темноту взрезал отчаянный, доходящий до ужаса визг. Вскочил Матвей.
      - Что это?
      - Не знаю, - проглотив застрявший в горле какой то комок, ответил Степан. И тут, на опушке затрещали кусты. Парни настороженно вглядывались в темноту. Оттуда, прямо на людей, метнулось нечто. Следом, сверху из тьмы, стремглав неслась когтистая, с хищно раскрытым клювом, большая птица.
      - Филин! Вот нечистая сила, чтоб тебя разорвало, - выругался Степан. – Напугал нас, окаянный!
      Почти рядом с костром шла отчаянная схватка. Заяц, а это был он, лежа на спине, отчаянно отбивался от хищника задними лапами. Степан наотмашь, ударил дубиной по птице и она, с разбитой головой, хлопая в агонии крыльями, закувыркалась в траве. Заяц, лежа в позе защиты, продолжал дико верещать.
      - Чего орешь! – рассмеялся Степан. – Дуй в лес, а то на шашлык израсходуем.
Зверек, как бы принял команду. Вскочил, ошалело крутанул головой и сгинул в темноте.
      - Ты посмотри, в беде под защиту людей кинулся. Костра не побоялся. – Он подобрал птицу, взвесил в руке, - ого, пару килограммов явно тянет. Вот нам и завтрак Бог послал. Ты иди, Мотя, поспи, рано еще. А я, тем временем, этого злодея под углями запеку. К утру поспеет, - и неторопливо принялся за разделку птицы. А Матвей, устроившись возле Горина, тут же уснул.
      Степан уже собрался разгребать угли, готовить место для запекания уже готовой тушки, но как-то, исподволь, опять ощутил непонятное беспокойство. Казалось, кто-то неведомый сверлит его спину упорным и навязчивым взглядом. Он встревожено оглянулся и, замер. Там, в кромешной тьме, мерцали висящие в воздухе большие голубые глаза. Они гипнотизировали и звали. Степан напряг всю свою волю, пытаясь отвести свой взгляд в сторону, но не смог. Его подчиняла чужая воля, диктовала и влекла к себе, в темноту. Подчиняясь ей, сделал неверный шаг. Из ослабевших рук выскользнула тушка птицы и, взметнув сноп искр, шлепнулась в костер. Руку обжег стрельнувший оттуда горячий уголек, Степан резко стряхнул его и вслух удивился: - Чего это со мной происходит? – В душе закипела злость. Он выхватил из костра горящую головню и с силой швырнул в навязчивое видение. – Сгинь, нечистый! Ишь, чего захотели, ласковые-голубые, Степку соблазнить, едрена вошь, не пройдет такой номер, - бормотал он в растерянности, сердясь на себя за проявленную было слабость. Потом с опаской глянул в сторону леса. Там ничего не было. Лишь под порывами свежего предутреннего ветерка, тихо шумели вершины огромных елей. Степан озабоченно посмотрел в сторону мирно спящих друзей и пробормотал: - Хреновина какая-то.- Немного помолчал, подумал, покачал головой: - Может это все мне приблазилось? Показалось? Как тут не вспомнить Осеню. Она бы все растолковала.- Он постоял, помолчал немного и, сплюнув сердито, стал готовить жаркое из филина.
      Потом его сменил проснувшийся Матвей. О ночном видении Степан рассказывать не стал, не желая лишний раз тревожить впечатлительного друга. Да, к тому же, его терзали сомнения – было ли все это на самом деле?
      До утра их больше ничто и никто не тревожил. На землю упала предрассветная роса. Стало холодно. Горыныч лежал с открытыми глазами. Матвей заботливо присел рядом, вопросительно посмотрел.
      - Как себя чувствуешь, Андрей Силыч? Может, что помочь?
      - Ничего, Мотя, не надо. Чувствую себя совсем неплохо. Только дышать тяжело. Грудину помяло, при вдохе покалывает. Знать, ребра не выдержали.
Проснулся Степан. Снова осмотрели пострадавшего. Особых ран не обнаружили, лишь опухла лодыжка правой ноги.
      - Степа, водички бы не мешало добыть. Может, по свежим следам сходишь? Авось, там беды не приключится.
      Степан взял берестянку и, вздохнув, с неохотой посмотрел в сторону леса: - Ну да, авось небосю родной брат. Знаю я их. В обоих ничего хорошего нет. Ладно, на всякую беду страху не напасешься. – И он решительно зашагал в лес.
      Матвей, разделав на куски испеченную тушку филина, предложил Горынычу подкрепиться. Тот, морщась от боли, проглатывал небольшие порции мяса.
      Из-за кустов, нежданно, появился коренастый крепенький мужичок. Его лицо обрамляла лохматая борода. На голове, прибранные в кружок и перехваченные ремешком, кучерявились густые волосы. Лицо озаряли хитрющие бегающие глазки.
      - Здоровы будем! Али не все здоровы? – не то поприветствовал, не то спросил он с хрипотцой в голосе. И, оперевшись на сучковатую палку сложенными друг на друга ладонями, встал у костра. – Еще в вечеру слышу дымком потянуло. Кого бы это, думаю, в эти гиблые места занесло? Как бы, думаю, беды не вышло. Вот и поспешил наведать. Похоже, сюда через ДунькинуДыру проникли? Все целы? Она ведь, эта дырка-то, дань каждый раз со всех снимает. Никого не упустит. Ладно, коли уродом сделает, куда ни шло. А то все насмерть погребает. Эвона где устье – то стало! От земли, почитай, на человечий рост. А ране-то, бывалые люди сказывали, у самой земли была. Не считано, сколько там бедолаг захоронено. Знающие люди завсегда Дунькину Дыру стороной обходят. Да и вообще этого места сторонятся. Нечисто тут.
      - Ты кто будешь? – Приподнявшись на локте, спросил Горин.
      - Я то? Знамо дело, человек.
      - Вижу, что человек. А какой ты есть человек? Ведь в лесу не каждый встречный друг сердечный. Чем ты тут занимаешься?
      - Хм. Гуляю – гроши меняю и без остачи рупь беру сдачи. Вот и смекай – где берег, где край. Сами-то кто?
      Из леса с берестяным корцом, заполненным водой, вышел Степан.
      - Эвона, вас, выходит троица. – Мужик бегло, с любопытством окинул взглядом ладную фигуру парня.
       Степан, еще на выходе из леса к опушке, разглядел пришельца и прислушался к словесной дуэли. Не проявляя видимого любопытства, склонился над Гориным: - Давай, испей холодненькой.
      - Ишь ты! Не интересуется, самостоятельный, стало быть,- усмехнулся мужик.
      - Ладно, хватит из пустого в порожнее лить. Как зовут-то тебя,- спросил Андрей Силыч.
      - Люди Жудой кличут.
      - Прозвище, что ли такое? На жаргоне это вроде как страх.
      - Понимай, как знаешь. С тебя не спрос.
      - Ладно, Жуда, так Жуда. Садись с нами, пируй, чем Бог послал.
      - Э…, мил человек. Кому пировать, а кому горевать. Это ведь мясо филина, святой птицы. Нешто, можно с ней так!
      - Я слыхал, что филин святой только для колдунов, да нехристей, - заметил Горин.
Жуда бросил в его сторону недобрый взгляд, но тут же спохватился и ответил: - Для меня всякая бессловесная тварь святая. Сплюнув в сторону, он уселся поотдаль от костра.
      - Слушай Жуда, а почему ты пещеру называешь Дунькиной? – заинтересовался Степан.
      - Это, понимаешь, такое дело. Не так уж давно, жили здесь два многодетных семейства. Из скитских. Укрывались от никонианцев. Места-то здесь для них самые подходящие. Младшенькую Дуней звали. Красавица, говорят, была писаная. По годам – почти невеста на выданьи. Потом добрались сюда беглые каторжане за убийства да изуверства пожизненно осужденные. Понятно, что житейский уклад скитских каторжанам пришелся не по нраву. Ну и, одним словом, не по-людски, порешили всех. Одна Дуняшка спаслась – в тайгу сбежала. Они долго искали и ловили ее. Боялись. До воли доберется – выдаст их. Ну, наконец, словили. Вот на этом самом месте словили. Она хотела через этот проход на волю бежать. Знала про коварство этого пролаза, но решила – лучше самой смерть принять, чем попасть к извергам в руки. Ну, известно дело, надругались над девкой, осквернили как могли, и вот тут, рядом, в ближней болотной топи, полуживую бросили в трясину.
Рассказчик умолк. Скитальцы так же молча переживали услышанное.
      - Ну, потом, - продолжил рассказ Жуда, - каторжанам пришлось худо. Покою им не стало. В тайге прижился неприкаянный Дунькин дух.
      - Может, душа, правильнее сказать,- поправил Степан.
      - Нет, именно дух. Душа, мил человек, это совсем другое. Поселился он возле болота, где сгибло Дуняшкино естество. Да еще часто появляется вот здесь, где над ней надсмеялись насильники. Он мстит. И только особам мужеска пола мстит. Бабам от него беды не бывает. С тех пор стоит человеку появиться на опушке урмана, или чуть углубится в тайгу, перед ним в воздухе появляются большие голубые глазищи. Стоит мужику в них взглянуть, считай – пропал. Как бы не старался – взгляда отвести не сможет. И слепо идет за ними, куда ведут. А ведут они всегда в болотную трясину. Там бедолаге и конец. Вот так она извела всех своих мучителей, кроме одного. Последний-то в измывательствах над ней не участвовал. На каторгу попал за убийство демидовского пса-приказчика. К ватаге примкнул случайно, во время побега. Там каторжане порешили охранника, ну и ему, как случайному участнику, пришлось бежать.
      Жуда снова умолк, что-то вспоминая. Слушатели тоже не нарушали тишины.
      - Ну вот,- продолжил он, - долго тосковал он на берегу озера. В лес ходить боялся. В землянки скитских не заглядывал. Жил в шалаше, питался, чем мог. Все это тянулось до моего прихода в эти места. Вот от него я и узнал всю эту историю.
      Рассказчик снова умолк. Похоже, он закончил свою повесть.
      - А потом, что с ним стало? - Спросил Матвей.
      - А потом он куда-то сгинул. Пропал. Может, тоже попал в сети Дунькину духу, может, где-то еще свою судьбу нашел. Кто знает.
      - Давно все это происходило, - поинтересовался Андрей Силыч.
      - Да ужо три лета минуло, как его не стало.
      «Итак, подведем итоги»,- подумал Горин. «Выходит мы все в том же демидовском времени. Нас никуда не перебросило. Ну, что ж, будем для пользы дела держаться этой версии. Надо ребятам дать намек, чтобы не проговорились».
      - Вам тут ночью ничего не блазило? – спросил Жуда.
      - Нет, Жуда, ничего не блазило,- ответил Степан, вспомнив про те голубые глаза, что зазывали его подчиниться чужой воле.- Вот только нас напугал филин, да мы ему в момент башку свернули. Вот его и едим.
      - Худое дело совершили. Она ведь, птица-то, вам жить не мешала. Да ладно, чего уж там. Самих-то коим случаем сюда занесло?
      - Именно случаем, - ответил Горин, доедая кусок полусырого мяса.
Он со значением взглянул на ребят, и те поняли, что Горыныч ведет свою игру. – Демидовские мы, из горнозаводского училища. Я – наставник, а они – ученики. Горным поисковым делом занимаемся. Они в нашем деле еще как слепые кутята. Это их первый выход в горы. Был с нами проводник вогул. Хороший рудознатец. Да и охотник ладный. Но сплоховал. На реке столкнулись с матерым медведем. Подмял он нашего проводника. Похоронили. Он эти места хорошо знал, а я вот впервые тут. Но дело – есть дело. Пошли дальше. Встретили эту Дунькину дырку. Ну, как не обследовать, мы ведь поисковики. Остальное ты сам понимаешь. Беда только в том, что все снаряжение и оружие осталось там, за горой. Кто знает, как выберемся отсюда. Вот такая с нами случилась беда.
      - Да, беда она плодлива. – заметил Жуда. – Вторая ваша беда в том, что до зимы исхода отсюда нету. Эту неприступность, - Жуда кивнул в сторону скальной гряды, - впору одолеть разве что птице. А по другим сторонам, прямо впритык к скалам – непролазные болота. Трясина. Выход отсюда только по зимнику, когда болота промерзнут. Мы тут как на необитаемом острову. Выходит, вот так судьбишка по вашим душам бороной прошлась. Мужик достал из кармана тряпицу, вздохнул, пробормотал чего-то себе под нос и старательно подобрал перья, кости, когтистые лапы и голову – все, что осталось от съеденного филина, завернул в узелок и молча отнес в лес.
      Пока Жуда отсутствовал, Горин спешно инструктировал друзей: - Кто мы, что мы и, главное, из какого времени – молчок. Больше слушайте, меньше говорите. Больше мотайте на ус. Остальное предоставьте мне. Не нравится мне этот тип. Будем начеку. Когда во всем разберемся, будем решать, что делать.
      - Драпать отсюда надо, вот что делать, - решительно заявил Матвей.
      - Не скули, Мотька. Горин прав. Вечер покажет, каков был день.
Подошел Жуда. Бегло взглянул на новых знакомых и спросил:
      - Похоже, дыра и вас не пощадила. Вон наставник-то совсем не ладно выглядит. Придавило, поди?
      - Было такое дело,- ответил Горин.– Спасибо, ребята не растерялись, откопали вручную, вытащили.
      - И то ладно. Были бы кости целы, а мясо - заживет. Не гоже здесь у гиблого места добра ждать. Собирайтесь, да и айда ко мне на заимку, подальше отсюда.
      - Нам собираться недолго – встали, да и пошли.
      - И то, правда. Имущесьтва-то у вас каждому по две вши на щепотку.
К заимке Жуды добрались только к вечеру. Шли медленно. Парни поддерживали Горина с двух сторон. Делали частые остановки. Наконец, вышли к плоскому берегу обширного озера, на берегу которого, у самой кромки леса, притулилась приземистая избенка на одно оконце. Перед входом, на невысоком столбе, хищно скалился выбеленный ветром и дождями, медвежий череп.
      - Мой крестник, - кивнул в его сторону Жуда, - не хотел быть добрым соседом. Ну, я его и того. А для острастки другим этого насадил на кол.
      - А что, здесь и другие есть?
      - Ну-к, не без того. На то она и тайга.
      Чуть в стороне от избенки на столбах высился, крытый дранкой, бревенчатый лабаз. Лачуга внутри оказалась более просторной, чем показалась снаружи. Убранство жилища отличалось простотой и непритязательностью. Было ощущение какой-то неустроенности и неуюта.
      - Давно тут обитаешь?
      - Живу-то? Да нет. В прошлогоднее успенье будет очередное воскресенье, как я тут.
      - Чего-то ты, Жуда, все темнишь.
      - Э, сынок, всякая сосна своему бору шумит. Поживешь с мое и не то запоешь. Ладно, хватит байки разливать, прервал он, как видно неприятную для себя тему.- Бери ведро, дуй на озеро, тащи воды. А ты, Лобастый,- кивнул он Степану, - очаг вздуй. Будем зелье варить, увечного пользовать.
       Ужинали поздно ухой из вяленой рыбы с лесными кореньями. Горин сидел на лежанке с компрессами, смоченными во взваре душистых трав и тугой повязкой из холстины на ноге.
Наступившей ночью, не смотря на усталость, Степан лежал без сна, с открытыми глазами. На душе было тревожно. События последних дней окончательно измотали нервы. В темноте, со стороны лежанки Жуды, послышался шорох, затем тихие шаги по земляному полу.
 Бесшумно отворилась и закрылась дверь, и снова все стихло. Жуда зачем-то вышел. Любопытно, зачем? Может, по естественной надобности? Все равно надо проверить». Степан тихо поднялся и осторожно последовал за ним. В кромешной тьме ни звука, лишь занудливо ныли комары. Со стороны лабаза слышалась какая-то возня и доносись неясные звуки. Потом через щели между бревен стен вспыхнули лучики света. Внутри лабаза был зажжен фонарь.
      Прошло еще несколько минут. Внутри постройки двигались тени. Бормотание Жуды перемежалось непонятными звуками, похожими на шипение рассерженного кота. Там что-то происходило. Потом по лесенке-стремянке спустился Жуда. В его руках светился фонарь, а на плече сидела крупная птица. «Филин. Точно такой же, что мы вчера съели», - догадался Степан.
      Жуда поставил фонарь на землю, снял с плеча птицу, что-то бормоча, погладил ее по спине и взметнул в воздух. Филин сделал облет хозяина по кругу и, в бесшумном полете, исчез в ночной темени. Жуда погасил фонарь и направился к избушке.
      Степан поспешил вернуться и торопливо улегся на свое место. Вернулся Жуда и бесшумно разместился на боковой лежанке, в стороне от гостей.
Степан размышлял:- «Здесь и, правда, что-то не чисто. Горыныч прав. Жуда большой прохвост. В разговорах напускает туман, к каждому слову приговорки, да присказки, уводящие тему в сторону. Постоянно уходит от прямых ответов. Кто он такой? И причем здесь филин? Ради чего так упорно лечит Горыныча? И о нас заботится? И почему у него такая странная кличка Жуда, означающая страх?» Сон не шел. И так, в полудреме, с беспокойными мыслями, он лежал до самого рассвета.
      Под утро, шумно вздохнув, поднялся Жуда. Свесив босые ноги с лежанки, разминал хрустящие суставы, потом легко спрыгнул на земляной пол и исчез за дверью. Степан вышел следом.
      - Чего, Неуема, не спишь? Рано еще, - пробасил Жуда, разжигая огонь под навешенным на сошках закопченным котлом.
      - Да так, выспался. Больше не хочу. Ты ведь и сам в такую рань поднялся. Тебе-то, казалось бы, что, при такой вольной жизни, не поспать вволю? Никто не мешает, сам себе хозяин. Хозяйство твое, похоже, не велико.
      - Э, мил человек, мое житье – вставши, да за вытье: кости ноют, брюхо болит, долго спать не велит. Опять же вас, дорогих гостюшек, завтраком накормить. Дома-то вас, небось, потеряют, искать станут?
«Хитер, балаболка. Опять за свои прибаутки, лишь бы прямо не отвечать, лишнее выведать и не насторожить. Как бы не так! Ладно, Жуда, получай информацию» Со вздохом Степан ответил: - Кому нас искать? Приютские мы. Начальству все лето до нас дела не будет. Мы до поздней осени в тайне и горах рудное дело познавать должны.
      - А наставник ваш?
      - Чего наставнику-то? Он каждое лето до холодов в тайге обитает. Мужик опытный. Все у нас хорошо было. А нынче, как видишь, с этой Дунькиной Дырой глупость получилась.
      - И то, на свою глупость жалобы не подашь. Ошибся – ушибся, впредь наука.
      Хмурясь, из избенки вышел Матвей. Потянулся, широко зевнул, поздоровался, подошел к костру, заглянул в кипящий котел:
      - Опять варево из вяленки?
      - Али еда не по нраву?
      - Да нет, я к слову.
      -То-то к слову, - ворчал Жуда. – Вяленка ему надоела! Он ведь пост – кому хошь прижмет хвост. А тебе пора бы знать, что даровому коню в зубы не заглядывают. Что дают, то и ешь, пока не почернешь, а почернешь, так помаячишь, - ворчал Жуда, помешивая густое варево веселкой. – Гостей-то я не ждал, сластей для дорогих гостей не заготовил.      Наступило неловкое молчание. – Ладно, сегодня свежей рыбки наловим, да и лес-бор чем ни то порадует. Схожу, силки проведаю, - наконец успокоился Жуда.
      - Ты когда в лес ходишь, Дунькиных глаз не боишься?- поинтересовался Степан.
      - Нет, не боюсь.
      - А почему? Ты ведь не баба.
      - Я слово знаю. Она меня уважает
      После завтрака Жуда сделал Горынычу перевязку. Перед этим промыл настоем из трав раны. И, окинув гостей суровым взглядом, сказал: - Пойду на озеро. Рыбы наловлю. Домовничайте тут, да не озоруйте.
      Подойдя к берегу, столкнул в воду лодку-плоскодонку и, отплыв на полсотни метров, стал проверять верши. Было видно, что улов был богатый и рыбак долго трудился, извлекая рыбу и заново устанавливая снасти.
      Из двери показался Андрей Силыч. Опираясь на сучковатую палку, с трудом перешагнул высокий порог. Глубоко вздохнул и осмотрелся:
      - Хорошо-то как. В избе душно, а здесь воздух – не надышишься! Где хозяин-то? А, вижу. Рыбу ловит. Пока он занят и нас не слышит, надо обговорить как себя вести и что делать. Одно ясно, он не того поля ягода, под которую рядится. Скользкий, верткий, хитрый и, надо сказать, ума ему не занимать. Темнит он чего-то и очень умело маскируется. Здесь что-то нечисто. Надо, парни, быть постоянно на стороже. Следите за своими словами, не сорвитесь с принятой нами на себя роли. Он постоянно пытается поймать вас на слове.
      - Это точно. Смотри, Мотька, не сорвись по простоте душевной. Я ночью, потихоньку, за ним выходил. Он с фонарем на лабаз лазил. Что-то там делал, а потом спустился с филином на плече. Что-то бормотал над ним, а потом подкинул вверх и тот улетел. И потом, я спросил, не боится ли он Дунькиных глаз? Нет, говорит, не боюсь, я слово знаю, и Дунька меня уважает. К чему бы это? Темнит чего-то, недоговаривает. Скользкий он человечишко. Себе на уме. Ведет себя непонятно. И филин у него в почете. Которого мы съели -жалел, а второй у него - как домашний. Он с ним, как с разумным разговаривает.
- Это лишний раз подтверждает нашу правоту в сомнениях. Похоже, мы ему для чего-то нужны. Чего он так заботится о нас? Еще раз советую быть предельно осторожными, не болтайте лишнего, больше слушайте – меньше говорите. Все, сворачиваем тему, он к берегу правит.
      Опираясь на самодельный костыль, морщась от боли, Горин брел к воде. Парни шли рядом.
      - Ну, как, Жуда, улов хороший?
      - Рыба в реке, не в руке.
      - Ну, как бы там не было, вижу хороший у тебя почин.
      - Лиха беда почин – есть дыра, будет и прореха. А тебе, Пестун, пора бы знать, не малое несмышленое дите – не кидай допрежь конца улова никчемного слова. Удачу сглазишь. И чего ты расхоробрился? При незалеченном изьяне ходить начал. Али ужо окреп?
      - Да вот, благодаря твоим заботам, малость полегчало. А за вопрос прости. И, правда, в приметах у меня изъян.