Екклесиаст

«Суета сует, сказал Екклесиаст,
суета сует, - все суета!» (Еккл.1:2)

Окно. Деревья. Солнца свет.
В душе смотрящего – рассвет.
А сзади – комната и тень
И все, кому заметить лень
Упавших листьев красоту,
Над охрой – неба высоту.
«Мечтаешь все? Любитель книг...
К окну иллюзий ты приник!»
«Нет, нет, не так! Наоборот –
Природа там полна щедрот,
А в этом здании, в тени
Полно иллюзий... Здесь они!»
... Еще один листок упал.
Его заметил, кто не спал;
Движенье сразу замечал,
Кто, вникнув в мир причин, начал,
Причину грусти отыскал,
Увидел мир с вершин, со скал.
Кто кобальт неба, синий цвет
Воспринимает как ответ
На все вопросы бытия.
Хочу причину знать и я:
Придется листья разгрести,
Взять самый первый, поднести
К страницам повести святой.
Но не спеши читать, постой –
Найди страницу, где упал
Лист жизни первой. Отыскал?
Тогда читай, не торопясь,
Не плача, но и не смеясь,
Про то, как Авеля убил
Его же брат. Он не любил,
Когда другой то отдавал,
Что было лучше. Бог воззвал:
«Где Авель, брат твой? Жив ли он?»
Чеканит Каин медальон,
Где жизнь – одна лишь сторона.
С тех пор натянута струна;
Замкнулся жизни-смерти круг
И листья падают вокруг.
Сей круг и есть та суета,
Причина грусти, пустота,
Дыра от бублика, обман.
Но вот рассеялся туман
И видно, как Христос идет
И медальон судьбы берет,
Чтоб круг печальный разомкнуть,
Чтоб мог ты с радостью прильнуть
К цветам, не вянущим вовек.
И слышно глас: «Се, Человек... »
И будет время: цвет весны –
Окрасит он не только сны...
Нет, не исчезнет злата свет;
Но желтый будет – жизни цвет,
И цикл времен – не смерть и жизнь,
А будет зваться «жизнь и жизнь»...
Ну а пока – смотри в окно;
Не виновато лишь оно,
В том, что круг жизни – суета,
А время – грусть и пустота.

Вот мое понимание Екклесиаста. Я полагаю, когда Соломон попросил у Бога мудрости, он не думал, что мудрость сделает его одиноким. «Ибо во многой мудрости  много  печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл.1:18).
Мудрость приносит печаль не потому, что мудрость — зло, а потому, что, становясь мудрым, человек обретает то, чем может поделиться отнюдь не с каждым. Ибо не каждый поймет и оценит это. Поэтому, я думаю, царь Соломон оставил нам лишь частицу того, что знал и в чем разбирался. Но, все же, он постарался суммировать все свои знания, избегая при этом детального анализа и делая самые смелые обобщения. Коль уж свою логику он решил оставить в тени, дабы она никого не пугала своей сложностью, единственным выходом для него было обратиться к миру эмоций. «Екклесиаст» — это проникновение в суть явлений, в этом произведении царя Соломона рациональное и эмоциональное неотделимы друг от друга.
Чтобы сказать: «Выслушаем сущность всего», Соломон призывает читателя к наблюдательности, и только. В наблюдательности — мудрость, потому что наблюдательному человеку открываются такие закономерности, которые неизвестны другим. А закономерностями нельзя пренебрегать, ведь жизнь — их совокупность.
В принципе, с наблюдения и постижения закономерностей развития, освещенных лучом Божественного откровения, и начинается мудрость, а значит и истинная философия. В этом понимании философию изобрели не еретики или люди суетного ума — ее дал Бог в тот момент, когда сотворил мир с его законами, нравственными и физическими. Само слово «философия» означает «любовь к мудрости». Любовь, которая побуждает человека постоянно оценивать свои поступки с высшей точки зрения. А мудрость Бога взывает: «Обратитесь к моему обличению: вот, я изолью на вас дух мой, возвещу вам слова мои... слушающий меня будет жить безопасно, не страшась зла» (Прит.1:23,33).
Чем же отличается любовь к мирской мудрости от любви к мудрости вечной? Или чем отличаются друг от друга две философии: Божественная и человеческая? На этот вопрос я попытался ответить в стихотворении. Мудрость мира сего, которая есть «безумие пред Богом» — это мышление и оценка явлений категориями смешения добра и зла, белого и черного. Ведь, когда человек пал, он утратил понимание высочайшего идеала развития, выраженного Богом в Его законе, поэтому исказилось и представление о цели собственного бытия. В итоге людям стало казаться вполне естественным, что все живое умирает. Если душа не хотела соглашаться с этим, приспособившийся ум изобретал различные теории, вроде того, что смерти нет вообще, что она — всего лишь продолжение жизни, переход в иное состояние. Ведь хочется вечно жить!
А вечная, исходящая свыше философия — это, прежде всего, правильно поставленные вопросы. Вместо того чтобы отвечать на вопросы приспособившегося ума, вечная философия ставит их по-другому — и ответ проясняется сам собой, если обратиться к жизненному опыту и откровению Бога. Соломон, в отличие от многих мыслителей, мыслил иными категориями, он понимал, что смерть — явление неестественное, что вначале все было иначе. Он ни в малейшей степени не игнорировал смерть как небытие, не видя смысла в той жизни, которая неизбежно бы им оканчивалась. Он видел смысл в жизни другой — вечной, которую человек утратил, но которую Бог по Своей милости готов ему вернуть. Поэтому его книга оканчивается словами: «Бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека; ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо оно, или худо».
Попросив у Бога мудрости, Соломон не знал еще, что тем самым лишает себя многих удовольствий. Ведь теперь он не мог по любому поводу радоваться вместе с другими людьми, потому что не видел смысла в том, в чем видели они. «О смехе сказал я: «глупость», а о веселии: «что оно делает?» (Еккл.2:2).
Почему же Бог, предвидя все это, дал Соломону то, что тот просил у Него? Потому что одиноким может быть не только человек. Бог, возможно, искал среди людей друга, который бы понимал  Его больше, чем другие. И убежищем Соломона стали Божественные тайны.
В том-то и заключается замысел творения, что не разгадать Свою Собственную тайну хотел Бог, как думают некоторые, а просто поделиться ею с человеком. Тайна Бога безгранична, следовательно, безграничны Его творческие способности, но, тем не менее, они требуют оценки крошечным человеком, ведь его Бог тоже будет совершенствовать бесконечно. Не чудо ли, что безграничный Бог снисходит до уровня маленького ограниченного человека?
Но, нисходя, Он в то же время восходит превыше небес, желая возвысить Собою и человека. Поэтому Он дал нам возвышенную философию, чтобы мы, наблюдая за тем, как Он творит чудеса, могли Его больше любить и славить. Философия в этом понимании — наука о Божьих чудесах.
На первый взгляд, эти понятия кажутся несовместимыми: наука — и вдруг о чудесах. Ведь мы привыкли понимать под чудом нечто непостижимое, что не поддается логическому объяснению. То, что нельзя проанализировать, классифицировать, записать в виде формул, но что, тем не менее, изменяет нашу жизнь, воздействует на наши чувства, заставляя изумляться Божественному вмешательству в ход событий.
…А может ли быть такое, чтобы ход событий считался цепью, существующей самой по себе, вне Божьей творческой силы? Для христианина ответ ясен: нет. Ведь он знает, что начало миру дал Господь. «Все чрез Него начало быть и без Него ничто не начало быть, что начало быть». Следовательно, само существование мира, его объективных условий и нас с вами — это уже есть Божественное вмешательство. А значит, то, что мы привыкли называть чудом — это просто новое вмешательство в нашу жизнь со стороны Бога, причем новое оно только для нас, ранее ни с чем подобным не сталкивавшихся. Но оттого, что раньше мы с какими-то явлениями были незнакомы, другие явления, уже известные нам, не могут считаться от этого менее удивительными. А потому всякое из них, по сути, можно назвать чудом. Заметьте, Екклесиаст ведь обращает наше внимание на самые естественные природные явления: «Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда  реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь» (Еккл.1:5-7). 
Нам может показаться, что чудо, проявляющее себя  в обыденной форме, не есть чудо — ведь оно не изумляет. Вот тут на помощь и приходит наука о чудесах. Наука — это, как известно, познание доселе неизвестных сторон действительности. А там, где  новизна — там и восхищение, и изумление, и трепет, то есть, то, что, с одной стороны, не сводимо к интеллекту с его логикой, а с другой — обязано своим существованием в том числе и ему. Солнце, ветер и море, так же как и  кобальт неба над охрой листьев, не изумляют лишь того, кто заключил свой ум в рамки полумрачной  комнаты, кто не наблюдателен и не видит в  природе движения, пусть даже это движение — круговорот. Но в круговорот ведь надо проникнуть, чтобы сказать: «это уже было в  веках, бывших прежде нас» (Еккл.1:10). То, что не ново сейчас, можно рассматривать как новое, лишь связывая его с причиной, с прошлым. Суета упавших листьев, о которой говорится в стихотворении, сама по себе не нова, но наука Екклесиаста позволяет видеть ее новой в связи с первым упавшим листом, хотя он упал очень давно — тогда, когда человек впервые нарушил заповедь Бога, оберегающую жизнь.
Итак, определение возвышенной философии как науки о чудесах предполагает не объяснение чуда как обыкновенного явления, а, наоборот, объяснение обыкновенного явления как чуда. Философия христианина не призвана низводить Бога до уровня объяснимого, но призвана в объяснимом прослеживать Божий замысел, который выше человеческого понимания. Таким образом, принцип «сокрытое принадлежит Господу, Богу нашему, а открытое нам и сынам нашим до века» (Втор.29:29) — соблюдается. Этот принцип,  как ни удивительно, лежит в основе возвышенной философии: «Тогда я увидел все дела Божии и нашел, что человек не может постигнуть дел, которые делаются  под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого, и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть этого» (Еккл.8:17). 
Мы определили, что вечная философия — это наука о Божьих чудесах, позволяющая изумляться не только новому явлению, но и открывать в старом новые стороны, смотреть на все привычное новыми глазами. Однако Божья наука не является только рациональным началом, — она так же эмоциональна, как и рациональна. Ведь человек изумляется тогда, когда уже познанное им сопоставляет с еще непознанным. Известно, что чем больше мы познаем, тем больше вопросов нам ставит действительность. А потому познание — неистощимый  источник трепета и изумления перед чудесами. Чем больше человек  познает, тем  в большей степени его изумляет загадочное, когда он лучше может оценивать тайну, ее глубину и непостижимость. Познание не уменьшает количество того, что можно познать человеку, а, наоборот, открывает число этого, которое — бесконечность. Вместе с тем познание увеличивает нашу способность к изумлению перед новым, что уже относится к сфере чувств, а не разума. Именно поэтому, как говорит Соломон, в сердце человека может обитать чувственный мир, хотя человеку и не постигнуть дел, которые Бог делает, от начала и до конца (Еккл.3:11).
Да, человек ограничен, в отличие от Бога. Но вопрос стоит по-другому. Разве  Бог не хочет, чтобы мы лучше Им восхищались, полнее осознавали Его мудрость и силу? Значит, Он заинтересован в том, чтобы открыть нам Свои тайны. «Нет ничего тайного, что не было бы узнано и нет ничего сокровенного, что не открылось бы». Дело только за тем, чтобы мы в меру своих возможностей могли оценить эти тайны. Не зря же в Библии говорится, что «домостроительство» тайны, скрывавшейся от вечности в Боге, теперь сделалось известным и открылось во Христе Иисусе «по предвечному определению» Бога (Еф.3:9-11). То есть, то, что существует в Боге извечно, Он открывает нам тогда, когда мы готовы это познать и ощутить. Вот тут-то многие христиане и попадают в замкнутый круг предрассудков. Они говорят: «Бог сокрыл это от меня, потому что я не в силах этого понять. Не в силах понять, потому что мало знаю, а познать больше боюсь, чтобы в процессе самостоятельного размышления и познания не пойти по неверному пути, не стать еретиком». Ситуация — как с запечатанной книгой, о которой говорит Исайя. Подают одному, а он в ответ: «Я не могу прочитать ее, потому что она запечатана». Подают другому, а он: «Я не умею читать» (Ис.29:11,12).
Тайны будут существовать вечно, но всякой разгадке свое время. Ни время не может собой лишить вечность смысла, ни величие вечности не может служить препятствием к восхождению по ступеням времени. Ко всему перечисленному в Еккл.3:1-8 можно добавить: «Время незнанию и время знанию».
Познание не превращает открытую тайну в менее интересную. Напротив, когда двери храма открыты, человек, вошедший в храм, восхищается им еще больше, чем когда смотрел на него снаружи. Органная музыка, хоровое пение, прекрасная живопись, величие сводов — все это наполняет душу переживаниями лишь после того, как открывается взору и слуху.
Проникновение в тайну — это то же самое, что пребывание во храме, а ведь именно присутствие человека в нем является торжеством этого храма. Следовательно, познание — торжество тайны. Такое познание не есть вторжение в запретную область, а наоборот, благоговение перед мудростью Бога, Его любовью, красотой, которое связано с очищением ума от суетности.
Войти в храм тайны — означает не обнажить ее, а, скорее, самому раскрыться пред ней. Вот что такое проникновение в тайну. Как раз это кроется в определении возвышенной философии как проникновении в сокровищницу Божьей мудрости и любви. Бог скрывает  до времени только то, что высоко ценит, а, как мы знаем, у Него нет ничего настолько дорогого, чем Он отказался бы поделиться с человеком.
Надеюсь, теперь более или менее понятно, что такое возвышенная философия и  зачем она нужна человеку. Просто мы должны знать, какой она должна быть. Философия, о которой мы говорим — это не бесконечные рассуждения и споры на отвлеченные темы, развивающие гордыню. Это — храм науки и искусства, составляющих творчество Самого Бога, причем пребывание в этом храме как раз учит человека смирению.
Уж если Библия призывает нас соблюдать четвертую заповедь, потому что она говорит о Боге как о Творце всего сущего, как же мы можем игнорировать познание различных сторон Его творчества? В этом познании христианин должен стремиться к гармонии рационального, эмоционального и духовного. Конечная цель такого возвышенного познания — созидание духа, формирование в человеке образа Божьего.
Этому учит «Екклесиаст».
 
Игнат Меренков,
1998 г.