Крошка чеснок и крошка лучок. Так их звали. Это были мои лучшие друзья. И я хочу рассказать про них все. Про всю короткую и яркую жизнь. Моих милых кубиков.
Мы познакомились в магазине. Тогда я не думала, что они войдут в мою жизнь. В корзинке уже были помидоры, капуста. Я собиралась варить суп. Но чеснока и лука в магазине не было. Свежих, я имею в виду. И тогда я пошла в отдел пряностей. Говорят, что Бог направляет наши ноги в одну ему ведомую сторону. Я знала об этом и тогда, но не верила. Сейчас верю. Верую. Мое свидетельство простое. Они лежали на полке. И блестели разноцветными обертками. Блестели в бледном люминисцете ламп. Я положила их в корзинку. Пошла к кассе. Менструозная женщина пробила чек, улыбнулась губным пирсингом и сказала спасибо, измученное трехдневным воздержанием.
Я шла по улице. Разглядывала проезжающие машины, покусывала губы, пинала льдинки и ступеньки подъездной лестницы оказались под моими ногами незаметно. И ключ привычно вошел в скважину, как когда то ты в меня. Повернулся два раза. Ты помнишь, милый, как говорил мне:
- Еще немного, Мишель, и новый поворот будет лучше прежнего.
И входил в меня глубже. И правда, новый поворот наступал через секунду. Вот вы знаете, это как идти по дороге в волшебном лесу и за каждым поворотом видеть все более изумительные картины. Тапки в коридоре – конец оргазма памяти. Пылинки не льдинки. Обыденность. Я разделась и зашла на кухню. Нарезала помидоры и капусту. Бросила в холодную кастрюльную воду и поставила на огонь. Достала кубики и положила на стол. Я замерзла. И стопка водки показалась хорошим способом забыть уличный мороз и колкость красных рук, не познавших этим вечером уют вязаных рукавичек узорами кеплеровских снежинок. Аве. Костел утопает в органе белизны водочной бутылки, скрывающей сокровенное. Для чего и пьют. Мороз лишь повод.
Стопка наполнилась. Треть. На треть полон - это не на треть пусть. В трети загадка. В половине нет. В трети ожидание, жгучее любопытство. Половины может хватить. Полцарства, полмира, полбатона. Всего этого достаточно. Трети царства, мира, батона, никогда.
…вдохнула,
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Таганская
выпила
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Таганская.
и выдохнула,
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Таганская.
не уехав никуда. От трети никуда не уедешь.
Я сорвала обертку с Крошки чеснока и откусила. Рот заполнил горечь пустых станций метро и ночных стадионов, когда только проносятся поезда и висит луна.
Треть - это ничто. И налила еще треть. Ничто и ничто. Нет сложения.
…вдохнула,
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Таганская
выпила
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Таганская.
и выдохнула,
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Таганская.
не уехав никуда. От трети и трети никуда не уедешь.
Я сорвала обертку с Крошки лучка и откусила. И рот заполнила острота мокрых утренних простыней и ненужных слов рассвета, когда только свет очередного дня и уснувшая сказка смятых трусов.
Воздух плыл метелью. И я горела. Никто не сказал: «Графиня, ваша, муфта». На губы падали ушедшие дни я таяли. Чьи-то руки, схватившие за плечи, разворачивали, хватали, тянули. Ненужное дыхание, сбивавшее с ног, приближалось.
-****ина, нажралась чесничины с луком. Вот и еби такую.
- Да, *** с ней, Димыч. Другую найдем.
Уходящие шаги. Треск мороза.
«Графиня, ваша муфта». Обваливающее тепло. Крошка чеснок смотрит рваной оберткой любви. Крошка лучок гладит желтым светом.
Я хранила их долго. На полочке. Пока они не рассыплись. Пока не превратились в прах. Но еще до этого, проснувшись на полу кухни, посмотрев на пустую бутылку, я поняла, что нет метафоричных третей, кеплеровских снежинок, уходящих под пиазолловское бандоне любимых. Есть только одинокая женщина, решившая согреться вечером и понявшая нечто важное. Любовь она везде, и приходит внезапно. Самым непостижимым образом. И я жду. Иногда вспоминая тот вечер.