И вот мы собрали лагерь и послали девушек с их рюкзаками берегом вниз, до слияния с Малым Оном, потому что воды в реке для всех не хватало…
Девушки ушли, и маленький лагерь стал серьезным. Мы с Виталькой стояли посередине него, плот ждал у реки. Ничего нами здесь не забыто. Ни из вещей, ни из дней.
От нашего пребывания на этом клочке земли осталась, в основном, примятая трава и зола костра, которая чуть-чуть дымилась.
Трава выправится, а мы, повинуясь противопожарному инстинкту, побрызгали на золу, пометив то место, где жили неделю.
Теперь нас нетерпеливо ждала река, которая уже приготовила впереди массу подарков. Мы торжественно спустились к воде, отвязали плот и толкнули его от берега.
Сначала он неумело чиркал по дну, и тогда мы осторожно бежали с ним рядом, подправляя и подбадривая. Когда появлялась малюсенькая глубина, мы запрыгивали на наше детище, и плот приседал, как живой. Он выносливо, как конек-горбунок, летел навстречу неизвестному, и ему самому постепенно становилось интересно.
Речушка несла наш плот бесшумнее перышка. Только слышался плеск воды на камнях, да нежное журчание на перекатах. Вода вокруг нас не двигалась, плот стоял, а берега со всем содержимым проносилось мимо в жуткой таинственной тишине. Природа сама, задаром, несла нас все дальше и дальше!.. Такого великодушия мы еще не испытывали. Восторг был полный!..
Чтобы посмотреть на все это со стороны, я иногда спрыгивал с плота и бежал несколько шагов рядом, пока не начинал отставать. Тогда я ловко запрыгивал обратно в еще большем восторге от реки…
Передней и задней гребями мы с Виталькой только изредка перемещали плот поперек потока, держа его посредине струи.
Впереди, как сироты, замаячили наши девочки. Мы причалили к берегу, и они радостно забрались к нам.
Ирка встала сзади, рядом с Виталькой, а Наташка рядом со мной, впереди, потому что по штатному расписанию я числился матросом, а она судомойкой.
Мы тут же слились с Мальм Оном, воды стало побольше, и мы закачались на волнах. Наташка красиво согнулась, как горнолыжник, держась одной рукой за наши рюкзаки, а другой – за мое плечо, потому что я тоже стоял согнувшись, расставив ноги и тихонько ворочая гребью.
Река то качала нас на стоячих волнах, забрызгивая до колен, то весело бежала длинной мелкой покатой дорожкой – шиверой, и мы летели вниз, как с горки.
А иногда она раскидывалась в ширину омутом и мы медленно ползли, бросив греби, ведя мирные разговоры – а я еще успевал закурить, и Виталька угощал девушек конфетами - пока течение поворачивало нас, как хотело.
Я по привычке плюнул в воду, и сочный плевок поплыл рядом со мной. И не отогнать!.. Гребь огромна и далека, а больше ничего под рукой не было. Это раздражало. Надо было заново учиться плеваться – только в то, что удаляется от тебя.
- Захочется плюнуть – плюй за корму! – солидно посоветовал Виталька.
А вокруг с приличной скоростью уже снова пролетали бесконечные берега, с которых к нам тянулись ветвями деревья – то ли потрогать, то ли дать пощечину.
Поглядишь на воду – стоишь. Посмотришь на берег – несешься!..
Первая ночевка прошла спокойно – гитары не было.
На второй день сплава, когда река пополнела и посолиднела, мы увидели тех самых «МАДИ».
Там, где дорога спускалась к реке, они то выковыривали между зубов дороги застрявшие кусочки автомобилей, то выравнивали дорожное покрытие...
- Вечный спор, - заметил Виталька. – Машины считают, что их разбивают дороги, а дороги уверены, что их разбивают машины!..
Заметив нас, «МАДИ» распрямлялись и застывали, как звери в лесу, вытянув к нам свои лица и опираясь руками на большие совковые лопаты.
- Который час?! - кричали мы им (наши часы были спрятаны от воды).
Они не понимали вопроса времени, для них его здесь не было, и кричали в ответ:
- Откуда вы?!.
Что мы могли на это ответить?
Пять дней спокойного сплава пролетели, как один день, если не считать, что Наташка, выждав два дня после гитары, потихоньку снова стала приставать ко мне.
Я отшучивался, потому что ломать мне было больше нечего. Да и на плоту она вела себя прилично, а на берегу я сразу брал в руки топор – всегда можно было найти какое-нибудь дело. На топор у Наташки реакция была четкая. Прям хоть все время его у себя на коленях держи!..
Но это же неприлично! И у костра я убирал его в дрова.
На шестой день за обедом Наташка в очередной раз цапнула меня просто так, по привычке:
- Ты, небось, опять руки не мыл?
Я ухмыльнулся и не успел ответить, что я их хорошо вытер, как Виталька вдруг хлопнул рукой по «столу» и грозно рыкнул:
- Наташа! Хватит!..
Та перепугано притихла, а мне стало стыдно, что из-за меня, такого большого и взрослого, разразился такой детский скандал.
- Я принял решение, - продолжал чеканить Виталька. - Ты с нами больше не поплывешь!..
«Вот это да! - подумал я. - И ведь не вмешаешься! Нас с Виталькой двое – перечить ему нельзя, а из-за Наташки – тем более!..»
- Завтра днем, – продолжал Виталька, - мы тебя высаживаем в Кубайке. Там должна пройти группа из мединститута, с которой ты хорошо сдружилась. Ты пойдешь с ними…
За столом стало тихо. Я достал свой табак и ушел к реке. Мы уже не меняли мокрые джинсы. Мы уже ходили в них весь день. Три дня я чихал от сырости, а потом, на четвертый, как отрезало – мне стало все равно: в сухом я, или в мокром. Только пакет с табаком я хранил у себя за пазухой тщательно завернутый в целлофан.
Девочки шепотом собирали со стола, Виталька сидел, задумчиво прищурившись на солнце, будто только что расколол вселенную надвое …
В этот день мы плыли до вечера тише воды. Ужин был скромный. После ужина я ушел к реке и просидел там до темноты, куря свои, толстые с палец, самокрутки.
Виноват я в чем-нибудь или нет? Может, я часто шутил над Наташкиными наскоками? Может, надо было молчать? Мне это ничего не стоило! Так нет! Я, как веселый жеребец, ржал и брыкался, пока не разбил случайно копытом чью-то сущность.
Когда все в палатке затихли, я, осторожно кряхтя, снял свои мокрые джинсы, повесил их сушиться на какую-то ветку и залез внутрь палатки.
Наташка лежала в своем спальнике, как восковая фигура, тихо дыша, задрав в потолок гордый курносый нос…
На следующий день после обеда мы пристали к галечнику под обрывом, и я чуть не сломал гребь о подводную корягу.
Я привязал плот, а Виталька отвязал Наташкин рюкзак.
Я все думал, была ли в истории уже такая ситуация, или мы сейчас впервые творим такое? И вспомнил!.. Гнали, гнали уже одну такую из прекрасного места… И что получилось? Пошла она потом плодиться и размножаться быстрее праведников!..
Может, Витальке стоило сказать Наташке громовым голосом: «Оставайся и не греши!..» Но мы в тишине вылезли на невысокий берег, покрытый травкой. Отсюда был виден поселок, а за ним уходящая в гору дорога.
Здесь река шла через горы напролом, а дорога с поселками уходила далеко в обход.
Мы с Виталькой сели на поваленное дерево. Ирка развязала свой рюкзак и стала делить вещи на Наташкины и наши. Коммунизм кончался…
Я закурил самокрутку, а Виталька морщил лоб и потом спросил, будто пытаясь ее оставить:
- Ты не передумала?
- Нет! – Наташка выпрямилась и повернувшись к нам в пол оборота стала смотреть высоко вдаль, будто мы ее сейчас повесим.
Но Виталька смотрел вниз и этого всего не видел. Только выговорил:
- Когда здесь должны пройти медики?
- Дня через два, - тихо и неуверенно ответила Наташка.
- Я обязую тебя написать мне в Абазу и в Москву, что ты с ними встретилась, и что у тебя все нормально.
- Хорошо, - ответила Наташка.
Девочки все сделали и встали рядом.
Я что-то спросил Витальку о плоте.
- Не стоит, - ответил он.
Наташка стала что-то искать у себя в кармашке. К плоту она уже не относилась.
Мы сидели и молчали.
Ирка достала и раздала нам хлеб и сахар. Я медленно двигал челюстями. Виталька бросил взгляд на часы, упакованные в целлофан.
- Может, поедем? – спросил он меня.
- Давно пора! – ответил я, вставая.
- Счастливо вам, ребята, - вдруг тихо и виновато, как когда она отхватила у Витальки кусочек уха, сказала Наташка. – На порогах поосторожней…
- Счастливо, - сказал я и первым полез вниз.
Плот мягко осел под ногами. Камеры постепенно спускали. Сейчас плоту станет легче, особенно на порогах.
Ирка встала впереди, слева от меня, на Наташкино место, и река послушно подхватила нас. Впереди был поворот. Мы обернулись. На невысоком обрыве стояла Наташка, превратившись в соляной столп с поднятой вверх для махания рукой.
А мы, уже втроем, ринулись вместе с рекой туда, где не было ни дорог, ни жилья – пересекать горный хребет.
Семь дней от порога к порогу, петляя, как лиса, река вгрызалась в скалы, как волчица, раздвигала камни, как медведь, подтачивала огромные глыбы, как пила, и протискивалась мимо них дальше… И мы вместе с ней...
Наша маленькая речушка расходилась здесь так, показывая свой дикий неистовый характер, что я уже без улыбки вспоминал, какой забавной она казалась вначале.
И среди радуги белой пены в огромных волнах мне мерещилась Наташка…
И вот как-то в середине дня посветлело, горы подались и раздвинулись, и перед нами открылся широкий и длинный перекат, по которому мы, скребя брюхом, заскользили прямо в подставивший нам бок могучий Абакан. Он был широк и элегантен. Он протекал мимо нас так степенно, будто прохаживался… и мы вошли в него, словно остановились. Подняли из воды греби, я закурил, и мы торжественно поплыли дальше.
Мир оказался устроен так, что куда бы ты не ушел из Абазы, а все равно скатывался обратно. А оттуда – в Абакан. А оттуда - в Москву. Можно было остановиться, задержаться, но, рано или поздно, ты оказывался там, откуда начал.
Изредка нас обгоняли моторки – сновавшие вниз и вверх – длинные черные лодки с двумя моторами, чтобы надсадно пробираться вверх по течению, и летящие вниз, как стрела.
Мы прошли девятнадцать порогов. На этой широкой ровной глади нам было скучно, и Виталька предложил в последний день не останавливаться на обед, а пройти оставшиеся пятьдесят километров до места слета.
Ирка на ходу кормила нас вчерашними лепешками и сахаром. Потом наступили сумерки, и сколько я ни вглядывался, а не мог различить, где кончается вода и начинается берег. Небо сливалось с лесом, лес сливался с берегом, а берег – с водой, и мы оказывались в темно-серой сфере, которая, слава богу, вокруг нас была мягка и податлива.
И в сгустившейся темноте далеко впереди заревели «Избушки» - последний порог перед местом слета.
Но мы знали, что он был не сложный – несколько больших камней с большими расстояниями друг от друга стояли поперек течения и пугали только ревом. Сквозь него сновали даже лодки. Днем мы прошли бы их сходу, но в темноте, чтобы не налететь на камень, мы брали все правее и правее, пока не оказались в мелкой протоке у самого берега, а порог грозно проревел, как броненосец, в темноте мимо нас.
Еще несколько километров – и мы осветили фонарем большую поляну нашего слета.
В полной тишине мы причалили к берегу и вышли на место, которое двадцать дней назад светилось кострами, как цыганский табор, и звенело гитарами и смехом. Здесь стоял еще в ушах тот веселый шум.
Батарейка в фонаре быстро садилась. Мы с Виталькой достали свечи, поставили палатку и, как два огромных светляка, ходили по поляне, собирая сучья и щепки для костра. А мне казалось, что мы подглядели в будущее того шумного балагана, который был тут и, казалось, будет всегда. Странно, что из рая люди уходят целыми группами помучиться.
Это был наш последний ужин, и мы доели все, что осталось: оладьи из муки, жареный до бежевой прозрачности лук, который я полюбил на всю жизнь, чай и сахар… Потому что уже три дня мы питались только этим.
Последний раз мы залезли на четвереньках в нашу палатку и пожелали друг другу спокойной ночи.
Утром мы отчалили от обезлюдившего рая и тихонько поплыли к Абазе.
На пологом берегу лежали голые раздетые плоты и греби, которые оставили здесь пришедшие до нас ребята.
Наш плот приткнулся рядом и загрустил. Мы собрали рюкзаки и пошли в город. И хотя поезда отсюда шли лишь в одну сторону, и мы еще день-два должны были быть вместе, но уже грустно чувствовалось, что нам предстоит расставание. Виталька торопился в Москву, задумчивая Ирка ехала в Омск, Наташка ушла от нас еще раньше, а я должен был ехать к бабушке в Хадыженск.
А пока мы держались втроем, медленно рассматривая городок. Причем в основном снаружи, так как оказалось, что сегодня воскресенье, и все было закрыто. Мы забыли даже дни недели!.. Мимо, ничего не мутя, ходили молчаливыми стайками «МАДИ», вблизи абсолютно безобидные.
Столовая работала только 30 минут в завтрак, час в обед и 30 минут в ужин. И действительно, разве не так должна работать столовая? Завтрак мы по неведению пропустили. Но зато к обеду пришли даже раньше.
Но телеграф работал! «Слава КПСС!» - так было написано на нем. Я получил 70 рублей, которые моя мама успела перевести мне сюда, и стал несказанно богат по сравнению с Виталькой и Иркой.
Я не любил деньги еще с тех пор, когда мне не хватало до семи копеек на мороженое. Почему деньги такие строгие, думал я. Ведь по радио говорили, что скоро все будет бесплатно, и мы спокойно делились деньгами с друзьями.
А тут надо было снова с трудом привыкать к этим денежным отношениям. Я предложил разделить деньги поровну, но Виталька и Ирка отказались – сказали, что в городах, где люди не знают друг друга, деньги уже нужны индивидуально каждому – они заменяют знакомство. И от этого закона я загрустил.
Весь день Ирка бесперебойно кормила нас сахаром, стараясь добить последние полкило наших запасов. Это был самый сладкий день в моей жизни.
Ирка занялась своим внешним видом, на целый час ушла от нас к какому-то зеркалу и вернулась, какая и была, но хоть не хуже, а мы с Виталькой уже и так были обросшие и оборванные.
Нас качало на ровной земле, как моряков, и только в поезде, в раскачивающемся вагоне нам сразу стало легче.