Осень 1941 года застала нас врасплох под Ленинградом. Мы тогда жили в Ленинградской области, станция Бабино. Сейчас уже точно и не вспомнить был это октябрь или ноябрь... Шли холодные, тяжёлые дожди, была жуткая слякоть. Моя мать, Малышева Анна Николаевна (1902 года рождения), оказалась в тяжёлом положении: на тот момент, когда война доползла до нас, у неё было семь дочерей, а её муж попал в больницу с язвой желудка... Ещё у нас было два брата, но они ушли на фронт ещё в далёком 1939. Мы остались одни. Старшенькой было всего 7 лет, а самой младшей из нас был всего годик. Когда немецкая армия подошла к Ленинграду, мы тут же оказались в котле, абсолютно отрезанные от красной армии и снабжения. Но мы не спешили сдаваться. Вместе с мамой мы убежали в лес, где несколько месяцев прятались от немцев в землянках. Но к зиме становилось всё холоднее, да и питаться в лесу было попросту нечем. В результате, нас всё-таки поймали нацисты, после чего незамедлительно отправили в ближайшую деревню в качестве рабочей силы.
Первый год на окуппированной территории оказался несладким для всех нас: немцы заставляли пленников работать на них, иногда даже не за еду, а просто за удары плетьми. Многих молодых людей расстреливали или высылали на запад. Старики погибали от голода или усталости. Кто-то, потеряв надежду, пытался бежать, но из окружения было не выбраться. Никто из беглецов не возвращался, но их судьба была и без того ясна. Я тогда была ещё ребёнком - только дети были освобождены от работы. Кому-то везло больше (насколько это вообще возможно представить) – они стирали бельё, готовили, кололи дрова. Кому-то повезло меньше – их отправляли копать, строить сооружения и рубить леса в жуткий мороз. По рассказам тех, кто там работал, многие замерзали прямо во время работы. Так прошёл год. Снова наступил дождливый, туманный октябрь. Видимо, что-то случилось на фронте, но тогда не было неизвестно что-либо. Нас было решено вывезти на территорию окуппированной Латвии, в качестве рабской силы. В октябре 1942 года, нас погрузили на грязные, холодные, сырые вагоны, которые уже были битком переполнены людьми со всех захчваченных частей СССР. Я не помню сколько, мы ехали, да и мама не вспомнила. Это было невыносимо жутко и мучительно: многие умирали прямо в вагонах по пути, и трупы оставались лежать на месте до остановки... Ужас в том, что некоторые снимали с мертвецов одежду, чтобы не замёрзнуть самим, но окружающие не придавали этому никакого значения. Смерть тогда стала обыденным делом. Никто даже не обращал на это внимание. Вывозили людей всех возрастов и национальностей.
В итоге нас привезли в небольшую деревушку на юге Латвии – Ауцэ. По приезду нас всех вытолкали наружу и тут же снова загнали в зал ожидания вокзала, словно скот в вольер. Зал буквально трещал по швам. Тех, кому не хватило места внутри, немцы избивали до полусмерти прикладами и впихивали насильно. Затем, нас выгоняли небольшими группами на перрон, где мы стояли в лёгкой, порванной летней одежде на холодном ветру, а обжигающий дождь хлестал нас по щекам. Но тогда мы этого уже не чувствовали – после всего пережитого, нам уже было всё равно. Немцы выстраивали нас в ряд, а Латышские владельцы хозяйств выбирали себе людей для работы, проверяя зубы, словно у лошадей. Мою маму никто не хотел брать, из-за того, что у неё было аж целых семь маленьких детей, и все девочки. Однако, всё-таки нас взял к себе один латыш по фамилии Фрейбергс. Как оказалось позже у него было огромное хозяйство: 25 коров, 18 овец и коз, куча гусей, кур и кроликов, за которыми необходимо было ухаживать. Мы жили и работали на него, в Ильской области, в местечке под названием Упэс Клици. Мы с сетрой по утрам выпасали гусей, которые очень больно нас клевали. “Ууухх! Нацистские гуси!” – сетовали мы с сестрой. Мы почти не спали, ибо на такие мелочи не хватало времени. До поздней ночи было необходимо выпасать скот, а рано утром идти доить коров. Кормили нас очень мало и скудно, а за любые провинности – пороли и не давали есть вовсе. Был, правда, там один немец, который постоянно нас подкармливал... Но вскоре перестал, видать влетело ему от начальства.
Помню, матушка мне рассказывала, что однажды в небе над лесом сбили советский самолёт. Лётчик успел выпрыгнуть, и моя мама с ещё одной женщиной-рабочей (латышкой) тайком, под покровом ночи, пошла в лес. Они нашли этого сбитого лётчика раньше фрицов и спасли его: помогли сделать ему землянку и перебинтовали раны. После, на протяжении какого-то времени, они носили ему в лес часть своей и без того маленькой пайки. Советский пилот благополучно укрывался в лесу. Но кто-то донёс на них немцам... то ли слухи доползли, то ли кто-то сам заметил, но это было неважно. Что было дальше – был сущий кошмар наяву! К нам ворвался отряд немцев с автоматами, согнали нас в угол у стены и начали наперебой орать, что расстреляют нас всех, если мы не выдадим лётчика. Мама сказала, что ничего об этом не знает. Нам повезло – немцы ушли, не тронув никого... Но это не умерило их пыл. Видимо, они просто поняли, что если расстреляют нас, то так и не найдут этого бедного солдатика. Однако, позже немцы выследили мою маму, когда та понесла ему еду, и взяли пилота в плен. К сожалению, больше о его судьбе нам ничего не известно. Мы остались в живых только благодаря этой случайности.
1943 год – переломный момент! Немцы сперва перешли в оборону, затем начали отступление и бросили поместье. Немецкая армия отступила на запад и расположилась недалеко за полем. На востоке была река, за которой были уже советские укрепления. Линия фронта пролегла через Упэс Клици. Мы оказались зажаты между молотом и наковальней. Позже там происходили крупные танковые сражения. От выстрелов закладывало уши, а снаряды порой взрывались в нескольких метрах от дома. Одна из моих сестёр была ранена осколком в ногу, но, слава богу, всё обошлось. Одной ночью, когда было затишье, моя мать предприняла попытку бегства в сторону советской армии, к реке. Она разбудила нас поздно ночью, и мы побежали через поле на восток... В спину нам летели немецкие пули, а спереди над головами свистели советские снаряды. Немцы погнались за нами как ловчие псы, а красноармейцы, видимо, подумали, что нацисты пошли в атаку и потому начали незамедлительное контрнаступление, которое конечно-же было начато с арт. обстрела. Пушки залились выстрелами: по нам палили с двух сторон. Мы ползли, а мама прикрывала нас своим телом как курица цыплят на насесте. Но попытка вырваться из плена провалилась, немцы нас схватили. Позже было стремительное отступление, и немцы погнали нас пешком как живой щит на северо-запад, в Кулдыгу. В то самое место, которое позже будет прозвано “Курляндский котёл”. Около ста километров пешком... Помню, я всё время в руках несла торбочку с кое-какими продуктами. Перед нами ехал грузовик, у которого сзади сильно торчала выхлопная труба. И когда я сильно уставала, я запрыгивала на эту трубу и какое-то время ехала, сидя на ней. Однажды, когда я спрыгивала с неё, моя торба зацепилась за ту самую злосчастную трубу и порвалась, все продукты рассыпались по земле. Ой, как мне тогда досталось от матушки, как она на меня ругалась... А все вокруг смотрели на меня осуждающим взглядом. Кстати, по непонятным причинам среди нас в основном были старики и дети. Дошли далеко не все.
В результате мы оказались в Кулдыге, где и пребывали вплоть до первого в истории Дня Победы. Нас всех поселили в одну большую комнату, но после переселили на улицу. Мы жили в сырых землянках прямо посреди дороги на окрайне города. Сперва мы снова батрачили на немцев, как под Ленинградом. Однако, и там нашёлся человек, любивший детей. Немец, работавший в кондитерской лавке, подкармливал детей сладким, но не просто так: он брал конфеты в руки и поднимал их кверху. А мы должны были залезать по нему как по горе, наверх, чтобы добраться до этих самых конфет. Пока мы пытались по нему взобраться, он громко хототал. Спустя несколько месяцев нам всё-таки удалось бежать. Мы укрывались в лесах в землянках от нацистов-партизан, которые называли себя лесными братьями, от грабежа, расстрелов и прочих ужасов войны. Пару раз мы даже уходили из-под пуль. Помнится мне, целые отряды советских солдатиков оказывались у них в плену, но заточение их было недолгим. Лесные братья расправлялись с ними самыми жестокими и нечеловеческими способами. Везло тем, кого просто вешали и расстреливали. Многих резали заживо на куски, кидали в яму с волками, топили... Это были не люди, это были даже не звери... Звери просто умертвляют свою добычу, они не делают это так, как делали они.
После снятия Курляндского котла, мы неспешно вернулись в город и уже свободно вдохнули воздух великой победы! На дворе стоял май 1945 года. После войны мы хотели уехать назад на родину в Ленинград, но Сталин издал указ, что все кто были в плену у немцев или были вывезены - не допускаются в радиус ста километров от Москвы. Основательно подумав, мама решила, что всем будет лучше, если мы останемся здесь.
Война была окончена... Мы прошли этот путь! И я это помню! Я этим горжусь!
*Со слов моей бабушки, Киры Алексеевны Малышевой.