Осветительный Пистолет работал в театре так давно, что уже почти забыл про свой дебют, забыл, как волновался и трепетал, когда в первый раз в сказке про Золушку его ослепительный луч несмело коснулся ее бального платья, и оно засверкало сотнями разноцветных искорок. Зал восхищенно ахнул, а Пистолет благодарно засиял еще ярче, еще ослепительней. Сколько спектаклей с тех пор прошло на этой сцене! Не сосчитать. Здесь он и состарился. Среди множества выносных, переносных, подвесных светильников, прожекторов и ламп, работавших в театре, Пистолет занимал скромное место статиста. Ну, что-то вроде артиста, который выходит во втором акте с подносом и громко провозглашает: «Кушать подано!». Но Пистолет не жалел об этом. А если и жалел, то самую малость и никогда, никому в этом не признавался. Ведь он не просто светил, он служил искусству. За годы служения в театре он твердо усвоил: нет маленьких ролей, есть маленькие артисты. Конечно, как каждый настоящий артист мечтает о роли Гамлета, так и Пистолет мечтал создавать на сцене световые проекции плывущих по бурному морю кораблей, белых облаков в синеве прозрачного неба, падающего снега и струящейся воды. Он был неисправимым романтиком, старый Осветительный Пистолет. Он любил запах кулис и гул голосов в зрительном зале, он с нетерпением ждал момента, когда сияние хрустальной люстры медленно гасло, в зале устанавливалась настороженная тишина, изредка нарушаемая чьим-то покашливанием, вспыхивали огни рампы, освещая тяжелый занавес алого бархата. Оркестранты не сводили глаз с дирижера. Его руки надломленными крыльями взлетали над освещенным пюпитром, и словно разрывали тонкую завесу тишины, и на сумрачный зал, на притихших людей, на скрытую занавесом сцену сначала звонким ручейком, а потом бушующим потоком из разорванного пространства выливалась, разливалась, заполняла собою все волшебная музыка.
Он не умел петь, старый Осветительный Пистолет, у него не было голоса. Но у него пела душа. Так шли годы. Пистолет служил театру преданно и верно. Все спектакли он давно выучил наизусть, они даже поднадоели ему, и он, порой, тихонько дремал под музыку, дожидаясь своего выхода.
И вот тогда, когда он совсем перестал ждать от жизни приятных подарков и радостных сюрпризов, в театре появилась Она. Как всегда во второй картине первого акта «Щелкунчика», когда Маша превращается в прекрасную принцессу, Пистолет устремил свой яркий луч на лицо солистки и обомлел. Никогда до этого, ни разу за всю свою театральную жизнь, ни у одной балерины, танцующей Машу, он не видел таких сияющих синих глаз, такой радостной и в то же время смущенной улыбки. Что-то непривычно щелкнуло и сверкнуло в металлических внутренностях Пистолета. Никогда такого с ним не было. «Наверное, так бьется влюбленное сердце», - подумал он. Так вот, что такое любовь! А Маша, легко перебирая стройными ножками, казалось, летела над сценой. До чего же она была хороша, эта девочка, словно солнечный лучик, теплый и радостный. Пистолет покорно, не отрывая восхищенного взора от юной дебютантки, устремлялся за ней всюду. Его яркий пронизывающий свет вдруг утратил свою пронзительность, и словно солнечный зайчик, игривый и беззаботный, то ложился под ноги Маши, то скользил по ее сияющему лицу, то искрящимся флером окутывал ее тоненькую легкую фигурку. Все, кто присутствовал в тот день на премьере, отметили удивительный, словно пронизанный внутренним светом, танец начинающей балерины. Но никому и в голову не пришло, что это влюбленный Осветительный Пистолет подарил своей возлюбленной теплый ясный свет, которым, казалось, лучилась юная балерина. И каждый понял, что присутствует при рождении новой звезды. И всех зрителей охватило ощущение радости и восторга. Но больше всех в этот день радовался и восторгался старый Осветительный Пистолет. Как во времена своей молодости, он снова горел на работе, не чувствуя усталости. Иногда он оглядывал зал, любовался одухотворенными лицами зрителей и вновь устремлял свой влюбленный луч на сцену, где самозабвенно кружилась юная танцовщица. А во время вальса цветов ему даже показалось, правда, всего на один миг, что Маша улыбнулась именно ему. Улыбнулась благодарно и счастливо. Переполненный чувствами, старый Осветительный Пистолет засиял нестерпимо ярким светом, вспыхнул и ... погас. Лопнуло стекло, тонкий синий дымок, незаметный в сумраке зала, заструился, словно душа отлетела, тихо и незаметно. Тут включились все прожектора, софиты, засияли огни рампы. И в этом буйстве света никто не заметил его ослепительной смерти. Ни Маша, ни зрители. Только осветитель Володя чертыхнулся, и помахал рукой, чтобы остудить обожженные о раскаленный кожух пистолета пальцы.
Когда закончился спектакль, когда Маша, грациозно изогнувшись под тяжестью букетов алых роз, упорхнула за кулисы, а зрители разошлись по домам, осветитель Володя отнес Пистолет, превратившийся в ненужный хлам, в подвал, где бросил его в кучу такого же ненужного хлама, который можно обнаружить почти за каждой подвальной дверью. Годами копится и пылится этот могильник бывших вещей, потому что использовать их уже нельзя, а выбросить - жалко. Так и сгинул старый Осветительный Пистолет, сгорел от великой любви, которая как выстрел в сердце, сражает наповал. Очень уж неожиданным и нестерпимо горячим было, охватившее его чувство. Влюбленные сердца слишком хрупкие и беззащитные, оттого и гибнут.
А юной балерине иногда снится сон: ей видится сцена, и теплый сияющий луч, словно теплый сияющий взгляд, устремленный к ней из темноты восхищенного зала. И тогда смутная тоска охватывает девушку во сне, словно волшебная мечта манит ее этот луч золотого света , будто обещает что-то, зовет за собой. И не понять Маше, что это зовет и манит ее большая любовь, которую она не заметила.