Жить среди людей было тяжело, но он терпел неприятности, постоянно обрушивающиеся на него, так как по неясной для него самого причине считал своё появление на этой земле не случайным, а с целью, неизвестной ему до сих пор, но которая когда-нибудь откроется. Он ждал момента озарения, но годы шли, а тайна так и не открывалась.
Он посещал храмы, увешанные иконами с ликами Бога и святых, с надеждой понять, когда и как осуществится его миссия на земле, но каждый раз, не найдя ответа, возвращался из храма с сомнением в душе: «А есть ли Бог?». Когда умирали его близкие и знакомые, он внимательно вглядывался в их изменившиеся лица, пытаясь понять, что же давало им силы жить, что же вдохнул в них Бог или кто-то другой? Он не мог понять: откуда, когда и как появилось его сознание, и он стал мыслящим человеком. Он пытался вспомнить первый миг проблеска своего сознания и перед глазами возникала маленькая тёмная комнатка с окном, выходящим во двор, где играли дети. Он лежал на кровати, над ним склонилась мама. Мальчик тяжело болел корью, и доктора отказались выхаживать его. Помогла бабка-ворожея, что-то нашептавшая ему на ухо и давшая больному силы побороть тяжёлую болезнь. До сих пор в его ушах звучит шепот ворожеи, но он не может разобрать, что она бормочет, какой ларец открывает она в его душе.
Может быть, миг первого духовного озарения пришёл к нему в тот миг, когда родители оставили его у бабушки, в маленьком покосившимся деревянном доме на берегу широкого и бурного Амура, а сами уехали отдыхать далеко-далеко на знойный юг. Во время их отъезда Он стоял на кухонном столе и орал во всё горло от нахлынувшего на него чувства одиночества и обиды. С тех пор они поселились в его сердце навсегда и тревожили душу с завидным постоянством.
Куда ни кинь, выходило, что сознание его породили болезнь, обида и одиночество, отсюда у него были все основания ненавидеть людей и весь окружающий мир, Но, как говорится, нет худа без добра. По мере того, как в теле развивались болезни, в сердце накапливались обиды, и обострялось чувство одиночества, в душе пробивались ростки любви. Сначала это были ростки любви к природе: весенней травке, пробивающейся через войлок отмершего растительного опада; восходу огромного, ещё не яркого и не жаркого солнца; росе, покрывшей холодными каплями заливные луга; собаке, преданно смотревшей ему в глаза своими влажными и блестящими глазами. Он плакал от избытка чувств, накатывающихся на него при виде великолепия, красоты и таинственной прелести природы.
Позже, когда он повзрослел и, предки стали призывать его к продолжению рода, запустив биологические механизмы основного инстинкта, он стал влюбляться в людей. В первый раз он влюбился в соседского мальчика, шустрого и бойкого татарчонка Карима, сына дворника. Ему нравились чёрные, с чуть заметными зрачками глаза Карима. Они притягивали его, как два магнита, излучая бешеную активность. Мальчишки вместе ходили к кондитерской фабрике и выпрашивали через маленькую форточку в огромном запылённом окне ириски. Он стеснялся клянчить ириски, а Карим, просунув руку в форточку, выкрикивал: «Дай ириску!», - до тех пор пока не получал удар по рукам или ещё тёплые конфеты в ладошку. Тёплые ириски быстро таяли во рту, как кусочки мороженого, оставляя сладковато-горьковатый привкус. Вечером, забравшись под одеяло, он сглатывал воспоминания о сладких минутах, проведённых с Каримом, и чувство благодарности, похожее на любовь, волной жара пробегала по его телу, но, каждый раз засыпая, он мечтал о встрече со своим сладким другом и не представлял жизни без него.
Он ещё не знал, что такое любовь, что апофеозом любви является слияние плоти и духа, что это единство очень неустойчиво и во многих случаях неуловимо. Он считал, что любит свою маму и бабушку, так как очень скучал без них, и они заботились о нём и уделяли ему повышенное внимание, как единственному мужчине в доме. Отец умер рано, и он не успел полюбить его. К тому же в его памяти отпечатался больной шлепок, которым наградил его отец за непрекращающийся рёв из-за боли в животе, попавшей туда с молоком.
Он принимал за любовь всё, что вызывало в нём ощущение сладкого томления и предчувствие желанной встречи. Именно, поэтому в зрелом возрасте своей первой любовью к людям он считал мальчика Карима, а начало её видел в природе. Но Карим изменил ему, подружившись с девочкой из другой татарской семьи, которой не нравилось, что её новый друг отдаёт каком-то русскому мальчишке ириски, выпрошенные на кондитерской фабрике. К тому же её родители беспрестанно молились Аллаху, а русский мальчишка вовсе не ходил в церковь и не верил в Бога. И однажды она сказала Кариму:
- Выбирай, с кем ты будешь дружить: со мной или с ним!
Карим выбрал её и стал избегать друга, и, в конце концов, попросил его не ходить к нему больше в гости.
- Отец ругается, что я дружу с безбожником и внуком врага народа, - объяснил он свою просьбу.
Дед, действительно, пропал в магаданских лагерях, осуждённый тройкой НКВД за контрреволюционную троцкистскую деятельность. Когда-то он был большим коммунистическим начальником, и отец Карима каждый раз ломал шапку при встрече с ним. Теперь кухарки и дворники, вернее, их дети и внуки, стали управлять государством. Пришла пора возвращать долги, но должники сгинули в сталинских лагерях, и их дети и внуки поневоле отвечают по их долгам.
Оборвавшаяся любовь к Кариму обратила его плоть и мысли к поискам женского начала для продолжения рода. После первой близости с женской плотью он удивился, что любовь к девушке вспыхнула и сгорела очень быстро, как сухие щепки в ночном костре. Потом это же повторилось с другими женщинами, и он понял, что слияние плоти не порождает долговременной, а тем более, вечной, как пишут в книгах, любви, а только удовлетворяет на какое-то время основной инстинкт. Слияние же мужской и женской душ – явление маловероятное, как неожиданное совпадение замка и ключа, выхваченных случайно из огромной кучи хлама.
«Если два человека – мужчина и женщина, влекомые друг к другу зовом плоти, не могут долго любить друг друга, то, что говорить о любви ко всем, так называемым ближним?» – мучился он вопросом, поставленным перед ним церковью.
«Как можно возлюбить преступника, жестокого убийцу, того, кто хочет отобрать у тебя жизнь?» – недоумевал он.
В жизни он видел гораздо больше ненависти, чем любви: бытовые убийства по поводу и без повода, массовые расстрелы во время войны, разорванные террористическим взрывом на части тела невинных, жестокие издевательства одних людей над другими.
«Чему научил людей Иисус Христос, приняв за них страшные муки? – мучился он. – Ни человек, ни человечество не стало за две тысячи лет после его распятия на кресте лучше. Скорее, оно стало ещё хуже и катится в тартарары. Люди находят не меньшее наслаждение в убийствах и издевательствах над ближними, чем в любви. Может быть, даже большее, потому что любовь требует самоотдачи и часто не приносит адекватного ответа, а ненависть приносит удовлетворение тем, что один человек отбирает у другого не только вещи, но и право на свободное существование, на жизнь. Человек ощущает себя Богом, когда заставляет другого делать то, что хочет он, когда жизнь другого человека подчиняется его воле. «Я захотел – и он умер, а я остался жить. Бог дал, а я захотел – и отнял. Чем я отличаюсь от Бога? »
На него напали поздно вечером в парке, когда он возвращался с работы домой. Два наркомана, угрожая ножом, потребовали от него отдать сумку и вывернуть карманы. Он воспротивился такому наглому насилию и получил удар ножом в живот. Истекая кровью и чувствуя, как жизнь уходит из него, он с недоумением спрашивал у кого-то, то ли у себя, то ли у Бога: «Неужели жизнь кончается так глупо и жестоко, не дав ему возможности понять, зачем он родился, в чём смысл его существования? Почему эти люди отняли у него жизнь? Почему для них моя жизнь ничего не стоит? Наверное, они не видели во мне человека мыслящего. Они не осознали, что каждый человек – это целый мир. Если бы они понимали, что уничтожают целый мир, в котором существуют и они сами, и перестанут существовать, умрут вместе со мной, то не стали бы убивать? Лишая жизни других, человек лишает жизни и себя. Вот он остался один – и кому он нужен? Никому».