ИДЕТ ОХОТА НА ВОЖДЕЙ
(Продолжение фантастического романа Аркадия Польшакова
"Борис - предводитель жирных крыс", начало смотри
на странице:
http://www.proza.ru/avtor/acropol )
- Идет охота на вождей, матерых циников,
Война крутых - не для людей, её заложников.
Им можно все - хоть за флажки, закона здесь, ведь, нет,
Есть в киллерах свои волки, отправят на тот свет!
Кричат погонщики: - Ату! И лают злобно псы,
Мораль долой - под хвост коту, Талмуд забрось в кусты.
Когда грызутся тут вожди, хорошего не жди,
Трещат холопские чубы, сердца, мозги пусты!..
Столичный репортер Горенко один из очевидцев этой «маленькой победоносной» войны, вот что писал и рассказывал о ней Александру Югову:
- Война здесь какая-то странная, она никому не нужна. Когда солдаты это поняли, они были возмущены и самое интересное, что их в Сечне это возмущение даже как-то сплачивало. Солдаты и сержанты отдалились от страны и высшего командования. Генералы были как бы сами по себе, а они тоже сами по себе, выкручивались из сложных ситуаций как умели, делили патроны и пайки.
Им не нужен был ни Елкин, ни Грач, ни эта «гребанная» война, ни эти сеченцы с пулеметами и гранатометами, которые поджидали их в засадах. Они здесь на этой Малой войне были изгоями.
Видишь, друг, когда в редкие часы после боя, смотришь телевизор, там, в Лоссии песни поют, танцуют. Страна на праздниках пирует. А солдаты здесь сидят в разбитых домах или в грязном окопе блокпоста и видят смерть, то одного из раненых бойцов понесли в лазарет, то другого. И все это наши товарищи по оружию и друзья, с которыми делили все горести и радости. От чего на душе у многих кошки скребут, хочется послать всех тех, кто послал их сюда, далеко-далеко подальше, на три буквы «хорошо»…
Ради справедливости замечу, что на войне боевое братство между солдатами существует, очевидно, опасность сплачивает солдат. Здесь не зря говорят, что один в поле не воин, а в горах без дружбы и взаимопомощи не выжить.
Снабжение войск отвратительное, им даже воинское довольствие полностью не выплачивают. Спрашивается, куда деньги солдат и младших офицеров деваются, ведь им почти ничего не платят. Боевых, положенных на любой войне здесь не платят, просто начисляли три оклада. А что это такое, когда кругом дороговизна? Не деньги, а ерунда, на бутылку чачи и кочан вареной кукурузы и ничего больше! Представляешь на этой «малой войне», где из-за угла могут запросто грохнуть, платят командировочные из расчета 55 рублей в день. Издевательство полное и только.
А когда солдаты возвращаются домой (здесь «вахтовый» метод смены частей), то они чувствуют, что их кровно обидело собственное государство с мудаками безответственными во главе с ЕБН. Погибли их лучшие друзья, ведь война есть война, на войне свои жестокие законы. Семьи солдат остались без кормильца, а им с большими задержками выплакивают мизерное довольствие. Поэтому у большинства солдат и младших офицеров, которые сидят на передовой в окопах, руки чешутся надрать чью-то задницу.
На войне подленького, трусливого человечка, нехорошего «редиску» человека (как образно обозвал таких людишек известный в Лоссии артист Леонов) здесь быстро солдаты распознают. Война, конечно, солдат здесь сильно обламывает. Особенно трудно и плохо на войне зеленым необстрелянным нашим солдатам.
Офицеры то взрослые мужики, более-менее подготовленные и закаленные, а вот молоденькие солдатики – это беда.
Приходят с одной деревни или села. И не понимают, что происходит, и за что их так лупят, как говорится и в хвост, и в гриву. У них от всего увиденного на этой необъявленной войне порой «крыша едет». Им по возвращению домой нужна психологическая реабилитация, а потом надо нормальную работу найти, но ничего такого в Лоссии нет. Чиновникам нет никакого дела до дембельных ребят вернувшихся с войны. Они потом либо спиваются, либо пополняют ряды зеков и киллеров.
Солдаты криком, как Володя Высоцкий, об этом пели-вопели в своих окопах, а потом на гражданке в малогабаритных кухнях «грущевках» за бутылкой водки.
Помнишь, дружище, рвущую за душу песню про ротного, о котором я тебе писал в предыдущем письме:
- Пускай меня простит «батяня», ротный,
Что медяками не накрыл ему глаза.
Песок от крови стал там плодородный,
На нем растёт сейчас зеленая лоза.
Пускай меня простит «батяня», ротный,
Что я не смог его от пули уберечь,
Косил братву огонь, блин, пулеметный,
И негде было нам укрыться и залечь.
Прости «батяня», что раненый тогда,
Твою я пулю в сердце не вобрал в себя.
В моей ты памяти остался навсегда,
Прости, что выжил я, и пережил тебя.
Однако власти эти «песни», наши «крики», не слышат и вряд ли захотят услышать. Никто не знает сидя в окопах войны, как докричаться до спящей страны, до глухого Кремля?
Полковник наш, при котором я был прикомандирован, пытался помочь своим ребятам. Но какая-то Нечисть распорядилась иначе. Его подстерегли сеченцы в тоннели на площади Минутка в Грозном, взрывом сильно мужика покорежило, с тех пор он лежит в коме.
Помнишь капитана Кольцова из фильма «Адъютант его Превосходительства»? – Так это про нашего полковника.
Это прекрасный человек, благородный офицер, интеллигент. Какая стать, спортивная выправка и при этом у него большое сердце.
Рассказывают один старший офицер, не выполнил его указание, при этом погибли солдаты и младшие офицеры. Другой бы начальник его просто по стенке размазал, чтобы обелить себя. Однако он его не стал «размазывать», а вызвал к себе, сидел и долго молчал, думал, смотря на него, как с ним поступить.
Подчиненный офицер готов был, очевидно, сквозь землю провалится, а тот все молчал и смотрел на него. В мыслях офицера, очевидно, была мысль, лучше командир обматерил его как следует, а тот наоборот молчал и смотрел.
Потом медленно и тихо сказал:
- Вы взяли на себя большой грех Антон Васильевич, за зря положив солдат. Подумайте. О наказании мы потом поговорим, а сейчас готовьте солдат брать Семашки. По умному брать!
Мне кажется, на войне всякое бывает, а этому молодому офицеру еще воевать и воевать. И он потом хорошо воевал, очевидно, за себя и за тех погибших парней. По рассказам штабных офицеров, он со своими отчаянными ребятами взял с минимальными потерями Самашки.
В конце письма Горенко написал:
- Мне кажется, что наш мир похож на чистилище чертей-мытарей, одурманенных грешною мыслью, что все люди блюди и весь мир бардак!
Вот такая сатира, а не война вышла в Сечне.
* * *
Хрозный окончательно был «освобожден» только 6 марта: ценой значительных потерь, как в живой силе, так и технике.
Рассвирепев на мятежного генерала Удаева, который не пожелал лечь под него, Елкин решил покончить с ним раз и навсегда.
При этом он устно через свое окружение отдал негласное распоряжение на физическое устранение строптивого генерала. Сказав при этом, как ему казалось историческую фразу:
- Хороший сеченец – мертвый сеченец!
Очевидно, он насмотрелся хамериканских ковбойских фильмов «про белых ковбоев и краснокожих индейцев», где проскальзывала похожая фраза, типа «хороший индеец – мертвый индеец».
* * *
Выполняя указание ЕБН, началась настоящая охота на президента этой небольшой, но гордой самолюбивой республики. В неё включились все силовые министерства и ведомства Лоссии.
Бойцы невидимого фронта, такие как Нина и другие спецы разведки, а также ведущий репортер 1-го ТВ канала Серж Горенко, по чьей-то не доброй воле были вовлечены в нее и сыграли не последнюю роль в физическом устранении этого боевого генерала. При этом Сергей практически ничего не знал о подоплеки всей этой тщательно спланированной операции «У». Ему сказали, что есть возможность взять интервью у самого генерала, какой истинный корреспондент откажется от такой сенсации.
Дело в том, что с ними (Ниной и Сержом) лично был знаком генерал Удаев. Он знал их как лучших репортеров, имеющими высокий рентинг популярности в стране и за рубежом. По его мнению, только они могли донести людям правду о справедливых намерениях его небольшого народа к свободе и независимости. И эта ошибка стоила ему жизни.
Вылетев спецрейсом в театр необъявленной войны, Нина и Горенко приземлились на закрытом для гражданских самолетов аэродроме, где их ждал экипаж БМВ и группа «Стелс» Хохолька (получившего в последствие за проведенную операцию звание генерал-майора).
Поскольку в столице Горенко не успел, как следует подкрепиться, то, сейчас летя в самолете, Сержу почему-то думалось о еде. Он представил сковородку молодой картошки с грибами и зеленым лучком и рядом со сковородочкой стопарик чистой и горькой как слеза «Столичной» водочки. От такого чисто лусского деликатеса у него аж слюнки потекли.
- Вот так всегда, в самые серьезные минуты лезет в голову всякая чепуховина, - подумал Горенко, - и главное не прогнать это наваждение, так как жрать хочется. - Или так и нужно? Может это срабатывает подсознание и предупреждает меня о чем-то?
- Ты о чем думаешь? - спросила его Нина.
Серж мысленно улыбнулся и, оторвавшись от «виртуальной» сковородки с грибами, про себя подумал: - Вот встретились в самолете две жабы и квакают.
Нине же он ответил как есть, сказав:
- О грибах, Ниночка, о грибах!
- О грибах! Странно, почему именно о грибах?
- Сам не знаю! Ты знаешь, Нина, как-то вот сейчас зримо вообразил себе сковородочку со стопариком в пятьдесят капель водочки.
- Ну, вы мужчины и «фрукты»! Лететь в самолёте в театр боевых действий и думать бог знает о чем – о грибах…
- А вы, Нина, позвольте вас спросить, о чем думаете?
- Сейчас ни о чем, а перед стартом думала, что хорошо бы позагорать с недельку на одесском пляже «Аркадия», откуда меня выдернуло начальство в связи с этой срочной-бессрочной командировкой.
- Позагорать на море это хорошо, но я больше люблю лусский лес. Хотите, прочту стихи на эту тему?
- Хочу! – просто ответила Нина.
- Тогда слушайте:
- Костры лесов воспламеняют осень,
Пожаром чудным землю охватив,
И я брожу среди берез и сосен,
И вижу, как осенний лес красив.
Бежит тропинка змейкой меж полями,
Ведут вокруг березки хоровод,
И я спешу к заветной той поляне,
Где белый гриб на солнышке растёт.
А под кустом в лесу живет семейство
Сырых, с рыжинкой солнечной груздей,
И муравьи хлопочут по соседству,
У старых и поросших мохом пней.
Здесь для души всегда найду лекарство
От всех болезней, стрессов и тревог.
Мой старый лес - бесценное богатство,
Я без него на свете жить не смог.
Найдешь еще ли где-то краше землю,
Хмельнее воздух, звонче небеса,
Иной красы, друзья, я не приемлю -
Божественны осенние леса!
- Хорошие стихи, мне понравились, - задумчиво сказала Нина. - Кто их автор?
- Да так один сипиряк! Имя его Александр Югов. Я ценил его за острый ум, любознательность, за его Юговскую особенную злую веселость. Он о себе стихами так говорил:
«Моя злая веселость -
От тоски и ума,
Словно дикая поросль,
Пробивалась сама.
И катила по полю,
Перекатом она,
Не любила неволю,
Кушать хлеб задарма.
В жизни всякое было,
И любовь, и сума,
Сердце волком, блин, выло,
Когда жизнь – что тюрьма.
Но встречались рассветы,
Приходила весна,
Раскрывал я секреты,
У святого огня.
И звенела как песня,
Молодела душа,
И скажу я вам чесано:
Жизнь земная – МУДРА!
- Это стихи Александра Югова? – удивленно спросила Нина.
- Да! А что вы его знаете?
- Да так слышала что-то о нем!
Нина не стала Сергею рассказывать свою грустную историю, как они впервые встретились с Александром, и как расстались. Она лишь попросила еще что-нибудь прочитать из его репертуара.
- Хорошо! Он, как сипирский писатель - защитник лусского леса Леонов, неплохо пишет про лес.
Слушайте:
- Под симфонию летнего леса,
На опушке у тихой реки
Танцевала береза-принцесса,
Веселились вокруг мотыльки.
Им кузнечик смычком "Страдивари",
Как маэстро, на скрипке играл.
Соловей много песен и арий
Пел на бис, так, что лес замирал.
Виртуоз дятел клювом ударным
Барабанную дробь выбивал.
Зимородок там утром туманным
Трелью звонкой подруг созывал.
К водопою гурьбой шли олени,
Их к реке вел красавец-самец.
Дрых на ветке в апатии, лени
Желторотый совиный птенец.
На ветвях плёл паук паутину,
Ежик шустрый грибы собирал,
Детвора уплетала малину,
Лес манил, говорил, к себе звал.
Куковала гадалка-кукушка:
- Сколько весен березе той жить?..
Проскрипела сосна голь-старушка:
- В девках долго ей тут не ходить!..
* * *
Под агонию зимнего леса,
На опушке у стылой реки
Горевала береза-принцесса:
- Лесорубы пришли, мужики!..
- Да, любят у нас в стране мужики с плеча рубить. Только щепки летят, - каким-то печальным низким не своим голосом произнесла Нина. Затем добавила: - А я не знала, что вы, Серж, любитель стихов Югова. Вы где с ним познакомились?
- Не только стихов, но и красивых умных женщин, - с улыбкой произнес Горенко. – А с Александром мы познакомились в Сипири.
- В Сипири? - переспросила удивленно Нина.
- Да в Сипири! – утвердительно ответил Серж.
- Насколько мне известно, он жил в столице, - заметила Нина.
- Это было давно и неправда, как говорят на Лусси. Он уже давно перебрался и живет таежной глубинке, вдали от шума городского. Скажу вам откровенно Нина, он единственный из поэтов, который сумел дотронуться до моего сердца. До сокровенных струн души моей. Вызвать в ней какое-то щемящие чувство вековой мудрости жизни. Вкусив и познав которую, уже не променяешь потом мелочные и дешевые поделки, - так о нем отозвался Горенко.
- Ну, а вы что делали в Сипири?
- Это была моя первая журналистская поездка в Сипир-матушку. Меня туда командировали, чтобы я привез интересный материал о декабристах, ну и об других интересных людях живущих там.
- Сипирь большая, где же вы встретились с Александром Юговым.
- В небольшом сипирском городке Глухоторовске в местном музее - доме одного титулованного декабриста, которого царь выслал туда. Он женился на местной девушке, так и остался там жить. Не захотел даже после царской амнистии возвращаться в склочный, с вечными интригами в светских кругах, Питербург.
- Ну и о чем вы там беседовали с ним?
- Да о многом! О жизни, о перестройке, о литературе, творчестве и многих других вещах, ну и, естественно, о вас красивых женщинах.
- А вы не так прост, как на первый взгляд кажетесь. Умеете льстить и «пудрить» мозги женщинам.
- Ну, против вас я ягненок, - скромно ответил он.
- Не прибедняйтесь Серж. Вы сердцеед еще тот.
- Но ваше сердце для меня закрыто…
Нина на это замечание Сержа никак не отреагировала. Тут к ним подошел второй пилот и позвал её зачем-то в кабину.
Выйдя из пилотской кабины, Нина была в глубокой задумчивости, её видно чем-то сильно озадачили.
Увидев задумчивое состояние собеседницы, Серж её спросил:
- Что плохие новости?
- Да нет, все в порядке! – сбрасывая с себя задумчивость, сказала Нина,
Ей вспомнились теплые, радостные встречи с Александром в папиной квартире, в небольшом уютном доме, расположенном на Лесной улице недалеко от метро Новослободская. Как давно это было.
Как поется в песне, где есть такие проникновенные, берущие за сердце слова:
- Как молоды мы были,
Как искренне любили,
Как верили в себя!..
- Да «первый тайм» они отыграли, - подумала Нина, - будет ли второй?
Оторвавшись от этих мыслей, она спросила:
- Скоро прилетим?
- Да! Мне кажется, мы начали снижаться.
Самолет закачало, летчик шел на посадку. Через несколько неприятных для пассажиров минут, самолет удачно приземлился.
Выйдя из самолета, оглядывая низкие приземистые строения на полевом аэродроме, Горенко перво-наперво спросил сопровождающего офицера:
– Капитан, вообще то не мешало бы нам подкрепиться…
Произнесено это было с интонацией вечно голодного Вини пуха. Нина улыбнулась ему и, подражая Кролику, произнесла:
- Здесь очевидно есть армейская столовая, может там найдется чем нам подкрепиться, а то Серж что-то сильно у нас похудел.
- Есть, конечно, - подтвердил офицер, - и там вас ждут.
- Тогда в чем же дело! – воскликнул Серж. – Нина нельзя заставлять так долго ждать гостеприимных хозяев. Пошли, подкрепимся.
И они направились к небольшому одноэтажному дому с вывеской "Бомбоубежище".
Увидев надпись, Горенко с улыбкой съязвил:
- Лучшего места для принятия чего-нибудь горячительного вовнутрь, трудно придумать. Тишина и спокойствие, только «мертвые с косами» сниться потом будут.
- Типун тебе на язык, какие мертвые да с еще косами...
- Да так в одном фильме про таких же дурнев, которые в гражданскую войну сами с собой воевали.
Спустившись в подвальное помещение бомбоубежища, они зашли в офицерскую столовую, где все было убрано по-армейски чисто, чинно и по уставу.
Повар в белом халате налил им наваристого борща с куском жирного бараньего мяса и положил сверху ложку сметаны, которая плавала на поверхности ледяной белой шапкой.
Сопровождавший их офицер, предложил им выпить сто грамм фронтовых. Горенко радостно потер руки и быстро согласился с таким ценным предложением. Нина отказалась, сославшись на мигрень.
На что Горенко заметил ей:
- Ниночка, прими сто грамм армейского спирта и никакой мигрени в помине не будет.
- Спасибо, Серж! Но я не хочу.
- Хочешь, не хочешь, а когда захочешь, его не будет, - прокомментировал отказ Нины Горенко.
Замолчав, он с аппетитом накинулся на еду, молча, поглядывая на Нину. Мысленно подумал:
- Встречаются же в Лоссии удивительные женщины, которых природа-мать так щедро одарила всем и красотой, и умом, и характером.
Гордая осанка, нежный почти не винный овал красивого лица, глаза, поражающие своей глубиной, чувствительный рот бантиком и сочные малиновые губы.
При этом тонкие музыкальные пальцы её могут ловко управляться и пистолетом Макарова и большим куском мяса с армейского борща…
- Высший шик женщины, - восхищенно подумал Горенко, - это уметь так красиво есть, не теряя ни капли женского обаяния и изящества в жесткой армейской обстановке, когда там, на верху бомбоубежища идет необъявленная война. Когда одна установка "Ураган" сепаратистов способна залпом похоронить это их "бомбоубежище".
Нина закончила кушать и посмотрела на Сержа, который продолжал уплетать за обе щеки макароны по-флотски, и подумала, что все мужчины обжоры, их голодом не мори, дай вовремя выпить и поесть. Не зря женщины шутят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, а потом через что-то другое, что находится ниже. Так оно и есть.
Он, поди, даже не догадывается, во что впутался и зачем здесь оказался. Романтическая душа репортера с погоней за сенсацией и не более. А на самом деле подсадная утка спецслужб для охоты на большую дичь. Интересно генерал клюнет на него или нет? Впрочем, скоро узнаем.
Закончив обедать, Нина попросила сопровождающего их офицера проводить их в радиорубку для передачи важного сообщения.
Тот по-военному кратко сказав:
- Есть! Прошу сюда!..
И повел их в помещение армейского узла связи, которое находилось невдалеке от бомбоубежища. Помещение представляло собой старую каменной кладки водонапорную башню с параболическими и штыревыми антеннами на крыше.
Поднявшись по винтовой лестнице на самый верх в помещение, где была установлена специальная радиоаппаратура, Нина попросила дежурного оператора и сопровождающего офицера спуститься в низ и не мешать работать.
Те, очевидно, предупрежденные об её полномочиях выполнили распоряжение старшего офицера, каким была Нина. Чин подполковника спецслужбы давал ей такие права.
Когда связисты покинули помещение узла связи, Нина уверенно села за пульт и набрала какой-то длинный номер. Послышались гудки и на том конце связи чей-то голос, явно выдававший его национальную принадлежность к горцам, скорее всего к сеченцам, произнес:
- Адъютант генерала слушает вас.
- Здравствуйте! С вами говорит Нина корреспондент газеты "Ньюс", здесь со мной и известный вам телеведущий Серж Горенко.
- Здравствуй! Очень приятно, мы слышали о вас, что вы хотите?
- Мы бы хотели переговорить с генералом.
- К сожалению это невозможно, генерал сейчас в отъезде.
- И где, мы можем с ним встретиться? - задала прямой вопрос Нина, не надеясь, конечно, на такой же прямой ответ. Она понимала, что место расположение генерала ей никто не скажет. Выяснить это предстоит ей самой.
- Как я вам уже сказал генерал в отъезде, где и когда будет мне неизвестно, - ответил тот же голос с хорошо различимым хавказским акцентом.
- А вы можете передать ему, что мы хотим взять у него интервью.
- Я передам ему вашу просьбу. Сообщите номер вашего мобильного телефона, и мы перезвоним вам.
- Спасибо за любезность! - произнесла медовым голосом Нина. – Номер моего мобильника 8-700-913-72-48 .
- Хорошо, ждите звонка.
На этом разговор с невидимым абонентом закончился. Но неумолимое время продолжило свой неукротимый бег вперед, и то что должно произойти, то обязательно произойдет.
Продолжение следует...