Микрон – это одна тысячная доля миллиметра, вот мне и предстояло «ловить» или «терять» эти микроны. «Поймал», значит, сдал продукцию и деньги получил. «Потерял», значит, сделал брак и с тебя вычтут за испорченную заготовку. Правда и лекальщики, как и плотники, тоже иной раз умудрялись схалтурить и вернуть утерянный микрон. Бывает, постучишь молотком по уже калёному шаблону, смотришь, и вернулся потерянный микрон, зачистишь то место наждачной шкуркой, где стучал и несёшь в ОТК, глядишь и прошло, и сдал. Конечно, металл может на своё место вернуться через некоторое время, но в это время уже в эксплуатации может оказаться твоё изделие, а денежки за сданное своё изделие уже получил и пока в наряде, а в окошечке уже потом. Как говорится в народе - голь на выдумки хитра!
Итак, мне определили место, за общим уже верстаком, табурет, не большие тиски и уголковый притир, что-то вроде маленького короткого швеллерочка, войлочный помазок, баночка с керосином, и два вида пасты. Пасту ГОИ, наверно, многие знают, она зелёного цвета и обширно применяют при всяких там полировках, а вот с пастой «карбидбора» мало кто знаком. Именно и начинаешь тереть шаблон после шлифовального станка с этой пастой, макая войлочный помазок в керосин, и наносишь эту пасту равномерным слоем на плоскость притира и трёшь и трёшь, убирая припущенные сотые доли миллиметра, оставленные шлифовальщиком, которого попросил оставить их как можно меньше. Вот здесь главное не промахнуться и не стереть лишнего иначе брак. Рабочая, мерительная часть, часть изготовляемого шаблона должна быть идеально ровной, доведена до заданного размера и чистотой обработки десятого класса, а это уже зеркальная поверхность, в которую можно смотреться как в зеркало. А вот эта чистота и последние микроны, которые ещё надо стереть, не «просадив» размера (паза) и достигается с помощью полоски отшарошенного (притёртого на наждачной пыли) стекла и пасты ГОИ. Вот здесь уже держи своё внимание и чаще промеряй, чтобы не «улетели» микроны и не вышел из положенного допуска, т.е. самый ответственный момент заканчивания операции изготовления. Для измерения паза, который и должен быть выдержан идеально и параллельно между двумя мерительными плоскостями существует специальный набор плиток. Называются они, как помню, плитки Иогансона, всё воспринято со слов моих учителей, поэтому и не отвечаю за подлинность фамилии изобретателя этих наиточнейших плиток, которыми можно было набрать любой размер с точностью до микрона. Далеко не сразу у меня стало получаться равномерная мерительная площадка и идеально плоская, пока пальцы не стали чувствовать распределяемый нажим и равномерный по всей доводимой площади. Кто лекалил, поймут, о чём я здесь пишу. Я был доволен и у меня начал появляться приличный заработок, а в то время зарабатывать более тысячи рублей, уже было престижно, так я и зарабатывал, а что? Я же лекальщик!
У меня появился новый мастер – Валентин Скопин, очень спокойный и не амбициозный мой начальник, мне, как всегда, везло! Наставник мой, а меня к нему сразу прикрепили - Василий Загоскин, был ещё молодым красивым, высоким и жгучим брюнетом. Мы сидели рядом, и он не навязчиво объяснял мне, что и как делать, теорий тут особых не было, а только наработка собственного навыка. Василий был добродушный жизнелюб и оптимист, часто во время работы пел себе под нос песни про Ванинский порт Магадана или про Чуйский тракт и про Кольку Снигирёва, который ездил по этому тракту и погиб, обгоняя форда с любимой им Раей и многое что другое из этой серии. Иногда Василий брал больничный, хотя с виду был совершенно здоров, но вдруг он просил меня пощупать его лоб, а он, действительно, был горячим, измерение термометром температуры подтверждало этот факт, и Василий уходил на больничный. Как он умудрялся «косить» я так и не понял и меня этому не научил, но мне и не надо было этому учиться, я любил свою работу и был, слава богу, здоров и, не помню, брал ли я вообще перед армией, хоть раз, больничный.
Заканчивая эту главу, ещё вспомнился один случай, когда начальство обратило внимание на мою прилежность и молодость. У нас, в лекальном отделении, был единственный пожилой гравёр – Александр Иванович. Александр Иванович сидел за своим небольшим столиком, перед ним лежала круглая кожаная подушечка, на которой он и творил чудеса своим штихелем. К нему приносили сделать всякие предметы от часов до ваз и надгробных табличек, на которых надо было сделать надписи, и подарочные и юбилейные и прочие. Из под его штихеля выходили такие затейливые надписи и вензеля, что у меня челюсть отваливалась, когда я наблюдал за его работой. Он тоже меня заметил, а учеников у него не было. Видимо, он и предложил начальству цеха взять и обучить меня этому, опять же, не простому гравёрному делу. Вот тут мне не повезло. Начальство, вроде бы, и согласно было, но прикинуло, что мне скоро уходить в армию, и учить меня уже не было смысла. А и мне тоже, пока бы я у него учился, не имел бы такой заработок как сейчас, а денежки мне не мешали, я же сам себя уже обеспечивал в одежде и с первых хороших получек купил себе фотоаппарат «зоркий», о котором мечтал ещё в школьные годы. А что? Счастливчик, однако!
http://www.proza.ru/2010/04/28/1476