Он зашел в магазин, где были собраны невесты со всей Европы и на любой вкус: француженки, гречанки, польки, чешки, испанки, немки, шведки, финки....
Керамические, в белоэмалевых свадебных нарядах, они сверкали чистотой и непорочностью. Однако, едва его взгляд остановился на ее формах, как он стремительно двинулся к ней, белоснежной, продолговатой, экстравагантной итальянке.
Взглянув на ценик, он на секунду задумался: "Чёрт! Почти триста долларов....За эти деньги можно купить, пожалуй, и бренд типа "Виллеруа и Бош", нежели фаянс некой таинственной итальянской конторы...."
Но еще раз посмотрев на ее формы, напоминавшие греческую букву омега и, неудержавшись, приподняв ее руками за округлый и тяжелый зад, он изумился: "Ничего себе! Сколько же она весит?! Никак не меньше двадцати пяти килограмм! Нет, беру её! Однозначно!"
Жена, почему-то восприняла ее приобретение, словно появление соперницы:
- Ты зачем купил эту лошадь? Она же займет собой половину ванной комнаты!
- Она не лошадь,- спокойно парировал он, - она итальянка.
- Итальянская лошадь, значит.
- Все итальянские лошади объединены под маркой "Феррари". Это всего лишь раковина для умывания. Мне она понравилась.
- С тобой бесполезно спорить, - смирилась супруга.
С того памятного дня минуло несколько зим, но элегантная раковина до сих пор услаждала собой его глаза, чего не скажешь о его жене, с которой он благополучно развелся, после чего всё инь в его квартире плавно сместилось в ванную комнату.
Периодически в его логовище мелькали очаровательные женские тени, а в зеркалах отражались их фигуры, и, хотя последние не могли удержать и сохранить их образы, эту сложную задачу, несколько самонадеянно, брала на себя память хозяина квартиры.
Слышался мягкий смех и джин тишины разбавлялся тоником беседы, с рахат-луккумом взаимных ласк на десерт.
Когда же из его дома надолго исчезал шелест платьев, из зазеркалья сочились фантомы бывших здесь женщин и соблазняли его мужественность терпкими воспоминаниями.
Случалось, его дух барахтался в них, словно муха пойманная в паутину, всё больше запутываясь в терпких кружевах минувших наслаждений, увязая в них, опьяняясь и отравляясь ими одновременно.
Брать плохолежащее или вступать в связь, о которой потом тут же хотелось забыть, он не желал.
Грязь этих соитий, так напоминавших некую гигиену тела, плохо смывалась в ванной, загрязняя нечто под его эпидермисом и фасциями.
Поэтому, когда паузы и интервалы между его романами затягивались, он, подталкиваемый суккубами бывших возлюбленных, шел к своей итальянке и отдавал ей то, что при других обстоятельствах рады были принять от него любовницы.
Впиваясь пальцами в изгибы ее, не знавших синяков, керамических бедер, он выбрасывал из себя никому ненужную в эти минуты страсть в ее фаянсовый рот, покорно глотавший так тяготивший его излишек жизненных соков.
Болезненный переизбыток желания покидал его, растекаясь мутными каплями по бледному лицу его наложницы.
Умывая ее водой, он, транзитом, отмечал ее невозмутимость и отсутствие каких-либо капризов:
- И ведь не скажет мне что-нибудь вроде "тебе только это от меня и нужно", - грустно улыбался он. - Чтобы утолить жажду ты должен научиться пить из луж, а это слишком животно. Я, как существо нищее духом, отказываюсь походить на голубей, крыс и собак. Я лучше умру от жажды, чем буду морщиться от отвращения к себе за то, что уподобился скотам, выковыривающим друг из друга вялые оргазмы, которые тут же затягивает тина сожаления, так как они были пережиты с теми существами, до которых они всего лишь смогли дотянуться, но не с теми, к которым нужно было лететь не один день, подчас, без надежды коснуться и края одежд.
Подобная философия способна завести далеко.
Она и завела его в мир, в котором не находилось места и для его итальянки.
Он любовался ее формами, нежно гладил ее бока, смывал с ее ладоней мыльную воду и пену для бритья, но не совершал больше спермоприношений.
Она же, устав надеяться на ренессанс его страсти, осознав, что он окончательно к ней охладел, затосковала и стала желтеть.
Он недоумевал, как может не смываться желтизна с такого качественного покрытия, однако, перепробовав все химические средства, всё же вынужден был смириться с ее нездоровым цветом лица и тела.
И пока его душа странствовала в облаках духовности, опьяняясь холодом собственного одиночества, раковина умирала от тоски по своему возлюбленному.
Она чахла, незаметно для его глаз покрываясь снизу мелкими трещинами, а он продолжал погоню за призраками, сжимая в ладонях лишь хлопья пыли с крыльев своих псевдоангелов.
Однажды ему приснился Сент-Экзюпери, который, подойдя к нему во сне, ласково проговорил :
- Что ж ты, сволочь, делаешь?!
- Не понял, - удивился хозяин раковины, - Что вы, сбитый лётчик, писатель и покойник, делаете в моем сне?
- А ты не вкурил ещё? Я снюсь тебе.
- Так вы к дождю снитесь, или я чем-то еще обязан вашему появлению?
- К какому на х... дождю?! Ты почему мастурбировать перестал, я тебя спрашиваю?!
- А что? Надо?
- Это просто необходимо! Ты читал моего "Маленького принца"?
- Нет, конечно. Мне, по вашему, больше делать нечего?
- Ну, а фразу мою козырную слышал, которую все повторяют, как попугаи?
- Это что-то по поводу того, что мы, мол, в ответе за тех, кого приручили?
- Именно!
- Она как-то связана с рукоблудием?
- Напрямую. У тебя раковина умирает в ванной, между прочим, как раз из-за этого. Пожалей девчонку!
- Антуан, вы гоните! Раковины не умирают.
- Умирает все и вся, дружок. И люди. И любовь. А уж раковины - тем более.
Проснувшись, он вспомнил только что приснившийся сон и сразу направился в ванную.
Но было уже поздно.
Огромная трещина проходила через всё ее некогда крепкое и красивое тело.
Итальянка была мертва.
27.04.2010г.